🍃
Тэхен кричал уже десять минут, не переставая. Его личико покраснело, в глазах полопались капилляры, отчего радужка цвета неба стала еще светлее. Джойз ходил с ним из стороны в сторону, напевал какую-то придуманную им же белиберду, но Тэхен лишь размахивал сжатыми кулачками и не переставая кричал. Джойз сломал себе голову, размышляя над тем, что ему нужно. Бегающий за Джойзом Чимин предлагал свои варианты — машинку, конфету, порисовать карандашами. Но Джойз как-то сомневался, что это хоть как-то поможет успокоить раскапризничавшегося ребенка. Он уже сам был готов расплакаться. Хотя Тэхен не плакал, он просто кричал, хватая Джойза за ворот потрепанной толстовки. — Тэхен-а-а-а, — заканючил Джойз, покачивая малыша на руках. — Ну чего ты раскричался? Ну, чего тебе не хватает? — взмолился он, смотря на ребенка. Тэхен захлопал большими глазами, на мгновение успокоившись, а после заплакал с новой силой. Джойз громко простонал и продолжил свои перемещения по комнате. Чимин, уставший от криков Тэхена, уселся посреди комнаты на старый ковер и принялся елозить тапочком на манер машины туда-сюда, издавая характерные звуки. Джойзу показалось, что еще чуть-чуть, и он сам закричит, лишь бы кто-нибудь к нему на помощь пришел. Тэхен уже был весь в слюнях, которыми щедро пачкал толстовку Джойза. В слюнях был и его рукав, и волосы, и даже подбородок. На двенадцатой минуте (Джойз пилил взглядом настенные часы), дверь открылась, и в комнату спиной зашел Ханен. Джойз выдохнул от облегчения, готовый кинуться в ноги своему спасителю. — Я вышел всего на десять минут, — строго сказал Ханен, поставив на стол тарелочку с кашей для Чимина и бутылочку с теплым козьим молоком для Тэхена. — До чего ты довел ребенка? — Это не я! — пожаловался Джойз. — Он расплакался, я пытался его успокоить, но он словно назло кричал только громче! Он меня чуть с ума не свел. — И не постыдился жаловаться на ребенка, — мягко упрекнул его Ханен и забрал Тэхена в свои руки. Он нежно погладил малыша по голове и поцеловал в лобик. — Тш-ш, Тэхен-и, я с тобой, — прошептал омега, прижав постепенно успокаивающегося малыша к себе и слегка покачиваясь из стороны в сторону. Джойз удивленно смотрел, как Ханен медленно ходил с ним, одновременно покачивая малыша на руках, и тот действительно затих, перебирая пальчиками отросшие волосы омеги. — Как… как тебе это удается? — шепотом спросил Джойз. — Я с ним точно так же ходил, но он только сильнее плакал. Ты просто ведьма, да? Признайся мне, — альфа сложил руки на груди и прищурился. — Нет, — нежно улыбнулся Ханен, покачав головой. — Дело в том, что Тэхен-и в последние дни беспокоит животик. Видимо, он у него снова разболелся, а ты слишком сильно его тряс, потому он и кричал. Нужно было просто спокойно его покачать. Вот и все, никакой тайны нет. Чимин-и, — позвал омега играющего на ковре ребенка. Чимин вскинул голову. — Мой ручки и садись кушать. — Так точно! — просиял Чимин и, оперевшись на ладошки, поднялся с ковра. — Хен, ты… — смущенно сказал Чимин, неуверенно глянув на Ханена. Маленький альфа стесняется при старшем красивом омеге и Тэхен-и просить о помощи. Он ведь уже взрослый, ему уже седьмой год. Чимин подбежал к Джойзу и прошептал: — Поможешь мне? — Ну, чего вы там шепчетесь? — вскинул брови омега, поглаживая лениво моргающего Тэхена по спинке. — Ничего, — вступился за Чимина Джойз и подмигнул младшему. — Это дела только для альф. Так что мы разберемся и придем. — Как скажете, супер-крутые альфы, — по-доброму рассмеялся Ханен и отодвинул стул, присаживаясь за стол и укладывая Тэхена на руку полулежа, чтобы ему было удобно пить молоко. Джойз поставил маленький стульчик, на который залез Чимин и выставил ладошки перед раковиной. Старший альфа набрал в ковш воды и полил немного ему на ладони, чтобы Чимин их сполоснул и умыл чумазое личико. Взъерошив маленькому альфе волосы, Джойз подал полотенце, чтобы он смог вытереться. Чимин слез со стульчика, и Джойз поставил его на место — под раковину. Чимин по-взрослому положил ладошку на его колено и улыбнулся. — Ханен-хен мне тоже нравится, — хихикнул Чимин и побежал на кухню, а Джойз удивленно посмотрел ему вслед. «Тоже»? Тряхнув головой, альфа пошел следом. Ханен сидел на стуле и кормил Тэхена. Малыш заинтересованно смотрел на Джойза и теребил ниточку на свитере Ханена. Когда он перебирает что-то пальчиками, то почти сразу успокаивается. Так, он запускает пальцы в густые волосы Сэром, сжимает их кулачками и иногда слишком сильно тянет. Сэром остается лишь сжимать губы. Любимому сыну можно позволить и волосы повыдергивать. Джойз оглянулся. Возле потрескивающей печи висела маленькая тряпочка, похожая на носовой платок. Он снял ее и подошел к Ханену и Тэхену, присаживаясь перед ними на корточки. — Держи, русалочка, — улыбнулся Джойз, протянув Тэхену платочек. Малыш заулыбался, отлипая от соски, и забрал платочек, с интересом его разглядывая. Его небесно-голубые глаза были похожи на два бриллианта. Они чисты, как кристальная вода. Через них, кажется, можно заглянуть на самую глубину его детской, непорочной души. Ханен с улыбкой посмотрел на Джойза, а потом на Тэхена. — Чимин-а, не испачкайся, — сказал Джойз, глянув на маленького альфу, который увлеченно размазывал кашу по тарелке. — И не балуйся. Крутые альфы всегда доедают кашу до последней ложки. — Правда? — восхищенно спросил Чимин. — Конечно, правда, — подмигнул в ответ Джойз. Ханен хихикнул. Тэхен положил ладошку на его палец, пытаясь отодрать его от бутылки. — А почему «русалочка»? — спросил омега, заинтересованно смотря на Джойза. — Потому что русалки своими ангельскими голосами утягивали пиратов на дно морское. А у Тэхен-и это отлично получается, — Джойз улыбнулся, смотря на сосущего соску ребенка. — Ужасно громкий, капризный малыш, потому и русалочка. — А еще у него очень красивые глаза, — кивнул Ханен, посмотрев на Тэхена. Джойз погладил его по голове и поднялся, но Тэхен схватил его за палец, не позволяя отстраниться. — Я думаю, он хотел бы поесть на твоих руках. — А вдруг он опять расплачется? — нахмурился альфа. — Только успокоился… Я плохо влияю на детей, кажется. — Ну что за глупость! — возразил Ханен и поднялся со стула, придерживая Тэхена. Джойз вздохнул и занял его место, облокотившись спиной о спинку стула. Ханен отставил бутылочку и переложил ребенка альфе на руки. — Видишь? Даже не скуксился. — Ну это пока, — пожаловался Джойз. — Пропади из его поля зрения — опять разревется. Знаем, проходили. — Да ты сам не лучше ребенка, — рассмеялся Ханен. Он вручил альфе в руки наполовину пустую бутылочку с теплым молоком, а Тэхену — его платочек. — Вкусно, Чимин-а? — ласково спросил омега у увлеченно уплетающего мальчика. Чимин с набитым ртом кивнул. Джойз и Тэхен неотрывно смотрели друг другу в глаза, и малыш внезапно дернулся и заулыбался, демонстрируя два верхних зуба. Ханен подкинул в печь дров и налил из таза в чайник воды, поставив его сверху на плиту. За окном уже давно стемнело и очень похолодало. Он встал у окна, обняв себя за плечи, и с беспокойством выглянул наружу. Сэром и Намджун уже давно должны были вернуться. Его беспокойные мысли терзают вот уже второй час, как только солнце начало садиться. К Тэену пока идти бессмысленно — его пошлют куда подальше. Но рядом с маленьким Чимином, который уговорил родителей на ночевку, Тэхеном и Джойзом ему становилось немного спокойнее. Стук в дверь заставил задумавшегося омегу вздрогнуть. — Я открою, — сказал Ханен, на что Джойз кивнул. Запирать дверь на ночь особой необходимости не было, но это просто было мерой предосторожности на аварийную ситуацию. В новом мире нельзя допустить оплошность и оставить себя без защиты. — Кто? — негромко спросил Ханен. — Мы! — прикрикнула Сэром. — Открывай, холод собачий. — Наконец-то, — обрадовался Ханен, открывая все три замка. Сэром тут же забежала в дом, скидывая рюкзак и стуча зубами от холода. Следом зашел Намджун. Он был молчалив и явно устал, хотя старался этого не показывать. — Как Тэхен-и? Уже выел вам мозг чайной ложкой? — улыбнулась Сэром, снимая куртку. — Вовсе нет, — с улыбкой ответил младший омега. — Он был очень спокоен, не считая маленькой истерики с Джо… А это что? — вскинул брови Ханен и подошел ближе. У Сэром на руках сидел маленький щенок, боязливо смотря на новых людей и тихо поскуливая. — Нашли в одном из домов, — ответил Намджун, отвязав кроликов от рюкзака и повесив его на крючок. — Какая прелесть, — умилился Ханен и забрал щенка с рук Сэром. — О, а воняет жутко… — Сэром рассмеялась и пожала плечами. — Он наверняка голоден. Молоко осталось? — Думаю, да, — кивнул омега и пошел на кухню. — Тэхен-и наверняка уже наелся. — Мамин воробушек! — заулыбалась Сэром, когда увидела сидящего на руках Джойза Тэхена. Тот, завидев маму, тут же начал плакать и тянуться к ней. — Маленькая плакса и симулянт, — покачала головой девушка, присаживаясь перед сморщившимся Джойзом. — Я знаю, что ты не плакал без мамы, — а Тэхен только сильнее расплакался. — Не-а, не пытайся. Не верю, — Сэром показала ему язык. — Хен! Нуна! — вскрикнул Чимин и слез со стула, подбегая к Намджуну, который тут же схватил его на руки. — А ты подрос, — заметил Намджун, слегка подкидывая маленького альфу на руках. — Потому что всю кашу съел, — подмигнул Джойз Чимину, заставляя того густо краснеть. — Молодец какой, — ухмыльнулся Намджун и прошел на кухню, где Ханен суетился, подыскивая для щенка миску, чтобы вылить оставшееся молоко, которое Тэхен, внезапно переставший плакать, не допил. — Нет, все равно не понимаю, как вы это делаете, — нахмурился Джойз, возмущенно смотря на Тэхена. — Он у меня на руках плакал двадцать минут, а когда пришел Ханен, мигом успокоился. Я ему не нравлюсь, да, Тэхен-а? Не любишь хена, — вздохнул альфа. — Он тот еще актер, — ухмыльнулся Намджун и сел за стол. Чимин слез с его рук, заинтересовавшись щеночком, что сидел на коврике у стола. — Вот даже и не знаю, в кого это он такой… — Я совсем не поняла твой намек, — прокричала Сэром из коридора. — Ким Намджун, даже не смей провоцировать меня. — Они меня сведут с ума, — прошептал Намджун ухмыльнувшемуся Джойзу. — Чай готов, — объявил Ханен, расставив четыре кружки, потому что Чимин в силу нового объекта внимания — щенка, отказался. — Ханен-а, я тебе принесла кое-что, — сказала Сэром, войдя на кухню со свертком полотенца. — Это шалфей. Я подумала, что тебе-то это точно пригодится, — пожала плечами девушка. — Потрясающе, — выдохнул омега и с благодарностью кивнул. — Спасибо! Иногда шалфей просто незаменим. Пожалуй, посажу несколько грядок в следующем году. Все-таки овощи и фрукты — это прекрасно, но и целебные травы тоже нужны. — Ты знаешь, что я тебя полностью в этом поддерживаю, — улыбнулась Сэром и погладила омегу по плечу. — Чимин-а! Тебе нравится щеночек? — Да! — радостно ответил маленький альфа и закивал. Он аккуратно гладил пса, лакающего из поставленной перед ним миски молоко. — А как его зовут? — спросил он, посмотрев на взрослых. Тэхен сунул в рот руку, кусая ее и почесывая десна. Слюни медленно капали Джойзу на черные штаны. — У него пока нет имени, — ответил Намджун, отпивая ромашковый чай. — Можешь придумать, если хочешь, — улыбнулся устало альфа. — Ура! — обрадовался Чимин, ерзая на месте от нетерпения. Сэром устало плюхнулась на свободный стул рядом с Намджуном и буквально почти сползла под стол. Она валилась с ног от усталости и была рада, наконец, оказаться дома, в тепле и уюте. В комнате приятно пахло ромашкой и пшеничной лепешкой, в печи потрескивали поленья, которые Ханен иногда помешивал кочергой, и пусть спину ломило, но Сэром была довольна. Этот день выдался продуктивным, хотя и сложным. — Приходите завтра на ужин, — вдруг оживилась Сэром, смотря сначала на Ханена, а после на Джойза. — Вы нам очень помогли сегодня, и мы должны вас отблагодарить. Мы подстрелили кроликов, думаем запечь с картошкой и перцем. Должно получиться — объедение! — Если ты все, как и всегда, не сожжешь, — спокойно заметил Намджун, отпивая из кружки чай. Ханен и Джойз рассмеялись, а Сэром обиженно стукнула альфу по плечу. — Я же не сказала, что готовить буду я, — ухмыльнулась Сэром, выгнув бровь. Настала очередь Намджуна смотреть на нее с возмущением. — Думаю, мы придем, — со смущенной улыбкой ответил Ханен, глянув на Джойза. Тот улыбнулся и пожал плечами. Тэхен тоже посмотрел на Джойза и потянулся к нему ручками, пытаясь встать на ножки. Джойз приподнял его и поставил себе на колени. — Какой большой у нас мальчик, — ласково сказала Сэром, одернув маечку Тэхена. Тот заулыбался, размахивая ручками и чуть не ударив Джойза в глаз. — Тэхен-а! Ты же убьешь своего хена! — О, я не удивлюсь, — засмеялся Намджун и взял потянувшегося к нему сына на руки, слегка подкидывая. Тэхен заинтересованно вцепился пальчиками в папин жетон на шее. — Слушайте, а ведь Тэхену уже девятый месяц. Не пора ли ему определиться с жизненными позициями? — вскинул брови Джойз. — А ты прав! — оживилась Сэром. — Ну-ка, пойдемте. Намджун, держа Тэхена на руках, пошел следом за женой, Ханеном и Джойзом. Чимин, взяв облизывающегося щенка на руки, побежал за ними в гостиную. Тэхена усадили на ковер. Малыш сразу же сунул пальцы в рот, обильно смачивая их слюнями, которые текли и по подбородку. Сэром присела на колени и утерла рукавом своего свитера его слюни. Ханен положил перед ним стебель шалфея, Джойз — свой охотничий складной нож, Намджун — Мию, а Сэром лук и стрелу. Тэхен смотрел на разложенные вещи, совсем не понимая, чего от него хотят. — А можно мне тоже? — тихо спросил Чимин, тронув сидящего на коленях Намджуна за плечо. — Конечно, можно, — улыбнулся уголком губ Намджун и кивнул. Чимин радостно положил перед Тэхеном конфетку, которую сделал его папа из плавленого сахара. Сэром нахмурила брови, смотря на конфету внимательным взглядом. Несколько минут Тэхен не был заинтересован во всем происходящем, но потом, будто обдумав что-то, захлопал глазками, смотря то на один предмет, то на другой. Все ждали, затаив дыхание, к чему же первым он потянется. Намджун, конечно, желал, чтобы сын пошел по его стопам. Сэром даже скрестила пальцы, как сильно желала, чтобы он выбрал лук. А Ханен просто наблюдал за ним с улыбкой. Это так волнительно. Обычно дети никогда не ошибаются с выбором. В свое время сам Ханен выбрал лежащий перед собой тонометр — с тех пор и влюбился в медицину. Жаль только, что даже выучиться не успел. Все его планы просто рухнули карточным домиком. Но об этом думать ему не хочется, иначе грусть снова накроет с головой. Внезапно Тэхен потянулся к двум предметам обеими руками. Сэром даже рот ладонью прикрыла, а Джойз от удивления поднял брови. Первым предметом оказался лук. К нему Тэхен потянул правую руку. А левую он потянул к веточке шалфея. Но внезапно, так и не коснувшись ни одного из них, он выбрал конфету, привлекшую своей красотой. Забавная стекляшка красиво переливалась в солнечном свете. Чимин заулыбался — Тэхен выбрал его предмет! Маленький альфа порывисто обнял Тэхен-и и чмокнул в носик. Тэхен скуксился, но не заплакал. — Тэхен-а! — вздохнул Намджун. — Он даже не посмотрел на Мию. Боже… — У кое-кого стресс, — хихикнула Сэром. — Мой лучший нож тоже остался незамеченным, — ухмыльнулся Джойз, похлопав расстроенного альфу по плечу. — Эти омеги… — Эй! — сказали в один голос Сэром и Ханен и сами же рассмеялись. — Ну, все, убирайте, — махнула рукой Сэром и поднялась с ковра, подняв Тэхена на руки. — Ханен-а, а ты купал их? — Конечно, — кивнул Ханен. — Но у Тэхена режутся зубы, поэтому все в слюнях… Даже Джойз, — Сэром засмеялась, когда альфа болезненно застонал. — Ночью у него может подняться температура, а это опасно. Следите за ним. В верхнем шкафу на кухне я оставил тебе порошок липового цвета, из подорожника, ромашки, шиповника и мать-и-мачехи, завари четыре чайных ложки в кипятке и дай настояться. Вряд ли он будет пить это, но надо заставлять, иначе не собьете температуру. И обязательно делайте холодные компрессы и обтирания, — Сэром, сведя брови, внимательно слушала омегу и кивала, покачивая уже засыпающего Тэхена на руках. — Я слышал, что мед тоже хорошо помогает снять температуру, — сказал Джойз. — Это правда, — кивнул Ханен. — Только беда в том, что меда нет. Но есть клюква. Правда, она хранится в погребе, но если что… — Поняла, — кивнула Сэром. Она отдала подошедшему Намджуну Тэхена. Чимин подошел к ним, сонно потирая глазки кулачком. — Чимин-а, попрощайся. Ханен и Джойз уходят домой, — улыбнулась девушка и погладила мальчика по голове. — Пока, Ханен-хен, — Чимин крепко обнял омегу, на что тот улыбнулся и обнял его в ответ. — Пока, Джойз, — улыбнулся Чимин. — Пока, крутыш, — улыбнулся Джойз и выставил кулак. Чимин хихикнул и слегка ударил его кулак своим, ведь так делают все крутые парни, а потом убежал в спальню, к Намджуну и Тэхен-и. — Мы вам так благодарны, — искренне сказала Сэром. — Спасибо, ребята. — Хоть у меня чуть и не лопнула голова, но ты знаешь, как сильно мы любим его и Чимина. — Джойз прав, — кивнул Ханен. — Так что, нам было только в радость. — Но завтра мы все равно ждем вас на ужин, — строго сказала девушка. — Отказ не принимается! — Тогда до завтра, — Джойз приобнял Сэром, а после то же сделал и Ханен. Сэром проводила их до двери, вновь закрыла все замки и прислонилась спиной, прикрыв глаза. Намджун тихо подошел к ней и заключил в объятия, сразу же получая ответ. Сэром обвила руками его шею и прижалась грудью к его груди. В руках Намджуна так спокойно, так хорошо, так правильно. Она чувствует его сильные ладони на спине и уже уверена, что все хорошо. На тихий вопрос куда-то в шею «Дети спят?», она получила тихое «Мгм», вроде как, означающее «да». Но потом она вспомнила кое-что и отстранилась, на что альфа недовольно промычал. — Намджун, откуда у Джина сахар? — тихо спросила Сэром, чтобы Чимин случайно не услышал. — Не знаю, — покачал головой Намджун. — Табак, сахар, соль… Это вещи, которые сейчас безумно трудно достать. А Джин позволяет делать из сахара, что почти на вес золота, конфеты? Это… это странно, — она свела брови и покачала головой. — Я размышлял об этом, но мне не за что зацепиться. Ни единой мысли, подтвержденной фактами. Я ни в чем не уверен. Я не могу прийти к нему и обвинить просто так. Отец и не позволит. — Думаю, его не нужно ни в чем обвинять, но и ухо держать востро будет полезно, — устало сказала Сэром. — А сейчас я безумно хочу спать… — Пойдем, родная, — Намджун с усталой улыбкой приобнял ее за плечи. — Дети уже ждут. Ханен поежился от продувающего насквозь ветра. Он, как назло, забыл дома свою куртку. Идти, благо, не очень далеко. Но он почему-то не шел, топчась на месте. Вообще, у его «почему-то» вполне есть причина — Джойз тоже не уходил. Они оба смотрели на звездное небо. До «апокалипсиса» никто не поднимал взгляд вверх, чтобы посмотреть на ночной небосвод. Всем было плевать и на звезды, и на луну, и на разлившийся млечный путь. Но не сейчас. Сейчас, в хрустящем пополам мире, звезды — единственное, что осталось у них. Джойз снял куртку и накинул ее на дрожащие плечи омеги. Ханен удивленно посмотрел на него, а после отвел взгляд в сторону. — Хочешь, я… провожу тебя? — спросил Джойз. — Хочу, — тихо ответил Ханен. И они вместе пошли к дому Ханена, не говоря ни слова. У омеги сердце галопом скачет, того и гляди, под ноги выпрыгнет. Ладошки, несмотря на холод, вспотели. Ему было и волнительно, и страшно, и неловко, и радостно от одного присутствия Джойза здесь и сейчас. Он даже… хотел бы, чтобы это не заканчивалось. Никогда. Эта ночь может быть просто… вечной? Ханен почувствовал себя героем книги, которую читал много лет назад. А еще ладони чесались от дикого желания почувствовать его ладонь в своей. Но Ханен, конечно, не осмелился бы. И вот уже его дверь почти перед носом, и плакать хочется оттого, что они сейчас расстанутся. Ханен прикусил губу и хотел снять куртку, чтобы отдать ее альфе, но тот остановил его: — Нет, не нужно. Замерзнешь. Потом отдашь. — Как скажешь… — шепнул омега. Они стоят друг перед другом. Один — не желая уходить, второй — почему-то не желая отпускать. Но скоро наступит рассвет, и с новым днем им придется выполнять свои обязанности. Джойз рассматривает его по-детски пухлые щеки и слегка улыбается. В его глазах звезды плещутся, а на розовых губах смущенная улыбка. Ханен опустил взгляд, не в силах выдержать чужой. Он чувствует себя дурачком, и, наверное, не так далек от правды. — Ну… пока? — Спокойной ночи, Ханен-а. Омега, кажется, не дышал до тех самых пор, пока не зашел в дом. Он прижался спиной к двери и спустился по ней, кутаясь в куртку альфы, что так вкусно пахла молодым фундуком. Ханен зажмурился, сжимая ее пальцами и не желая никогда снимать ее. А Джойз с улыбкой посмотрел на небо и, сунув ладони в карманы толстовки, пошел вдоль тропинки домой.🍃
Юджон пустым взглядом смотрел в потолок, комкая пальцами простынку, которой был укрыт. Он не чувствовал себя человеком, он чувствовал себя, как опустошенный сосуд, трещащий по швам и лишь чудом еще не лопнувший. Слезы иссохли, их больше не осталось. После физической боли наступила эмоциональная, а после — пустота. Звенящая в пустой черепной коробке, расползающаяся по организму патокой, каждую клеточку собой заполняя. Он был будто фарфоровая кукла — красивый, но внутри — пустой. Грязный, использованный и разломанный. Внутри все перемешалось в бесформенную отвратную кашу. Юджон прикрыл горящие глаза и повернулся на бок. За окном уже вечерело. Солнце кровавыми лучами проскользнуло в его комнатушку, освещая висящую на стене старую картину, шторы в цветочек, протертый ковер на полу и его собственное лицо. Горячая слеза побежала по щеке, но Юджон утер ее ребром ладони. Он нашел в себе силы оторвать тело от постели и подняться на локтях. Затем — присесть, свесив ноги с кровати и касаясь ступнями холодного пола. Юджон встал, тут же схватившись за стену. Его вело в сторону и тошнило — от голода и недомогания. Но оставаться лежать здесь, в своей могиле из четырех стен, он больше не мог. Здесь не лучше. Он лишь заживо похоронит себя под слоем собственной боли. Папа учил его быть сильным. Спотыкаться и падать, даже если колени — в кровь. Держась за стену, Юджон добрел до импровизированной ванной. Заткнув слив в ванне, он взял таз с водой и вылил в нее ледяную воду. Юджону плевать, что она холодна, ему только бы поскорее с себя смыть кровь и чужие следы, что как клеймо горят на коже меткой дьявольской. Ледяная вода иголками вонзилась в кожу. Юджон прикусил губу и зажмурился, но упорно опустил в ванну сначала одну, затем — вторую ногу. Холод тут же пополз вверх ледяными мурашками. Юджон полностью опустился в ванну, стуча зубами. Пальцы на руках медленно задрожали. Но пусть лучше так, чем чувствовать себя опороченной шлюхой. Юджон замотал головой, набрал в ладони воды и ополоснул лицо, смывая дорожки засохших слез. Ненависть к себе сменила ненависть к нему. Юджон содрогается, вспоминая его лицо, ухмылку и бездонные черные глаза, в которых ни намека на свет. На добро. На справедливость. Юджон лег на спину и, закрыв нос, нырнул под воду. Холод укрыл его колючим одеялом и проглотил в свои пучины. Теперь у Юджона и снаружи, и внутри — одинаковая температура. На его смоляных волосах осели пузырьки. Омега раскрыл глаза и вынырнул, жадно глотая воздух. Согреться теперь трудно, почти невозможно. Юджон надел свитер и теплые штаны, укутался в папину шерстяную накидку, но все равно дрожал от холода. Еще спустя долгий час он решился спуститься вниз, туда, где все и произошло. Юджон схватился за перила и присел на первой ступеньке, дрожа. Будто спускается не на свою кухню, а в Ад, где его сам Дьявол ждет. Он долго сидел в темноте, пиля взглядом ступеньки, а после его внимание привлекло что-то, лежащее на комоде у входной двери. Юджон спустился чуть ли не ползком, на каждой ступеньке останавливаясь. В его доме была давящая тишина, но он все равно боялся, что он где-то здесь, среди тьмы скрывается. На тумбе лежал пистолет. Юджон боязливо взял его в руки, оглаживая дрожащими пальцами дуло, ствол, спусковой крючок. Возле оружия лежали пули. Омега сгреб их в ладонь и посмотрел в зеркало, пугаясь собственного отражения. Юджон резко бросил пули, которые со стуком разлетелись в разные стороны, скинул с себя папину накидку и закрыл ею зеркало. Видеть в отражении себя он больше не хочет. Тот, прежний Юджон, должен быть похоронен, а призраки в зеркалах не отражаются. Омега крепче сжал револьвер в ладони. На стволе были вырезаны инициалы «К. Н.». Юджон огладил их пальцем и прижал оружие к груди, как самое драгоценное, что есть сейчас в этом мире. На кухне все было, как и всегда. Только колокольчики завяли, разлитая вода высохла и рыба сгорела. Жаль. Должно было получиться вкусно. Юджон сунул револьвер за пояс и подошел к разбитой вазе и цветам, аккуратно поднимая их с пола. Прекрасным цветам самое место в мусорке. Как, впрочем, и Юджону. Он криво ухмыльнулся, сам не зная почему. Омега намочил тряпку и встал на колени, оттирая собственную засохшую кровь и представляя, что это — просто уборка. Не более, не менее. Но с приходом тьмы просыпается и ненависть. К себе, к миру, к его мучителю. Юджон задыхается в ней и плачет не от боли, а от дикой злости и от невозможности ее выплеснуть. В голове красной строкой бежит лишь одна мысль — оставаться здесь больше нельзя. На следующее утро Юджон, заснувший в обнимку с револьвером в кресле, проснулся очень рано. Оставаться здесь больше не было возможно. Омега достал из кладовки старый дорожный рюкзак, с которым они с папой пришли сюда. Выносить-то ему и нечего, из ценного только собственная жизнь. Юджон сложил в рюкзак свои скудные пожитки — вещи, медикаменты, пару закупоренных банок с соленьями. Он не знал, куда идти. Куда глаза глядят, наверное. Юджон поставил рюкзак возле комода и вышел на задний двор. Солнце только-только распустило ореол лучей, окрашивая небо в светло-малиновый. Омега подошел к могиле папы и коснулся ладонью прохладной земли. — Прости, папа, — хрипло прошептал Юджон, вздрагивая от собственного голоса. — Но ты ведь… понимаешь меня, правда? — Юджон прикрыл глаза, чтобы не заплакать. На ветку прилетела маленькая птичка и звонко чирикнула. Юджон поднял на нее взгляд и слегка улыбнулся пересохшими губами, чувствуя, как кожа натягивается, грозясь порваться. Папа, наверное, все понимает. Омега прикрыл глаза и, тяжело вздохнув, поднялся, возвращаясь в дом. Он тут же выхватил револьвер из-за пояса, направляя его в сторону мужчины, стоящего в дверном проеме. У него словно весь воздух из легких напрочь выбили. Юджон задыхается, дышит громко, но надышаться не может. Он крепко держит дрожащими руками револьвер. Палец нервно дергается на курке. — Доброе утро, — сказал Тэен, поставив небольшую корзину на кухонный стол. — Сегодня прохладно. Юджон смотрел на него, не в силах поверить в то, что это снова он. Вновь вернулся, чтобы мучить его, издеваться, ухмыляться. Но теперь его никто не остановит. Сейчас здесь есть лишь Юджон и он. Только в руках Юджона — револьвер, и сейчас он с трудом держится, чтобы не спустить курок. Всю обойму. Тэен вытащил из-за пояса нож и положил рядом с корзинкой, туда же — инфорсер. Он сделал шаг к Юджону. — Я выстрелю, — низко сказал Юджон. Тэен в ответ улыбнулся и склонил голову вбок, прищурившись, а после сделал еще шаг. — Я выстрелю! — крикнул Юджон. Его начало трясти от страха. — Выстрелишь, — кивнул Тэен. — Выстрелишь, и я буду горд. Тэен подошел так близко, что дуло револьвера уперлось ему в грудь, прямо в сердце. Юджону горячие слезы обожгли щеки. Тэен провел большим пальцем по его щеке, смахивая соленую слезу, и, смотря в глаза омеге, слизал ее. Юджон от страха направил пистолет ему в лицо. Тэен спокойно улыбнулся и обхватил дуло пальцами, вновь направляя его в свое сердце. Этот омега… Что с ним не так? Почему он еще не лежит у его ног со свернутой шеей, почему Тэен позволяет целиться в себя, почему не боится? Ему даже интересно, выстрелит ли омега на самом деле. Его ледяные руки дрожат. Он смотрит на Тэена огромными испуганными глазами, и, он уверен, у него дрожат колени, но он смело целится в него. — Уходи со мной, — сказал Тэен, склонив голову вбок. — Я дам тебе лучшую жизнь. Ты всегда будешь согрет, одет, накормлен. Ты не будешь ни в чем нуждаться, если пойдешь со мной. Ответом ему послужил выстрел. Юджон зажмурился, спустив курок. Только целился он не в альфу, а ему под ноги. Тэен даже не вздрогнул, лишь ухмыльнулся. Он не сомневался. Этот омега — такой смелый мальчик. Жаль, что выстрелить только в пол решился. Но и это — прогресс. Тэен посмотрел на дрожащий в его руках револьвер. Намджун стал таким добрым, что даже свой именной револьвер оставил? Как благородно. — Видимо, это «нет», — ухмыльнулся альфа. — Ничего страшного. У тебя будет время подумать до завтра, и, когда я приду, то задам тебе этот вопрос вновь. И в следующий раз я хочу, чтобы ответ был положительным. Хорошо? Тэен взял его за подбородок и заглянул в глаза. Юджон ударил его по руке, не позволяя себя касаться. Альфа низко рассмеялся и прижал его спиной к закрытой двери, перекрывая доступ к кислороду. Юджон почувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Дуло вновь давило альфе в грудь, но тот словно и не чувствовал. Он долго и серьезно смотрел в глаза омеги, выискивая там что-то кроме страха и ненависти. Но там больше ничего не было. Тэен наклонился, ощущая его теплое дыхание на своем лице, и припал губами к его сухим, обветренным губам. Они были холодными, безвкусными. Но Тэену от одного осознания, что он целует своего порочного ангела, вставляло похлеще алкоголя. Он провел кончиком языка по его губам, словно прося разрешения, но омега не отвечал, плотнее сжимая губы. Альфа с легкой ухмылкой отстранился. — До завтра, мой ангел. Альфа с трудом удержался, чтобы не коснуться его выбившейся на лоб прядки, и ушел, оставляя Юджона наедине со сбившимся ворохом мыслей, дрожащим телом и останавливающимся сердцем. Юджон прижал ладонь ко рту и зажмурился, чтобы не закричать. Он до боли укусил себя за ладонь и бегом кинулся в коридор, судорожно собирая рассыпанные пули. Закинув тяжелый рюкзак на спину, Юджон долго сидел на коленях у окна, сжимая в руках револьвер и выглядывая, чтобы убедиться, что альфа ушел и не проследит за ним. Он дрожащими пальцами вцепился в подоконник и уткнулся в него лбом, безмолвно роняя слезы. Когда Тэен, как и обещал, пришел на следующий день, на столе по-прежнему стояла его корзинка с едой, но ножа и инфорсера уже не было. В его доме гулял холодный сквозняк, тянувшийся из распахнутой настежь двери. На втором этаже его не было. Ни в одной из комнат его не было. На постели осталось смятое одеяло и подушка, впитавшие в себя его запах. Тэен сел на кровать и сжал пальцами одеяло. Так же, как внезапно он появился в его жизни, так же он внезапно и исчез. Тэен заорал и свалил с прикроватной тумбы старую неработающую лампу. Юджону сегодня не спалось. На лбу выступила испарина, было ужасно жарко и душно. Он откинул теплое одеяло в сторону и раскинул руки и ноги, смотря в потолок. Настенные часы, которые остановились много лет назад, показывали двенадцать часов дня. Юджон подложил ладонь под голову, пиля их взглядом. Он бы с радостью завел их, если бы знал, откуда взять батарейки. За этим нужно было идти в мегаполис, а туда омега не сунется даже под угрозой смертной казни. Он приподнялся на локтях и выдохнул. Он положил ладонь на свой большой живот, который весь минувший вечер больно тянуло. Малыш не давал о себе знать вот уже целый день, и это немного заставляло омегу беспокоиться. Только одному Богу известно, какая война была у него внутри, когда он понял, что утренняя тошнота и растущий живот — не болезнь. Тогда он прошел через каждую стадию. Сначала последовал шок. Он не понимал, как такое могло произойти с ним. За что жизнь так наказывает его, подставляя на пути все новые и новые испытания? Затем — отрицание. Долгие недели он терзался, убеждая самого себя, что это просто ошибка. Так не бывает. Так быть не может. Не здесь, не сейчас, не в этой жизни. Он не может быть беременным. Самой долгой была агрессия. Но не на ребенка, что ни в чем не виноват, а на того, кто изнасиловал его теплым весенним днем. Его разрывало от агрессии, что вытекала в болезненные слезы. Торг. Он торговался с самим собой — стоит ли ребенку рождаться в таком мире? Что Юджон ему даст? Сможет ли полюбить? Сможет ли вообще… смотреть на него? Как он родит, в одиночестве? Как прокормит его? А если он сохранит беременность… Что будет тогда? После торгов наступила депрессия. Продолжительная и лютая. Он не мог есть, не мог пить, не мог ухаживать за своим новым домом, который нашел относительно недавно. А затем в голове словно что-то щелкнуло, какой-то тумблер переключился. И теперь он лежит на кровати, поглаживая свой живот. Он должен быть рядом с этим ребенком. Малыш — единственное, ради чего он теперь будет жить, каждое утро открывать глаза и бороться. Он не даст своего ребенка в обиду. Ни зараженным, ни людям, никому. Юджон улыбнулся, смотря на свой живот. Это так… волнительно. Совсем скоро они увидят друг друга, и, омега уверен, любовь к нему затопит его сердце. Юджон будет любить своего малыша так же, как его любил папа. Ведь папа смог защитить его, значит, и Юджон своего ребенка защитит. Они будут друг у друга, и большего не нужно. Юджон улыбается, но улыбка вмиг пропадает с лица, когда он чувствует тяжесть внизу живота. Он болезненно стонет и цепляется пальцами за кровать. Через несколько минут боль отпускает. Юджон тяжело вздохнул и с трудом поднялся. Он мало был осведомлен по части беременности и родов, но кое-что все-таки знал, и, по его расчетам, малыш должен скоро появиться на свет. Юджон с трудом доковылял до кухни. Кухня у него была совсем маленькой и скромной — два стула, один из которых еле живой, стол, две тумбы, печь и окошко со шторами, которые омега раз десять пытался отстирать. В печи догорали дрова. Омега закинул еще несколько поленьев, чтобы огонь не потух, и поставил на печь глиняный кувшин с молоком. Над печью висела веревочка с нанизанными грибами и привязанными веточками трав. То, как у него появилась худенькая корова — история поистине невероятная. Обычно животных держат в загонах, поскольку они — мясо, шерсть, молоко, словом, все, что поможет выжить. Три месяца назад, пока живот еще позволял, Юджон пошел в лес за ягодами и грибами. И совсем неожиданно для себя увидел ничейную корову. Он был настолько шокирован, что даже глаза несколько раз протер. Но нет — корова осталась на месте. Он, вне себя от радости, нарвал веток с дерева и подкрался к ней, протягивая веточки в качестве угощения и приманки. Корова посмотрела на него, хлестая себя хвостом по худым бокам. Не сразу, но она потянулась к веткам. Так Юджон ее и забрал, приютив у себя. Но, когда он приманивал корову, то увидел сидящего неподалеку человека. Он ничего не делал, просто сидел на густой траве и наблюдал за Юджоном, у которого сердце готово было выпрыгнуть из груди. Его лицо было ему знакомо — это был тот самый человек, который тогда увел изнасиловавшего его альфу. Юджон испугался, что эта корова принадлежала ему, но мужчина лишь молча кивнул, поднялся с травы, прихватив свою винтовку, и пошел в противоположную сторону. А Юджон ушел оттуда так быстро, как только смог. Новый домик у него был гораздо меньше предыдущего. В нем было всего лишь четыре комнаты и летняя кухня, в которой омеге пришлось сделать загон для коровы. Теперь он должен был заботиться и о ней, потому всю осень срывал и сушил траву, которой будет кормить корову зимой. Да и жить теперь стало не так одиноко, а свою новую подругу он назвал Мисс Му, коротко — ЭмЭм. Иногда, чтобы совсем не сойти с ума и не забыть, как звучит собственный голос, омега с ней разговаривал. Она ему, конечно, не отвечала, но хотя бы слушала и жевала свою траву. Юджон с ней советовался насчет имен. Ему было до ужаса интересно, кто у него будет — сынок или дочь. И на оба варианта он придумал по имени. Сына он назовет Юнги, а дочь — Юнджи. Юджон сидел на пеньке, облокотившись на ладони, и подставлял лицо последним теплым осенним лучам. Он пробовал на вкус имя своего ребенка — «Мин Юнги». Так звучно и мелодично, что на кончике языка чувствовалась сладость. За все время своей беременности он жалел лишь о том, что не мог наблюдать за развитием своего малыша на медицинских аппаратах, не сохранил снимок УЗИ, не почувствовал предвкушение, когда ему впервые сказали бы — девочка или мальчик. Но все это терялось, когда Юджон чувствовал легкие пинки. Он с улыбкой клал ладонь на живот, а малыш пинал ее. У Юджона от этих ощущений бежали мурашки вдоль позвоночника. Это так… волшебно — чувствовать новую жизнь под своим сердцем и осознавать, что его организм смог сделать целого живого человека. С двумя ручками и ножками, с работающими внутренними органами и точно таким же бьющимся сердечком. И совсем скоро Юджон увидит своего малыша, прикоснется щекой к его теплой щечке, поцелует в кончик носа. Оттого ему не терпелось встретиться со своим ребенком и подарить ему жизнь в этом ужасном мире, от которого Юджон до конца своих дней будет его защищать. Омега застонал от нового приступа боли и вцепился пальцами в края стола. Боль стала продолжительнее и сильнее, периодически заставляя омегу кричать. Он налил в металлический стакан теплого молока и выпил, успокаиваясь. С медом было бы намного вкуснее, но такой роскоши он себе позволить не может, а с дикими пчелами связываться — себе дороже. Юджон, хватаясь за поясницу, ходил из стороны в сторону по своей маленькой комнатке, не сдерживаясь и крича, когда боль была слишком сильной. Он, казалось, сейчас сломает дверную ручку, в которую вцепился. Как-то раз они с папой встретили рожающего омегу. Это было, кажется, через полгода после начала пандемии. Тогда уже в мире царила анархия, которую развалившееся правительство не было в силах сдержать. Насилие и агрессия стали чем-то сродни чистки зубов с утра. Люди поняли, что помогать друг другу — проигрышный вариант, и превратились в зверей. И Юджон даже подумать не мог, что останутся такие, как тот омега. Он не хотел конца света. Он хотел быть рядом со своим ребенком, любить его и защищать, а не драть глотки за кусок хлеба. Сейчас Юджон не знает, что с ним, жив ли он и его ребенок вообще. Но тогда он нуждался в неотложной помощи, а взять ее было неоткуда. Да и папа Юджона хотел просто пробежать мимо, но вдруг остановился, упершись взглядом в землю, а потом, чертыхнувшись, вернулся. Самому Юджону было тогда, кажется, чуть больше шестнадцати, и он помогал своему папе встречать новую жизнь. Незнакомый омега кусал полотенце, чтобы не кричать, привлекая ненужное внимание, и плакал, а Юджон плакал вместе с ним, потому что ему казалось, что омега вот-вот сломает ему руку, с такой силой сжимая ее. Через долгие часы они, наконец, услышали заветный детский крик. Но рядом с омегой были двое — Юджон и его папа, и они помогли ему. А Юджон совсем один, и он не знает, что будет делать, если что-то пойдет не так. Он может умереть, ребенок может задохнуться, запутавшись в пуповине и… Юджон зажмурился и помотал головой, прогоняя ужасные мысли. Он должен оставаться сильным, как обещал своему папе. Он обещал родить его внука и воспитать лучшим человеком, лучшим на худшей планете Земля. Юджон приготовил таз с теплой водой, полотенца и нож. Он понятия не имеет, что будет делать, он лишь надеется, что природа и инстинкты сделают все за него. Он просто хотел бы отключить мозг и отдаться природе, а еще больше — расплакаться и прижаться к папе, потому что страшно так, что поджилки трясутся, а кислород и вовсе из легких разом выкачали. Воды у него отошли достаточно давно. Юджон даже не знает, который сейчас час, но за окном уже постепенно начало светать. Омега подошел к окну и вцепился в старый деревянный подоконник. С неба, планируя, медленно летели хрустальные снежинки. Они укрывали позолоченную осенью траву и редкие листья на деревьях. Юджон глубоко вдохнул и закричал, что есть силы. Ему показалось, что он сейчас к черту вырвет этот подоконник. Схватки, как он понял позднее, начали становиться слишком частыми. Юджон с трудом лег на старенький разложенный диван и подложил под спину подушку и приподнялся на локтях. Омега в бога верить перестал, даже висящую на стене икону выкинул за ненадобностью, и пусть в Аду его накажут, но сейчас искренне хотелось помолиться. Не чтобы боль прошла, а чтобы его ребенок родился здоровым. Чтобы его ребенок вообще родился. Наверное, пришло время тужиться. Юджон заплакал, напрягая мышцы живота, и царапая ногтями обивку дивана. Ему было жарко, душно, страшно до ужаса, но он сам себя старался подбадривать. Совсем скоро он больше не будет один. Он вцепился зубами в полотенце, чтобы заглушить крики. Юджон хочет кричать в голос и материться на всех известных ему языках от разрывающей нутро боли. Омега тужился несколько мгновений, а после — отдыхал и гулко дышал через нос, а после все вновь повторялось. Слезы беспорядочно текли по щекам, влажные волосы прилипли к лицу, пот градом тек по шее и спине. На улице начиналась настоящая метель. ЭмЭм лениво моргнула, пережевывая сено и смотря через щелочку, как медленно мир укутывается белым одеялом. Пришла зима. В воцарившейся тишине послышался детский крик. ЭмЭм наклонила морду и подцепила языком еще несколько соломинок. Юджон заплакал, держа своего ребенка на трясущихся руках, и откинулся на спину, бережно прижимая к себе маленького Юнги и рыдая в голос. Юнги притих на руках папы, прижимая маленькие скрюченные ручки к груди. Юджон понимает, что сейчас произошло самое настоящее чудо, и это стоило его ужасной боли. Омега прикусил до боли нижнюю губу, с трудом приподнявшись и укладываясь полулежа. Ножом он разрезал пуповину. Не найдя в себе сил встать, он обмакнул полотенце в теплую воду и начал умывать лицо сына, смотря на него с немым восторгом и, вместе с тем, неверием. Ребенок, его малыш, его сын — уснул на его руках. Юджон уложил свою драгоценность на одну руку, второй оглаживая маленький носик, пухлые щечки и плотно сомкнутые губки. На его губах была измученная, но счастливая улыбка. Юджон зажмурился и откинул голову на спинку дивана, чувствуя, как слезы жгут щеки. Но то были не слезы боли. То были слезы радости. Он гладил большим пальцем его теплые щечки, прижимал к себе, боясь отпустить хотя бы на мгновение. Внутри скручивалось теплое чувство… счастья и бесконечной любви к маленькому беззащитному комочку, спящему у него на руках. Теперь он больше не один. Теперь рядом с ним будет его маленькая частичка. — Добро пожаловать в мир, — хрипло прошептал Юджон, очерчивая пальцем лицо Юнги, — мой маленький волчонок… Юджон прижался губами к его лбу и зажмурился, ощущая тепло своего сына, его тихое дыхание на своей коже, и слыша, как тихо-тихо бьется его маленькое сердечко. Теперь в их доме никогда не будет давящей тишины. Теперь Юджон будет засыпать, обнимая не револьвер, а своего сына. Своего Юнги. Слеза упала на щеку Юнги и покатилась к подбородку. В печи мягко трещали дрова, в воздухе пахло сушеными ягодами, грибами и теплым молоком. ЭмЭм по-прежнему жевала свое сено и била себя хвостом по худым бокам. Сидящий на засыпанной снегом ветке ворон громко гаркнул. Его крик тут же эхом прокатился по заснеженной улице и затих. Он склонил голову вбок, смотря на идущий из трубы серый дым. А на улице начиналась настоящая метель, укрывающая собой обезображенный и разорванный пополам мир.🍃
За столом раздался взрыв смеха. Мужчины гоготали, ударяя мощными кулаками по столу, толкая друг друга, нахваливая только что прозвучавшую пошлую шутку. Алкоголь лился рекой. Здесь никто не ущемлял себя и проблема выбора ни перед кем не стояла — каждый получал столько, сколько хотел, и даже больше. На столах расставлены бутылки с алкоголем, два убитых и разделанных кабана, овощи к гарниру, даже рис и гречка, которые достать не то, что сложно, а почти невозможно. В центре стола, прямо среди яств, стоял полуобнаженный омега. Он танцевал, изящно изгибаясь и демонстрируя мужчинам свое прекрасное юношеское тело. Альфы похабно смеялись, трогали его голени, бедра и округлые подтянутые ягодицы, с трудом сдерживая животный инстинкт порвать тонкое белье на его теле и пустить самого омегу по кругу. Некоторые омеги вместо официантов подносили новые блюда и убирали старые, делали массаж мужчинам и пошло хихикали, когда их усаживали на колени, вылизывали хрупкие шеи и трогали там, где только хотели. Для Хосока и Чонгука наблюдать за таким уже не в новинку, но Хосок каждый раз смущенно отворачивался и закрывал Чонгуку глаза. Внимание младшего альфы, впрочем, было приковано не к развернувшейся за ужином похоти, а к еде. Он смотрел на кусок мяса, который жадно пожирал мужчина, и глотал вязкую слюну. Мясной сок тек по его подбородку и перепачканному жиром рукам. Он жадно откусывал прожаренное мясо и запивал нефильтрованным пивом. Все мужчины сидели за длинным столом, ломящимся от угощений. Рядом с тарелками у каждого лежал нож, пистолет или автомат. Каждый здесь демонстрировал свою силу и вседозволенность. Хосок помнит момент, когда вместо сочного мяса на стол подали омегу с призывно раздвинутыми ногами. Тогда он увел братика в их амбар и долго обнимал его, уткнувшись в его волосы, пахнущие чем-то кислым. Сами дети сидели даже не за столом. Для них поставили старую деревянную коробку, где не хватало одной досочки. Их кормили не мясом с вкусным гарниром, а постной похлебкой, в которой плавали два кусочка картошки и несколько листиков петрушки. Хосок был и за это благодарен, иначе они бы просто умерли с голоду. Но даже псы, которые жили в построенной псарне, питались лучше, чем он и его брат. Хотя имел ли Хосок право жаловаться? Вот и сейчас Чонгук проглотил свою порцию и не заметил. Кусочком картошки, увы, никак не наесться, и потому он пилил взглядом кусок мяса, который мужчина так жадно ел. — Чего уставился? — рявкнул альфа, заметивший взгляд Чонгука. — Что, хочешь? — едко ухмыльнулся он, протягивая кусок в сторону ребенка. Чонгук сглотнул скопившуюся во рту вязкую слюну и закивал, как китайский болванчик. Хосок прикусил губу и положил ладонь брату на спину. Другие мужчины заметили, что товарищ говорит с новенькими животными, и отвлеклись, обращая все внимание на них. — Ну, так держи, — сказал он и бросил кусок мяса в грязь. Все загоготали, как стая гиен. Хосок крепко сжал руку брата, не позволяя ему кинуться на мясо, а альфу хлопали по спине и хвалили за отличную шутку. Мол, так этим соплякам и нужно. Пришли на готовые харчи и думают, что их поцелуют в лобик, постелют мягкую кроватку и споют колыбельную вместо сдохнувшей мамочки. Чонгук заплакал, злясь на Хосока за то, что он ему не позволил забрать кусок мяса. — Чонгук-а, — прошипел Хосок, грубовато дергая младшего за руку. — Перестань. Вот, возьми, — старший протянул ему свою порцию похлебки. — Ешь. — Я хочу мясо, — шмыгнул носом мальчик, ударив Хосока кулачком в грудь. — Отстань от меня! Я хочу мясо! — Можешь бить меня, сколько захочешь, — поджал губы Хосок и нахмурился. — Я не разрешаю тебе его есть, Чонгук-а, — едва слышно прошептал старший ему на ухо. — Я не люблю тебя! — заревел Чонгук, еще раз, прикладывая больше силы, ударив Хосока. — Не люблю! Старший брат лишь вздохнул и отвернулся. Чонгук, глотая слезы, все-таки послушался Хосока, и начал уплетать его порцию, совершенно не подумав, что брат ляжет спать голодным и неизвестно, когда он еще поест. Кормят их, как придется. Когда вспомнят, что есть два маленьких голодных звереныша, что бегают за взрослыми, каждому стараясь помочь и угодить, но лишь мешаясь под ногами и тем самым раздражая. Их швыряют, как ненужных котят. Но они, в общем-то, никому здесь и не нужны. Бесполезные нахлебники и приживалы. Только один человек из всего разврата и хаоса не участвовал в этом. Он крутил в руках складной нож, закинув ноги в массивных берцах на стол, и не обращал никакого внимания ни на похоть, ни на еду, ни на алкоголь. Он был безучастен ко всему. Он сидел здесь каждый вечер, на своем месте, и внимательно наблюдал за всеми. Не участвовал в разговорах и разврате. Он сканировал со стороны. Наблюдал. Лишь однажды Хосок услышал голос этого человека. Хосок не знал ее, эту девушку, но она выделялась на их фоне, словно белая ворона среди черных. Это был вечер, похожий на все остальные. Как всегда, горы еды, алкоголя, полуобнаженных омег и две тарелки похлебки на коробке без одной деревяшки. Хосок медленно потягивал с ложки свою порцию, наслаждаясь каждым кусочком, а потом его внимание привлек произошедший инцидент. Девушка сидела отстраненно, вычищая острым ножом грязь и кровь из-под ногтей. Неожиданно сидящий рядом альфа толкнул ее, из-за чего она порезала палец. Хосок увидел блеснувшую в свете факелов рубиновую капельку, сорвавшуюся с длинного пальца и упавшую в траву. — Фэйт, — протянул альфа, облизывая обветренные губы. — Что же ты не ешь? Наша принцесса слишком привередлива, чтобы отужинать со своими напарниками? — гадко улыбнулся он. Хосок не успел опомниться, как эта хрупкая на первый взгляд девушка оглушила ударом в челюсть тронувшего ее мужчину. Тот от неожиданности свалился со стула, а девушка, Фэйт, уже сидела на нем, прижимая острие ножа к его горлу. Но тот, если и боялся, своего страха не выдавал и ухмылялся, смотря ей в глаза. Под носом у него была размазана кровь. Фэйт склонила голову вбок, оглядывая альфу так, точно перед ней мусор, а не человек. — Больше никогда не смей прикасаться ко мне своими руками, sale bâtard, — холодно сказала она, надавливая ножом на его горло. Ее голос не нес в себе агрессии, он был чист и холоден, как первый снег. Хосок даже дыхание задержал, смотря на ее хрупкую величественную фигуру. Она смерила альфу презрительным взглядом и поднялась, отряхивая испачканные пылью свои карго. После ужина Чонгук был крайне обижен на Хосока и даже не вложил свою ладошку в его, уходя далеко вперед. Хосок тяжело вздохнул и пнул попавшийся на пути камушек. Сегодняшней ночью температура, кажется, опустилась до нуля. Он закрыл дверь амбара, и в нос вновь ударил уже ставший привычным запах сена и навоза. В темноте тихо жужжали мухи, летающие над стоящей в загоне коровой. Там же лежали две козы, а в соседнем загоне сидели курицы на гнездах. Чонгук улегся на постеленную солому и укутался в тонкую простыню, отворачиваясь к стене. Хосок снял свою обувь и поставил рядом, залезая к Чонгуку. — Чонгук-а, — тихо сказал старший, касаясь мальчика ладонью. — Я тоже хочу укрыться. — Ну и что, — обиженно пробубнил мальчик и зарылся носом в простыню, не делясь с Хосоком. — Отстань от меня. Старший альфа тяжело вздохнул и лег рядом, обнимая брата, чтобы ему теплее было. А сам Хосок, наверное, сильно замерзнет этой ночью. Только бы мерзкие крысы вновь не повылезали из своих закромов, вновь кусая пятки и обувь. Через расщелины задувал ледяной ветер. Чонгук через несколько минут стал дышать ровнее и спокойнее. Наверное, уснул. Хосок зарылся носом в его волосы и оставил поцелуй на макушке, крепче прижимая братика к себе. Этой ночью сон к нему никак не шел. Хосок просто лежал и смотрел, как медленно снежинки укрывают собой грязную землю, и дрожал от холода. Но, по крайней мере, Чонгуку было тепло. Иногда Хосоку хотелось позорно разреветься прямо перед братом, но он только плотнее сжимал губы. Он обещал мамочке и папочке быть сильным ради Чонгук-и. Они умерли, зная, что Хосок защитит своего братишку. Но только Хосока никто не защитит. Поэтому, когда Чонгук засыпал, он позволял себе тихо плакать, прижимаясь грудью к спине брата. Но эта ночь не стала такой, как все остальные до этого. Дверь в их амбар приоткрылась. Хосок вздрогнул от скрипа и проскользнувшего холода, но быстро зажмурился, притворяясь, что спит. У него не было ни единой мысли, кто бы это мог быть. Может, это вообще не к ним. Может, пришли за яйцами или зарезать курицу. Несколько секунд ничего не происходило, а потом Хосок услышал, что зашедший человек пошел в их сторону. Он крепче зажмурился и уткнулся лицом в затылок мирно спящего Чонгука. Хосок ожидал пинка в спину или «Поднимайся, псина», но… Хосок не смог определить, что делал этот человек. Он словно посидел рядом с ними несколько мгновений, а после поднялся и пошел на выход. Хосок удивленно поднялся, смотря на удаляющуюся спину. — Эй… — окликнул он. Человек остановился, но не повернулся к нему. — К-кто ты? Хосок услышал тихо хмыканье, а после его пронзил взгляд ледяных глаз. Внутри все похолодело. Фэйт отвела взгляд в сторону и, повесив руку на висящую на плече винтовку, ушла, плотно закрыв за собой дверь. Чонгук промычал, повернулся на спину, потирая сонные глазки, и приподнялся на локтях. — Хосок-а-а, — сонным хриплым голосом протянул Чонгук. — Что такое? Старший альфа раскрыл бумажный сверток с жирными пятнами, который Фэйт положила на солому рядом с ними. Внутри него лежали два кусочка остывшего мяса.