Узы

Широ вышел из здания офиса и поежился. Еще даже солнце не зашло, а уже так холодно. Он плотнее затянул шарф. На противоположной стороне дороги желтели клены. Широ прикрыл глаза. Почти три месяца. Широ бы очень хотелось исполнять предписания доктора Уилсона, и он честно старается: вести дневник, выполнять домашние задания, постараться не давить свои чувства. Но раз за разом он срывается. Застревает в собственных воспоминаниях, мечтах. Сознание вязнет в бесконечных «а что если бы». И Широ сдается. Отуплять себя работой и бесконечными тренировками оказывается проще, чем учиться жить и дышать заново. Однако, как назло, у него остались только вялотекущие проекты, а деловых встреч, даже если очень постараться, не хватит, чтобы заполнить дни. У него появилось до безобразия много свободного времени. Каждый день с четырех часов и до восьми он должен найти способ себя занять. Он мог бы прийти домой раньше и провести четыре часа в своей квартире, но он не уверен, что выдержит. За последние пару недель Широ перепробовал множество различных способов убить время. И все они одинаково неэффективны. Он не может посещать выставки, потому что привык их обсуждать. Он не может ходить в театр. Мало того, что ни один спектакль не начинается раньше шести часов, так и снова, как в случае с выставками, он привык обмениваться впечатлениями о произведении. Остается только слоняться по городу, что тоже помогает лишь отчасти, ибо непрошенные мысли лезут, даже когда ты пытаешься затеряться в незнакомых переулках. Перехватив поудобнее портфель, Широ направился к парку. Раньше Широ обожал его. Всего пятнадцать минут пешком, и ты попадаешь в зеленый оазис. Идеальное место, чтобы расставить все точки над и. Летом он всеми силами старался найти способ проводить как можно больше времени в зеленой зоне, даже выбирался туда обедать. Иногда им удавалось делать это вдвоем. Вдвоем. Широ остановился. Нет, парк не пойдет. Он попытался отыскать в своей памяти хотя бы одно место, куда бы ему хотелось сейчас пойти. Но за места цеплялись воспоминания, а за воспоминания — боль. Главная проблема с воспоминаниями — даже самые счастливые моменты по прошествии времени не вызывают у тебя ничего, кроме тоски. Ты не можешь вернуться в прошлое или вернуть кого-то из прошлого. Тебе остается лишь суррогат жизни. Возможно, поэтому бывшие радости больше не приносят Широ счастья, и в свободное время он не может ничем себя занять. Когда все твои счастливые моменты связаны с тем, кого больше нет, то сама возможность счастья ставится под сомнение. Широ беспомощно оглядывался по сторонам в надежде найти подсказку. Может быть, реклама какого-нибудь места, вывеска, афиша — хоть что-нибудь! Вокруг сновали люди. Он бы, вероятно, так и стоял потерянный среди множества чужих лиц, если бы не вспомнил, что неподалеку находится кофейня, куда он давно хотел попасть. Значит, туда. Широ развернулся и пошел в сторону кофейни. Теперь у него будет много времени, чтобы посетить все кофейни, которые он хотел посетить. Больше не нужно выискивать места, где наравне с вкусным кофе подают и вкусный чай. Больше не нужно согласовывать графики и ехать на другой конец города. Можно просто дойти. Придя в кофейню, Широ заказал эспрессо. Долго ждать не пришлось. Вот кофе уже на столе, а в голове маячат воспоминания: — Знаешь, я отвратительный человек, я признаю только черный кофе, и никакими травяными чаями меня не соблазнишь. Я должен сразу в этом признаться, потому что если тебя это не смутит, то… давай жить вместе? Они прожили бок о бок восемь лет, так много и так до смешного мало. Отхлебнув из чашки, Широ обнаружил, что ему противен вкус кофе.

***

Он вернулся домой в восьмом часу. Бродить по городу ужасно тоскливо, однако это ничто в сравнении с возвращением в место, где тебя некому ждать. Все вещи оставлены на своих местах и, честно говоря, Широ больше не может уснуть в спальне. Иногда по ночам ему кажется, что время остановилось, и он, словно в желе, барахтается в этом безвременье. Утрата ощущается больнее, чем он мог себе представить. А ведь он готовился! Сотни сотен раз представлял, как он останется один и будет пытаться заполнить собой огромное пространство их квартиры, как будет хоронить того, кого любил больше жизни. И все же когда это произошло, он оказался не готов. Не готов к настоящей жизни, где каждый вечер место, которое раньше было ему домом, встречало пустотой. Здесь занять себя еще сложнее. Широ больше не читает книги. Оказывается, это сложно. Нет. Патологически невозможно сосредоточиться на истории, когда все твои мысли обращены в прошлое. Широ понимает, что он сам роет себе могилу. Наверное, отчасти ему этого и хочется — захлебнуться в собственной тоске, хочется, чтобы эта боль никогда не проходила. Потому что боль теперь их единственная связующая нить. Он пытается смотреть фильмы. Комедии, а еще лучше — мультфильмы, как и советовал доктор Уилсон. Но раз за разом он останавливает просмотр на середине и пытается подавить подступающие слезы. Или — что хуже, потому что слезы хотя бы приносят облегчение — он смотрит в никуда и вспоминает. И это самое ужасное, потому что вспоминать ему запрещено. Не то что бы на воспоминания был наложен мораторий, но Доктор Уилсон сказал, что до тех пор, пока Широ не отпустит прошлое, он не сможет жить по-настоящему. А Широ так боится отпускать память, он так боится забыть. И в этой огромной стеклянной квартире, как под колпаком, совершенно невозможно укрыться, пускай от посторонних глаз его защищает высота. Пустота нежилого помещения давит похлеще воды.

***

Еще одна сессия прошла без эксцессов, за исключением, пожалуй, та женщина сегодня не пришла. Это странно, но Широ привык к ее присутствию за прошедшее время. Он не знал ее имени, они и не разговаривали-то ни разу, лишь простой обмен любезностями. Но подле этой женщины Широ почему-то находил успокоение. От нее словно исходило тепло. И дело не только в парфюме или в том, что за окном была осень, а в чем-то, что Широ даже самому себе не мог объяснить. Просто рядом с ней ему было спокойно. Возможно, так действует понимание того, что ты не одинок в своих страданиях. — Мистер Широгане, вы со мной? — участливо поинтересовался доктор Уилсон. Они приближались к последней части занятия. Доктор Уилсон, как всегда, расспрашивал Широ о прошедшем дне. Они разыгрывают этот спектакль по ролям уже около месяца, и обычно Широ хорошо справляется со своей ролью. Но сегодня он как будто выбит из колеи этой странной женщиной и ее почему-то внезапно волнующим отсутствием. — Да-да, я здесь. Просто трудный день выдался, — Широ слабо улыбнулся, доктор кивнул в ответ. Обыкновенно Широ избирал для своих монологов какую-нибудь безделушку или недавно просмотренную передачу и старался перевести разговор на нее. Всего лишь способ сменить тему. Чего он не рассказывал, так это то, что даже самые незначительные вещи несут отпечатки родного взгляда, а передачу он смотрел лишь потому, что бессонница снова не давала ему сомкнуть глаз. Темой сегодняшнего монолога стал цветочный, открывшийся на углу соседней улицы: — Там почти нет срезанных цветов, только горшковые растения. Я проверял, это позиция компании, они и вовсе хотят отказаться от срезанных. Говорят, это неэкологично. — И что вы почувствовали, когда увидели этот магазин? — Я почувствовал… удивление, — ложь. — Я раньше никогда не видел подобных цветочных магазинов. Ложь. И тогда, и сейчас Широ думал о всех тех датах, на которые он больше не подарит цветы. И о том, как смотрелись алые розы на красном дереве. По правде сказать, у Широ нет весомых причин быть недовольным работой доктора Уилсона. Он всегда мил, даже когда Широ «забывает» выполнить домашнее задание, искренне (или, по крайней мере, убедительно эту искренность отыгрывает) интересуется его жизнью. Доктор Уилсон действительно внимателен и ни разу не осудил его пессимистичный настрой. Даже когда Широ захлебывающимся от слез голосом пытался описать ему свою квартиру. Не осудил. Но он, должно быть, устал. От постоянных слез, от неумения и нежелания Широ отделять себя от собственной грусти. Широ нравится, что доктор Уилсон не выносит никаких оценок и не злится. Нравится его спокойный голос с хрипотцой, расспрашивающий о буднях, о воспоминаниях. И все-таки этот сочувствующий тон ему неприятен. Широ не может ни злиться, ни обижаться. Но вместе с тем, он бы что угодно отдал, чтобы никогда не появляться в этом стерильном месте. Лучше бы на него злились, кричали, только не этот сочувствующий взгляд. Жалость бьет больнее всего. — Мистер Широгане, — кажется, Широ снова затих на непозволительно долгий срок, потому что тон доктора Уилсона обеспокоенный. — вы снова витаете в облаках. — А? Да, простите. — Я спросил, удивление — единственная эмоция, которую вы почувствовали? — Да. Единственная. — Вы уверены? Может, Вам хочется рассказать что-то еще? О цветочном, о сегодняшнем дне или — вообще? Рука Широ непроизвольно сжалась на ручке кресла: — Нет, это все. Доктор Уилсон внимательно посмотрел на Широ. Широ понимал, это — возможность изменить свой ответ. Он мог бы рассказать о бессонных ночах, об отвращении к кофе, о попытке заполнить разрастающуюся внутри дыру. Ему нужно только начать, всего пара слов, и его поймут, поддержат, доведут до конца. Но снова видеть жалость в чужих глазах? Широ ничего не сказал. Они так и сидели в тишине, пока доктор Уилсон наконец не разорвал молчание: — В таком случае, я полагаю, сегодняшняя сессия окончена? Ваше задание я проверю и ответ, как всегда, пришлю завтра по электронной почте. Широ кивнул, встал, молча собрал свои вещи и, бросив напоследок «до свидания», тихо вышел из кабинета. Широ был уверен, что выйдя столкнется с этой женщиной в приемной, что она всего-навсего перенесла сессию. Но ни в приемной, ни возле стойки регистрации ее не было. С удивлением для самого себя, Широ отметил, что ему не все равно. Ему бы хотелось знать, почему она не появилась сегодня. Неужели она решилась? Широ прекрасно мог ее понять, он и сам не раз об этом думал. Но вот так сразу? Значит ли это, что ее случай безнадежен, а врачевание души всего лишь миф? И значит ли это, что и для него исцеления также не существует?