Рыжему до сих пор кажется, что все это какой-то идиотский бред, шутка, стеб, придурочный розыгрыш. Даже тогда, когда он замечает Хэ Тяня, идущего к его трейлеру.
У Рыжего потрясающее зрение, но этот феномен все равно кажется ему размытым, как через катаракту. Потому что солнечное утро, задница на ступеньках трейлера, кофе в выжженной траве и сигарета в руках, от которой почти подташнивает, — обычное его утро. А в его обычном утре не должно быть никаких лощеных мажорчиков.
И точно не должно быть Джена, идущего рядом с этим мажорчиком. Потного, взволнованного, всего какого-то липкого Джена. На контрасте с Тянем он смотрится почти как чудовище рядом с красавицей, и Рыжий успевает утопить усмешку в чашке, прежде чем эти двое подходят совсем близко.
— Доброе утро, — говорит ему Хэ Тянь, и Рыжий думает о двух вещах:
как этот хрен может так свеженько выглядеть по утрам и
почему он вообще все еще здесь.
Когда Рыжий только проснулся, он подумал, что ему это приснилось, пока не нашел визитку на столе своего трейлера. Черное покрытие, красное Revolution, прямо дизайнерский оргазм. После всех кринжовых постеров с клоунами и цветными буквами, которые Рыжий видел на протяжении всей своей карьеры, уж тем более.
Он знает Revolution, конечно, он знает. Даже больше: если кто-то в этом цирковом мире не знает о них, он точно засмеется этому человеку в лицо, потому что это, как минимум, некомпетентно. Именно поэтому ему даже сейчас, с Хэ Тянем перед мордой, сложно поверить в то, что это все происходит.
Рыжий хочет ответить максимально похуистическим
«ага», или
«и вам не обосраться», или просто
«может, съебетесь?», но взволнованное и серьезное лицо Джена останавливает его от этого наслаждения, поэтому он отвечает почти сквозь зубы:
— Утра.
— Как спалось? — спрашивает Тянь, и Рыжий смотрит на него исподлобья, говоря одними глазами:
хуево.
Спалось действительно как в аду.
Тянущие голодные мышцы, тяжелая голова, сны, в которых он все еще в воздухе, в которых он делает то, чего никогда не сможет сделать в реальности — остаться среди ветра.
Зависнуть там. Рассыпаться.
Никогда больше не ступить ногами на землю.
— Мы поговорили с господином Го о вашем вчерашнем выступлении, — облизывает губы Тянь, и Рыжего воротит от «вашем» и фамилии Джена. — К слову, мы оба согласны, что это было первоклассно.
Рыжий переводит взгляд на Джена, и тот просто светится изнутри, совсем как отсталый ребенок, которого похвалили за поделку в детском саду, которую за него сделала мамочка. Джен всегда такой — всегда все похвалы берет на себя, а за всю критику хуесосит циркачей. Выгодно, удобно, почему бы и нет.
— Да, да, я, конечно, никогда в тебе не сомневался, на самом деле, Рыжий, ведь, понимаешь, все-таки все мои слова были для тренировки твоей этой, силы духа, воли, и вот видишь, ты все-таки смог показать, что мы тут не просто на шесте крутимся.
Рыжему хочется то ли заржать, то ли разрыдаться от этой вселенской тупости. В буквальном смысле. От каждого слова.
— Да, господин Го рассказал о других ваших заслугах, и…
— А к делу можно? — не сдерживается Рыжий и сразу же ловит взглядом вспыхнувшее, как костер, лицо Джена.
Он, конечно, дорожит своей работой, но слушать бесполезный гундеж с утра — самое последнее, чего он сейчас хочет.
— А дело в том, — с хладнокровным спокойствием продолжает Хэ Тянь, — что вчерашнее предложение еще в силе. Мы, снова же, все обсудили с господином Го и пришли к тому, что он с удовольствием одолжит нам своего лучшего гимнаста.
Рыжий вскидывает брови и думает, что это просто превращается в какой-то фантастический
пиздец. Одолжит лучшего гимнаста.
Одолжит. Гимнаста.
Лучшего.
Джен.
Интересно, ему заплатили, предложили какой-то пиар? Бесплатные билеты на выступление? Может быть, Джен просто сам предложил отсосать этому понтовому мажорчику и притом одолжить Рыжего в качестве бонуса?
— Интересно, — фыркает Рыжий, и лицо Джена постепенно становится красным, как раскаленная лава.
Ему уже все равно: пусть он его увольняет, найдет что-нибудь. Выкрутится.
Хотя теперь становится очевидным, что Джен его сам к батарее привяжет, чтобы он остался работать в его дешевом шапито. Что вы, что вы — сами Revolution похвалили его за заслуги Рыжего, как же теперь можно его не ценить.
Рыжий же у нас просто золотце, просто самый лучший гимнаст.
Просто, блять, пиздец.
— Следующее выступление Revolution пройдет в рамках благотворительной программы двадцатого июля в Гуанчжоу. Это не самое большое выступление, но, тем не менее, очень важное.
Благотворительная программа, ага.
Кто на этот раз? Инвалиды, дети из Африки? Спидозники? А может, все и сразу?
Рыжий фыркает. Двадцатое июля — через месяц, плюс-минус. Возможно, как раз самое то, чтобы уехать к чертям собачьим из страны, стереть себе отпечатки пальцев и пришить силиконовые сиськи.
Двадцатое июля. Гуанчжоу.
И Рыжий. Гимнаст из дешевого бесполезного шапито, который настолько не вписывается в формат Revolution, что становится буквально смешно. Гимнаст с раненным, разорванным сердцем, которое начинает биться только в воздухе и останавливается каждый раз, когда ступни снова касаются арены.
— Нет, я все равно не понимаю, какого черта это все надо, — качает головой Рыжий, тушит сигарету о ступеньку трейлера и кожей чувствует, скольких усилий Джену стоит не сорваться.
— Понятно, — спокойно говорит Тянь все с той же дежурной улыбкой на лице. — Господин Го, можете нас оставить на пару минут? Я постараюсь разъяснить все нюансы тет-а-тет, вы не против?
Рыжий поднимает голову, и ему снова безудержно хочется заржать от выражения лица Джена: красное, злющее, растерянное, каждая эмоция меняется со скоростью света, как будто они находятся на каком-то мимическом перфомансе.
— Да, конечно, — вымученно отвечает Джен и, бросив на Рыжего осуждающе-бесполезный взгляд, уходит прочь.
Хэ Тянь ждет, когда он отойдет достаточно далеко, и Рыжему кажется это просто пиздец каким странным. Просто максимально. Внезапно он садится на корточки, в какую-то по-гопарски грациозную позу, и здесь, среди вытоптанной травы и старых трейлеров, этот его костюмчик выглядит настолько неуместно, насколько Рыжий бы неуместно смотрелся в Revolution.
— Что с тобой не так, Рыжик? — говорит Хэ Тянь, и Рыжий настолько же понимает его поведение, насколько почти давится слюной от возмущения.
Рыжик.
Не
«вы» и не
«Мо Гуань Шань». Рыжик — как это по-простому, по-свойски звучит.
Вот что происходит, когда влиятельным богатым дядькам не лижешь задницу по щелчку пальца: они начинают злиться, выбиваться из образа и превращаться в простых людей без купюр, застрявших в прямой кишке.
— Я не сосу за деньги, в отличие от, блять, господина Го и всех остальных в этом мусорнике, — отвечает Рыжий и чувствует, что критически не хватает второй подряд сигареты.
— Тут вопрос не в сосании за деньги, — говорит Тянь с тем же выражением лица, но Рыжий чувствует, что постепенно в его башке начинает зарождаться такое простое и такое житейское чувство —
азарт. — Тут вопрос в каких-то слишком глупых принципах.
— Сосать за бабки — хороший принцип, понимаю, — отвечает Рыжий, фыркая максимально показушно, так, чтобы выбесить его еще больше. Потому что он знает, что бесит.
— Знаешь, — продолжает Тянь, — честно? Я в замешательстве.
— Поздравляю.
— Можно сказать, что я впервые с таким сталкиваюсь.
— Поздравляю с лишением девственности.
— Твоя мелкая голова может выдать что-то кроме желчи? — Тянь клонит голову вбок, вскидывает брови, и постепенно их диалог превращается в битву лопатками в детской песочнице.
— А твоя — что-то кроме хуевого лицемерия и продажности? — смотрит Рыжий ему прямо в глаза, прямо в темноту, понимая, откуда хлещет эта вся энергия:
из глаз. Из этой преисподней.
— Ты не ценишь того, что тебе дает жизнь, рыжуля, — едко, склизко, мерзко говорит этот придурочный мажорчик, и Рыжий чувствует, что буквально в упор пробил его ахиллесову пяту: самолюбие. Власть, влияние. Превосходство.
Такие люди привыкли брать без вопросов и не отдавать, пока не станет ненужным. Не спрашивать, иметь, жевать, слюнявить и выплевывать — чтоб осталось только послевкусие и непреодолимое чувство голода.
— Если главный подарок моей жизни — это ты, то я лучше обоссу ей лицо.
Хэ Тянь смеется, хрипло, прокуренно, коротко.
Сжато.
— Послушай, — начинает Хэ Тянь снова, — я не врал, когда говорил, что ты действительно хороший гимнаст. Понимаешь, у такого цирка, как Revolution, не бывает проблем с набором. К нам все хотят попасть, а удается — почти никому. И, если быть честным, то я ловлю кайф, когда езжу поглазеть на такие дерьмовые проекты, как вот это ваше нечто. Я не ищу тут работников, мне это не надо. Но.
Рыжий хмыкает от честности, которая непонятно зачем на него сейчас выливается: может, это действительно какая-то дешевая искренность, может, какой-то политический ход по манипуляции, а может быть что угодно. Он уже совсем не знает, чего ждать от этого придурка с глазами-адом.
— Но? — устало бросает Рыжий, хотя ему практически стремно узнавать, что там кроется за этим
«но».
— Но ты действительно смог меня зацепить.
— Пф, — Рыжий отворачивается, качает головой. — И чем же, блять?
— В том и суть, что… я не знаю, — пожимает плечами Тянь, и это совсем не то, чего Рыжий ожидал услышать. — Я не понимаю, что в тебе особенного, потому мне и интересно.
— Советую еще покататься по ебаному Китаю и поискать себе зрелищ получше, — отвечает Рыжий и тянется внутрь трейлера за пачкой сигарет. Да, сегодня про яйца можно забыть, сегодня у него точно без сигарет сердце встанет.
Пока достает сигарету, пока поджигает ее и делает первую затяжку, пытается понять, что это
«я не знаю» значит. Не понимает, хоть об стенку убейся. Ему много чего говорили: и то, что он техничный, и то, что он чувственный, и то, что он просто какой-то хуесос и лучше ему ноги нахуй отрезать. Но это всратое
«не знаю» — Рыжий совершенно не представляет, что ему с ним делать и с какой стороны на него смотреть.
— Не хочу, — по-детски отвечает Тянь, и Рыжий смотрит на него сощуренным из-за дыма взглядом.
— Ну и долбоеб, че.
— Ты то ли слишком хитрый, то ли чересчур тупой, Рыжик.
— А ты долбоеб, блять, ага, — рыкает Рыжий и сплевывает слюну на землю, едва сдерживая себя от того, чтобы не харкнуть этому придурку прямо на ботинки. Или в лицо.
— Сколько ты хочешь? — выдыхает Хэ Тянь.
— Что?
— Ну, сколько? Пять тысяч? Десять? Двадцать?
— Я тебе, блять, не аукцион, иди нахуй со своими тысячами.
Деньги пахнут приятно. Но гордость — куда слаще.
Тем более перед такими уебками.
— Одно выступление, — Тянь облизывает губы, и выглядит это так по-шлюшьему, что Рыжего косоебит как от кринжовой порнухи.
— Ага, заебись, одно выступление, допустим, — злится Рыжий, потому что, честно, задолбало. — А потом что? Вернуться сюда, рассказывать всем, как у нас тут хуево и как там у вас ахуенно? Да, почему бы и нет, конечно, погнали.
Тянь смотрит на него таким взглядом, как будто Рыжий — глупое наивное дитя, что смотрит на золотой слиток, лежащий перед ним, но не осознает его цену и по итогу выбирает пластиковую машинку.
Так, как будто бы он лучше понимает его мир, чем он сам.
Наверное, в какой-то мере Рыжий бы сам не стал с этим спорить.
— Если я скажу тебе, что у тебя есть вполне реальный шанс попасть в Revolution, то ты не поверишь? — спрашивает Тянь, смотря абсолютно серьезным взглядом, не убирая с губ этой снисходительной долбоебской ухмылки, и Рыжий почти готов заржать во весь голос.
Смешно.
Ему просто
смешно.
— Если бы я верил каждому, кто меня наебывает, я бы был уже самым наебанным человеком во всем нахуй мире, — отвечает он и затягивается так сильно, что легким его, кажется, полный пиздец.
— Я серьезно. Дело в том, Рыжик, что это выступление в Гуанчжоу важное потому, что там будут присутствовать наши…
— Хозяева? — саркастически фыркает Рыжий.
— Спонсоры. И если ты выступишь на нем еще лучше, чем выступил вчера, то…
— То вы, блять, примите меня с тортиком и хлопушками, да? — его злит эта хуйня, злит просто безразмерно. — Ага.
— Да. Именно.
— Кто-то сам пару минут назад говорил, что у вас и так народу хоть жопой жри. Нахуя вам какой-то левый чел из какого-то шапито, а? На-ху-я?
Хэ Тянь смотрит — прямо в глаза. Темным, мутным взглядом, за которым ничего не разглядишь, даже если полезешь со скальпелем. Совершенно.
Абсолютно. Хочется поежиться, но Рыжий сдерживается.
— У нас как раз есть вакантное место для воздушного гимнаста.
В такой придурочной ситуации Рыжий никогда в своей жизни не был, он это может сказать настолько уверенно, насколько возможно.
— Я понять не могу, — говорит он, чувствуя, что постепенно сдается, то ли от того, что устал спорить, то ли от рождающейся в голове маленькой идеи того, что, возможно, это все не так уж и ужасно. — Зачем вам какой-то левый гимнаст, если вы можете найти настоящего профессионала?
Хэ Тянь усмехается: по-черному, нечитаемо, мокро. Будто все знает.
Будто все готов в этом мире пережевать и выплюнуть.
— В этом и особенность Revolution, — говорит он, и в каждом слове орет:
просто поверь, что бы это ни значило.
Рыжий думает, что, возможно, ему стоит в это поверить, какой бы хуевой идеей это все, конечно же, ни являлось.
Мама всегда восхищалась Revolution, ей в нем нравилось все: от постановки света и огромных арен и до номеров, от которых пересыхает в глотке и лопается в сосудах.
Если он скажет ей, что его позвали выступить там, хоть раз, хоть просто попробовать — она поймет, что все не зря. Что все его кочевания по стране под шатрами, все ссадины, все сбитые в мясо колени и потянутые мышцы, все то бесчисленное время, когда его не было дома, — все не зря. Обязательно поймет, хотя она и так, наверное, все понимает.
Рыжий выдыхает. Ему кажется, что сейчас, после всех этих подколов, сарказма, злости и желчи, соглашаться будет просто странно, но он смотрит в глаза Хэ Тяня и понимает: страннее их уже ничего в его жизни не будет.
— Ладно, — отвечает он и снова затягивается, понимая, что сигарета догорает куда быстрее, чем мысли в его голове сформировываются во что-то одно.
— Правильный выбор, Рыжик, — кивает Тянь, и почему-то Рыжий не чувствует в его голосе превосходства. Возможно, тому действительно было важно его на это уломать. — Ты понимаешь, что весь этот месяц тебе придется провести с нами?
— Хули ты Джену-то пообещал? — рыкает Рыжий, потому что ему и вправду интересны масштабы трагедии.
— Ну, господин Го очень любит читать один очень популярный журнал о сфере развлечений… — Тянь подмигивает. — Он любезно согласился отпустить своего гимнаста в командировку за статейку о его цирке.
Пиздец.
— Пиздец, — говорит Рыжий и потирает переносицу. — Быть проданным за ебаный кусок никому не нужной прессы, просто ахуенно.
— Не волнуйся, — заговорщицки отвечает Тянь, — статейка будет там максимально короткой.
Рыжий опять смотрит прямо ему в глаза и думает, каким чертом вообще все это заслужил. Наверное, за все грехи, прокуренные легкие и ненависть к земле.
— Сейчас Revolution проводит тренировки в самом Гуанчжоу, так что…
— Когда ехать-то? — говорит Рыжий, понимая: звучит хуево. Супер хуево. Просто восхитительно.
— Завтра в девять утра самолет. Успеешь?
— Самолет, блять?
— Твой билетик уже куплен, так что можешь не волноваться.
Рыжий застывает и смотрит тупым, беспросветно идиотским взглядом.
Билет куплен. Билетик. На самолет.
В Гуанчжоу.
Ловушка, в которую он попал, пахнет солью, гнилью и электричеством, и последнее — то, из-за чего он все-таки решает влезть в нее вместе со своими переломанными костями.
Тянь знал, что он согласится. Да и Рыжий где-то на самых дальних полках своего абсурдного подсознания тоже это знал, потому что другого расклада не было: если выбирать между Хэ Тянем, хуевым администратором Revolution, и Дженом, хуевым администратором хуевой хуйни, выбор очевиден.
Выбор был очевиден еще вчера.
Еще тогда, когда Джен держал свою потную ладонь на его плече.
Еще тогда, когда полотно внезапно оборвалось.
Настолько очевиден, что все эти перепалки и разговоры — просто бесполезное течение воды сквозь вытоптанную траву.
— Я тебя вижу второй раз в жизни, но уже ненавижу, отвечаю, — машет головой Рыжий и говорит абсолютную правду. Всегда сложно выходить из привычной зоны комфорта, даже если комфорта в этой зоне практически ноль.
— Значит, мы сработаемся, — ухмыляется Тянь и наконец-то встает с корточек. — Завтра в семь утра я заберу тебя прямо с вот этой вот точки, даже покурить успеешь. Нужен паспорт. Можешь взять запасные трусы, но это по желанию.
Рыжий кидает в него комком грязи, смешанной с мокрой от росы травой. Почти попадает, но этот придурок отлично уворачивается, стоит отдать ему должное.
— До завтра, журавлик, — отмахивается Тянь и быстро уходит прочь, пока Рыжий не нашел еще один подходящий кусок земли.
Рыжий же выдыхает, откидывается на стенку трейлера и думает, что все как-то максимально странно и нелогично, если не сказать
всрато. С ног на голову, в песок и землю, сквозь порывы воздуха, все через какую-то мясорубку — еще вчера он думал, как же ему не нравится бордовый цвет их полотен, а сегодня вот он.
Через месяц выступление в Revolution.
В Гуанчжоу. И спонсоры, богатые дядьки, будут смотреть на него — а он понятия не имеет, каково это.
Под большим куполом, в самом верху. Глотать воздух, давиться им, разламываться.
Задыхаться.
Не в силах вернуться обратно.
Он совершенно не знает, каково это и почему именно он вдруг каким-то чертом оказался этого достоин. По ходу своей жизни он общался со многими гимнастами, которые пытались так или иначе попасть в Revolution. Не получалось.
Они — как бойцовский клуб, о котором все говорят. Сложно попасть, невозможно выбраться, потому что жрет, жрет с потрохам, превращает кости в пасту, в кисель, в салат. Потому что Рыжий не знает, сможет ли по итогу не отравиться воздухом, сможет ли выдержать высоту, потому что, возможно, там, под их куполом, хранится самая настоящая темнота.
*
Он никогда не был в Гуанчжоу и уж точно никогда не летал на самолетах. В аэропорт он заходит абсолютно прибитым, не особо понимая, что вообще происходит — может, просто не особо желая это понимать.
Рядом с Тянем идет какой-то парень, который выглядит как типичный агент из каких-то придурочных фильмов — Рыжий аж почти сплевывает на пол от этого кислотного зрелища. Аэропорт выглядит слишком масштабным, запутанным, длинным, и Рыжий не помнит дороги до него, потому что просто отрубился в такси.
— Не укачивает в самолетах? — спрашивает Тянь, держа в руке стаканчик кофе, а Рыжему кофе не хочется, хочется напиться.
— Нет, — отвечает он, сам не зная, тошнит ли его, но, прикидывая свои извороты в воздухе, думает, что нет.
Он не до конца верит в то, что с ним происходит, пока заходит на борт. Пока пристегивается каким-то супер неудобным ремнем безопасности. Пока миловидная стюардесса несет какую-то дичь и проверяет эти самые ремни.
Зато начинает верить, когда его начинает тошнить. Он слышал, что нужно закинуть в пасть сосульку и часто глотать.
Тяжело сказать, что это помогает, но одновременно он осознает: тошнота больше психологическая, чем физическая, потому что —
твою ебаную мать.
Под ними все целое небо.
Гладь, облака, конусы городов, разбитость полей, воздух уже не электрический — ядерный, атомный, кислотный. И это все под ним, а он — в куске железки, заключенный, закованный, не в состоянии глотнуть и задохнуться.
Он летит, но не на своих израненных, кровавых, ободранных крыльях.
И под ним не манеж цирка Джена, не арена Revolution — под ним целая земля. И в какой-то момент он ловит себя на мысли, что Хэ Тянь специально взял для него место у окна, потому что чувствует затылком его взгляд.
— Нравится? — спрашивает Тянь, и Рыжий сглатывает, решает не врать, потому что не может:
— Да.
— Мне тоже.
Рыжий не злится и не чувствует раздражения, ему все равно, кто сейчас рядом: Хэ Тянь, Джен, какой-то левый чувак или одна из их дрессированных собак. Он смотрит на воздух и не может простить ему того, что тот не может позволить им дышать.
Когда его перестает тошнить, он засыпает, потирая тыльной стороной ладони ребра, потому что за ними что-то мутно и тоскливо скребется.
*
Гуанчжоу — высотный апокалипсис, и Рыжий едва не сворачивает себе шею, пока пытается высмотреть из окна такси эти огромные небоскребы. Думает:
какого хуя здесь все такое нарочно приближенное к небу.
Как будто бы все специально делается против него, будто бы каждый небоскреб хочет показать своей макушкой высоту, которую Рыжему никогда в своей жизни не достичь. Он думает:
нет, это пиздец какой-то нахуй.
Слишком зациклился.
Верни свою задницу на землю.
Он возвращается, когда они приезжают к какому-то отелю, который выглядит не то чтобы сверхпиздато, но в таких Рыжий тоже никогда не был. Внутри начинает скрестись, царапаться, кусаться, но не электрическая ломка, а какое-то странное, липучее предчувствие.
Осознание того, что, возможно, нахера ему это все надо и не поздно ли еще развернуться и уйти.
Да, уйти.
В Гуанчжоу, без бабла в карманах, зато с сумкой шмотья, мазей, таблеток и талька.
— Сегодня у нас отдых, я думаю, ты очень устал, — говорит Тянь, пока они заходят внутрь отеля, и Рыжему в глаза сразу бросается красное ковровое покрытие, ворчащее ему:
уебывай отсюда, мудила.
— Отдых — это типа закинуться винтажным вискарем, вызвать самых элитных шлюх и покрутить на хуе остальные цирки? — дерзит Рыжий, хотя не может себе не признаться: в какой-то глубокой и отдолбанной части его души ему это все до чертиков нравится.
Все это —
ненормальное.
Он в самолете, он в такси мимо небоскребов, он на красном ковровом покрытии. Он здесь.
— Нет, просто скромненькая посиделка, — лукавит Тянь. — Мы все буквально пару дней назад приехали сюда, даже не особо знаю, где тут можно напиться.
— Я найду, — фыркает Рыжий.
Впервые замечает, как косо на него поглядывает этот ноунейм, похожий на агента. И вправду ноунейм: глаза никакущие, морда кирпичная, весь образ настолько картонный, что хочется взять фломастер и раскрасить.
Тянь в ответ хмыкает и подходит на ресепшен, говорит что-то, чего Рыжий не слышит: рассматривает окружение. Не так все дорого-богато, как ожидалось, выглядит не слишком пафосно и выпендрежно, но по сравнению со всеми гостиницами, в которых ему приходилось оставаться, — небо и чертова земля.
Рыжий не замечает, как Тянь мягко хватает его за плечо — тут же дергается, скидывает ладонь щетинистым движением.
— Идем, закинем твои вещи, а потом…
— Че потом?
— А потом, — ухмыляется, — пойдешь искать бар, как и обещал.
Рыжий хмыкает и думает:
нихуево.
Почему бы и нет. Когда предлагают пить за чей-то счет — рви с потрохами.
*
Бар они находят вполне быстро, и Рыжий даже не обращает внимания на то, что у него в номере сраные сенсорные умывальники и мыльницы в ванной, потому что ему действительно хочется чем-нибудь ужраться. Если не ужраться, то хотя бы сделать вид.
Бар в самом отеле выглядит как бар, наверное, они все отчасти так выглядят: до черта каких-то людей, шум голосов, дым сигарет и один заебанный бармен.
— Я виски, — бросает Рыжий, и Хэ Тянь кивает, подходя к барной стойке. Щелкает пальцами, опять что-то говорит, и Рыжий всего на секунду зависает на его лице: спокойном, властном, хитром.
В голове всплывает несуществующее слово:
подзалупистый.
Если оно и применимо для чьего-либо лица в этом мире, то это определенно
Хэ Тянь.
— Так вот, — поворачивается Тянь к нему и наверняка ловит Рыжего на этом взгляде, — мы… о, черт.
— Что? — осекается Рыжий, чувствуя, как краснеют щеки.
— Дьяволенок в здании, — отвечает Тянь и смотрит прямо Рыжему за плечо, и тот инстинктивно оборачивается.
Не успевает обернуться, как видит налетающую на него тушу какого-то придурка.
Белобрысого, безобразного, неимоверно… утонченного придурка.
Рыжий матерится в голос и отпихивает от себя это тело, думая:
какой нахуй утонченный?
— Оп, извиняюсь, сердечно извиняюсь, доброго вечерочка, — бубнит это тело, и Рыжий видит за его спиной еще одного парня.
Не понимает, что происходит. Наверное, не должен понимать.
Белобрысое чудовище выглядит очень суетливо, небрежно затянутые в хвост волосы лезут в глаза, и Рыжему почти сносит башню от контраста со вторым парнем, взглядом которого можно охлаждать кипяток.
— Привет, мальчишки, — ухмыляется Тянь, и до Рыжего почему-то только сейчас доходит, кто они, наверное, такие. — А теперь перестаньте устраивать цирк.
— Только приехал, а уже каламбуришь как мой дед, — фыркает этот некто, подтаскивая для себя стул.
— Мы не циркачи, а артисты, — отвечает ему второй парень, и Рыжему хочется заржать по типу
«ой да что вы». — И все и так знают, что ты не знаешь своего деда.
— Не сыпь соль на рану.
— Че за нахуй? — срывается Рыжий, думая, что это самое хуевое знакомство с потенциальным коллективом за всю его идиотскую жизнь.
Белобрысое тело смотрит ему в глаза, вскидывает брови, переводит глаза на Тяня и говорит деланным, совершенно театральным шепотом:
— Мне мама говорила, что у рыжих нет души и из них плохие ночные бабочки.
Рыжий замолкает, потому что —
твой ебаный рот.
Его только что обозвали проституткой и он действительно понятия не имеет, какова должна быть его реакция на это. Тянь замечает его взгляд, полный впервые не злобы, а полного отрешения от потока ситуации, и отвечает спокойным тоном, как будто все так и надо:
— Не обращай внимания, это всегда так, — он отпивает виски ровно настолько быстро, чтобы ни Рыжий, ни белобрысое чудище не успели открыть ртов. — Ребята, это Мо Гуань Шань, наш новый гимнаст.
Больше всего своего существования в целом Рыжему непонятна реакция на это смелое, по его собственному мнению, заявление: оба вскидывают брови, а белобрысое существо еще и скалится в жесте
«ой бля». И спустя секунду по его полурастрепанной голове прилетает подзатыльник.
— Цзянь И, ты придурок, — рычит второй парень так, как будто бы ему пиздец стыдно, и поворачивается к Рыжему: — Извини нас за этот, да, цирк, мы просто…
— Да ты просто не похож на гимнаста! — выпаливает — дай бог Рыжему запомнить его имя — Цзянь И, и все смотрят на него, во все три пары глаз.
— Как, по-твоему, выглядят гимнасты? — сквозь зубы спрашивает Рыжий, чувствуя, как начинает все кипеть, потрошиться и разливаться.
— Ну, знаешь… — начинает он, и Рыжий замечает, с каким ребячеством в глазах смотрит на весь этот спектакль Хэ Тянь, так, как будто бы уже миллион раз проходил через подобное. — Гимнасты все такие типа, ну…
— Какие? — настаивает Рыжий, потому что злится и потому что знает ответ.
— Ну…
— Наверное, жизнерадостные, — отвечает за него Хэ Тянь, и Рыжий чувствует удар ножа в собственную спину.
— Наверное, ты можешь пойти на…
— Чжань Чжэнси, — внезапно устало перебивает их второй парень, тянет руку Рыжему, и тот сразу же понимает, что это единственный адекватный человек из всех четвертых, — надеюсь, тебе у нас понравится.
— Конечно, понравится! — поддерживает Цзянь, пока Рыжий, сдавшись, протягивает руку в ответ. — Так вот, как ты мог понять, я Цзянь И, я кинолог.
— Когда-нибудь ты поймешь, что кинолог и дрессировщик мелких псин — это разные вещи, — фыркает Тянь, и Цзянь тут же тянется дать ему по морде, но попытка оказывается тщетной: этот хрен не только хорошо уворачивается, но и потрясающе перехватывает чужие запястья.
— Да, мы дрессировщики, — подтверждает Чжань, притягивая к себе стул, и теперь они все сидят почти что в кругу. — Только я по тиграм.
Ебаный рот.
Во всех цирках, в которых Рыжий успел побывать, все дрессировщики по тиграм и львам представляли собой здоровенных суровых мужиков, но никогда не вот это вот.
С собаками все понятно, все цирковые кинологи с припездью, но дрессировать такую здоровую придурочную кошку — нужно иметь такие же здоровые придурочные яйца.
— А ты по кольцам или по полотнам? — выпаливает Цзянь, и Рыжий думает:
только, блять, не это. Только не сраные личные вопросы.
Ему приходится отвечать. И на вопрос о том, где он еще выступал, какие самые сложные номера вытворял, слышал ли когда-нибудь о Revolution и какая порода собак ему нравится больше всего — на все сухо, устало, задолбанно приходится отвечать. И каждый раз, когда он открывает рот, чувствует на своей морде черный взгляд.
Две вещи он может сказать точно: он определенно накидался и Цзянь И — самый изматывающий ублюдок в его жизни. Самый болтливый и открытый идиот из всех, кого он встречал, и Рыжий твердо уверен в том, что голова у него болит не от виски, потому что тот был превосходным, а именно от этих нескольких часов нескончаемого пиздежа.
Тянь доводит его до комнаты, и Рыжий не то чтобы против, потому что совершенно не помнит, где она находится.
— Ты там не убьешься? — спрашивает Тянь, и по нему тоже видно: накидался. Не так как Рыжий, но взгляд плывет и ухмылка косит.
— Можешь жопу мне подтереть, если хочешь.
— Знаешь, а малыш И прав.
Рыжий смотрит на него вопросительным взглядом, не сразу понимая, что за
И и почему он прав. Когда доходит, в голове яснее не становится, потому что за этот вечер это белобрысое чудище произнесло столько изречений, что хватило бы на летопись всего существования мира.
— Гимнасты все действительно довольно открытые люди, — поясняет Тянь, приваливаясь к стене. — Но не ты.
— Можешь купить мне билет обратно, если что-то не нравится, — дерзит Рыжий в ответ, и Тянь с усмешкой опускает взгляд.
— А ты так хочешь вернуться? — и глаза горят. — Только честно.
Рыжий открывает рот, чтобы соврать, чтобы послать нахуй и сказать, что не нужен ему к чертям никакой их распиздатый цирк. Но посреди глотки сохнет, трескается, ломится, и он понимает, что не хочет возвращать то давление в груди от неба за стеклом самолета обратно. Не хочет и не вернет — ни за что, никогда, пусть рвут хоть зубами.
Не отдаст.
Не отдаст чуйку, которая говорит, что его легкие непременно разорвутся под куполом Revolution.
— Черта с два, — отвечает Рыжий, — ты меня в это вплел, сам выпутываться я не собираюсь.
Тянь приоткрывает рот и смотрит на него пьяным, нечитаемым взглядом еще пару долгих секунд, а потом лыбится и потирает переносицу:
— И мне нужно было отвезти тебя в Гуанчжоу и напоить, чтобы ты это понял?
Рыжий думает:
а действительно.
Всего лишь нужны были тысячи километров до земли, дымка высотных зданий и чтобы дало наконец-то в голову.
Рыжий показывает ему средний палец и открывает дверь. Прежде чем захлопнуть ее прямо перед этим черным адом, слышит в спину:
— Ты не пожалеешь, Рыжик, я обещаю.
