Дорога на Монфокон

      Вернувшись домой, я рухул лицом в подушку, не сняв ботинок и не включив свет. Мне вдруг вспомнилось, как я когда-то падал плашмя в поле и рыл пальцами землю, рвал молодые колосья и волосы у себя на голове. Какая-то деревушка в предместьях Парижа, где я укрылся после несостоявшейся казни. Тогда я думал, что цыганка мертва.       «Бред, Молендино. Всё это бред. Угомонись. Истории настал конец».       Почему-то меня ничуть не удивило, когда мне на плечи легли женские руки.       — Далеко не конец, — шепнул голос Кристины Фруксель. — У этой истории нет конца. Пока земля вращается вокруг солнца, чёрных монах будет преследовать плясунью.       — Утомила ты меня, ведьма, — пробормотал я, не оборачиваясь. — Знатно ты меня наказала за то, что я тебе мало уделял внимания в университете. Я проглотил твою проклятую таблетку. Ты попала в мою кровь. Теперь мне от тебя не отвязаться. Чем я тебя так впечатлил, что ты загорелась таким желанием завладеть мной?       Ответа не последовало. Гибкие пальцы продолжали гладить мне спину и шею, проникая под воротник рубашки. Эти прикосновения показались мне незнакомыми: Кристина никогда меня так не ласкала. Нескольких ночей хватило, чтобы запомнить её ужимки и движения. Да и сами руки были маленькие и горячие.       Накрыв полудетскую ладонь своей, я резко обернулся и тут же застыл: на моей постели сидела смуглая девчонка в белой мятой рубашке. На шее у неё болтался какой-то зелёный мешочек. Свободной рукой она беспокойно расчёсывала чёрные пряди, разметавшиеся по плечам.       — Вы чем-то недовольны, монсеньор? — спросила она. — Ведь вы мечтали об этой встрече пятьсот с лишним лет. Вы так тосковали, бродили по Ситэ.       Завороженный, я смотрел на это существо, явившееся из мрака. Подол рубашки приподнялся, и я увидел рану на её щиколотке.       — Это пустяки, — продолжала она, одёрнув рубашку. — Испанский сапог — ерунда. У палача ещё не такие инструменты есть. Я закричала вовремя. Знаю, вы были в застенке. Вы всё видели. Я также знаю, что вы делали с собой, когда меня пытали. Кажется, раны ещё кровоточат. Полюбуйтесь на себя, святой отец!       Она расстегнула мне рубашку. Действительно, моя грудь была вся истерзана, словно когтями тигра, а на боку зияла большая плохо затянувшаяся рана. Цыганка провела по ней пальцем, нажимая на воспалённую плоть.       — Монсеньор, ведь вы об этом меня умоляли? «Терзай меня одной рукой, но ласкай другой». Вот я и исполняю ваше желание. Я бы могла своей раненой ногой раздавить вам голову. Священник и колдунья могут слиться в наслаждении… Быть священником, любить женщину. Когда творишь зло, твори его до конца.       Самое удивительное было то, что мне совершенно было нечего ей сказать. Я уже всё ей высказал пять веков назад. Теперь мне оставалось слушать, как она повторяет мои цитаты. В очередной раз я тихо ужаснулся. Неужели я это когда-то говорил?       — Одно слово, — шептала она, приблизив свои губы к моим. — Одно лишь доброе слово.       Тут я всё вспомнил. Поцелуй, который она мне подарила добровольно, вернул меня в лачугу у моста Сен-Мишель. Там был подгулявший капитан по фамилии Шатопер и старая сводня, которую звали… Фалурдель! Сколько воды утекло в Сене с тех пор? В этой истории мало что изменилось. Разве что красавец капитан и его анемичная невеста поменялись местами. Но чёрный монах и маленькая плясунья продолжали разбиваться друг о друга. Вот, кто являлся ко мне в моих грёзах, чьё острое плечо я видел краем глаза. Почему-то я не мог назвать её по имени. У неё их было несколько. Помимо прозвища, которое значило «изумруд» на испанском, у неё было и христианское имя — Агнесса. Аннаис — его уменьшительный вариант.       Когда творишь зло, твори его до конца. А я и не собирался останавливаться на полпути. Слишком долго я ждал этого момента. Слишком много грехов взял на свою душу. Наконец мне выпала возможность исполнить свои самые низменные желания, реализовать свои мерзкие, эгоистичные фантазии. Мне было наплевать в каком измерении, в каком круге ада всё это происходило. В эту ночь она принадлежала мне одному. А ведь мне даже не пришлось утаскивать её в своё логово. Она сама явилась ко мне, без мольбы и угроз с моей стороны. Пусть из моей изрезанной груди сочилась кровь, пропитывая её белую рубашку. Боль казалась такой мелочью. У меня было достаточно опыта, как богословского, так и научного, накопленного веками, чтобы дать происходящему оценку. Клод-священник назвал бы это «происками суккуба». Клод-психолог называл это кризисом среднего возраста, что, в сущности, то же самое. Дьявол любит искушать надменных худосочных тридцатипятилетних мужчин, которые считают себя неуязвимыми.       Что бы то ни было, я не хотел, чтобы оно прекращалось. Ощущения были острее и упоительнее чем те, которые мне довелось пережить наяву с живыми женщинами. Тоненькое подростковое тело выгибалось под моим. За подобные выкрутасы мне бы в реальном мире грозил срок. Но разве я уже не отбыл свой срок? Разве я не был в достаточной мере наказан? Быть может, это было частью замысла, примирить бывших врагов, муху и паука, плясунью и монаха в мире галлюцинаций, на перекрёстке веков.