Люди и Ангелы - Громовержец

      - Я думал, это торнадо по улицам носится. А это всего лишь ты. Ты куда такой злой?       Суо по очередной счастливой случайности встретился Эйнару по пути к его же дому. Тот ничего не видел вокруг себя от захлестнувших его чувств и чуть не снёс великана-северянина с ног, но тот, рассмеявшись, схватил его за плечи и хорошенько тряхнул. Это охладило его пыл и, вернувшись в сознание, Эйнар вдруг ощутил, с какой бешеной силой у него внутри всё трясётся от ужаса. «Это я назвал Алласа бесом? – спрашивал он мысленно у самого себя. – Я?! Мне конец…»       - Мне совершенно точно конец, - пробормотал он вслух под подозрительный взгляд ничего не понимающего Суо. – Церра, конец нам обоим. Аллас определённо решил нас уничтожить.       - Да о чем ты, наконец? – воскликнул северянин. Затем он заговорил тише, чтобы недоумевающие ангелы, обходившие их поближе к краям широкой улицы, ничего не слышали, - ты об этом пепельном дураке, что ли? Так я же всё уладил, разве нет? Я ж не кретин ему о нём рассказывать.       Эйнар бессильно выдохнул:       - Он и так всё прекрасно понял. Напрасно мы думали обмануть его.       Глаза Суо широко распахнулись:       - Он отпустил тебя?       - А что ему толку от меня мёртвого?       Суо непонимающе взглянул на него, поморгав глазами, а потом вновь положил ручищи на плечи Эйнара:       - Так, неча здесь эти дела обсуждать. Пойдём-ка ко мне домой.       Эйнар замотал чёрной взлохмаченной головой:       - Нет, нет. К Сэни. Мне срочно нужно его увидеть. Я с ума сойду, если не увижу его.       - Ну и ну. Приди-ка ты в себя, дружище. Хорошо, хочешь к Иезекиилю – пойдём к нему. ***       Вечерело, когда пара друзей пришли, наконец, к дому Иезекииля. Эйнар увидел хорошо знакомый ему круглый фонарь с маленьким огарком свечи, подвешенный на карнизе его фасада, и на душе у него потеплело. Он вперёд Суо влетел в незапертую дверь и вдруг очутился в кромешной темноте. Казалось, что дом его друга совершенно пустует – свет в нём никто и не думал зажигать. Недоброе уж было пришло на ум Эйнару, как вдруг из дальней комнаты (той самой, где они ночевали в начале нашей истории) послышался слабый, как бы сильно уставший голос:       - Эйн? Ты ли это здесь?       Суо показалось, что сказано это было с толикой испуга. Он опасливо озирался по сторонам, заглядывая за каждый угол, ожидая в каждой тени засаду. Кто его знает, что это всё могло значить! Но Эйнар знал, и потому стрелой впорхнул в его спальню и, на ходу скидывая на пол чёрный от дорожной пыли походный плащ, тотчас же упал перед Иезекиилем на колени. Светловолосый ангел, сидя на своём коротком диване, казался призраком, бледным духом, облачённым в обыкновенную для ангелов серую хламиду. Его осунувшееся, сильно исхудавшее лицо несло отпечаток большого горя. И Эйнар знал какого. Он взял его безвольно опустившиеся на колени руки – холодные и тонкие – в свои, взглянув в его глаза своими, полными слёз.       - Мне безумно жаль, Сэни! – прошептал он, судорожно сжимая его ладони ещё сильнее. – Безумно жаль Неронэ! Он не заслужил этого, не заслужил! Мне так жаль, так жаль, милый Сэни…       Он мало знал Неронэ, и ещё меньше его любил, но разбитое горем лицо друга пробудило в Эйнаре невероятную жалость. Ему казалось в этот миг, что бедный, несчастный Неронэ был самой большой трагедией в его жизни, самой страшной жертвой безумия ангелов Эскальгера. Он и не вспомнил в этом своём порыве его презрительных взглядов, и тех уничижительных слов о нём самом, сказанных за спиной, Иезекиилю.       Сам ангел, выглядевший так, будто умирает или вот-вот умрёт, старался улыбаться, а, увидев такую горячую поддержку своего друга, глядя на сочувствующее лицо Суо за его спиной, и вовсе было приободрился. Он тихонько засмеялся и поерошил тёмные волосы Эйнара, но прозвучало это настолько неловко и болезненно, что он затих. Его ладонь вдруг нежно прошлась по его раненой ожогом щеке, и Эйнар зашипел от боли. Скорбь в Иезекииле вмиг заменилась озабоченностью и заботой.       - Что это? Ожог? – обеспокоенно заговорил он, взявшись вертеть смущённо улыбающееся лицо Хендира то влево, то вправо. – Кто тебя так? Где, в Аста-Гелоне? Сам ожог оказался совершенно незначительным, его ещё в Дейервике удалось вполне успешно локализовать усилиями Эйнара, знавшего немного о том, что делать в таких случаях, и Пепельного, который в принципе много знал об исцелении ожогов. Пока не было ясно, останется ли рубец на заживающей ране, но выглядела она сухо и сносно. Это не мешало Эйнару болезненно охать при каждом осторожном прикосновении пальцев Иезекииля и жаловаться:       - Не в Аста-Гелоне, но близко. Ай, черт, так и зудит!       - Не чертыхайся, - протянул тот, оставляя его лицо в покое. – Зудит – не болит, так что порядок. Ну что, рассказывайте, на что вы там набрели на такое. Я бы стол накрыл, да только, признаюсь, у меня в доме ни крошки. Но чаем напою. Присаживайтесь.       - О, благодарствую, - Суо неловко кивнул головой. Ему всегда было неловко, когда кто-то, кого он плохо и мало знал, начинал неожиданно оказывать ему прием. – Мы и так сыты, знаешь ли, - посмеялся он рассеянно и сел за стол на предложенный ему стул, - а чаем напьёмся с удовольствием.       Ароматный чай с какими-то чудно пахнущими травами согрел их тела, ведь вечера мессимаса даже в Эдеме выдаются холодными, согрел их мысли. Потеплели их глаза, обращённые друг к другу, и все ужасные новости, которые предстояло обсудить, уже казались друзьям не такими уж и страшными. Сначала Эйнар (с короткими и очень редкими репликами Суо) поведал молчаливому Иезекиилю о своих приключениях в Хилотериме и о сражении с отцом МакЛлойдом, а так же о последнем разговоре с Алласом, о дикости его выражений, о его лжи и безжалостности. Не забыл он в подробностях описать и повстречавшегося им чудака-Игора, прятавшегося в горшке, и, разумеется, благородного Пепельного Рыцаря. О нём Сэни попросил рассказать поподробнее.       - Это необыкновенный человек, - в заключение задумчиво сказал Эйнар. – Со своим очень странным, но, мне кажется, справедливым взглядом на мир.       - Я много слышал о похождениях Пепельного Рыцаря, - с сомнением протянул Сэни. – Многие отряды окулариев пропали на севере, полагаю, по его вине. Он ненавидит ангелов страшной ненавистью.       - Он ненавидит несправедливость и ложь, - поправил Эйнар. – Люди, как ты видишь, много натерпелись от Окуларис. Да и от ангелов вообще.       Сэни покачал головой, глядя на гладкие лакированные доски стола:       - Я не понимаю, - он помолчал и добавил. – Я этого не понимаю! Разве может от ангелов, от святых, благих ангелов, идти хоть какое-то зло?       - Не знаю я ничего об ангелах, - рассерженно сказал Эйнар, чувствуя, что, будучи ангелом, Сэни не только не может понять его, но и не может помыслить о корне этих несчастий, ибо это было противно его природе. – Я знаю наверняка об одном-единственном ангеле. Об Алласе. От него идёт такое зло, что мало не покажется. Он презирает людей, и мы для него…       - Но постой же, - прервал его Иезекииль. – Аллас – это не все ангелы. Он не выражает ничью волю, есть же Эскальгер, есть министры…       - Да вот и мы никак в ум не возьмем, - Суо всплеснул руками, - если Аллас, и все прочие ангелы – лишь выражение воли всемогущего Эскальгера, то что же… Что же это за ересь получается! – горячо воскликнул он, раскрасневшись. Его впечатленность могуществом Эскальгера настолько сильно вошла в его душу, что он и усомниться не смел в его божественности, а это, вкупе со всем остальным, приводило его к самым ужасающим выводам, так его разозлившим.       Комната минут на пять погрузилась в растерянное молчание. Могло показаться, что именно сейчас, в этот момент всем всё стало понятно и насчет Эскальгера, и насчет ангелов. Но, напротив, мысли их лишь сильнее запутывались. Лишь Эйнар печально вздохнул: «Именно что ересь, Суо. Ересь». В нескольких вещах сейчас они были едины во мнении: ангелы ужасающе несправедливы к людям. Аллас нуждался в суде за свои чудовищные дела руками окулариев, за костры его инквизиторов. И лишь Эйнар и Суо смогли найти в себе моральной храбрости замахнуться на откровенное осуждение Эскальгера, что ясно и логично вытекало из их рассуждений. Иезекииль же, следуя этим же рассуждениям своих друзей, именно на том месте, где они переходили к Эскальгеру, - его богу и повелителю, - стопорился и непонимающе озирался. В точности, как если бы он находился в толпе людей, указывающих на белый лист бумаги, все как один говорящих, что он чёрный. Он переводил взгляд то на одного, то на другого, а после, помолчав ещё немного, снова заговорил:       - Я не знаю, что об этом думать. Эти вещи выше моего разумения. Но это всё мелочи.       - Мелочи?! – воскликнул оскорблённо Суо.       - Да-да, мелочи, - спокойно продолжил тот, опустив глаза на стол. – Вы принесли мне безрадостные новости, хоть ваша миссия и увенчалась успехом. У меня же для вас вести ещё хуже.       Рассеянно-задумчивое состояние Эйнара при этих словах сменила сосредоточенная настороженность. Суо тоже перестал сердиться и вскинул брови, дескать, «Что ж может быть хуже?».       - В Канцелярии приняли решение насчёт людей, - произнёс Иезекииль, не сводя глаз с Хендира. – Их решено выселить из Эдема и из территорий, прилежащих к нему. В решении министра…       - Что?! – Суо вскочил со своего стула, опрокинув его на пол. Лицо его было бледно от закипевшей в нём ярости. – Выселить?! Да по какому праву?!       - По праву власти, - голос Иезекииля, старающийся быть ровным и дипломатичным, то и дело дрожал. – Министерства приняли единодушное решение.       Эйнару первому надоела эта возня вокруг министров. Он, нетерпеливо обрывая очередную гневную тираду Суо, взволнованно спросил:       - Но что Эскальгер? – в его голосе отчаянно звучала надежда, ему в последний раз его жизни казалось, что имя Эскальгера способно что-то сделать лучше, что-то исправить. – Неужели он остался в стороне? Он ведь знает, что творят министры?       Иезекииль и не думал защищать Эскальгера, потому как у него, ввиду вышеозначенных причин, не было и мысли о том, что несправедливость связана с его именем. Он удивлённо отвечал:       - На самом деле, он сам внёс последнее слово в споре. Вигицион мне говорил, что благодаря нему и приняли такое решение.       Вновь, как в одной из прошлых решительно безрадостных ситуаций, в которую угодили герои, раздался так не шедший случаю раскатистый, отчаянный хохот Суо:       - Эйнар, слышал? Слышал?! Эскальгер… Эскальгер! Вот, кто действительно руководит всеми этими проклятыми душами! А я-то не слушал, мне-то верилось, что есть ещё справедливость за этими ужасающими очами. А нет её! – голос орущего во всё горло и смеющегося при этом северянина то и дело срывался, и звучал чем дальше, тем менее весело и более грозно. - Вот, оказывается, кто свихнул башку этому нашему Алласу. Вот ведь вредитель, вот ведь душегуб!.. Вот ведь… Вот ведь… Да будет проклято его имя! Чтоб его черти взяли, Эскальгера Иратуса!       Эйнар сидел, глядя на него с раскрытым ртом, и ждал, когда Иезекииль (самому ему не хотелось, ибо он в душе чувствовал то же самое) бросится его останавливать от богохульства. И ангел было тоже вскочил со своего места, побледнев ещё пуще своей обыкновенной бледности. Но он не проронил ни слова, хоть и по яростным глазам ясно было видно, что ему есть что сказать. Вместо этого он, как заведенный, стал по эйнаровой привычке вымерять шагами тёмную комнату из одного края в другой, то выныривая из пятна света, создаваемого подсвечниками, то погружаясь в него. Замешательство учителя, не нашедшего проповеди, чтобы ответить проклятиям Суо, не столько раздражило Эйнара, сколько вновь вызвало в нём жалость. Он подошёл к нему и, взяв того за плечи, как делал недавно с ним Церра, тряхнул ничего не понимающего Иезекииля и выдохнул ему в лицо взволнованно:       - Не важно, Сэни, не важно. Послушай меня! Забудь про Эскальгера. Скажи мне, что решено насчёт нас? Нас ведь тоже выселяют, верно?       Ему с трудом в это верилось, но он всё-таки должен был это спросить. Иезекииль не мог ему соврать, он ответил:       - Нет, Эйн. Я присутствовал на решении, вашим вопросом занимался Окуларис, и Аллас лично решил, что выселять вас опасно. Дескать, вы слишком долго работали в Канцелярии и…       - Ну? – в нетерпении воскликнул Эйнар.       - … это стало тайным решением, на ваш счет… - голос Иезекииля звенел, подобно хрусталю, разбивающемуся о землю.       - Ну?! – взревел трубой голос Суо.       - Аллас приказал убить вас послезавтра ночью, - закончил, наконец, ангел. На глазах у него застыли редкие, мелкие слезинки.       Вполне ожидая этих слов, Эйнар обессиленно опустился на стул, вперив перед собой не видящий ничего взгляд. Он застыл, замер, будто механизм, в шестерни которому угодил твёрдый камень. Он закрыл глаза и перед его внутренним взором восстал, как настоящий, Аллас, с его ядовитой улыбкой лжеца. «Будь в Эдеме, - сказал он тогда. – Ты мне, может быть, ещё понадобишься». Он рассчитывал, что тот, как верный пёс, как послушный, исполнительный слуга, страшащийся, что его ошейник вновь сделает его шее больно, послушается, не задавая вопросов. Впрочем, так едва и не случилось. Словно в полусне, Эйнар слышал, как молниеносно огромная фигура Суо зашагала по комнате, а потом пододвинулась к Иезекиилю, торопливо спрашивая, сверкая лихорадочно глазами:       - Ладно, на наш счёт всё решено. Пускай. Но что мой брат? Ты знаешь моего брата? Его зовут Арго, Арго Церра из Ордена демоноборцев. Что будет с ним? Пожалуйста, пожалуйста, ответь мне!       Иезекииль, усевшись обессиленно обратно на свой диван, отвечал ему, склонившемуся над ним, как исполинская туча:       - Тут иное дело. Он не живёт практически в Эдеме, даже по бумагам, и официально касательства к Канцелярии не имеет, потому как Орден не является министерством. Его решения не касаются, и он будет, как и прежде, видеться с Габриэлем, сотрудничать с ангелами, и выполнять задания.       - Это точно? – спешно выговаривал Суо. Глаза его бегали по лицу ангела, будто в спешке пытались определить, не врёт ли тот, не пытается ли утешить. – Точно?! Ты готов поклясться, что никто не тронет моего брата?!       - Совершенно точно, точно! Я клянусь. Можешь поверить мне.       Услышав это, Суо отстранился от него, и, покачиваясь в задумчивости, сделал пару шагов по комнате, потирая подбородок своими толстыми пальцами. Его маленькие глаза бегали по комнате, по мебели и предметам, и ни на чем не могли остановиться. Эйнар чувствовал сейчас то же самое, что и его друг: весь его мир сейчас выходил у него из-под ног, разрушался прямо на глазах.       Но вместе с этим, где-то на грани всех чувств, на самых кончиках пальцев, он ощущал, он видел, что медленно, но верно до этого запутанная, трижды вывернутая наизнанку картина мира приобретает форму, в ней появляется смысл. Всё становится на свои места. Да, действительно: люди по всем Небесам страдают от гнёта Белой Лиги. Всюду возникают мятежи, которые пока удаётся хитростью, силой или запугиванием подавлять. Эйнар собственными глазами видит всё это. А потом, в момент, когда его сомнения становятся велики, источник этого обмана – Эскальгер то или Аллас было ему в данном случае не важно – принимает решение убить его. Всё просто. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы из двух вычесть два.       Эйнар и Суо после охватившей их задумчивости вдруг приободрились. Плечи их поднялись, спины выпрямились, глаза перестали смотреть, как у сумасшедших, сквозь вещи. Они взглянули друг на друга и, как то бывает меж старыми друзьями, давно знающими друг друга, поняли мысли каждого, как свои собственные. Между ними в тот миг возникла та редкая и очень прочная связь, те железные узы, которые связывают любящих друзей так прочно, как ничто. И узы эти – общий враг.       - Когда было принято решение? – вдруг спросил Эйнар. Он уже не выглядел и не звучал так разбито, как прежде, но его сжатые ниткой губы, усталый взгляд демонстрировали смертельную усталость. – Почему именно послезавтра?       - Вашу судьбу, - отвечал ангел, глядя участливо на Эйнара, - решили за пару дней до вашего возвращения. Я хотел выехать из Эдема и искать тебя, чтобы предупредить. – Он опустил глаза, вздохнув. – Но что ты, меня быстро осадили. Сказали, что мне город покидать запрещено. За воротами, я заметил, теперь круглосуточно бдят окуларии. Выпускают единицы, а внутрь и вовсе не впускают никого, кроме военных. А что до того, когда они начнут действовать – я не знаю точно, почему именно так. Исходя из того, что знаю я, могу предположить, что они тянут из-за отсутствия в городе большей части окулариев. Их сейчас в Эдеме, может быть, сорок-пятьдесят. А остальные прочёсывают Север.       - И вернутся как раз послезавтра? – усмехнулся Эйнар.       - Послезавтра ждут большой отряд, около ста воинов, - произнёс Иезекииль, вновь посмотрев встревоженно на Эйнара.       - Ну и ну, - хмыкнул невесело Суо, вновь садясь на опрокинутый стул, ставя его напротив Эйнара. – Лестно, очень лестно.       - Что им день ожидания? – горько произнёс Хендир. – Аллас уверен, что я никуда не денусь. Рисковать ему тоже нет охоты. Впрочем, - вздохнул он, - из города мне теперь и вправду нет дороги.       - А как рвануть? – предложил Суо, деловито перебирая пальцами. Решение жизненно важных проблем окончательно отвлекло его от паники и отчаяния. – Взять лошадок да через главные ворота как можно скорее.       - Хм, - задумался Эйнар. - А на лица капюшоны натянуть, чтобы ворота не взялись закрывать, когда нас узнают. Можно.       - Нельзя, - вступил Иезекииль, покачав головой. – В полдень ворота окончательно закрыли. Их теперь отпирают только специальным лицам, как я и говорил.       - И на страже окуларии? – спросил Суо и, получив утвердительный ответ, протянул. – Нда-а-а, задачка! Знай, Эйнар: я здесь погибать не собираюсь. – Помолчав, он добавил возмущённо. – Меня, меня они судят, как преступника! Великого Стража Пантеона, асхартца, никогда не терявшего достоинство! И в итоге убьют, как предателя, заколов в постели. Не бывать этому!       Эйнар кивнул, но ничего ему не ответил. Им обоим было очевидно, что из Эдема надо как можно скорее бежать, но каким образом это делать они не понимали. Мысли их крутились вокруг запертых городских ворот, о том, как бы заполучить необходимые для выезда из города документы и прочие шпионские трюки, о которых они имели самое поверхностное представление. Иезекииль в этот момент завёл разговор в иную сторону:       - Вы намерены бежать, - резюмировал он. – Это мне понятно. – Ему подумалось вдруг, что он не только может, но и должен помочь им покинуть город. Он решил сделать всё возможное как можно скорее, торопиться с бегством так же, как торопятся они, помочь им совершить его до того, как совесть и долг заставят его остановить их. – Но куда вы отправитесь, когда покинете стены Эдема? У вас же ничего за ними нет. Ты, Эйнар, к тому же, имеешь среди людей довольно… неоднозначную известность.       Эйнар и Суо несколько удивлённо переглянулись. Именно это их сейчас нисколько не волновало, потому что на кону были их жизни. Впрочем, если северянин действительно не имел понятия, что им делать после побега (что его нисколько не волновало), то у Эйнара кое-какие соображения были. Ему вспомнился его разговор с Пепельным.       - А вот что, послушай меня, Суо, - произнёс он оживленно, наклоняясь вперед и упираясь локтями в колени. – Ты вот не стал слушать, а Пепельный неожиданно полезную вещь сказал, когда мы на севере были. Это может быть кстати.       - Что, что такое? – так же приободрился Суо, которому вернулась ему привычная сосредоточенная оживлённость.       При упоминании Пепельного Иезекииль только поджал губы и замолчал, но продолжал внимательно слушать, вглядываясь в их лица сквозь полутьму комнаты.       - Говорил он про одну нам с тобой знакомую личность – про Красного Капюшона, - продолжал Эйнар. – Ну, разбойник он, одним словом, - пояснил Эйнар, увидев, что Суо безуспешно пытается припомнить это прозвище. – О нём было много слышно на юге, его и окуларии искали, и даже меня чуть вместе с ними не отправили. Дескать, очень опасный преступник. Что сделал – никому не ведомо. Но всё равно преступник.       - Он человек? – медленно проговаривая, спросил Суо, а потом вдруг хлопнул себя по колену. – А-а, так ты про этого… про него! Вспомнил-вспомнил. Да ты ж мне про него так и тараторил. Ты его хоть видел когда?       - Не видел, - ответил Эйнар. – Но Пепельный с ним хорошее знакомство имеет. Я так понимаю, они друзья.       - Вот тебе и преступник, - хмыкнул северянин. – Вот же совпадение! Лига всякого достойного человека объявляет преступником! А, впрочем…       - Правды я о нём не знаю, если честно, - покачал головой Хендир, - но я доверяю Пепельному. Уж он-то лгать не станет. Он сказал, что мне не вредно было бы узнать его историю. А еще, я так понимаю, - он понизил голос, заговорщически оглядывая друзей, - он – мятежник, и один из лидеров.       Глаза Суо взволнованно заблестели. В голове у него металось: «Верно, верно! Бунт, мятеж, война! Ничто другое не поможет нам избавиться от этой проклятой власти! Только кровь!». Его ум, легко увлекавшийся горячностью и прямолинейными решениями, ликовал при мысли о том, что есть на юге некоторые благородные люди, сбросившие с себя порочные оковы лжи, воюющие за свою независимость.       Иезекииля же слова про разбойника и мятежника резали по сердцу, как острое стекло. Он смотрел на своего ученика, своего лучшего друга, взросление которого сам наблюдал чуть ли не каждый день с его подросткового возраста, смотрел на него глазами старшего брата, так, будто и узнаёт, и не узнаёт его. Эйнар больше не имел для него привычный вид солдата, подчинённого человека, служащего богу Эскальгеру (чему ангел очень симпатизировал), а решал свою судьбу сам, самостоятельно размышляя над правильностью и неправильностью происходящего, ища для себя выходы в предметах, казавшихся Иезекиилю запретными. С одной стороны, ангел понимал, что такова природа человека – та природа, о которой ангелы твердили с пренебрежением на каждом углу: непрочная, изменчивая, порочная. Мятежная природа, ищущая всюду свои собственные пути. Но именно Эйнара, воспитанного в Эдеме, Иезекииль знал совершенно другим, более напоминающим его самого (чего не могло не быть ввиду того, что он, собственно, был его учителем и наставником во многих делах), и такие перемены его изумляли и несколько даже пугали.       Потому он и не смог промолчать, произнеся тихо:       - Значит, твой замысел – воссоединиться с человеком, всё что ты знаешь о котором это то, что он преступник?       Эйнар вновь, как на чужого, совершенно не понимающим взглядом обратился на Иезекииля. В глазах его читалось то жуткое понимание разверзшейся бездны между ним и самым близким для него человеком. Он понимал её существование, но осознать её глубину, непреодолимость, её неизбежность у него ещё не выходило, потому что были ещё крепки те узы, что связывали их многие года. Всё, что он думал в эту секунду было лишь раздражение и отчаянное сожаление по тому, что Иезекииль – ангел, и, будучи неспособным отринуть свою природу, никогда не поймёт его в полной мере.       - Сэни, - с дрожью негодования в голосе сказал Эйнар, - меня хотят убить! И меня убьют, если я поеду в какой-нибудь Радгард или Онэсирис, куда мне и без того дорога заказана! Но я не хочу прятаться. Моё имя запятнано, да, это правда, и мне есть чего стыдиться. И я не желаю ничего больше, чем очистить свою честь, чем перестать стыдиться своего имени. Я хочу, чтобы люди перестали бежать от своей природы, от своих убеждений, в страхе, что придут окуларии и вздёрнут их на виселице, что могучий Эскальгер покарает их! – Он замолчал на какое-то время, чувствуя, что горячится, и, успокоившись, продолжил тихо. – Я не смогу спокойно сидеть на месте, Сэни. Раньше мог, но больше не могу, точка невозврата пройдена. Я не зароюсь в какой-нибудь далёкой норе, дрожа, как крыса, ожидая своей судьбы, и наблюдая, как другие люди сражаются и умирают за своё будущее. Моя честь не позволит мне так поступить, Сэни. Прости меня, - он сокрушённо опустил голову, и вновь заговорил тем самым виноватым голосом, слыша который, Иезекииль не мог не растрогаться от искренности раскаяния и сожаления своего ученика. – Прости меня. Я не оправдал твоих надежд. Не такого ученика ты хотел воспитать, верно? Но ты сам учил меня таким понятиям, как «честь», «свобода», «совесть». Они ведь ещё что-то значат, верно?       Растроганный и совершенно разбитый, Иезекииль не знал, что ему ответить. Он не думал в этот момент о своей природе, которой неподчинение богу было совершенно немыслимо. Перед его глазами был лишь его любимый друг и ученик, кающийся за то, каким благородным он вырос. Это было ему так странно, но так понятно и так трогательно, что он подошёл к нему и, положив руку ему на голову, прижал её к своей груди, а другой обняв его плечи.       - Я не знаю, Эйнар, - вздохнул он, взглянув в его лицо. – Я чувствую, что ничего в этом мире не понимаю. Но я люблю тебя всем своим сердцем, и никогда не позволю причинить тебе вред. Беги, сражайся, убивай – делай то, что нужно. Но будь свободным. Такова природа вашего рода – быть свободным.       - Мы будем, - воинственно воскликнул Эйнар, - будем!       Наблюдавший эту сцену со снисходительной улыбкой Суо, словно бы благословляя происходящее, насмешливо хмыкнул и произнёс:       - Будем, куда ж мы денемся. Поедем, значится, к этому Капюшону. – Помолчав, он вдруг хохотнул и добавил. – Что у нас за компания намечается чудная! Пепельный рыцарь, Красный Капюшон. Прямо-таки шпионы какие.       Эйнар тихонько посмеялся, Иезекииль тоже улыбнулся. Им не было смешно на самом деле, им просто нужно было посмеяться, чтобы отогнать от себя дурные мысли, сдвинуть с плеч невидимые горы злого рока, прижимающие их к земле.       - Эйн, знаешь, я могу тебе помочь, - вдруг решительно заговорил Иезекииль, когда все вновь расселись по своим местам. – Да, я думаю, могу. Вам не придётся идти через городские ворота, и, к тому же, я, кажется, знаю помощника для ваших дел.       - Помощника? – удивился Эйнар. После слов учителя он был совершенно убеждён, что тот в лучшем случае не будет ему препятствовать, а тот собрался способствовать его отчаянному шагу. – Здесь, в Эдеме?       Суо заинтересовало другое:       - Это как, не придётся? Ты что, со стен нам прыгать предлагаешь?       - Нет, послушайте меня, - Иезекииль стал объяснять. – Сейчас такое время, когда Канцелярия очень неоднородна и разношёрстна. Там много разных сил, и даже Габриэль с его Орденом пытается выгадать для себя место под солнцем. Окуларис в этой политике – самая могучая сила. Однако, мне представляется, что и она не является целой: в ней два центра.       - Ага, - начал понимать Суо, губы его чуть изогнулись в усмешке, - первый, само-собой, Аллас. Но интересует-то нас второй?       - Именно, - сказал ангел. – Аллас в своих методах полагается на грубую силу и безоговорочную веру своих инквизиторов. Причём, мне думается, что они куда больше верят в него самого… Но есть и другой центр, вокруг него в основном собираются молодые окуларии, воспитанные в последние лет пятьдесят. Этот центр – Квентин.       - Архимастер? – переспросил Эйнар. – Тот, что дал тебе этот меч?       Иезекииль кивнул:       - Ты разве не знаком с ним?       - Знаком, - произнёс Эйнар, смутясь, - просто я удивлён. Квентина, я слышал, мало интересует Окуларис, да и вообще какие угодно дела.       - Так и есть, - подтвердил ангел. – Он не здешний, его привезли с юга, из Нельфсада. Он был кузнецом и настолько прославился своим умением обращаться с материалами, что о нём прослышали в Эдеме. Было это, на самом деле, довольно давно, ещё до вашего появления. Потом его силой привезли сюда, и с тех пор он куёт для Окуларис мечи, и обучает владеть ими юных окулариев.       - В Лиге и тут принудиловка, - фыркнул Суо. Ему казалось, что теперь при любом упоминании любого аспекта государства, ему требовалось изъявить в этом отношении свое неудовольствие.       - В окуларии ведь тоже часто берут насильно, - добавил Эйнар, глядя на Иезекииля. Тот кивнул в подтверждение его словам.       - Да, самых лучших отрывают от привычных для них дел и заставляют служить Алласу, - сказал ангел. – В основном, это какие-нибудь воры или хорошие воины. Но часто туда попадают ангелы, вовсе не желающие делать всё то, что делает Окуларис. Они часто объединяются вокруг Квентина, который близок им, ибо ему так же тяжела его ноша – его лучшие на Небесах клинки каждый день отбирают чьи-то жизни, в руках молодых убийц, коих он вынужден обучать. Я знаю, что он не только слеп, но и никогда не спит: днём он куёт и поучает, а ночи проводит в Темплар Окуларис – часовне при резиденции, где до самого рассвета оплакивает всех, кто погибает из-за него. И так год за годом, очень много лет.       - Несчастная душа, - вздохнул всей широкой грудью Суо. – Значит, ему ненавистна его участь.       - И ненавистен Аллас, - закончил Эйнар. – И вокруг него есть преданные ему окуларии. Всё, впрочем, портит то, что они все до единого ангелы.       - Они любят Квентина, - возразил Иезекииль, - они могут и последовать за ним, ведь им тоже противна судьба, что их постигла. Однако, Квентину известно то, что тебя ждёт. Быть может, он и не захочет помогать.       - Попробовать стоит, - Эйнар уже уцепился за эту возможность и не хотел её отпускать. – Вдруг нам повезёт?       - Если и не повезет, - сказал ангел, - то покинуть город вы сможете через тайный проход под Темплар Окуларис. Им пользуются только окуларии, отправляясь на задания – так им удается делать это незаметно для простых граждан.       - Помолились – и в дорогу, - зло пошутил Суо, - убивать неугодных. И все спокойны, сколько бы их не отправлялось. Никто ни о чем даже не подозревает.       - Разумеется. Так вот, слушайте. Как я и сказал, окулариев в городе сейчас очень мало. Большое их количество сторожат городские ворота – по пятнадцать, наверное, на каждые. Так что сама резиденция охраняется плохо. Я смогу устроить так, чтобы ночью вы проскользнули в часовню и поговорили с Квентином в то время, как он будет молиться.       - Как же ты это сделаешь? – удивился Эйнар. – Ты же не задумал что-то опасное?       У Иезекииля был довольно безопасный для него самого замысел вытянуть оставшихся окулариев к одним из ворот с помощью поддельного письма (ему почерк Алласа был хорошо знаком), однако, это требовало строгую по времени доставку этих писем, которое сложно было бы согласовать с действиями Эйнара и Суо. Поэтому ангел упростил себе задачу:       - Будьте у ворот резиденции во время последнего колокольного удара. Это самое главное. А об остальном не беспокойся, Эйн, я не собираюсь складывать голову.       - Но ведь всё легко может вскрыться, - проговорил Эйнар. – Наше исчезновение непременно свяжут с тобой.       - В том-то и дело, - усмехнулся Иезекииль, - что свяжут непременно. Что бы мы ни делали, в этом обвинят и меня, так что другого исхода для меня нет.       - Так беги со мной! – воскликнул тот. – Что тебя здесь держит? Ты же сам видишь, как они несправедливы, видишь, что они делают со всеми нами, и с ангелами тоже. Сэни, - проговорил он ласково, глядя на своего друга и с грустью понимая, что тот ни за что не согласится.       Ангел улыбался, отвечая ему таким же печальным взглядом, как и всегда улыбался, когда Эйнар с серьезностью говорил наивную, глупую вещь:       - Прости меня, Эйн, но я никогда этого не сделаю. Ты должен меня понимать. Как ты не способен противиться себе, так и я вынужден быть там, где моё место. Мой дом – Эдем. И я умру в Эдеме, если будет на то воля Эскальгера. Ты бежишь от своей судьбы, и в этом твоя правда. Но моя правда в том, чтобы помнить, кто я такой и кому служу. Всё, что я могу – сделать для тебя последнюю малость и дать тебе уйти. О большем, пожалуйста, не проси. Эйнар не мог ничего сделать и прекрасно видел это. Он понимал, что обрекает друга на что-то ужасное, но в то же время не мог и поступить иначе. «Что ж мне, право, - думал он, кое-как оправдывая себя, - остаться и принять смерть? И мне, и Суо? Как бы не так!». Ему хотелось верить, что совсем скоро, после того как сбежит, он отправится в дорогу и примкнет к этой незнакомой ему, далёкой и потому ужасающей силе под названием «мятеж». После чего он непременно сделает эту силу ещё могущественнее, и обрушит её на Эдем, как снежную лавину, как непреодолимое буйство стихии, не знающее жалости, а потом выручит друга, вырвав его из плена врагов. Эйнар даже искренне верил в это, и первое время ему удавалось через эту веру найти компромисс со своей совестью. Он даже сказал ему: - Я непременно вернусь за тобой. Обязательно! Мы найдём помощь. С Квентином мы сможем повлиять на министров, они изменят решение, накажут Алласа. Всё образуется, всё образуется. Он и сам не заметил, что его мысли всё дальше и дальше уходят от истинного виновника его положения, принявшего, как Иезекииль сказал, личное решение насчёт Эйнара. Ему не хотелось думать, что Эскальгер действительно захотел его убить. Что богу было до маленького человека? В конце концов, желай он этого, не был бы он уже мёртв? А если он всё ещё жив, то… Впрочем, об этом Эйнар уже не думал, сосредоточившись вновь на мысли о побеге. - Тогда решено! – Суо хлопнул в ладони, демонстрируя этим, что дело решено и непременно будет сделано. - Решено, - кивнул Иезекииль. – Решено, - повторил он уже тихо, печально опустив глаза на свои руки, делающие сейчас самое что ни на есть преступление. *** Что можно назвать преступлением против человеческой природы? Если понимать под этой природой естественное желание любого человека быть свободным, то преступлением против этого вполне можно было бы считать действия Эйнара, если бы он вдруг решил покориться судьбе и стал смиренно ждать своей гибели в Эдеме. При этом, совершенно не важно, кто принял решение, что Эйнар должен умереть: некий неизвестный ангел, человеческий король, князь, Аллас или сам бог Эскальгер. Решение это само по себе несправедливо, и естественно и обыкновенно то, что Эйнар вместе с Суо взялся выдумывать, как бы увильнуть от всех этих глупцов, как бы улизнуть от них и остаться свободным. Нам представляется, что это единственно нормальное поведение в такой ситуации. Ангелы не способны понимать этого, потому что всё их рассуждение строится на том, что любая тварь, сущая в Творении, должна знать свое место и подчиняться законам своего положения. Это отражено в их строго иерархированном обществе, где каждый ангел сызмальства умеет по определённым внешним признакам определять, перед каким ангелом они занимают подчинённое положение, а перед каким – начальствующее. Эта система, как им думается, всегда работает без сбоев, и именуется у них Порядком – идеалом любого ангельского общества, апогеем их философии и смыслом жизни (в людском обществе таковым является, нетрудно догадаться, Свобода). В связи с этим, любое отклонение от этого самого порядка, от иерархического подчинения (как и добровольный отказ от повелевания) не принято моралью, порицается и отвергается. В этом отношении, вполне очевидно и однозначно отношение ангелов к любому виду бунтов и мятежей. Что есть мятеж? Насильственное уничтожение порядка, при котором некто начальственный перестаёт руководить кем-то подчинённым, а подчинённые вырываются из-под подчинения начальственного. Мотивы, факторы, желания и чаяния мятежников практически никогда не принимаются во внимание, потому что первостепенной основой идеальной жизни (и жизни вообще) для ангелов является именно вышеописанная иерархия порядка. В ней им не только не виделись противоречия и предпосылки для тиранического правления. Напротив, этот идеал с тех самых далёких времен, когда ангелы впервые столкнулись с людьми, активно насаждался человеческим народам. Кое-где безуспешно, а в иных местах – вполне удачно. Последнее, впрочем, тоже неудивительно, ведь нам хорошо известно со слов Григория МакЛлойда, что могущественному легко одурачить человека. И что в итоге этих мятежей? Море крови, пролитой ангелами. И никакого стыда на этот счет. Всё во имя Порядка. Бунтовщики, по их мнению, есть ничто иное, как воплощения Хаоса, самые что ни на есть демоны, несущие разрушение и смуту. От них безжалостно избавлялись, даже если существовало малейшее подозрение на отношение к мятежу. Сейчас, стоя недалеко от почтового пункта прямо перед почтовым приёмником, глядя на его чёрную щель, Иезекииль думал, имеет ли то, что он собирается делать, собственно, отношение к мятежу? И чем чаще он перекручивал в голове всё то, что было сказано им и его друзьями в его доме прошлой ночью, тем глубже он убеждался, что да, имеет, и самое что ни на есть прямое. И ему делалось страшно. Он идёт против Порядка – огромной, могущественной и идеальной машины-системы, перемалывающей судьбы в пыль, как маленькие камешки, без труда и жалости. Что может быть восхитительнее, чем её холодная бессердечность, её совершенность? Ангел чувствовал, что не может поднять руку с маленьким белым конвертом, внутри которого лежит короткое письмо, исписанное мелким почерком, якобы принадлежащим Алласу, и опустить этот конверт в приёмник. Сгущались сумерки, приближалась ночь двадцать первого дня месяца мессимен. Он знал, его друзья в нетерпении ждут, когда он своим письмом запустит череду событий, которые откроют им дорогу в Темплар Окуларис, к Квентину, к свободе. Но он всё не решался, отчаянно борясь со своей природой. Так ли это необходимо? Для чего он это делает? Думая об этом, Иезекииль, несомненно, представлял себе Эйнара.       Однако не его преобразившуюся, возмужавшую, гневную фигуру, пылающую яростью от той несправедливости, с которой он столкнулся. Этого Эйнара он, несомненно, очень уважал и без памяти любил, как родного брата. Но отчего-то именно в этот решающий час ему вспомнился другой Эйнар, тот, кого он ещё мальцом увидел во время своего визита в Теригон – Город-Перекрёсток, большую деревню на полпути из Эдема в Радгард. Тогда в семье зажиточного крестьянина, его знакомого по имени Бернард, он увидел молодого совсем ещё мальчика, которого тот приютил. Ему было всего каких-то семь-восемь лет. Дети ангелов в его возрасте вовсю изучают сложные науки, стихосложение, верховую езду. Людские же, как всем хорошо известно, ничего не изучают (в крестьянских-то семьях), их в этом возрасте учат лишь тому, как пахать да сеять. У него в Теригоне не было никакого будущего. Но что поразило в нём Иезекииля, что сразу же приковало его внимание: человек нисколько не боялся его.       Бернард тогда своей толстой, сильной рукой лишь слегка подтолкнул маленького Эйнара к его гостю, чтобы те познакомились:       - Ну же, не бойся, - сказал тогда этот человек. - Это – ангел, парень. Его зовут Иезекииль. Но Эйнар и не думал бояться. Он не стеснялся незнакомого ангела – статного, могучего и ростом много больше самых рослых мужиков Теригона. Пылающие очи молодого, гордого ангела не испугали и не оттолкнули мальчика, и он совершенно неожиданно вытянулся тонкой, нескладной стрункой и, вытянув руки по швам, поклонился совершенно идеальным поклоном в девяносто градусов. - Счастлив познакомиться с вами, сударь. Меня зовут Эйнар Хендир. Идеальные человеческие манеры, бесстрашие, собранность и хорошо подвешенный, как позже оказалось язык, - вот причины, по которым Иезекииль привязался к нему с первого взгляда. Он слушал его тонкий, учтивый голос, слышал, как он складно говорит, как чётко и быстро у него работает голова, и чувствовал, что тронут до глубины души. Его сердце в тот же миг пронзила невероятная нежность к этому маленькому существу, и то чувство умиления, поразившее Иезекииля в самую первую их встречу, не оставляло его до сих пор. Он до сих пор любил его так, будто в его жизни никого и никогда родного не было. В этот самый момент, когда Иезекииль вспоминал это, его ладонь разжалась, конверт легко заскользнул в отверстие почтового приёмника.       - Всё, - закончил он мысленно. - Дело сделано. Письма оттуда уже не вынешь и сделать больше ничего нельзя. Осталось только ожидать и отдаться во власть грядущих событий. ***       События же между тем развивались со всей стремительностью. Письмо это тотчас же отправилось к уже готовым покидать свои рабочие места работникам. Работа поздним вечером не была им в новинку, и выполнялась ими наиболее расторопно, ведь, выполнив её, можно было возвращаться по домам. Потому уже через полчаса это самое «письмо Алласа» лежало на столе у главного коменданта в резиденции Окуларис, где было им благополучно прочитано. В нем, к слову, значилось, что «план ожидаемого противника оказался раскрыт, и, предупреждая его, следует всеми силами выдвинуться к Западным воротам Эдема, где вам надлежит укрепить местный отряд и воспрепятствовать предполагаемым угрозам». Западные ворота так же были выбраны Иезекиилем не случайно, так как они располагались от Темплар Окуларис дальше, чем Восточные. Отсутствие печати на письме нисколько не смутило коменданта. Аллас, распоряжаясь верными ему ангелами в собственном городе часто пренебрегал необходимостью накладывать печати, поскольку по сути это было всего лишь тратой времени, ведь никому и в голову не могло прийти подделать его документ. Итак, комендант, не думая ни мгновения, отправил своих окулариев согласно приказу, однако, конечно же оставил нескольких бойцов охранять ворота в резиденцию, а также внутреннюю охрану. Сам он тоже двинулся к Западным воротам. В идеале, у Эйнара и Суо, по замыслу Иезекииля, было около сорока минут после последнего удара колокола для того, чтобы пробраться мимо охраны в Темплар Окуларис и сделать всё, что необходимо. Даже путь из Эдема для своих друзей он облегчил – у приметного места в ста шагах от Эдема под сенью маленькой рощицы берёз ангел распорядился оставить пару лошадей (в чем ему удружили, не без помощи Суо, те двое людей, каких перед отправлением на север видели наши герои на конюшне). Впрочем, поскольку ни Суо, ни Эйнар, ни, собственно, Иезекииль, не могли лично проконтролировать своих нечаянных помощников, на одной из вверенных лошадей эти двое благополучно удрали, оставив в руках добродетелей, исключительно по собственной доброте, только одну серую лошадинку. Двое людей, едва только темень опустилась на Эдем и улицы более-менее обезлюдели, взяли всё, что им принадлежало (то было совсем немного), мечи, немного золота, надели простую уличную одежду. Это были неброские прямые штаны, куртки из доспешной кожи поверх простых и просторных рубах с широкими манжетами, и, конечно, длиннополые плащи на пуговицах с длинными рукавами и глубокими капюшонами, - грязные и заношенные, но всё еще крепкие и надёжные в пути. Белые мундиры они оставили, без жалости расставшись с ними. Суо даже пришлось расстаться со своими шикарными сапогами, выданными ему министерством, которыми он ужасно гордился. Они вышли к улице, которая выходила в своем конце на резиденцию Окуларис, и, присматриваясь к высокой арке запертых ворот, затаившись за углом одного из торговых домов, стали ждать. У наглухо запертых деревянных створок стояли двое сонных часовых. Их тяжёлая броня, так ладно сидевшая на их статных плечах, вся была закутана в лоскуты красной ткани, выглядевшей на фоне их явственно бледных лиц, освещённых светом луны, совсем черной. Они молчали, облокотившись о белые стены, ограждающие внутренний двор резиденции, и глаза их из-под красных капюшонов смотрели скорее под ноги, чем вперёд перед собой. Однако, через мгновение они оба встрепенулись и приободрились, вытянувшись по стойке «смирно». Над городом, как исполинская невидимая тень, пронёсся звонкий и довольно далёкий колокольный бой. Он пробил один раз, затем ещё раз, а затем каскад таких же колоколов, как этот, подобно ручью, спускающемуся с порогов, зазвенел, перекликаясь, перебивая сам себя, ускоряясь и замедляясь, а после, словно по приказу, вдруг утих до того, с чего начинался – до одиноких, замедляющихся ударов, почти не слышимых и не замечаемых оттого, что были они где-то далеко наверху, в колокольнях Первого Собора. Хор там начинал свою вечернюю службу, и вслед за ним все добропорядочные ангелы в своих домах также предавались молитве. Вероятно, сейчас в Темплар Окуларис направлялся и Квентин. Так же и окуларии, несмотря на свое военное положение, должны были направляться туда вместе с ним, но этому помешало то, что всех их было велено построить во внутреннем дворе резиденции. Комендант – ангел, о котором в темноте ничего нельзя было сказать, кроме того, что он был одет, как окуларий, и шёл впереди их колонны – собственнолично своим высоким, командирским голосом приказал маршировать к воротам. Часовые спешно, сонно мигая, отперли их, и немногочисленный отряд закутанных в красное солдат, не издавая почти никакого шума, от выхода развернулся направо и маршевым шагом двинулся куда-то, вероятно, в направлении Западных ворот.       Вход в резиденцию вновь оказался закрыт. Однако, было видно, его не запирали, но и не это было проблемой Эйнара и Суо. Они не были посвящены в подробности плана Иезекииля, и полагали, что на их пути совсем не будет окулариев. Тут же их было у самых ворот аж двое, а они, даже сонные, представляли серьёзную опасность. Друзья переглянулись: путь к их спасению был за спинами этих двух часовых. Но что с ними делать? Попытаться отвлечь? Оглушить? Убить? Северянин, нахмурившись и немного подумав, показал большим пальцем характерный жест, проведя им по шее. Эйнар не был от этого в восторге:       - Эти трупы будут на совести Сэни, - прошептал он.       Делать, впрочем, было нечего. Они уж было собирались выходить из тени и начать действовать, как вдруг совершенно неожиданно, их схватило что-то за рукава и с силой потянуло назад. Им на губы тут же легли уверенные ладони. Хладнокровие и выдержка спасли их от суматохи и поножовщины – тем, кто нарушил их планы был Иезекииль. Его лицо было залито потом, и сам он чуть дышал.       - Я успел, - проговорил он, едва переводя дух и уже не столько удерживая своих друзей, сколько держась за них. – Я успел. Постойте, никуда не ходите. Планы меняются.       - Как это меняются? – раздражённо шикнул Суо, уже готовый было сносить головы.       Едва переведя дух, Иезекииль спешно сообщил им, что Квентин, вопреки своему обыкновению, отправился в Первый Собор, чтобы послушать вечернюю службу Хора, и сейчас он там, а не в Темплар Окуларис. Суо на это только раздражённо сплюнул:       - Через Собор мы из города не уйдём.       - У вас ещё есть время, - произнёс в ответ ангел, - Собор не так уж и далеко отсюда, если поторопитесь.       Эйнар в нерешительности посмотрел на Суо. Всё это было для него непрочно и ужасно рискованно, однако, нужно было действовать, и прямо сейчас. Северянин, видя замешательство друга, поделился своими мыслями:       - Шанс уломать этого мастера и без того маленький. Но и барыши светят что надо, - он вздохнул нетерпеливо. – Нечасто я так делаю, но доверюсь сейчас твоему выбору. Делай, что задумал, но только быстро.       Это Эйнар и хотел услышать. Больше не раздумывая ни секунды, он натянул капюшон ниже на своё лицо и, передвигаясь в тени, скрывавшей его, уверенно увлёк друзей в сторону западных улочек Эдема, одна из которых, разумеется, выводила напрямик, через жилые кварталы, к Первому Собору.       Только достигнув его, они обнаружили, что второпях не заметили, как Иезекииль оставил их компанию. Ничего с этим поделать было нельзя –время и без того поджимало, а десять минут из предполагаемых сорока уже ушли на заминку перед резиденцией и на путь до Собора. Улицы были на удивление пустынны и безлюдны. Нигде, ни в одном окне, не горел огонь, и лишь ночные светильники на перекрёстках и фасадах домов, а также ясная луна, освещали им путь. Даже стражи почти не было. Зачем нужна она в идеальном городе ангелов? Лишь в конце высокой лестницы перед едва открытыми могучими воротами Собора стояла одиноко пара стражников. То были не окуларии, но в темноте их тёмная броня была неотличима от черноты красных плащей ордена. Эйнар и Суо уже вполне решились на кровопролитие совсем недавно, и потому, даже не замедлив шага и на ходу обнажая мечи, мгновенно набросились на них, да так стремительно, что те только и успели, что окликнуть их. Белоснежные мраморные ступени окропились чёрными пятнами крови, но осквернять сам Собор своим кровавым оружием они почему-то не решились – эти вещи отчего-то все еще были важны для них, еще свежи были воспоминания и переживания былой веры. Они торопливо вытерли клинки и, упрятав их в ножны, вошли в ворота.       Собор вновь принял их в свои молчаливо распахнутые объятья, обдав им лица теплотой свеч, горящих здесь, кажется, вечно, и густым запахом кадящих кусочков ладана, кружащих с непривычки голову. Помещение утопало в лунном свете, перемешанным с мерцанием сотен и тысяч оранжевых огоньков, выстроившихся нестройными рядами вдоль главного зала. Эти же огоньки окружили своей теплотой и лёгким дымом огромный алтарь, что в самом центре, за которым в верхней зале тихонько завывал первые акты службы церковный Хор. Никого вокруг не было, и не было ясно ни для кого служит Хор (пожалуй, только для самого Эскальгера), ни где, собственно, Квентин. Друзья тревожно переглянулись: уж не обманул ли их эйнаров добрый учитель? Однако, всерьёз эта мысль не задержалась в голове Хендира. Он произнёс чуть слышно:       - Он может быть наверху. Пойдём.       И громогласное эхо вознесло его тихий шёпот к самому верху, под самые погружённые во мрак выси Первого Собора, в каждый его уголок. Друзья обошли прямоугольную громадину алтаря, оказавшись перед широкой лестницей, раздваивающуюся на площадке чуть выше, и ведущую, как и сказано, к Залу Хора. Волнение только сейчас легло жестокой рукой на шею Эйнара, сжав её с неумолимой силой. Его ещё не трогала волнующая опасность их положения, даже убитые охранники – их недавние господины – не взбудоражили их кровь. Лишь сейчас, поднимаясь по запретным ступеням в место, прежде недоступное для них, они чувствовали, как начинают подрагивать их пальцы, как сбивается их торопливое дыхание, как нервически крутит их животы. Но ещё сильнее оказалось их волнение, когда они всё-таки увидели пресловутый Зал Хора, сам Хор и, конечно, склонившегося для молитвы Квентина. И громадину чудовища, перед которым он предстал.       Поразительно для Эйнара и Суо оказалось то, что это место, как никакое другое оказалось залито ясным и очень чистым лунным светом, пробивавшимся из южных окон, то есть, справа. Его хватало для того, чтобы буквально каждый уголок, каждую щёлочку Зала осветить и наполнить сиянием белизны. Почти всё здесь было отделано не в золоте, как в низу, а в серебре: белыми, как снег, здесь были канделябры, подсвечники и даже громадные барельефы, оттеснённые на прямоугольных пластинах, были серебряными и сверкали светом свечей и щедро проливали отражённый лунный свет на широкую, пустую залу. Но переведя глаза дальше, Эйнар увидел нечто, что ужаснуло его настолько, насколько вообще может ужасать то, что сотворено живой рукой. В конце Залы, закрывая своей огромной, как гора, фигурой проход куда-то дальше и ниже, стоял неподвижно вылитый в металле высотой в, пожалуй, метров шесть не то человек, не то механизм, напоминающий человека. У него была голова с человеческим лицом, так же сделанным из металла, руки с множеством разных щелей и протезов, назначения которых не были понятны, и, собственно, огромные ноги, толстые, как у слона. Это загадочное чудище, о котором Эйнар только и знал, что его зовут Палачом, покрытое золотом и сверкающее грозным блеском, глядело невидящим взглядом перед собой и чуть ниже, на лестницу, с которой пришли наши герои, и, даже не двигаясь, внушало трепет и панику. Войдя, друзья старались не смотреть на это странное украшение Залы, переведя своё внимание от него в стороны.       Вдоль высоких стен перед узкими высокими окнами, между которыми были барельефы, на коленях сидела в два ряда, пожалуй, сотня ангелов – мужчин и женщин – облаченных в простые хламиды. На руках у них были серебряные браслеты, прикованные тонкими цепями к полу, позволявшие им единственно что поднимать руки к верху, дабы удобнее возносить свои молитвы. Их одежды внизу были совершенно изношены, и кожа их в этих местах – у коленей и лодыжек – была сплошь в ранах и ссадинах. Несмотря на терзавшую их боль, Хор продолжал тихонько напевать еле слышимый мотив, и казалось людям, вошедшим к ним, что разные части его поют совершенно разное и о разном, и что Хор совершенно разлажен от причиняемых ему мук. Впрочем, считалось, что это необходимо для того, чтобы они, как им и надлежит, не оставляли своих мест и исполняли вечно свой долг, да и пресловутый диссонанс был временной частью разгоравшегося богослужения. Лица ангелов Хора они не видели: они были развернуты передом к стенам, и ничего кроме них не видели. Они могли вертеть головами и смотреть вокруг, но, по всей видимости, этого не хотели. Их чудная песнь наполняла Зал и, как вода перебирается через край сосуда, переполняя собой пространство, пробиралась в алтарное помещение, в колокольни где-то наверху, а при желании и достигала ушей некоторых ангелов, что, быть может, жили поблизости, наполняя радостью их сердца.       Эйнар вовсе не был рад, наблюдая бесконечную муку Хора, но и это почти сразу перестало его беспокоить. В дальнем конце Зала, преклонив в молитве колени, расправив руки перед собой в открытом жесте и наклонясь корпусом назад, как бы в желании обнять небо над собой, был Квентин. Он глядел слепыми глазами на чудище-Палача перед собой и шептал старыми губами какие-то молитвы. Друзья увидели его длинные космы седых волос, ниспадающие с плеч по спине до самого пола, как пенистый водопад, и поспешили приблизиться к нему, полагая, что он не слышит их приближения. В этот момент вся его застывшая, как каменное изваяние, фигура, облачённая в белую тунику с красной накидкой окулария, дрогнула и медленно задвигалась, приводя каждый свой член в движение. Он медленно, не торопясь, будто бы боялся ненароком что-то сломать внутри себя неловким движением, поднялся на ноги, и в длинных, крепких руках его друзья увидели два тонких изогнутых меча, тускло мерцающих в лунном свете. Вся его фигура выросла буквально на глазах – Квентин был очень высоким и сильным ангелом с могучими мускулами рук и плеч. А когда он развернулся к ним, они увидели, что его лицо тронуто естественными старческими чертами, которые бывают только у глубоко страдающих, несчастных ангелов. Лицо его было перепахано глубокими морщинами, щёки его, худые как пузыри, глубоко ввалились, а влажные, с огромными бельмами глаза глядели на них, как у всех слепых, сквозь них и как будто внутрь, но не пространства, а внутрь себя. Лишь стать и очень широкие плечи, покрытые красным плащом и каскадом седых волос, напоминали о могуществе этого старика. Впрочем, какое ещё сложение должно быть у лучшего на Небесах кузнеца.       Голос его не звенел ударами молота, как можно было подумать, но был старчески тихим, вкрадчивым, как дуновение ветра, но отчетливо был слышен за пением Хора, не обращавшего на происходящее никакого внимания:       - Я слышал, как вы расправились с двумя несчастными у ворот. Разве они были в чем-то виновны? Хотя, что же, я знаю, зачем вы здесь. Так что вы, верно, торопитесь.       Эйнар в секунду покраснел до корней волос и горячо произнёс, положив руку на грудь:       - Господин мой, если вы знаете, зачем мы пришли, то понимаете, какая нужда заставила нас сделать это.       Квентин легонько мотнул головой, нахмурив сердито брови:       - Да, да. Но милосердие, сын мой? Вашему народу нужно учиться быть милосердным. Потому что ни мы, ни демоны милосердными быть не умеем. И никогда не научимся. – Какое-то время Квентин молчал, вслушиваясь в пение, эхо которого, многократно усиливающее их голоса, совсем затихло, готовясь к грандиозному вступлению. – Великолепие, а не музыка. Оно манит вас, заманивает в свои глубины, пленяя величием и красотой, как пламя свечи манит к себе мотылька. Но, как и мотылька, великолепие Эдема погубит вас, обожжёт, безжалостно оставив только пепел.       - Да, - хрипло проговорил Эйнар, понимая, о чем он говорит. – Потому мы и здесь.       - Нет, вы здесь потому, - возразил спокойно Квентин, - что желаете оставить всё как есть. Вы жаждете восстановить свое имя, образумить министров, поставить на место безумного Алласа руками слепого и не менее безумного Квентина. Но вы желаете договориться с шестернями, забыв о том, что вращаются они не потому что хотят это делать, не потому, что желают, чтобы зерно стало мукой. Они делают свою работу потому, что сотворены вращаться, подчиненные естественному ходу вещей: дуновению ветра, водному потоку. Их ничто не изменит. Ни Алласа, ни министров, ни юного Иезекииля, ни меня. Мы все – части механизма, карающего зло. Слепого механизма, пытающегося понять цвет, обоняя и слушая, но не имея возможности видеть. Мы – шестерни сломанной мельницы, перемалывающей в муку всё, что попадётся нам на жернова. Мы все – безумцы. А потому, - Квентин с этими словами, кажется, с великим трудом, напряг могучие руки, поднимая мечи остриём кверху, - не здесь вам нужно быть, не в эпицентре обезумевшей машины. Бегите из этого сердца бессердечности как можно скорее, юные люди, пока не пришли те, кто утащит вас туда, откуда вы уже никогда не выберетесь.       Эйнар глядел на безэмоциональное лицо умирающего от горя старика, на его влажные от горючих слёз глаза, вспоминал всё, что видел и чувствовал, думал о ранах на коленях, на которых вечность вынуждены стоять прикованные к Собору ангелы Хора, и чувствовал, как ему становится до сумасшествия страшно от всей этой самоубийственной, фанатичной машины. И еще он, как и Суо, ощущал, как от жалости к Квентину сердце его сжимается, и желание дать справедливость хотя бы ему (всё еще не понимая до конца, что архимастер – такая же часть пресловутой мельницы, как и все остальные её члены) переполняет его. На худой конец, как думалось Эйнару в его глухом отчаянии убедить своего собеседника, если Квентин захочет драться, он с радостью дарует ему избавление от его мук совести.       - Господин, вы видите, - воскликнул Эйнар, всплеснув в горячности руками, - как велика наша нужда. Если вы поможете нам, вы же понимаете, мы изменим Эдем навсегда! Он больше никогда не будет прежним, и ангелы, наконец, смогут исполнять своё истинное предназначение, как на то и есть замысел Творца. Только помогите нам изменить этот город!       Даже Хор в этот решающий миг в свой самый последний раз в этой службе затих, умерив свои голоса до почти не слышимого перелива из женской части в мужскую, от высоких до низких звуков. Квентин медлил с ответом, стыдясь и отведя своё лицо от Эйнара и Суо книзу и в сторону. Вся его могучая фигура, возвышающаяся над людьми в своих пышных многочисленных красных и белых тканях, казалась сейчас совершенно бессильной перед силой, что заставляла ангела горько опускать голову, перед роком, что предстал перед ним.       Он не мог поступить иначе. Такова его природа.       Вздрогнули огоньки свечей, и встрепенулся Хор, вскинув вверх свои руки и громом, как удар молнии, возвестив новую свою мощную, оглушающую, великолепную, как величие Эскальгера, тему. И по изогнутым, тонким, как стекло, клинкам Квентина заструилось горячее алое пламя. Бессильная, опустившая голову на грудь, громадина архимастера надвинулась на них, проговорив сквозь неумолимость Хора голосом, что был, наконец, подобен удару молота о наковальню:       - Эдем никогда не изменится. И Эскальгер вечно пребудет в нём.       И с этими словами медленно передвигающийся на тонких, босых ногах старик набросился на друзей, как пущенная стрела: точно, молниеносно и неудержимо. Его сабли, распространяя огненные всполохи, подобно торнадо, кружились вокруг него, с такой страшной силой, что вынутые в мгновение ока из ножен мечи Эйнара и Суо едва-едва помогали блокировать его наступление, вынуждая их уклоняться, уворачиваться, отступать. Ярость и напор Квентина, так искусно орудующего своими оружиями, ошеломили людей, тем более, его нападение было для них полной неожиданностью. Они принялись обороняться, только и ища возможности, чтобы отдышаться и сообразить, что им делать. Однако, уверенно удерживающий на своих двух мечах двух противников, Квентин и не думал давать им фору. Он сражался всерьёз, а отчаянно голосящий хвалебные оды Эскальгеру Хор, которому была безразлична битва, что разворачивалась прямо за их спинами, лишь поддавал пылу сражающимся, всё повышая голоса, сливая свои святые слова в единый могущественный оглушающий поток, захлестнувший противостоящих друг другу людей и ангела.       Однако, что ещё он мог сделать? Что двигало им? Желание прекратить собственные страдания смертью в бою или окончательное принятие своей сломленности перед лицом своего безжалостного бога? Лишь Эскальгеру ведомо.       Эйнар, задумавший было вновь воспользоваться силой своего магического клинка, пришёл к выводу, что стремительный и внимательный Квентин тем агрессивнее наступает на них, чем больше суетятся и хаотически двигаются он и Суо. Он вспомнил вдруг особенность своего противника, забытую им из-за кажущейся изумительной ловкости и точности его движений: Квентин был слеп. Он во всем, что его окружало, ориентировался по звукам, и даже сквозь бушующий, как штормовое море, Хор он мог расслышать нестройные движения взбудораженных битвой противников. Осознав это, Эйнар, увильнув головой от очередного замаха огненных дуг-мечей Квентина, вдруг отошел в сторону на шаг и замер, даже задержав дыхание. Хендиру повезло. Увлекшись преследованием блокирующего все атаки Суо, Квентин на мгновение потерял меч Эйнара, и его длинная сабля лишь разрезала воздух там, где, как ангелу казалось, должен был быть его враг. Возникла заминка, длиной меньше секунды. Еще миг и Квентин сориентировался бы в новой позиции Хендира, но Эйнар предотвратил это, широко размахнувшись и взмахнув своим мечом.       Хор безумно преданных своему делу ангелов даже тогда не перестал петь, когда опустился меч Эйнара и чудовищной силы волна, как истинный гром, спустившийся с неба, врезался из острия клинка в ангела от самого верха Квентина до самого его низа. Он вскрикнул от боли, и с этим криком пронёсся до самой противоположной стены, ударившись спиной об одну из железных, широких, как крепостная башня, ног безмолвного Палача. Волна прошла сквозь тело ангела, и сквозь громадину железа и золота позади него, уйдя сквозь стену куда-то дальше. Ангел попытался встать и, обнаружив, что выронил мечи, прохрипев отчаянно, бросился с воздетым грозно кулаком на Эйнара. Но теперь человек оказался быстрее. Он налетел на него, вонзив Громовержец в грудь Квентина по самую рукоять. Сам не зная зачем, он прошептал, будучи своим лицом близко к его лицу:       - Простите, господин. Но теперь Квентин из Нельфсада свободен.       Оседая на пол и заливая его своей кровью, Квентин хрипел и захлебывался, и как-то жалко, словно извиняясь, жалобно переводил взгляд то на Эйнара, то на Суо. Наконец, он произнёс, медленно, из последних сил, выговаривая слово за словом:       - Спа…Спасибо. Люди, люди… Бойтесь Эскальгера! Ненавидьте… и бойтесь.       С этим он и покинул этот мир. Квентин из Нельфсада, бывший архимастером Окуларис, сражаясь за своего бога, повелевающего им, - за бога, которого он ненавидел, - принял достойную смерть, сказал последние слова и умер. Совсем скоро его тело, как у всех ангелов, начнет очень быстро тлеть и превращаться в прах, а прах этот разнесёт ветер, и не останется больше никого и ничего в этом Соборе, кроме двух изогнутых мечей, которые сам Квентин и выковал. Очередная шестерёнка, движущая громадные лопасти, треснула пополам и сломалась. А Хор всё пел, поумерив, наконец, свои могучие, прекрасные голоса, и казалось Эйнару, что он даже оплакивает убитого, а не повторяет через слово «Эскальгер, Эскальгер». Но разве это могло быть?       «Эскальгер, Эскальгер, - отпечаталось в голове у Эйнара, когда он, склонившись над умершим, смотрел в его замершие, слепые глаза, закрывал их, вытаскивал из мертвого тела свой меч, вытирал его тряпкой, убирал в ножны, чувствуя, как мир вновь неумолимо рушится вокруг него, как пол дрожит, и со стен сбегает штукатуркой всё его бахвальское величие. – Эскальгер, Эскальгер…».       Аллас больше не был заклятым врагом Эйнара Хендира. Его место отныне занял бог Эскальгер.       - Эйнар, - услышал он беспокойный голос Суо за своей спиной. – Эйнар! Ты слышишь? Ты чувствуешь?       Тот отрицательно замотал головой, а потом, ужаснувшись тому, что, наконец, ощутил, медленно поднял голову и посмотрел наверх. Пол в действительности, а не фигурально, мелко дрожал, как и стены, и потолки Собора, и огромное паникадило, подвешенное высоко над их головами, дребезжа золотом, раскачивалось туда-сюда, грозя упасть на их головы.       - Уходим, - скомандовал вдруг уверенно Хендир, и Суо ничего не оставалось, кроме как последовать за ним к лестнице.       Как вдруг Собор тряхнуло ещё раз, да так, что друзья едва удержались на ногах. Они обратили свои взоры назад и, чуть не поседев от страха, убедились, в чем была причина таких странных событий. Громадина Палача, видимо, заведённая прошедшей сквозь неё волной из меча Эйнара, зашевелилась, задвигалась, подобно ожившей горе, и двинула своей бессмысленно и грозно глядящей головой. Гигантский механоид сделал шаг своей тяжелой ногой, и под ней, глухо хрустнув, исчезло бездыханное тело Квентина. Собор вновь вздрогнул, и сверху на лица людям посыпалась побелка. Едва первоначальный ужас отпустил их, Эйнар рванул к лестнице, дернув за собой застывшего и онемевшего Суо:       - В резиденцию! Быстро!       И, окончательно заглушая и оглушая неумолимый и упрямый Хор, Палач, видимо, заметив беглецов, вдруг всеми своими щелями, приводимый в действие разве что магией, затрубил, как извергающийся вулкан, оглушив со всех ног несущихся к Темплар Окуларис Суо и Эйнара, заставив трясущихся в своих ногах ангелов трепетать и кричать, закрывая уши руками. ***       Комендант Окулариса ещё минуту назад, чертыхаясь и матерясь, перечитывал и перечитывал поддельное письмо Алласа, пытаясь разобраться, нужно или не нужно ему быть там, где он есть. Теперь до него с противоположного конца города донёсся трубный гул, который ни один ангел не слышал никогда в своей жизни, подобный рёву тысячи тысяч сигнальных труб. Весь Эдем проснулся в этот миг от такого грохота. Проснулся и Аллас. Вскочив со своей постели, он придвинулся мгновенно к окну и, неизвестно как, одним лишь первым взглядом с досадой осознал, что происходит. Гул услышал и Иезекииль, и он настолько перепугал его, что он решил в тот миг: «Всё кончено. У них ничего не вышло». Всю грядущую ночь он проведёт в своем доме, без сна и покоя, и будет оплакивать своих друзей, в немом отчаянии глотая слёзы.