E
Выходные Куроо проводит за учебниками, потому что мамочка старательно напоминает, что копила деньги ему на учебу в ВУЗе не просто так. Тецуро раздражен, ведь он и сам собирался этим заняться, но подгоняемый кем-то, он теряет мотивацию. Приходится хвататься за тонкую ускользающую нить другим важным убеждением — так он хотя бы забудет о Сугуру на время. Бокуто пишет с два десятка сообщений поддержки, присылает фотки мест, куда он отведет его бро сразу же, как тот шагнет на дороги Токио. И становится легче. Совсем немного. В школе Сугуру не появляется ещё несколько дней. В среду Тецуро задумчиво рассматривает грозовые тучи в окне, и думает, а не увлеклась ли его безумная старая карга нравоучительными поглаживаниями смычком по спине Сугуру снова. Поглаживания, это, конечно, очень безобидно сказано. В средней школе Куроо пришлось его буквально пытать, когда он увидел синие тонкие полосы на спине друга в раздевалке. Из Сугуру вытащить какое-либо признание всегда было трудно. После этого он обычно смотрел взглядом, полным ненависти, скрипел зубами и обещал утопить Тецу, если он кому-нибудь расскажет. Может, поэтому они и перестали общаться — слишком много, непозволительно много Тецуро знает о нем. Нет, не из-за этого. Одна из самых важных вещей в мире Куроо Тецуро — убедиться, что он не думает о Сугуру больше, чем это допустимо. У Сугуру сердце человека, разбитого жизнью. Его очень трудно понимать. Стыдно. Влезать ему в душу — всё равно, что попасть в лес, где всё живое мертво. Для Куроо он, к сожалению, тот самый человек, чье лицо обычно непроизвольно всегда ищут в толпе. То ли из-за того, что он настолько ебанутый (а как известно, всё необычное притягивает), и любое логичное объяснение его поступков всегда звучит как звуки вороны, которая красноречиво каркает три раза, пролетая над тупыми персонажами в аниме, то ли из-за того, что просто хочется. Хочется чего-то, что Куроо не озвучивает, но попробовал однажды на свою больную голову. Зряшное желание; тупиковая тяга. Вот один занимательный вопрос — кто из них двоих ненормален в большей степени? В столовой Кенма укоризненно смотрит на зависающего Куроо, но спросить не решается. Ковыряет палочками рис, не доедает, уходит. Куроо остается один, вслушивается в гром где-то неподалеку за окнами. Ветки деревьев, с которых начинает опадать листва, прерывисто раскачиваются на ветру. На место Кенмы подсаживается Мика. Убирает прядь волос за ухо. — Привет. — Хэй, — вяло отвечает Куроо, терпеливо поясняет. — Я не знаю, что с Дайшо. — Я говорила с ним по телефону, — улыбается грустно-грустно. — И как? — Попросил больше его не трогать. — А. — Просто интересно, со мной что-то не так? — серьёзным взглядом в глаза Куроо. — Нет. Нет конечно, ты замечательная, это просто он… Ну, знаешь, он такой. Необычный. — Говорил, что любит. А потом резко — всё, — вздыхает Мика. Склоняет голову немного вбок, и Куроо рассматривает тонкую девичью шею — какой же Дайшо идиот. Куроо молчит. Он стоически терпит слова-иголки, которые Мика беспощадно вдавливает в его сердце, как в подушечку для английских булавок. — По телефону как-то очень непонятно объяснил, что он недостоин. Вы же друзья? Почему так? Прости, пожалуйста, если навязываюсь, просто очень важно понять, чтобы больше такого никогда не было. Вряд ли мы уже будем вместе, но мне нужно хотя бы понять, в чем проблема, — Мика сложила руки в молитвенном жесте. Проблема в том, что он такое когда-то говорил и Куроо. Проблема в том, что Сугуру страдает клиническим идиотизмом. Проблема в том, что. — Я не знаю, прости. Прости. Мы уже давно не такие хорошие друзья, как может показаться, — Куроо хочет сбежать. Дайшо не оставляет его в покое даже тогда, когда хрен его знает где находится. Дома, наверное, пиликает на своем большом жутком черном пианино. Куроо его не видел, но он знает. Он встает с места, забирает пластиковую одноразовую тарелку с оставшейся в ней едой, говорит, что ему нужно в учительскую. Мика понимающе кивает, поджимает в обиде губы, и тоже уходит. Куроо неловко, неудобно, неприятно, и даже как-то неуклюже. Так много слов с не. Так мало слов, которые он выдавливает из себя, сбивчиво пытаясь объяснить медсестре, что чувствует-то он себя достаточно терпимо, чтобы пойти домой, но вот не так уж и хорошо, чтобы остаться в школе до конца уроков. — Голова болит. Тощая смуглая медсестра поправляет очки, с сомнением осматривает Куроо, и всё же выписывает какую-то бумажку, которую он несет в учительскую. Учитель не глядя забирает её, засовывает куда-то себе в журнал и желает скорейшего выздоровления. Куроо желает себе скорейшего выпуска со школы, и без зазрения совести направляется домой. По пути попадает под начавшийся дождь, раскрывает прозрачный зонтик и бездумно рассматривает капли, которые по нему бьют. Вдыхает запах. Мурлычит незатейливую попсовую песню корейской девчачьей группы. Самоуважение Куроо измеряется содержимым пакетика дешевого чая, который он заваривает себе дома, пока набирает Сугуру сообщение. Определенно не то направление, в котором стоит двигаться. Но Куроо делает со своей жизнью всё, что хочет. Из мыслей не удается вытравить узкие раскосые глаза, поэтому:«сегодня дома никого» «если хочешь приходи»
Чай получается горьким, невкусным. Упорством мазохиста он успевает выпить две чашки, помыть посуду, намотать десять кругов по всему дому, прочитать чуть ли не сотню страниц книги, и уже собирается сесть за домашнее задание, но телефон под локтем неожиданно вибрирует. Куроо смотрит на сообщение от Кенмы, мысленно дает себе пощечину — он не должен был думать ну бля почему ты о своем лучшем друге. «Дайшо после обеда был в школе. С фингалом» Сердце у Куроо принимает в себя ещё одну булавку. Он звонит Сугуру один раз. Второй. После пятого матерится и набирает Кенму. Кенма берет трубку почти сразу: — Я не знаю, что случилось, — сходу оправдывается. — Папаша у него случился восемнадцать лет назад, — Тецуро устало трет переносицу, выключает настольную лампу. — А ещё. Ещё полоумная бабка, которая случилась пару веков назад. Комната погружается в полумрак. У Кенмы что-то шуршит, падает, он тихо шепчет «блин». — Печаль-беда, теперь придется сгорать от любопытства, — добавляет Куроо. — Ты звонил ему? — Абонент временно ахуел и не желает идти на контакт. — Не знаю, что сказать, это так тупо. — Очень. Куроо чуть ли не подпрыгивает на стуле, когда на первом этаже раздается противный прерывистый звонок. Кто-то нервно, отрывно хлещет по кнопке за забором, и Куроо стремительно подлетает к окну, чтобы посмотреть. — Я перезвоню, — сбрасывает звонок. И в темноте пытается рассмотреть сутулую фигуру в темно-синей куртке, дурацком шарфе и шапке. За спиной у него рюкзак. Что-то достает из кармана, ага, лицо размытым пятном слабо освещается. Подносит телефон к уху. Раздается ещё один звонок. Куроо моментально отключает звук и с нездоровым удовольствием смотрит на входящий. Переводит взгляд снова на улицу. Как будто встречается взглядом с парнем, отошедшим так, что видно в полный рост, постукивает ногой. Какой бред, Куроо стоит за шторой и его не должно быть видно. Так, ладно, хватит. Поднимает трубку: — Я слушаю. — Ох, он слушает, ничего себе, вы посмотрите на него. Просто высший класс. Он меня слушает. А ты не врешь, детка? Отвратительная привычка есть у Дайшо, он иногда по телефону всегда говорит излишне много и излишне хамовито — так ведь точно никто не врежет, раздолье. Делай и говори, как пожелает душа. — Спускаюсь специально, чтобы добавить симметричности на твоем лице. Жди, — сбрасывает звонок. Куроо накидывает на плечи ветровку, быстро спускается и несется к двери так, как будто это его последний забег в жизни. Колено легкой ноющей болью напоминает о том, что Куроо дурачок, и на выходе он замедляется. Делает глубокий вдох, выходит на улицу, к выходу из небольшого палисадника. Дайшо присел, опирается на невысокую изгородь. Подносит белую палочку с огоньком на конце ко рту, затягивается, на мгновение его лицо освещается. И правда фингал. Выпускает едкий мятный дым Тецуро куда-то в район живота. — Привет.***
— Привет, — Сугуру неловко переминался с ноги на ногу, натягивая рукава тонкого белого свитера чуть ли не до пальцев. — Хэй-хэй, проходи быстрее! — А твои родители точно не против? — Да, да, всё нормально. Мама оставила нам яблочный пирог, — Тецу потянул Сугуру за руку в дом, добавил осторожно глядя ему в лицо, — Они вернутся поздно вечером. — Хорошо. Я еле отпросился, пришлось всё утро играть Шуберта. Куроо кивнул. Он так радовался, что Сугуру, наконец, спустя почти три года их дружбы, удалось затащить к себе домой посмотреть вместе ужастики. Тецу очень хотел поиграть с ним в волейбол, и Сугуру тоже хотел, но грозовые тучи намекали на то, что это не очень хорошая идея. А играть в волейбол дома Куроо запрещали. Сугуру выпечка очень прельщала, и он даже не постеснялся слопать целых три куска, пока Тецуро перебирал диски, которые ему одолжил Бокуто со словами: «Блин, я думал обоссусь!» С Бокуто он познакомился с началом средней школы в волейбольном клубе, и с тех пор уверовал в существование богов уже окончательно твердо и безоговорочно. Сугуру не очень любил Бокуто, а попытка их познакомить поближе и убедить обоих в том, что они оба супер классные люди, и вообще, Куроо их обоих ценит и обожает, с треском провалилась на моменте, когда Сугуру сказал: «Ну нет, мне хватит и одной хэир-катастрофы». Бокуто на это обиделся очень по-детски, сказав, что он вообще-то собирается ещё и осветляться, а Дайшо ничего не понимает в стиле, и вообще, пошел он в жопу. Как Тецуро умудрился дружить с ними обоими одновременно без страшных последствий, одни только боги ведают. Но ни Бокуто, ни Сугуру не попрекали его в общении на два фронта, и Тецу убедился ещё раз, что они всё-таки классные ребята. Куроо возился с дисками слишком долго, и Дайшо просто выхватил первый попавшийся и деловито сам же вставил его в проигрыватель. Куроо был благодарен за облегчение мук тяжкого выбора, и нырнул в плед на диване, предварительно зашторив окна. Сугуру скромно уселся рядом, и Тецуро перекинул половину пледа ему на плечи, но особо не прижимался. С ним было просто комфортно, но вдруг подумает чего лишнего. Тецуро уже начал задумываться о допустимых границах в личном пространстве и сделал для себя неожиданное открытие: он был готов подпускать Сугуру немного ближе, чем всех остальных. Может, на него так повлияло то, что Сугуру был ненавязчивым и непринужденным в общении с ним, а может, что-то другое. Где-то вдалеке прогремело, и по окну застучали капли, добавляя атмосфере жуткое. Ужастик был не таким уж и страшным для Сугуру, судя по его безразличному лицу, на которое Тецуро периодично бросал взгляд в поиске чего-то, за что можно ухватиться — ему-то самому было жутковато. Девушка осматривала, казалось бы, пустую комнату, но вот скрипнули половицы, за её спиной мелькнула тень… Куроо стягивал плед, обнимал себя. — Боишься, детка? — шепотом теплого дыхания в ухо Тецуро. Вопль, белый шум на экране и титры. Куроо, ухвативший Сугуру за ухо. — Единственное, чего я боюсь, это я сам, — но голос предательски дрогнул. Сугуру шипяще засмеялся. Украдкой посмотрел на время в телефоне, нажал пару кнопок и захлопнул раскладушку. Тецуро очень хотелось включить свет, но холодная рука друга остановила его, не дав подняться с дивана. Во время титров звучала жутковатая мелодия, света в комнате категорически не хватало, и Тецуро ощущал — вот-вот сорвется и попросит его остаться ночевать, хотя знает, что получит отказ. Засыпать сегодня будет страшно. Сугуру просил: Тецу, согрей мне руки. Протянул сомкнутые ладони к губам, ждал чего-то. Куроо взял их в свои, растер, разделил и каждую отдельно опалил жарким дыханием. Плед сполз им куда-то за спины, на экране высветилось приветственная заставка, и света в комнате стало немного больше. Сугуру просил: Тецу, выруби телик нахрен. Сидел неподвижно, пока Куроо отлучился на секунду, ждал чего-то. Вот тут-то Тецуро и стало страшно. Сугуру позвал его обратно, укутал в плед, обнял рывком и погладил по непослушным волосам. Сугуру просил: жди. На вопрос куда-то это он намылился, едко прокомментировал трусость Куроо, на выходе из комнаты включил свет и сказал, что идет в туалет. Плотно закрыл двери. Тецуро расслабился и кивнул, попросил побыстрее. Прислушался к звукам за окном — ничего, дождь закончился. В доме тихо-тихо, будто Сугуру тоже закончился. Его не было минуту, три, десять. В доме было тихо. Тецуро поднялся и пошел спросить, не утонул ли он там, но ванная была пуста — свет не горел. Он включил освещение, осмотрел, выключил. Громко на весь дом крикнул: «Не смешно». Вышел в прихожую и увидел, что кроссовки Сугуру исчезли. И это был лучший его розыгрыш, который Куроо запомнил на всю жизнь — тогда-то он и подумал впервые, что Сугуру псих.***
Сугуру по-хозяйски занимает диван, смотрит в потолок. Картинно прикладывает тыльную сторону ладони ко лбу. И у Куроо бы дернулся глаз, но Куроо не невротик. Не худшее из арсенала Дайшо Сугуру, в конце-то концов. — Могу я остаться на ночь? — спрашивает. — Ты мне соврал. — Могу? — Ты мне соврал, — настойчиво. — Ты о чем? — приподнимает голову, брови, смотрит куда-то за спину Тецуро. — Ну ты и скотина, — хмурится Куроо. — Десять тысяч и освобождаешь дом до восьми утра. — Какая-то ты очень дорогая ночная бабочка, детка, — снова опускается и прикрывает глаза. — Когда-нибудь ты допиздишься, и я прекращу только угрожать, — Куроо подходит к дивану и повисает над развалившимся парнем, рукой опирается о спинку. — Когда-нибудь… — повторяет Сугуру. — Просто я очень добрый, — нагло скидывает ноги Сугуру и усаживается. — Очень, — серьёзно соглашается Сугуру. Удивительно. — Пять тысяч, — делает поблажку Куроо. — Давай я честно отвечу тебе на пять вопросов, и мы в расчете. — Ого, какая щедрость, — Тецуро теряется. — Дай подумать… Так. Хм-м… — Стой-стой-стой. Жди. Сугуру опускается к полу, тянет рюкзак, брошенный рядом с диваном к себе. Достает потрепанный мп3, что-то выискивает. Куроо наблюдает с интересом. Сугуру врубает Shape of my heart. — Я готов к откровениям. Цени это, пожалуйста. Мне тяжело. — Ого-о… Ты такая драма-квин. — Я передумал. — Ага, хрен тебе. Первое: За что фингал? — Ты такой банальный, — вздыхает. Куроо укоризненно цыкает, напоминает, что на улице сегодня прохладно. — Я послал отца нахуй, — признается. — Не спрашивай подробности, — добавляет. — Сомнительные откровения получаются. — Что есть, то есть, де… — Никаких деток сегодня, — Куроо тычет пальцем в колено Сугуру. — Дальше. — Почему эта песня? — Тецуро вспоминает, как они смотрели фильм, когда им было по пятнадцать. — Лучший вариант для придания ситуации драматизма, я считаю. Дальше. Тецуро лихорадочно думает, как бы впихнуть в следующие три вопроса всё, что хочется узнать у Сугуру. Но мысли ускользают. Молчит. С начала песни проходит где-то три минуты. Сугуру делает вдох и тихо подпевает: If I told you that I loved you, you'd maybe think there's something wrong. I'm not a man of too many faces, the mask I wear is one. Куроо удается схватить одну мысль, и он выпаливает раньше, чем успевает подумать о том, что идея так себе: — Почему ты бросил Мику? — Сука, я разве тебя когда-то чем-то обидел? За что? — песня подходит к концу. — Почему? — повторяет Куроо и вспоминает сходу с десяток ситуаций, когда Сугуру его обидел. Но он не злопамятный. — Я обещал быть откровенным. Вот тебе откровение: я не собираюсь отвечать на этот вопрос честно, — акцентирует последнее слово. — Кстати, вопрос всё равно считается потраченным. Дальше. — Давно ты куришь? И какого хуя ты мне соврал? — выпаливает не подумав. — И ты потратил два последних вопроса на такую херню, браво. Курю с воскресенья — раз. Я тебе не врал — два. Я похож на лжеца, Тецу? — Сугуру поворачивается на бок, через плечо сверлит Тецуро взглядом. — Да, ты похож на лжеца. — Ахуенно, то, что нужно, — Сугуру утыкается носом в подушку и закрывает глаза. — Я не спал прошлой ночью, оставь меня теперь в покое. Умоляю. Куроо думает, что он и правда знатно проебался с таким шансом. Хотя, с другой стороны, Сугуру же сказал — я не отвечу честно на этот вопрос, — значит, и на другие скользкие ответил бы так же. И кстати, вопреки своим убеждениям, он ему верит. Куроо спрашивает, нормально ли, если он включит тв. — Валяй, — бубнит Сугуру. Куроо встает, выискивает потрепанный диск с «Леоном» на полках, весь пыльный. Врубает старый видик, выключает свет и садится обратно. Сугуру прижимает колени к груди, дышит глубоко и прерывисто. Куроо хочет задать ещё один вопрос, но только поджимает колени к груди, зеркаля Сугуру. Думает о том, что надо было его накормить. Ругает себя за то, что он как мамочка. Мамочка, которая проебалась в воспитании. Ему совсем немного грустно. Глубокой ночью, пока Сугуру в тонкой серой футболке уже спит (когда успел раздеться?), Куроо бродит по дому призраком. Он накрывает Дайшо пледом, но не решается пойти спать к себе в комнату на второй этаж. Тецуро опускается на колени рядом с диваном, поднимает плед, осторожно прикладывается ухом к груди спящего. Думает, что его сердцебиение, слышное во сне слабо-слабо, похоже на лучшую в мире музыку. Ему всё кажется, что стоит упустить Сугуру из виду — навсегда бесследно исчезнет, без шума, никого не предупредив.