Дорога на Монфокон

      Мне было не жалко заплатить за такси для госпожи Диманш. По-хорошему, нужно было вызвать скорую. Разговор со мной подкосил хилую старушку окончательно. Зато я из этого разговора почерпнул достаточно интересной информации, которая подтвердила мои некоторые подозрения. Томас приходился Кристине биологическим сыном и, наверняка, наследником. Она каким-то образом разыскала его и вошла к нему в доверие, не разоблачая их кровного родства. Почему бы и нет? Почему бы не выйти на связь с достаточно взрослым сыном, который не угрожал её карьере и репутации? Инстинкты не подвели пожилую приёмную мать. У неё были поводы для ревности и обиды. Я счёл своим профессиональным долгом позвонить пациенту и осведомиться о его душевном состоянии.       Томас ответил хриплым смехом, похожим на рычание сторожевой собаки:       — Ну вы даёте, доктор! Я впечатлён. У вас хватило лицемерия звонить мне как ни в чём не бывало. После всего произошедшего!       — Я слышал о смерти Кристины Pуксель. Я знаю, вы были близки. Ведь это она вас ко мне направила. Вот почему я позвонил вам, убедиться, что вы в порядке.       — Хватит валять дурака, доктор. Вы прекрасно знаете, что речь идёт не о Кристине. Я знаю, что вы сделали с этой бедной девушкой. Весь мир об этом узнает! Начинайте искать себе адвоката. Это всё, что я вам скажу. Прощайте.       После окончания разговорa, я ещё несколько секунд водил большим пальцем по экрану, пытаясь понять, какую девушку он имел в виду. Несомненно, Жанна описала мои зверства в деталях, со звуковыми эффектами. Мне не составило труда представить себе, как она льнёт к Томасу, прячет своё заштукатуренное лицо у него не груди и рассказывает про многолетние страдания под гнётом брата-тирана. Всё-таки, старушка Диманш была права: Томас был психически неустойчив и опасен. Это колючее рыкающее создание только и мечтало о том, чтобы его приручили. Чувство вины, накрывшее его после смерти Аннаис, перешло в фанатичную преданность Жанне, которую он, несомненно, воспринимал как перевоплощение первой возлюбленной.       Телефон завибрировал у меня в руке, и на экране появился номер Солей. Что могло заставить её позвонить мне в это время суток? Кажется, она должна была быть на работе.       — Что тебе? — спросил я довольно бесцеремонно.       Меньше всего мне хотелось выслушивать занудную прощальную речь. Если бы она решила прекратить общение безо всяких объяснений, я бы ничуть на неё не обиделся. Напротив, я бы был ей благодарен. Я сам неоднократно так бросал женщин. Лёгкий элемент загадки и недосказанности в разы лучше унылых пережёванных фраз вроде «Нам лучше не видеться».       В ответ раздались рыдания. К такому повороту я не был готов.       — Ты мне нужен. Приезжай.       — Куда? Где ты сейчас?       — В студии Флорана… Не могу говорить. Ты сам всё увидишь. Приезжай, умоляю тебя. Приезжай один. Торопись.       И это всё? Она мне толком не сказала, что случилось и зачем я ей был нужен. Конечно, я мог проигнорировать её мольбу. Ведь мы не давали друг другу никаких клятв. Наверное, Солей сделала какие-то превратные выводы, когда я предложил сопроводить её в госпиталь. Я мог послать её к чёрту и не приехать. Это было бы чёрство, но благоразумно. Увы, последнее время я не прислушивался к голосу здравого смысла.       Выругавшись, я вызвал такси. Честно говоря, я не хотел, чтобы мой автомобиль увидели под окнами здания, в котором художничал дилетант Гонделорье. У меня было смутное подозрение, что меня заманивали в ловушку. Впрочем, ведь город был ловушкой, в которой трепыхалось несколько жертв.       Я попросил водителя высадить меня в Монмартре в нескольких кварталах от студии. Оставшееся расстояние я преодолел пешком. Поднимаясь на третий этаж, я столкнулся с кучкой студентов-скульпторов, которые тащили вниз гипсовую статую. Помимо мастерских в этом здании находилось несколько репетиционных залов. Звукоизоляция, надо сказать, была на высшем уровне. В одной комнате могло происходить убийство, и никто бы из соседей не узнал.       Солей приоткрыла дверь и рывком затащила меня внутрь. Бледное лицо, шея и белокурые волосы были заляпаны кровью. По тому, как задрожали её губы, я понял, что она готова броситься мне на шею, и своевременно увернулся.       — К твоим услугам, — сказал я. — Говори зачем ты меня вызвала. Палец порезала?       Солей промычала и дёрнула головой.       — Флоран, он…       Виновник происшествия лежал посреди комнаты, прикрытый брезентом, из-под которого торчалa рукa с перерезанным запястьем. По крайней мере, у Солей хватило ума наложить турникет. Этому искусству её научили в полицейской академии.       — Ты вызвала меня, чтобы показать эту модернистскую инсталляцию из плоти и крови? — спросил я.       — Как ты можешь издеваться?       — Кто из нас издевается? Я примчался по первому зову.       — И я тебе за это признательна. У меня был перерыв, и я решила заехать к нему. Когда я постучала, никто не откликнулся. К счастью, я держу запасной ключ. Когда я открыла дверь, я обнаружила… Он сделал это ножом для холста.       — Почему ты не вызвала скорую, дура?       — Прошу, не надо.       — Ты понимаешь, что если мы сейчас не вызовем медиков, а твой жених окочурится, мы попадём под статью?       — Не окочурится. — Солей резко сменила тон. — Он… не так уж много крови потерял.       — Откуда тебе знать? Ты работник экстренной медицины? Ты уверена, что помимо вскрытия вен, он не наглотался какой-нибудь дряни? Ему нужен развёрнутый анализ крови и снимок головного мозга. Если мы будем лечить его народными средствами за закрытыми дверями, нам пришьют преступную халатность. На фоне других назревающих неприятностей, мне совсем не улыбается добавить в список ещё и это. У твоего жениха длинная история психических расстройств. Я не видел его карту, но меня не удивит, если там помимо депрессии и панических приступов затесалась и лёгкая шизофрения. Я говорю это совершенно спокойным голосом. В Париже практически нет психически здоровых людей.       В эту минуту из-под брезента раздался стон. Полусогнутая нога дёрнулась, опрокинув ведёрко с водой.       Я приблизился к Флорану и сел рядом с ним на пол. Уже не помню, когда в последний раз мне приходилось разговаривать с пациентом непосредственно после попытки самоубийства. Этим я занимался ещё будучи практикантом. Мне чаще приходилось работать с родственниками несостоявшихся самоубийц.       — Итак, господин Гонделорье, — начал я своим привычным голосом терапевта, — опишите последние минуты до того, как вы вскрыли себе вены. С вами кто-то находился рядом? Вы слышали чьи-то голоса?       — Двуглавая змея тянет меня за собой, — ответил он.       Я достал из кармана упаковку с голубыми таблетками и сунул одну в рот Флорану, чем привёл его невесту в смятение.       — Что ты делаешь? — спросила она. — Что ты ему дал?       — Лёгкое успокоительное, — ответил я, протягивая одну таблетку ей. — Тебе тоже не повредит. Раз уж ты не хочешь, вызывать скорую, будешь следовать моим указаниям, — переключив внимание на основого пациента, я подложил руки ему под голову. — Змея, говорите? Замечательно. Лёд тронулся. Змея — очень сильный образ. Опишите её.