Бессмысленно.
В его руках была более не прекрасная девушка, но несчастное, напуганное дитя, чью нежную веру в чудо растерзали этой ночью его зубы. Чьё хрупкое счастье опорочили его руки. В глубине её тела, прямо под своей ладонью он с всё возрастающим ужасом осязал пульсирующую, испещрённую разрывами плоть. Стоило ему отпустить её, как она с трудом отползла прочь, заматываясь в одеяло, и мелко-мелко задрожав.***
Он наблюдал за ней, как и прежде. Но теперь лишь издалека. Ибо стоило ему приблизиться к ней, увлечённо колупающей землю найденной поблизости палочкой, как она испуганно вскрикивала, и бежала прочь, путаясь в юбке, порой падая, и стесывая ладони в кровь. Чтобы потом, забившись в любое укромное местечко, заливаясь слезами и шмыгая носом, по-детски дуть на ранки. Как же искренне и радостно она смеялась, звонко хлопая в ладоши, когда Леголас в отдалённой беседке из ажурного камня показывал ей нехитрый фокус с мгновенно распускающимся цветком, улыбалась и служанкам, что приносили ей сладкие яблочные пироги, тайком смахивая слёзы. Но он вызывал у неё страх. Ужас, который она не в силах была выразить словами. Лишь иногда, используя завесу не для того чтобы скрыть уродующий лицо шрам, а чтобы принять облик сына, он мог приблизиться к ней, подержать за руку, беспомощно прислушиваясь к бессвязному бормотанию. Зачем? Зачем он это сделал? Зачем оставил ей эти шрамы? Обрёк её на такое существование. Год, два, десять, пятьдесят. Она всё ещё кружится под воображаемую музыку и доверительно лопочет что-то кусту белых роз. Что-то состоящее из отдельных звуков имеющих смысл лишь для неё одной, в саду, куда нет хода никому.***
— Владыка, — холодно роняет слова принц, столкнувшись с отцом. Горячий взгляд Короля устремлён на девушку, но Леголас заслоняет её, доверчиво ухватившуюся за его роскошный плащ. В глазах Леголаса горит презрение и ненависть. Стоит лишь мелькнуть в коридоре краю королевских одежд, лишь одной почке с его короны, как в груди наследника престола поднимается волна негодования. Праведного гнева. Тот эльф, его единственное родное существо, стало монстром. Даже в мыслях боле никогда не назовёт он его как прежде — «Отец».***
Коронация и бракосочетание, проведённые в один день, осталась в памяти подданных отнюдь не светлым праздником. Под фантазийными переплетениями каменных ветвей, образующих кружевной купол, собрались непривычно тихие эльфы. Откупоренные бочки с самым лучшим вином, изысканнейших яств было довольно, чтобы накормить и целый голодающий город — столы ломились от пышного изобилия. Прекрасные эльфийки в самых своих лучших нарядах размеренно перебирали струны арф. Но не было никого, кто бы веселился, искренне звеня песней, или кружась в танце. И дело было вовсе не в том, что празднество устроено было ради человечки. Отнюдь. Но многие были бы счастливы, не наступи этот день никогда. Серебряное колечко, подаренное деве принцем, как ни пыталась она сжать руку в кулак, стащили с пальца. Печально поблёскивающий ободок оказался брошен в чашу, которую тотчас же унесли, чтобы превратить прекрасное украшение в кусок бесформенного металла. Ни отца, ни матери, что соединили бы руки роскошно наряженной человеческой дочери, и не менее торжественно одетого Владыки, и произнесли свои благословения, не было в зале. И к лучшему, что прежний правитель не видел вопиющих поступков сына, ведь от одного такого зрелища он тотчас же испустил бы дух. Прозвучало лишь воззвание к Эру, легко и бесстыдно слетевшее с уст Владыки, мёртвой хваткой державшего перепуганную невесту за руку, когда он надевал золотое кольцо на её указательный палец. Девушку, плачущую и кричащую, держали несколько воинов, пока Король произносил речь и возлагал на голову несчастной королевский венец. На этом всё и окончилось. Рыдающую взахлёб королеву спешно увели прочь из зала тихие, и незаметные как тени служанки. И гости, вовсе не жаждавшие присутствовать, покинули торжество сразу после королевской четы, так и не притронувшись всерьёз к угощению, выражая тем самым немой протест поступкам Владыки Лихолесья.***
Повредившуюся умом королеву каждый вечер провожают в покои ее супруга глотающие слёзы эльфийки, запирая за бедняжкой двери до утра. В королевской спальне теперь разбросаны игрушки. Куклы, деревянные зверушки, лошадь-качалка. И она играет с ними, содрав с головы неудобный, тяжёлый венец. Трандуил сжимает зубы в тёмном углу, где слабые человеческие глаза не в силах рассмотреть его фигуры, подавляя обречённый вздох. Плывут черты мужественного, волевого лица, принимая совсем другие формы. И вот он принимает облик Леголаса. Уже в который раз. Расплетает свитую из волос корону. Забранные в прическу до единого волоска пряди вольно рассыпаются по девичьим плечам, пока она вертит в руках искусно вырезанную из дерева фигурку эльфийки. Он скользит по прядям цвета спелых каштанов золотым гребнем, стараясь не зацепить, не дернуть ненароком запутавшиеся волосы, и наслаждаясь каждой минутой близости. Трепетной и призрачной. Предназначенной сыну, но украденной им на целую ночь. Утром служанки снова заплетут её, украсив причёску заговоренными, невянущими цветами, то и дело украдкой бросая полные отвращения, ужаса и негодования взгляды на постель со скомканным одеялом. А другие, пришедшие перестелить кровать, будут внимательно осматривать простыни, облегчённо вздыхая, когда не обнаружат уже знакомых с той роковой ночи пятен. Светлая комната, вся в летящих занавесях и золотисты тонах, казалось, могла быть свидетелем лишь счастливой супружеской жизни и взаимной любви. И тем противней в ней было находиться.В покоях едва уловимо смердело плесенью.
***
Неважно сколько пройдёт времени, она никогда не станет прежней, продолжив блуждать всю свою обретенную вечность в чертогах собственного разума, в безопасности детства. Ибо как ни было сильно искажение, которому поддался Лесной Владыка, но некоторых вещей он никогда бы не совершил, во всяком случае, пока сохранял хоть какое-то подобие разума. Подожди он, не поддайся порочной гордыне, неестественной для эльфов похоти и совершенно гномьей жадности, все бы сложилось иначе. Осталась бы она с Леголасом, или с ним, не столь важно. Он бы рассказал о тайне дарования бессмертия человеческому хроа кому угодно. Но сейчас она хотя бы жива. Хотя это было слабым утешением. Мысли о том, что её фэа и хроа однажды могут разделиться, страшили его. Бессмертное тело не значило что её душа останется в Арде. И потому, все что ему было доступно, это хранить ее от смерти. Мандос не прислушался бы к эгоистичной мольбе грешника, а она сама не стала бы просить дозволения остаться в мире, где ей было причинено столько боли. Эру Илуватар — вот кто точно мог бы развеять все страхи эльфа, но тот молчал. Молчал в ТУ ночь, молчал и в день бракосочетания. Тем страшнее, и одновременно радостнее было на душе у Трандуила. Её не отберут, не вырвут безжалостно из его рук. Рядом до Конца Мира. Он постарается продлить их существование до того последнего дня, а потом, будет ли ему дарован шанс жить в новом мире, или жернова мироздания изотрут его в пыль, неважно. Уже сейчас он знал, что никогда не сумеет последовать за ней, за её маленькой, треснувшей душой, что растворится в хороводе миров, оставив его наедине с совершёнными грехами. И потому так отчаянно он держался за неё, за каждую их минуту вместе.До самого последнего дня, и самого последнего вздоха.