Дорога на Монфокон

      Это были последние членораздельные слова, которые нам удалось выжать из Флорана в тот день. Он прервал свою зашифрованную исповедь на самом интересном месте и впал в ступор. Понуривший голову, он походил на робота, у которого села батарейка. Впрочем, он уже сказал достаточно: мальчишка не любил насмешек. Этого хватало, чтобы сделать некоторые выводы и подтвердить кое-какие зародившиеся теории.       Мы с Солей отвезли его в ближайший травмпункт и сказали дежурному врачу, что у пациента случился лёгкий болевой шок после несчастного случая. Из больницы мы отправились прямиком в полицейскую станцию, где работал Тортерю. Инспектор принял Солей с почти отеческим радушием, что несколько сбило меня с толку.       — Заходи, сынок, — сказал он, наливая ей кружку фирменного подгоревшего кофе.       Я не был знаком с внутренним этикетом легавых, и это ласковое словечко, адресованное Солей, умилило меня.       — Слушай, Пьера, у нас тут кое-что для тебя есть, — сказала она, положив на стол папку с рисунками. — Мы по делу.       — Я знаю, что по делу. Не для того же ты пришла, чтобы продемонстрировать своего нового трахаля. Я знаю, чем забита твоя прелестная белокурая головка.       — Ты меня всё это время отшивал, менял тему разговора.       — Не по собственному желанию, сынок. На это были веские причины. Не забывай, надо мной тоже есть начальник.       — Покажи ему содержимое этой папки. Там кое-что интересное.       Узловатая лапа Тортерю накрыла белую ручку Солей.       — Я знаю что в ней, солнечный мой малыш. Вернее, догадываюсь. Ничего нового ты мне не покажешь. Мне уже многое известно, даже больше, чем тебе. Думаешь, почему тебя сразу отстранили от расследования? Потому что в твоём случае, как говорится, «пожар слишком близко от дома». Ты знаешь, о чём я. Париж — одна большая, вонючая деревня, в которой все друг о друга спотыкаются.       Я получал неподдельное удовольствие, слушая их разговор, из которого был исключён. Инспектор вёл себя так, будто меня вообще не было рядом.       — Я с первого дня следил за мальчишкой Гонделорье и за этой крашеной пигалицей, которая исправно бегала ко мне давать показания, — продолжал Тортерю. — Вся эта байка про убийство на почве расовой ненависти — чистейшая туфта, для отвода глаз. Уж больно добросовестно эти двое разыгрывали комедию скорби. На каждом углу кричали о своём горе. Быть может, они сами начали верить, что Аннаис убили исламофобы. Для того, чтобы убедить окружающих, нужно в первую очередь убедить себя. Этим они ещё больше привлекали к себе внимание.       Тут я посчитал своим долгом вмешаться.       — Простите, — сказал я откашлявшись, — эта крашеная пигалица — моя сестра. Я не просто новый трахаль лейтенанта Шатопер, как вы выразились, но ещё и сводный брат подозреваемой.       — Я в курсе, — ответил Тортерю. — Отменная актриса, фантазёрка и болтушка. Так болтает, что сама путается в своей болтовне. Молола языком, показывала фотографии и записи на телефоне, пока незаметно для себя не призналась в преступлении. Начинайте искать ей адвоката, прям сейчас.       — Вы меня неправильно поняли, инспектор. Я вовсе не собираюсь выгораживать Жанну. Наоборот, я хочу, чтобы её упекли. Пусть огребёт по полной. Я за этим, собственно, и пришёл сюда.       — Могу представить, — Тортерю кивнул понимающе, — проблемный подросток — настоящая обуза. Помеха личной жизни. Вы, наверное, не прочь жениться, в вашем-то возрасте. Самое время отхватить себе какую-нибудь финансистку. А такое размалёванное чучело отпугнёт респектабельных невест.       — К чёрту невест! Такое счастье мне даром не надо. Я просто не хочу, чтобы психопатка бегала на воле. Моя вина в том, что я не упёк её в психушку раньше. Я держал её в католическом пансионе. Мне хотелось верить, что монахини привьют ей какие-то моральные ценности. Увы, что заложено природой не вытравить никаким воспитанием. Если у Флорана Гонделорье есть совесть, которая его терзает, то у Жанны её нет. Это отличительная черта людей с диссоциальным расстройством личности. Да, инспектор, я могу поставить объективный диагноз, потому что не испытываю к ней родственной привязанности. Конечно, моя покойная мать не подозревала об этом, когда выписала девчонку из каталога русских сироток.       Тортерю слушал меня, склонив седую голову на бок. Видно, он не привык к людям, которые так искренне выражали свои мотивации. После нескольких секунд молчания, он хмыкнул и ещё раз стиснул руку Солей.       — Сынок, мне нравится твой новый трахаль. Ей Богу, нравится! Такая честная бесчувственная тварь. В голове всё по полочкам, а в сердце вакуум. Нам бы таких людей больше в отделе. Даром, что колдун.       Меня ничуть не задела столь точная оценка Тортерю, но Солей, похоже, стало неловко.       — Пожалуйста, — пробормотала она, — оставим мою интимную жизнь в покое.       — Почему? Разве мы чужие люди? Твой отец был моим добрым другом. С тех пор, как он умер, я интересуюсь твоей судьбой, сынок. Мне никогда не нравилось это семейство Гонделорье. После знакомства с папашей мне хотелось умыть руки. Что-то в них липкое, мерзкое, нездоровое. Они скрутили тебя, точно тряпичную куклу. Этот колдун Молендино развяжет узлы, разгладит морщинки. По крайней мере, он не будет эксплуатировать твою доброту, давить на жалость, будить чувство вины.       — Скажите, что вам нужно, — перебил его я. — Как я могу помочь расследованию? Жанна успела подружиться с ведущим «Парижского набата». Помимо этого она запудрила мозги бывшей наркоманке, которая живёт в интернате для недееспособных. Эта наркоманка приходится покойнице биологической матерью. Интуиция подсказывает мне, что именно там мы и найдём Жанну. Инспектор Тортерю, простите, если я лезу не в своё дело, но сейчас самый подходящий момент выдать ордер на арест.