W
Утром Тецуро обнаруживает себя уснувшим за столом на кухне. Дайшо сидит напротив, локти на столе, пальцы сцеплены в замке. Смотрит напряженно. У Тецуро болят: спина, ноги, руки, голова, шея (очень). Ощущение, будто проработал на стройке всю ночь. Он смотрит на часы с совой на стене. Они пропустили уже два урока. Родители возвращаются к полудню, и ещё не поздно быстренько собраться и умотать в школу, иначе не избежать разочарованного взгляда отца и воплей матери. — Сложно было разбудить меня раньше? — Тецуро потягивается, разминает руками шею. — Я проснулся десять минут назад, — Сугуру опускает со стола руки куда-то себе на колени и опирается на спинку стула, немного съезжает вниз. — Могу воспользоваться душем? — Тебе тут что, отель? — недовольным тоном. — В отеле покомфортнее будет, — пожимает плечами. — У тебя десять минут максимум. Но сначала я заберу оттуда свою зубную щетку. Они впопыхах собираются, умываются, и покидают дом. По дороге в школу Тецуро облегченно вздыхает — успели. Сугуру в школу не идет. С видом самурая, отправляющегося на смерть, сворачивает на дорогу к своему дому. Куроо ему не сочувствует. Звонок. Урок. Звонок. Столовая. — Он на тебя плохо влияет, — поучает Кенма, пока они стоят в очереди. — Ну да, так себе, — соглашается Куроо, рассматривая содержимое сегодняшнего меню. Он вчера нормально не обедал, не ужинал, не завтракал, и сейчас умирает от голода. — Вы друг друга затравите, — настойчиво продолжает Кенма. — Ну что я могу поделать? — Прекрати с ним общаться, — и это первый раз, когда Кенма всё же сказал это вслух. Хотя Куроо подозревал, что он так думает уже долгие годы. — Не могу отказать себе в удовольствии поиздеваться над ним, — Куроо кладет деньги за обед в руку очаровательной полной дамы за стойкой, — Спасибо. — Он над тобой издевается, — ударением на первое слово. Они забирают подносы с едой и направляются к привычному столику в центре столовой. Усаживаются. — Разберусь как-нибудь сам, — и Куроо набрасывается на мисо-суп и закуски волком. Кенма пожимает плечами, но смотрит обеспокоенно. Молчит. Каждому воздастся по его убеждениям. Каждому. Кенма беспокоится, что Куроо даже не рыпается уже, что его затягивает в этот водоворот снова. Концовка будет печальной, но некрасивой. И даже самые чувствительные уйдут из зала недовольными, побросав в экран попкорн с черно-белыми картинками. У Куроо снова во главе иерархии Сугуру занимает место где-то слишком высоко, сдвигая остальных на массовку. Кенма вздыхает, словно столетний старик. На уроках Куроо сидит бездумно, совершенно не вникая в материал. Токио, университет и Бокуто пытаются пробиться в сознание, но он их отгоняет. Бокуто спрашивает: а как же я? Куроо прогоняет образ, прости, бро, не сейчас. Мечты о блестящем будущем, в котором не будет Дайшо, Куроо переваривает у себя в желудке горячей субстанцией. Известно, что происходит с переваренной пищей позже. Под ребрами у него происходит чуть ли не апокалипсис, когда он со звонком вдруг понимает, что начал снова падать. Нет, нет, нет. Стоп. Но. Дайшо Сугуру снова касается его разума, касается сердца. Это человек-пропасть, в которую он засмотрелся слишком пристально. Теперь пропасть всматривается в него, шипящим смехом говорит: ты проебался, Тецу. Шепотом: я же не педик, Тецу, ничего не получится. Настоящая катастрофа. Эдакая трагикомедия. Фетиш на дружбу с уклоном в сентиментальную привязанность. Тщетная попытка забыть и отпустить провалилась — Дайшо-то не отпустил. «переночую сегодня снова у тебя. где-то после семи подойду» Текст сообщения расплывается в телефоне у Тецуро под партой, и он прикидывает, как сильно ему влетит, если заметят запрещенный в учебное время девайс. Но учитель ничего не подозревает, лишь секунду смотрит в улыбающееся лицо Куроо, и спрашивает у кого-то по теме. Быстро печатает ответ и убирает обратно в карман с самым невинным видом. «окей» После уроков Кенма решает, что он всё-таки замечательный друг. Фея крестная. Ангел хранитель. Зовет Куроо снова к себе домой. Ставит условие — ни ногой в сторону дома Дайшо. Условие вызывает у Куроо сардоническую улыбку, и он соглашается. — Только недолго, мне уроки делать надо, — вздыхает. Откуда Кенме знать, что Куроо не нужно идти домой к Дайшо — тот снова сегодня будет ночевать у него. Мама Кенмы откармливает их обоих, расспрашивает про планы Тецуро на будущее, хвалит его выбор. Не забывает напомнить Кенме, что ему тоже в следующем году сдавать экзамены. Рутина. — Когда ты последний раз общался с Бокуто? — спрашивает Кенма, пока на экране ползет змейка загрузки игры. — Не помню. В начале месяца? Он мне потом ещё писал, вроде, — взъерошивает затылок Куроо. — Ну тогда мне всё ясно, — ставит диагноз Кенма. — В смысле? — Позвони ему, — выбирает персонажа, косится на Куроо. — Да потом, — отмахивается Куроо. — Он занят. На этом запас здоровых советов консультанта по работе с трудными подростками Кенмы исчерпан, и они начинают играть. Через полтора часа Тецуро звонит его мама и спрашивает, где это он снова пропадает. Передает семье Кенмы много приветов, просит передать, что она как-нибудь к ним зайдет. И Тецуро зайдет. В магазин по дороге домой. — Купи мороженое, дорогой. Целую, — сбрасывает звонок. У Тецуро червячок подозрения вгрызается в мозг моментально. Причин несколько: мама обычно пишет просто сообщения; мама ходит в магазин всегда сама; у них дома никто особо не увлекается мороженым. Он смотрит на время, думает, что до семи время ещё есть. Но. Торопливо собирается и уходит домой. Кенма напоследок дарит ему молчаливый осуждающий взгляд, желает удачи. В магазине Тецуро берет целое ведро с самым отстойным, по его мнению, мороженым и старается идти домой быстро, но вот так, чтобы не очень торопиться. Немного жалеет о потраченных карманных на такую ерунду. Размышляет на тему вариаций того, как же мама отреагировала на разукрашенное лицо ходячей катастрофы. Отреагировала мама нормально. Дайшо сидит за столом на кухне и аристократично пьет чай с выпрямленной в кой-то веки спиной. Мама говорит: бедный Сугуру. Драться так нехорошо, но защищать девочек всё равно нужно, конечно, ой, бедняжа. Сугуру говорит: ничего страшного, правда. Извините за беспокойство. Куроо думает: вот же двуличный лживый гаденыш. Куроо говорит: куда мороженое? Куроо говорит: идем ко мне. В комнате, прикрыв дверь, хватает Сугуру за грудки и спрашивает, какой бред он наплел его матери. — А что надо было сказать? И Куроо остывает, потому что и правда. Неутешительная правда — рассказывать матери о проблемах дома у Сугуру идея откровенно паршивая. Это чудо, что она такая невосприимчивая к слухам и ничему плохому, выбивающемуся из её мировоззрения, не верит. Тецуро хотел бы так же. Сугуру идет к кровати, нагло усаживается и смотрит на почти стемневшее небо в окно. Он выглядит так, как будто хочет что-то сказать, но не решается, глаза его бегают от одного угла комнаты к другому, снова к окну. Куроо проходит к кровати, садится рядом: — Так что делать будешь? Сугуру встает, идет к столу: — Не знаю. Пойду покорять улицы, — пустым взглядом себе на ногти. Берет в руки учебник по химии, листает страницы, что-то высматривает в конце. Резко возвращается в начало и режет палец бумагой. Тецуро устало вздыхает и просит подождать, пока он спустится вниз за аптечкой. Возвращается. Сугуру забирает всё нужное и сам обрабатывает себе порез — самостоятельный мальчик. — Не смотри так, — говорит он Куроо, не поднимая взгляд. — Как? В ответ он только вздыхает и переводит тему совсем в другое русло: — А знаешь, что дядюшка Фрейд думал о курении? — Знаю. — Откуда? — искренне удивляется. — Не твое дело, однако, — язвит Тецуро. — Ну тогда, детка, раз ты знаешь, — заклеивает порез пластырем, — давай решать проблему. — Что? — Отсосать тебе? — серьёзно спрашивает Сугуру, смотрит в глаза пристально. — Ты совсем ебанулся? — Куроо отодвигается на кровати поближе к стене. — А ты разве не этого хотел? Ну там, знаешь, гейский секс и всё такое. Так сразу не получится, конечно, ни ты ни я не готовились, а ведь есть некоторые тонкости, но можно… Только придется тихо, чтобы твоя мама не слышала, — начинает ускоренно, приглушенно говорить Сугуру. — Стоп, — тормозит его Тецуро. Дайшо переводит дыхание, оставляет антисептик и мазь на столе, подходит к кровати. Стоит напротив Тецуро, смотрит отчаянно.***
Тецуро сидел на кровати, размышлял на тему того, что им, возможно, стоило поехать куда-то вместе на море в этот день. Ну, за несколько дней до, чтобы в этот день оказаться на пляже, и чтобы бледный Сугуру хоть немного загорел. Поздно уже. В комнате горел свет, летняя жара немного спала к вечеру. Сугуру сидел за столом, рассматривал наушники и плеер, которые ему подарил Тецу. — Ты же знаешь, меня бы не пустили. Я и этот день выгрыз с таким трудом, — вздох. — Ты хоть раз был на море? — Был, вообще-то. — Ого. Это когда успел-то? — Когда мне было в последний раз пять лет, с мамой, — Сугуру подошел к окну и уставился на луну, едва различимую из-за облаков и света в комнате. Сомнительный день рождения. Никакого праздника. — В последний раз пять лет? Ахах, — не совсем понял его Тецуро. — В день рождения, придурок, я родился вечером. Сегодня мне вот в последний раз было пятнадцать. — Старость — не радость. — Заткнись, а. — Ты никогда не говорил о своей маме, — Тецуро теребил нитку, торчащую из своей черной майки, решил поймать момент. — Она умерла, — провел пальцем по стеклу какой-то непонятный узор. — А, извини… — Ничего. Тецуро смотрел на него несколько минут. Сугуру казался особо уязвимым сегодня, вид печальный. Как недолюбленная девочка-недотрога, вздыхал часто, бросал озлобленные взгляды в сторону окружающих, когда они уходили со школы. Как они всё ещё оставались друзьями, Тецуро искренне не понимал. Бокуто уехал совсем недавно, поэтому у Тецуро освободилось много времени, и он стал проводить его с Сугуру. Заметил, что он стал более отстраненным, грубым, но отказать себе в удовольствии общения с ним он не мог. В нездоровом удовольствии, если быть точным. Мама на днях раскатами грома разносила увиденную в городе гейскую парочку, отец молча поддерживал, а Тецуро ощущал, что летит в самую страшную пропасть. Поддержки ждать было неоткуда. Да и поддержки чего? Он даже в мыслях себе не позволял воспроизвести устрашающую правду. В маленьких городах о таком лучше молчать, он даже не был уверен, что его бы понял Бокуто, хотя тот орал «за добро и любовь во всем мире, у меня нет предрассудков» когда тема разговора касалась нетрадиционных, скажем, явлений. Сугуру с ним вел себя так, как будто он тоже лишен предрассудков. Подсесть ближе, чем обычно подсаживался Кенма; задержать взгляд глаза в глаза несколько дольше, чем это происходит обычно со всеми; отданное предпочтение времяпровождению только наедине в закрытых помещениях; неловкое касание руки, когда пытался научить Тецу играть самую простую мелодию на пианино и смущенная улыбка. Фетиш на дружбу, с уклоном в сентиментальную привязанность. Они даже по телефону говорить могли часами, а потом приходили в школу не выспавшись, зато довольные ситуацией. Единственное, пожалуй, чем был недоволен Куроо — они были в разных классах. А ещё он обнаружил, что недоволен тем, как подозрительно часто с Сугуру разговаривала на переменах какая-то девочка. Красивая, конечно, он бы улыбался ей так же, как ей улыбался Сугуру, — но бля. Неприятное ощущение мухой жужжало где-то в грудной клетке, и как Куроо ни пытался её хлопнуть, всё было тщетно. Это проклятье какое-то на мне, повторял с завидной частотой Куроо. Сугуру смотрел на него так, как будто всё понимает. Сугуру стоял и смотрел на него так, как будто тоже мучается. — С днем рождения, дорогуша, — Куроо раскинул руки для объятий, приподнялся с кровати. — Пошел ты, — Дайшо нырнул ему в руки без колебаний. Они упали на кровать. — Не грусти, я буду любить тебя даже старым, — Куроо зарылся пальцами в волосы друга. Как хорошо, что Сугуру не видел его краснеющего лица. — Любви не существует, деточка, есть только взаимовыгодные отношения. Сугуру просунул свою руку между ними, и Куроо уже приготовился быть оттолкнутым, но тот лишь провел холодными пальцами по его ключицам. Как будто попытался влезть под кожу. — Сделай для меня исключение, — это очень опасная игра. — А в этом есть смысл? — Сугуру отодвинулся, сел. — Я шучу, — Куроо спасал себя как мог. — Не смешно, — Сугуру скрестил руки на груди и завалился обратно на Тецу, придавил его своим весом. — Даже если бы ты не шутил, ничего бы не получилось. Ты слишком хорош для меня. Последнюю фразу он прошептал так, что Тецуро едва-едва удалось расслышать. Сердце заколотилось быстро-быстро, он лихорадочно соображал, что ему нужно сказать такого, чтобы выбор привел к счастливой концовке. Ничего не приходило в голову, и Суругу быстро встал и направился к выходу из комнаты. — Ты куда? — Отлить, — ухватился за ручку двери, с силой сжал пальцы. — Если ты снова свалишь из дома, я тебя не прощу в этот раз. — За кого ты меня держишь, боже… — устало вздохнул и вышел. Тецуро смотрел в потолок и думал, что нихрена ему не светит счастливая концовка. Да и какая это концовка — счастливая? Укатить на рассвете куда-то в столицу, держась за руки? По вечерам сидеть в ванной вместе и пускать друг другу мыльные пузыри в лицо, смеяться над всеми, кого оставили позади? Просыпаться утром в одной кровати и, прости господи, целоваться? Наплевав на не чищенные зубы, ага, просто супер. О тонкостях половой жизни думать он не решался. Вот если бы Сугуру был девочкой, всё было бы проще, думал он. Если бы я был девочкой, то я бы и близко не подошел к кому-то вроде тебя, говорил ему ехидно Сугуру в сознании. Да и какой ещё, нахрен, девочкой. Какой бред. У Куроо в горле образовался маленький вакуум. И слога выговорить от стыда теперь не сможет, когда Сугуру вернется. Если. — Как видишь, я всё ещё здесь, — дверь отворилась. По щекам Сугуру стекают капли воды, выражение лица нечитаемое. Безразличное. Куроо мысленно ударился головой о стену. Ну почему он не умеет себя так же контролировать. Куроо предложил посмотреть фильм, который родители недавно притащили на диске, и они спустились вниз. Ни слова не говоря, как обычно уселись на диване рядом. И вопреки ожиданиям Куроо, Сугуру не отодвинулся на другой край дивана, а сел под его боком. Это война внутри. Сугуру умостил свою голову на коленях Тецу. О как хорошо, что родителей нет сегодня дома, они ушли в гости к Кенме. Его тоже звали. Выбор был очевиден. Тецуро держался целый гребанный фильм. На титрах не выдержал, опустил взгляд вниз. Сугуру уснул у него на коленях. Потрясающе. Он осторожно наклонился, подул в шею. Волоски слегка разлетелись, в приглушенном свете самые короткие и редкие на шее — белого цвета. Лето жаркое, но по коже Тецуро пробежали мурашки. Грустное кино. — Я не сплю, — внезапно. Вот черт, никогда не было понятно, что он притворяется. — Будешь моим Эннисом? — Сугуру повернулся на спину и скривился — неудобно. — Ого, это предложение? — рассмеялся Куроо. Нехорошо. — А я буду Джеком, — мечтательно прикрыл глаза Сугуру. — Почему? — Он умрет первым. Резкий подрыв, протянутые к шее руки, и мимолетное касание губами лба Куроо. Всё равно, что птичий клевок, но такое нежное. — На Горбатую гору надо поставить ограничение для психов, — обреченно выдохнул Тецуро. — Я думал, ты не поймешь отсылку, — скривился и поднялся, разминая затекшие мышцы шеи. — Я думал, ты не смотришь пидорское кино, — Тецуро всегда любил играть с огнем. — А ты не думай, тебе вредно, — ухмылка. — Я не пидорас, — вдогонку. Куроо красноречиво молчал. Было горько. Посчитал до пяти. Проглотил. — Я тоже. И по законам жанра, они должны были сцепиться в страстном поцелуе, неистово сорвать друг с друга тряпье и испить нектар бесчестья в этот вечер до дна, но Сугуру сказал, что ему пора домой. И снова исчез.***
— Не стой над душой, умоляю, — стонет Тецуро. Укладывается на кровать, отворачивается к стене. — Что есть душа, Тецу? — Ты ненормальный. — Что есть категория нормальности? — он падает рядом с ним и перекидывает руку Тецуро через плечо. — Всего лишь слово, данное нашим мозгом в попытке объяснить то, что устраивает и не. Субъективная попытка сжать мир до легко понимаемых границ. Я думаю, что я нормальный. Маньяк, насилующий ребенка в подъезде, тоже думает, что он нормальный. Ты думаешь, что мы оба ненормальные. Кто из нас прав и как ты это докажешь? — Господи, а… — Оставь Бога в покое, он давно не слышит, — Сугуру прижимается к спине Тецуро и дует ему в шею. Как знакомо. Сугуру шепчет в самое ухо жарким дыханием: — Если бы ты не был задавлен стереотипами, мы бы давно трахнулись, убежали в закат и наплевали на всё. Попрятались бы до конца школы, а там бы разобрались. Это не так сложно, как ты думаешь. А думаешь ты об этом ахуеть как много. Но. Но. Знаешь, ты всё равно хороший. Мой хороший, невинный мальчик. Даже если бы ты смог это сделать, ничего не вышло бы. Потому что я тебе не подхожу. Я никому не подхожу. Даже если… Отец мне врезал, потому что я сказал ему, что не понравилось с девушкой. Как жаль, что он не тупой. Понимаешь, о чем я? Кстати, ты знаешь, о чем я мечтаю с пяти лет? С осознанного возраста, — исправляет, переводит дыхание. — Я мечтаю написать одну простую записку со словами «идите нахуй» и приклеить её дома на зеркало в прихожей. И исчезнуть. Это всё. Тецу лежит неподвижно, шокировано. Так много хочется сказать, но он молчит. Сугуру поднимается, по-хозяйски проходит к шкафу, достает оттуда чистую футболку и шорты, полотенце. Выходит из комнаты. Тецуро болезненно стонет, срывается с места и несется вслед за Сугуру. Дверь ванной уже заперта, кран выкручен на максимум. Тецуро прижимается к двери ухом, пытается расслышать. Всхлип. Лучше бы он этого не слышал.