Дорога на Монфокон

      — У тебя прикольные коллеги, — шепнул я Солей на выходе из кабинета инспектора. — Прикольные и душевные. Меня гложет белая зависть. Если бы я работал с такими людьми, то вообще не ночевал бы дома. Зачем тебе семья, в которой выносят мозги? А здесь тебя опекают, отпаивают кофе.       — Не обольщайся, — последовал ответ, — ты не видел остальных. Таких, как Тортерю, единицы. Остальные уже давно выгорели, ждут не дождутся пенсии. Я их не осуждаю. В нашей изящно загнивающей стране к полиции никакого уважения. Сирены машин настолько изношены, что не издают никаких звуков. Знаешь, сколько патронов мне выдали в прошлом году чтобы практиковаться в стрельбе? Аж шестьдесят. Да и зачем мне пистолет, если я не могу достать его из кобуры? Зато сколько легавых застрелилось в прошлом году? Никто не ведёт счёт. Про них уже не пишут в газетах. Когда мой отец покончил с собой, про него сказали: «Выгорел и психанул». Обыденное дело. Страж порядка «мёртв по собственному желанию». Да, инспектор любит свою работу. Видит людей насквозь. Это дар и проклятие.       Наши пальцы переплелись, но лишь на несколько секунд. Солей выдернула руку и спрятала в карман. Впервые я слышал, как она жалуется на участь своих сотрудников.       — Тортерю не совсем прав насчёт меня, — сказал я. — Наверное, сейчас не самое подходящее время об этом говорить? Я не всегда был такой бесчувственной тварью. Сейчас я могу позволить себе роскошь быть честным, потому что мне нечего терять, некого защищать. Когда-то, пару столетий назад, я любил или казалось, что любил. Ничего хорошего из этого не вышло. Весь город встал на уши. Парижская чернь чуть не разнесла собор. Премерзкое чувство — так любить. Этот постоянный привкус крови во рту и тупой гул в ушах.       — Заткнись. Заклинаю тебя всеми святыми. Заткнись.       Всеми святыми… Куда же делись рога сатаны? Её мозг со скрипом переваривал новые открытия, навалившиеся на неё. Итак, человека, за которого она собиралась замуж, подозревали в убийстве. Недаром инспектор, по-отечески опекавший её, до последнего оттягивал этот момент откровения.       На улице нас уже ждала полицейская машина. Тортерю приказал ехать в интернат «Крысиная нора», где, по моим догадкам, нашла приют моя сестра. Мне уже позвонили из католического пансиона с целью сообщить, что Жанна последние два дня не ночевала в общежитии и не являлась на лекции. Монахиня-директриса сообщила мне это вялым, скучающим голосом, без особой тревоги. Ведь Жанна не в первый раз исчезала.

***

      Когда машина остановилась перед «Крысиной норой», входные ворота уже запирали на ночь. После семи вечера новых посетителей не впускали. На квадартном лице охранника появилась недоверчивая гримаса, когда Тортерю потряс у него перед носом своим полицейским значком. Пакетта Гиберто была беспроблемной жительницей интерната, которая никогда не нарушала тишину и не водила к себе подозрительных гостей. Закрыть ворота была целая эпопея. Замок состоял из трёх частей, и для каждой имелся отдельный ключ. Можно было подумать, что за воротами находились не бывшие наркоманы, а все сокровища Лувра.       — Это не может подождать до утра? — спросил охранник, притворяясь, что его не впечатлял блеск полицейского значка.       — Если бы могло подождать, мы бы приехали утром, — ответил инспектор. — Нам нужно задать ей пару вопросов.       — К ней пришла какай-то девчонка с ночёвкой. Видно, дальняя родственница. Она уже один раз приходила.       Тортерю покосился на меня. Я ответил ему взглядом: «Что я вам говорил?»       — Прекрасно. Побеседуем с обеими. Будьте добры, откройте ворота и пропустите нас.       — Всю ораву?       — Так точно. Всю ораву из четырёх человек. Это мои коллеги.       — И вы долго собираетесь там торчать?       — Столько, сколько понадобится. Чем скорее вы нас впустите, тем скорее мы уйдём.       Признаюсь, я был в лёгком шоке от того, как развязно охранник пререкался с инспектором. Солей была права: вид синей формы не внушал страх обывателям. Полицейским открыто хамили и перечили. Однако, Тортерю не стал тратить энергию на угрозы и попытки добиться субординации. Он был слишком высокого о себе мнения, чтобы становиться в позу и пререкаться. Без малейших признаков раздражения, он ждал пока выполнят его просьбу. Охранник намеренно медлил, открывая замки один за другим. Наконец мы пересекли зацементированный двор и проникли в спальный корпус.       В полумраке коридора Солей вновь нащупала мою руку. Как она ни куражилась, атмосфера психиатрического интерната действовала на неё угнетающе. Она понимала, что её бывшему жениху светило заточение в подобном учреждении. Да, я сказал «бывшему». Мне казалось само собой разумеющимся, что помолвка была расторгнута. Возможно, я заблуждался на этот счёт. Я давно понял, что Солей не были чужды некоторые женские слабости. Она их стыдилась и одновременно шла у них на поводу. Нервное трепыхание вспотевших пальцев выдавало внутреннюю борьбу между гордостью и страхом.       Всё это происходило на глазах у Тортерю, который шёл за нами. Он не мог не видеть как его подопечная цеплялась за меня. Процессию замыкал молоденький полицейский, который совсем недавно вышел на службу.       Мы остановились у двери, помеченной буквой R и украшенной панно из огрызков материи. Инспектор не спешил оповестить обитательницу комнаты о своём присутствии. Прильнув к замочной скважине, я увидел сцену семейной идиллии, от которой меня передёрнуло. Жанна развалилась на покрытом пёстрыми лоскутками диване, положив голову на колени Пакетты. Затворница любовно перебирала выкрашенные в чёрный цвет пряди.       — Мамочка, я хотела, чтобы ты первой узнала, — ворковала лицемерка, — у меня появился новый мужчина. Далеко не бедный.       — Не удивляюсь, доченька. Твоя красота достойна обожания. Твой кавалер, наверное, не очень молод?       — Нет, всего года на три-четыре старше меня. Ему и двадцати нет.       — А как он внешне?       — Очень даже ничего, но при этом считает себя уродом. Богатый, молодой, красивый, при этом не зазнаётся и боготворит меня. Представь себе, такое бывает. Это сочетание мне очень на руку. Удача в квадрате!       — А меньшего ты и не заслуживаешь. Когда ты меня с ним познакомишь?       — Ты уже знакома с ним. Помнишь Томаса Диманша? Ну вот, ему отошло четыре миллиона. Одна особа по имени Кристина Фруксель оставила ему наследство. Не знаю кем она ему приходилась и что у них были за отношения, но видно он был у неё вписан в завещание. Её вчера перерезал поезд в метро.       — Бедняжка! Помню её. Она заходила ко мне. Милейшее создание. Я предлагала ей сумку ручной работы, в дар, но она не взяла. Царствие ей небесное!       — Это было вчера. A сегодня Томасу позвонил адвокат и сказал, что скоро ему на счёт переведут нехилую сумму, как только все дела со страховкой утрясутся. Я была с Томасом, когда поступил звонок. Он сперва не поверил, решил, что это какая-то разводка. Начал материться в трубку, но мне удалось его угомонить. Это правда. Он стал миллионером в одночасье. Нарочно не придумаешь. Как бы у него крыша не поехала.       Жанна засмеялась и засучила тонкими ногами. Этот переливчатый смех социопатки окончательно очаровал бедную Пакетту. Она принялась покрывать голову самозванки поцелуями, бормоча: «Дочь моя, дочь моя!»       — Это она, — сказал я Тортерю вполголоса, выпрямляясь. — Та, которую мы ищем.       Инспектор поманил молодого полицейского пальцем.       — Господин Верне, будьте любезны, выломайте дверь.