реквием

Намджун склонился над раковиной и умыл заспанное лицо ледяной водой, которую зачерпнул из глубокого таза. Настенные часы с кукушкой показывали начало восьмого утра. Сегодня им с Сэром как никогда хотелось не вылезать из постели, а понежиться рядом с сыном еще немного, но уже с шести Тэхен не спал, раскинув руки и ноги в позе звезды и напевая себе что-то под нос. Сэром сквозь сон просила его уснуть, но сын отвечал категоричное «Нет», а потом и вовсе зарядил Намджуну пяткой в живот, когда перелезал через родителей на пол. Конечно, сделал он это случайно, но у альфы сон мигом пропал, а из глаз посыпались звезды. Сэром приоткрыла один глаз, посмеиваясь над ним, и снова отвернулась, засыпая. Тэхен ребенком был уже самостоятельным, правда, по утрам ему было скучно, и он донимал родителей, но иногда был крайне понимающим и спокойно играл в свои скудные, но любимые игрушки на кухне или в гостиной, а Сэром и Намджун досыпали заслуженные сладкие минуты. Вот и сегодня Тэхен проснулся еще до рассвета и принялся распевать песенку про помидор, которую ему напел Ханен. У Намджуна уже глаз дергался от одного слова «помидор». — Намджун-а, убаюкай своего сына, — бормотала Сэром сквозь сон, зарываясь лицом в подушку, но одной рукой все равно обнимая хихикающего сына и прижимая к себе. — До рассвета это твой сын, — с хриплой усмешкой отвечал Намджун и отворачивался, укрываясь теплым одеялом с головой. Но, конечно, Намджун не перекладывал всю ответственность за сына только на Сэром. Он вставал к нему ночью, кормил, баюкал, когда тот кричал, чтобы Сэром могла поспать. Помимо заботы о людях общины, на нее легла более важная должность — быть матерью. Теперь, конечно, когда Тэхену пошел восьмой год, а остальные детки подросли, ей стало намного легче. Но дети кучковались примерно в десять часов, а до этого времени Тэхена нужно было чем-то занять. Ребенком он рос крайне любопытным и жадным до новых знаний. Он любил забиться куда-нибудь в угол с книжкой, полной картинок, и листать ее, разглядывать, каждую строчку изучать. Намджун обучал его грамоте и счету. Тэхен впитывал все, как губка, завороженно смотря огромными голубыми глазами на отца, который объяснял новый материал, как самый строгий учитель. И даже давал домашнее задание, например, составить предложения с новыми словами, начинающимися на букву «в». Тогда на помощь приходила Сэром. У нее сердце кровью обливалось, когда она смотрела на сына, сидящего за столом и глубоко погруженного в собственные мысли. Казалось, если прислушаться, можно услышать как быстро работают шестеренки в его голове. Тэхен рос другим, не таким, как дети остальных омег. Конечно, Намджун не обучал только своего сына. Они организовали что-то вроде школы, где проводились занятия с двенадцати до четырех часов. В основном они изучали математику, родной язык и литературу. Иногда гоняли по траве мячик. Но сложность была в том, что приходилось объяснять все по два раза — то, что Намджун только начал рассказывать детям, Тэхен уже слышал. Ровесников у него почти не было. Поэтому они занимались дополнительно дома, поскольку мозг Тэхена постоянно требовал подпитки новыми знаниями. Иногда Тэхен прибегал к дедушке, когда он не был занят делами общины, залезал к нему на колени, брал новую книгу и читал ему вслух. Тэен очень внимательно слушал и кивал, иногда объясняя непонятные для внука слова. Тэен, вообще, детей не переносил. Хорошо, конечно, что община пополняется, больше рабочих рук в будущем, но эти руки еще нужно выкормить, пока они ни на что не способны. А сам он не молодеет, к сожалению. Но Тэхена он любил. Наверное, он был единственным малышом, который купался в его любви. Тэен баловал его, как только мог. Однажды под новый год даже принес ему шоколадку. Намджун нахмурился, смотря на подарок в руках Тэхена, но ничего не сказал. А Тэхен на радостях унесся к своим друзьям-одноклассникам, чтобы поделиться необычной сладостью. И, конечно, он завернул два квадратика в фольгу, чтобы подарить своему лучшему и самому любимому другу на свете — Чимину. У Тэхена рдели щечки, когда мама ненароком вспоминала о Чимине и говорила, что он передавал Тэхену привет. Тэхеном в общине восхищались. Он был словно их талисман и ангел на Земле. Чистый и открытый душой, всегда готовый поделиться всем, чем сможет. А его красота вызывала лишь немой восторг. Он был тем человеком, от которого нельзя было бы оторвать взгляд на улице, таким нереальным и недосягаемым тот казался еще будучи маленьким. Но все-таки он был еще ребенком, и капризничал точно так же, как и все дети, доставляя родителям немало хлопот. Хотя Тэхен и любил своих друзей, больше всех он любил Ханена, с которым они нашли стремительно быстро общий язык. Ханен стал его учителем биологии, и Намджун даже несколько оскорбился. Родительская ревность взыграла в нем, но Сэром, посмеиваясь, успокаивала надувшегося, как дитя, мужа. Тэхен все еще остается его сыном, который любит его всем своим сердцем. И все равно Намджун хотел быть для своего сына лучшим — во всех аспектах жизни. Вот и сейчас Тэхен, одевшись, наверняка умчал к Ханену, который не спит с пяти часов утра и трудится в своей хижине, сушит травы, которые после перемалывает в порошок, варит целебные отвары, стирает тряпки и скудные бинты. Тэхен вызвался у него помощником. Намджун вытер лицо полотенцем и закинул его на висящую над раковиной веревку. Кинув взгляд на свое отражение в разбитом зеркале, альфа покинул ванную и сразу же наткнулся взглядом на Сэром. Его жена, улыбаясь, стояла в дверном проеме кухни и смотрела на него. Утренние солнечные лучи освещали ее утонченное тело. Сквозь ночную рубаху просвечивалась тонкая талия, округлая грудь с затвердевшими вишенками сосков и манящие бедра. Отросшие смоляные локоны ниспадали на ее хрупкую спину и заостренные плечи. Солнце заскользило лучами по ее длинным стройным ногам вверх. Она словно светилась изнутри, намджунов ангел. Именно от нее Тэхен взял всю свою неземную красоту. Она улыбнулась уголком точеных губ, смотря на Намджуна с лисьим прищуром. Юркий розовый язычок скользнул по губам, и этого оказалось достаточно, чтобы Намджун почувствовал напряжение, скапливающееся внизу живота тяжким грузом. — Доброе утро, — ласково пропела Сэром, но с места не сдвинулась. Она сама бродила взглядом по телу мужа. Под песочной лоснящейся кожей скрывались крепкие мышцы, выработанные тяжелым физическим трудом и упражнениями. По его груди вниз текли холодные капли воды, отражающие утренний свет. Капли очерчивали кубики пресса, и Сэром ревниво хотела повторить их путь своим языком. Его крепкие бедра были скрыты банным полотенцем, а бицепсы были напряжены. Сэром чувствовала его желание, которое уже отчетливо выступало. Она хитро ухмыльнулась и закусила губу, склонив голову к плечу. Намджун не спеша подошел к ней и довольно резко взял за бедра, дергая к себе и прижимая грудью к своей груди. Он наклонился, опаляя свежим дыханием ее губы. В нос ударил чистый природный запах ее мужа — лабданум и горький кофе, что Сэром сводил с ума. Наркотик, которого всего хочется еще и еще. Всегда будет мало. Намджун ухмыльнулся, скользнув огрубевшими пальцами по ее молочным бедрам под ночную рубашку, и прошептал в ее губы: — Доброе утро, любимая. Но не успел он даже легкий поцелуй на ее губах оставить, как она резко замахнулась на него своим кинжалом с резной ручкой. Намджун среагировал сразу же, уворачиваясь от удара. Маленькая хитрая лиса действительно подумала, что Намджун купится на ее обманчивую дьявольскую красоту, и воспользоваться этим захотела. Сэром сделала выпад в его сторону, и буквально в сантиметре от его руки блеснуло лезвие кинжала. Намджун схватил первую попавшуюся на полке вещь — старую картину, защищая лицо, и ровно в эту секунду сквозь нее прошло лезвие. Альфа выбил из ее рук кинжал, который с громким стуком упал на пол и откатился в сторону. Сэром перешла в рукопашное наступление. Намджун пропустил выпад, получая неслабый удар в скулу, но даже не пошатнулся, следом блокируя еще один удар. Он схватил жену за руку, но та заступила ногой за его ногу и опрокинула на пол, следом усаживаясь на его бедра и молниеносно подобранный с пола кинжал прижимая к его горлу. Намджун хрипло рассмеялся, смотря в ее глаза, и Сэром ухмыльнулась следом, сильнее нажимая лезвием на его горло, но не стараясь порезать. Намджун прошелся ладонями по ее бедрам вверх, приподнимая ночную рубашку и сжимая тонкую талию в пальцах. Сэром склонилась над ним, упираясь ладонью в пол возле его головы, и прищурилась, с нескрываемым интересом наблюдая за мужем, у которого с губ не сходила улыбка. — Ты ухмыляешься? — вскинула она брови. — Ты уложила меня на лопатки, но победитель все равно я. — Почему же? — хмыкнула она. — Потому что ты верхом на мне. Сэром ухмыльнулась и впилась в его губы жадным поцелуем. Намджун отбросил в сторону всю сдержанность и здравый смысл, сейчас он им с Сэром ни к чему. Девушка откинула нож в сторону, вместо него вплетая пальцы в еще влажные волосы Намджуна и крепко сжимая их в кулаке. Она кусается до боли, как жадная ненасытная кошка откусывает кусок за куском от своей жертвы. И каждый раз — мало. Она голодная до Намджуна и его тела, только теперь сдерживать себя приходится в три раза сильнее. Она дразнит его со стороны, облизывая алые губы или наклоняясь за упавшей вилкой в традициях лучших порно-роликов, которые Намджун смотрел еще будучи пятнадцатилетним сопляком. С появлением Тэхена вся любовь и внимание была направлена лишь на него, и редко удавалось побыть вдвоем — лишь на охоте или совсем поздней ночью, но с трех лет малыш пристрастился спать с ними, и делать это стало намного труднее, чем до этого. Но сейчас они могут не сдерживаться. Тэхен занят своими делами, наверняка у Ханена под ногами снова крутится, и не придет домой еще максимум до завтрака. У них есть целых полтора часа лишь друг для друга, а после — вновь дела, заботы, община. Но это будет через полтора часа, сейчас же есть только они, их страсть и желание друг друга. Сэром чувствует упирающееся ей в бедро возбуждение мужа и жадно дышит, отрываясь от его губ и припадая к шее, кусая яростно бьющуюся жилку и ощущая ее биение губами. Намджун рычит сквозь стиснутые зубы, приподнимает бедра и сжимает талию Сэром до боли. — Какой нетерпеливый, — хрипло ухмыльнулась Сэром в его губы и прошлась по ним языком, слизывая слюну и выступившие капельки крови из искусанной нижней губы. — Ты играешь с адским огнем, малыш, — прошипел Намджун и вновь впился в ее губы ненасытным поцелуем. Сейчас ему кажется, что поцелуй — живительная вода, а он путник Сахары, что не пил вечность. Сэром сладко стонет в его губы и двигается на его бедрах, специально задевая эрегированный член. Намджун рычит в поцелуй и позволяет ей с собой играть. Пусть маленькая лиса ведет свою игру, за которую потом будет наказана. Сэром имитирует фрикции, а Намджун уже готов буквально выть в голос от желания и сводящей с ума страсти. Эта девчонка — сумасшедшая. Любит на краю балансировать и со зверьми, что спрятаны очень-очень глубоко внутри Намджуна, играть, дразнить, показывая сочное свежее мясо. Его безумная девочка, что делает его самого безумным. Намджун не выдерживает первый. Сэром вылизывает его шею, покрывает каждый сантиметр ее грубыми поцелуями, засосами и укусами и гортанно стонет, когда Намджун направляет член в нее. Она грациозно, словно кошка, выгибается в спине, приоткрывает красные от поцелуев губы и жмурится. Солнечные лучи бродят по ее лицу, озаряя его. Сэром — ангел, даже на пике порочной похоти ее ангельская сущность никуда не испаряется. Она впивается ногтями в плечи Намджуна и царапает их до крови, самостоятельно насаживаясь на его член. Намджун тихо стонет через сжатые зубы и сильнее стискивает ее нежные бедра, грубее насаживая. Сейчас нежность и трепет не для них. Слишком долго они воздерживались, а страсть копилась где-то в груди, собиралась в комок, что после стал бомбой, и сейчас она взорвалась. Словно хрустальная ваза, полная красок, упала на пол. Краски расплескались и каждый уголок души запятнали. Сэром не сдерживается и громко стонет в голос, распаляя и без того полыхающий огонь в груди Намджуна. Он бродит руками по ее телу, везде хочет задержаться, но в то же время хочет охватить как можно больше. Он бессовестно жаден, ее тело — лишь для него. Он будет цербером его охранять и рычать на каждого, кто хотя бы плечо оголенное увидит. Он ласкает ее грудь с затвердевшими сосками и получает чистый кайф оттого, как она изгибается, как красиво стонет и просит еще. Сэром изгибается в спине, откидывает голову назад, отросшими ногтями царапая Намджуну грудь и распахивает губы в безмолвном стоне. Намджун крепко сжимает ее бедра, на которых после останутся синяки — воспоминания о их предназначенном только друг для друга утре. Но вдруг Сэром замирает, и Намджун не понимает, почему. Она смотрит вперед немного удивленно, а потом неловко кашляет и выдавливает улыбку, благодаря судьбу за то, что ее ночная рубашка прикрывает наготу мужа. В дверях стоит Тэхен и грозно смотрит на родителей. — Солнышко, что-то случилось? — ласково спросила Сэром, от чего у Намджуна глаза в несколько раз больше стали. Он откинул голову, вверх тормашками смотря на сына. Тэхен надул розовые губки и прошел в комнату, волоча за собой плюшевого потрепанного зайца по полу. — Вы играете! — обиженно сказал мальчик, ткнув пальчиком в маму и папу. — Без меня, — Сэром и Намджун переглянулись и с трудом сдержали рвущийся смех. — Сынок, ты еще маленький для таких игр, — ухмыльнулся Намджун, и Сэром тут же его ударила по плечу. — Намджун! — прошипела она, а после вновь посмотрела на сына с улыбкой. — Солнышко, я думала, ты играешь с ребятами. — Нет, — надул щеки Тэхен. — Я пришел за тетрадкой, — так же обиженно сказал Тэхен и пошел к своему письменному столу, за которым занимался с папой. Он вытянул старую отсыревшую тетрадку из-под учебника и взял карандаш. — Почему вы играете без меня? — едва ли не со слезами спросил мальчик, сжимая пальчиками ухо своего зайца. — Солнышко, мамочка и папочка… — Сэром судорожно думала, что бы придумать, а Намджун кашлянул в кулак, маскируя смех. Сэром метнула в него убийственный взгляд. — Мы практикуем тактику ближнего боя. Помнишь, Джойз тебе рассказывал? — Да! — выдохнул Тэхен. Его обида тут же сменилась заинтересованностью. — А можно мне? Я тоже хочу! Ну, папочка! — заканючил малыш, притоптывая на месте. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — Ты еще слишком мал для этого, тигренок, — улыбнулся уголком губ Намджун. — Обязательно попробуешь, когда вырастешь, — сказала Сэром. — Не попробует, — резко сказал Намджун, незаметно сжав колено Сэром. — Только через мой труп. — Но папочка, — вновь надулся Тэхен, как птенчик. В его небесно-голубых глазах заблестели слезы. Он готов был расплакаться от обиды, потому что родители считают его ребенком, а он уже почти взрослый и хочет драться так же, как мамочка, папочка, дедушка, Джойз и все остальные альфы их общины. — Почему? — Потому что… — Тэхен-а, — позвал его Ханен, заглянувший в комнату. — Чего ты так до… Господи, — Ханен подавился воздухом, но тут же собрался, видя в глазах Сэром бегущей строкой «спаси нас». — Ханен, как хорошо, что ты пришел, — непринужденно, как казалось ей, посмеялась Сэром. На самом же деле это больше было похоже на нервный смешок. Еще минута, и у нее начнет дергаться глаз. — Хен, я уже иду! — поторопился Тэхен, подбегая к старшему омеге. — Просто мамочка и папочка… — Тигренок, скоро начнутся занятия, — вмешался Намджун. — Ты же хорошо выучил домашнее задание? — нахмурился Намджун, по-прежнему смотря вверх тормашками на сына, вцепившегося в руку Ханена и невинно улыбающегося. — Хен, пойдем быстрее, — шепотом сказал Тэхен и потащил старшего омегу на улицу. Ханен, кинув хмурый взгляд на Сэром, пошел за мальчиком и прикрыл за собой дверь. — Боже… — выдохнула Сэром и слегка ударила себя ладонью в лоб. У нее нещадно горели щеки, будто ее поймали за чем-то столь ужасным, что даже вслух говорить стыдно. И кто — собственный ребенок! Девушка собиралась уже встать, но Намджун не позволил ей, удерживая на месте. Сэром хмуро посмотрела на мужа. — Куда-то собралась? — ухмыльнулся альфа. — Но… — Без всяких «но», детка, — хмыкнул Намджун и подмял Сэром под себя, вновь припадая к ее губам. Ханен сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, а подбородком уперевшись в макушку сидящего перед ним Тэхена. Ханен обнял его и прикрыл глаза, наслаждаясь теплыми дуновениями весеннего ветра. Тэхен бубнил себе под нос, листая справочник с целебными растениями, и держал пальчиками рукав омеги. Ханен с утра на ногах. Сначала он рассортировал сушеную траву, а после перетер в ступке цветки ромашки, чтобы после пить ромашковый чай. А затем к нему прибежал Тэхен в одном носке, так спешил помочь старшему, и очень расстроился, когда для него работы совсем не оказалось. Но выход Ханен нашел достаточно быстро — иногда он гоняет Тэхена по энциклопедии трав, чтобы на зубок знал. — Алтей, — тихо сказал Ханен. Он откинулся назад, и Тэхен улегся на его грудь, держа книжку на весу. Он нахмурил густые бровки и поднял взгляд к голубому небу. — Алтей помогает при ангине, бронхите… — омежка прикусил губу, сжимая пальчиками книгу. Наступила пауза. — Это не все, — покачал головой Ханен. — Далеко не все. Псориаз, стоматит, язва желудка, туберкулез, воспаление глазных век — посмотри сколько всего! Неужели ты все уже позабыл? Тэхен-а, — нахмурился омега. — Ну хе-е-ен! — захныкал Тэхен и отложил книгу, повернувшись в его руках лицом к лицу. — Я все знаю, честно-честно знаю. Вот спроси что-нибудь! Что хочешь, — омежка схватился за его свитер, заставляя тихо смеяться. Тэхен выглядел так, будто родину предал. Ханен улыбнулся и пригладил его всклокоченные волосы. Он вовсе не злится, но Тэхен должен понимать, насколько это важно. — Хорошо, — кивнул омега. Тэхен смотрел на него в ожидании чуда. Ханен уверен, будь у него маленький хвостик, он бы уже улицу им подмел от нетерпения. А Ханен, посмеиваясь, специально выдерживал паузу, словно размышлял, чего бы такого ему придумать, да посложнее. Тэхен судорожно сжимал в кулачках его свитер. — Ла-адно… Очень легкое. — Ну! — Тэхен едва не подпрыгнул в нетерпении. — Валериана. И если ты не назовешь, то… — При головной боли, судорогах, учащенном сердцебиении, одышке, астме и… — Ханен вскинул брови. — Душевных переживаниях! — выкрикнул Тэхен и выдохнул, словно пробежал дистанцию в километр. Он откинулся на грудь Ханена, словно раненый, заставляя того смеяться. Тэхен не совсем понимал при чтении энциклопедии порой, что такое, например, «псориаз». Тогда он бежал к папе и расспрашивал его, что же это такое, чтобы перед Ханеном не ударить в грязь лицом. В энциклопедии было много непонятного, и это довольно-таки сильно мешало. Все же у Тэхена еще совсем не было опыта, и одно дело — читать незнакомые слова, а другое — понимать, что это такое. В основном так Тэхен и запоминал, обычными словами. Но Ханен и этим гордился. Он с улыбкой потрепал его по волосам и чмокнул в макушку. — Умница, — похвалил омега. Тэхен радостно улыбнулся и потянулся к своей книге, но Ханен тут же его остудил: — Но неужели ты думаешь, что на этом наш блиц-опрос закончен? — Тэхен захныкал и откинулся спиной на траву, раскинув руки в стороны. — Не притворяйся мертвым, я знаю твои штучки. Не проведешь. — Я мертв, — шепнул Тэхен. После минуты молчания он приоткрыл один глаз. Ханен по-прежнему выжидающе смотрел на него. Омежка раздосадовано вздохнул и вновь залез в его объятия, нахохлившись птенчиком. — Календула. — М-м-м, — задумчиво промычал Тэхен, прикладывая палец к губам. — Болезни глаз, — Ханен кивнул, подбадривая, — простуда… головные боли, заболевание сердца, бессонница, авитаминоз, — еще одно слово, значение которого Тэхен не успел спросить у папы. — Отлично, — улыбнулся омега. — Ты хорошо постарался, Тэхен-а. Я горд, — Тэхен счастливо улыбнулся и хлопнул в ладони. Тэхен встрепенулся, услышав лай Эйсы. Он завертел головой в поисках своего любимого пса, и выпутался из рук Ханена, принявшегося складывать учебник, тетрадь и карандаш в холщовую сумку, что служила чем-то вроде рюкзака. Тэхен поднялся на ноги, и только тогда увидел несущегося в его сторону пса, радостно лающего и высунувшего язык, развевающийся по ветру, словно флаг. Не успел Тэхен выкрикнуть «Эйса!», как пес уже сбил его с ног и принялся вылизывать его лицо под заливающийся смех. Тэхен закрутился, прикрывая лицо от слюнявого языка, но пес только активнее принялся ластиться к хозяину. Под массивным псом Тэхена почти и не видно было — одни ноги торчали. Он был лохматый настолько, что приходилось подстригать спадающую на глаза челку. — Эйса! — позвал Ханен, положив ладонь на спину пса. — Ну, отстань от него, он же потом весь слюнявый будет, — Эйса гавкнул и лизнул Ханена шершавым языком в щеку. Омега не удержался и хихикнул. Тэхен, отсмеявшись, вылез из-под пса мокрый и взъерошенный. Пес активно махал хвостом, преданно смотря на Тэхена. — Ты что, один был? — вскинул брови Ханен и почесал пса за ухом. — Нет, — уставшим голосом ответил подошедший Джойз. — Просто в пределах общины сдержать его на поводке почти невозможно, — альфа кивнул на болтающийся по земле поводок. Эйса громко гавкнул и лизнул Тэхена в лоб. Ханен поджал губы и упрямо отвел взгляд в сторону, обращая все свое внимание на собаку, но не на Джойза. На него смотреть нет желания и сил. Омега отцепил поводок и сложил его вдвое, отдав хозяину — Тэхену. Тэхен подбежал к дереву, схватил валяющуюся палочку средней толщины и, позвав пса, бросил ее в сторону. Эйса тут же сорвался с места, стремясь возвратить палочку хозяину. Джойз лежал на траве, прикрыв глаза и раскинув руки. Ханен позволил себе на мгновение — всего лишь глазком, — посмотреть на него. Его грудь тяжело вздымалась, а волосы прилипли ко лбу. К виску скатилась капелька пота. Губы пересохли. Ханен глянул на лежащую рядом с бедром бутылочку воды и десять раз проклял свою доброту. — Держи, — тихо сказал Ханен, протягивая альфе воду. Он удивленно посмотрел на Ханена, а после на бутылку. — Как ты… А, впрочем, я не удивлен, — ухмыльнулся Джойз и с охотой принял воду, открутив крышку. — Ты всегда знаешь, что нужно, даже если об этом не говорить вслух. Ханен тихо хмыкнул и поджал губы, не в силах смотреть, как дергается его кадык, пока он пьет, и как несколько капель текут мимо рта. Картина хуже, чем пытки в Аду. На фоне слышался заразительный смех Тэхена, лай Эйсы и шуршание ветра в кронах деревьев. Злость Ханена была вполне обоснованной — Джойз предпочел не его. У него, вроде как, парень появился, они даже спят вместе, и Ханен не хочет признавать, что у него от этого факта легкие в комок скручиваются. Омега видел, как они целуются и как Джойз держит его за талию, прижимая к себе. Как глупо и наивно было полагать, что на месте этого омеги будет Ханен. Он просто идиот, но навязчивые мысли об этом не отпускали по ночам. Даже его куртку Ханен так и не вернул, хотя она Джойзом давно уже не пахнет. И надо бы вернуть, чтобы он в нее своего парня кутал, но… Ханен не может. Тогда он потеряет первое и последнее, дарованное ему альфой. Тогда, в общем-то, о Джойзе можно забыть навсегда, и пусть они в одной общине и постоянно сталкиваются. Но на общих обедах Джойз садится теперь не рядом, он со своим омегой, они о чем-то мило беседуют, и он улыбается ему нежно. Любит, наверное? А Ханен тяжело сглатывает противный комок мяса и усилием воли заставляет себя слушать щебечущую Сэром, которая рассуждает о необходимости привлечения в общину новых людей. Ханен согласен — новые люди нужны, дети еще слишком малы, чтобы выполнять какую-либо работу. Но мыслями он всегда с Джойзом, как бы ни пытался их спрятать вглубь себя. Правильно писал Шекспир: «Но нет, чем глубже я скрываю чувства, тем вырываются они сильней». Ханен горько улыбался собственным мыслям. Пора бы уже отпустить его и забыть, ведь если счастлив Джойз, то и Ханен тоже. Наверное. По крайней мере, он пытался быть счастливым. Маленький Тэхен всегда был рядом, да и его помощь, как лекаря, всегда была необходима — кто-то заболел, кто-то поранился, кто-то отравился. На помощь всегда приходил Ханен. Но было одно «но», не дающее ему покоя. Даже несмотря на то, что Джойз теперь с другим, он не пытался отстраниться от Ханена, хотя тот и зарывался глубоко в себя, не впуская туда никого. Джойз уходил к своему омеге вечером и проводил с ним ночь, но при свете дня он всегда был где-то поблизости, с Ханеном. И тот не понимал, почему. Привычка? Совесть мучила? Жалость? О последнем Ханену даже думать было противно. — Ханен, — омега вздрогнул оттого, как внезапно Джойз его позвал, но быстро взял себя в руки и вопросительно промычал. — Я порезался сегодня, — сказал альфа, кивнул на свое плечо. И правда, в этом месте толстовка была порвана, а края побагровели от крови. Ханен тут же присел на колени перед ним, касаясь пальцами раны через толстовку. — Как ты умудрился? — забеспокоился омега. — Случайность, — пожал плечами в ответ Джойз. — Эйса сорвался и кинулся на зараженного. Этих ублюдков полный лес, не понимаю, откуда они бредут, но странно то, что концентрируются они вблизи общины. Пока не подходят, но лучше укрепить стены. Мало ли, а теперь мы должны быть втройне осторожны, — альфа перевел взгляд на бегающего Тэхена, за которым носился пес. — Ну так вот. Я кинулся за ним, потому что он приучен охотиться на гусей и уток, а не на зараженных. Я не мог предугадать, чем это кончится. — И ты упал? — склонил голову Ханен, хмуря брови. — Нет. К руке этого зараженного был привязан нож. — Что? — удивился омега, распахнув глаза. — Нож? Я не понимаю… Каким образом? — Я не знаю, Ханен-а, — покачал головой. — Ну, в общем, он зацепил меня. Я не думаю, что он смог сам догадаться взять в руки нож, мозг, как ты знаешь, поражен. Мыслительные процессы для них невозможны. — Значит, он сделал это не сам. Значит, это сделал… человек? Но зачем? Безумие какое-то, — прикусил губу омега. — Нужно срочно рассказать об этом Тэену и Намджуну. Я очень сомневаюсь, что все это — обычное совпадение. — Это определенно не совпадение, — кивнул Джойз, покусывая нижнюю губу. — Но пока… Не скажешь, серьезно ли это? — альфа перевел взгляд на свое плечо. — Ох, да, да! — засуетился Ханен, кинувшись к своей набедренной сумке, в которой по его собственному мнению носил только самое необходимое — обеззараживающие растворы собственного приготовления, спирт, несколько тряпочек, служившими бинтами и подорожник. — Только… сними, пожалуйста, толстовку, — Ханен попытался скрыть смущение в собственном голосе, но Джойз отчетливо его услышал и улыбнулся уголком губ. Ханен абсолютно спокойно реагирует на чужие тела — и альф, и омег, ведь он в первую очередь какой-никакой, но врач, и дела ему до чужих тел нет. Его цель — помочь. Но с Джойзом все совсем не так. Его смущает мысль, что он сейчас может увидеть его обнаженный торс, коснуться пальцами его теплого тела, почувствовать крепкие мышцы под ладонью и… Ханен мотнул головой, что не осталось незамеченным альфой. Ханен просто протрет его рану и перевяжет ее бинтом, не более. Он не будет пялиться на его торс, потому что, ну, какое ему дело? Это тело не для него. Оно для его любимого омеги, а Ханен для него — младший брат и помощник. Не больше и не меньше. Джойз снял толстовку через голову. Под ней была черная майка, но когда альфа поднял руки, она задралась, обнажая полоску загорелого живота. Ханен почувствовал себя каким-то похотливым животным, потому что во рту мгновенно появилась слюна. Как же стыдно. Джойз положил свою толстовку на колени и приподнял рукав футболки. Рана была не слишком глубокой, кое-где кровь начала засыхать и нарастать корочкой, но кое-где еще виднелась свежая. Ханен вздохнул, откупорил отвар шалфея и календулы и, оторвав кусочек ткани от бинта, смочил его настойкой. Ханен глянул на Джойза исподлобья, который внимательно смотрел на него с полуулыбкой. Да чего же он пялится так? Ханен хмурит брови и злится на него, потому что этот альфа все мысли в его голове сбивает в непонятный ворох, который омега никак не разберет, а в груди рождает трепет, хоть он и знает, что сердце Джойза принадлежит другому. — Будет немного щипать, — сказал Ханен, обтирая участок вокруг ранки. — Ты же подуешь? — с легкой ухмылкой спросил Джойз. Ханен хмуро посмотрел на него несколько секунд, а потом вздохнул. Конечно, он подует. Омега думал, что Джойз дернется, когда ткань коснулась ранки, но он и мускулом не пошевелил, все так же легко улыбаясь. Эта улыбка Ханена никак не расслабляла, скорее только нервничать заставляла, даже пить вновь захотелось. Но ситуацию спас Тэхен, который, набегавшись с Эйсой, подбежал к хенам и плюхнулся на попу рядом с Джойзом. Он тяжело дышал, вспотел и вымотался, а вот Эйса, наоборот, был полон сил играть дальше. Он подбежал к мальчику с палкой в зубах и ткнулся прохладным носом в его руку, прося поиграть еще. Но Тэхен сморщил носик и уперся ладошкой в его морду. — Эйса, отста-а-ань, — протянул Тэхен, отворачивая лицо от его мокрого носа. — Я устал. Ой, а что это вы делаете? — спросил мальчик, встав на колени рядом с Ханеном. Эйса, скуля, ткнулся носом в его бок. — Хен, ты поранился! — Ничего серьезного, русалочка, — улыбнулся Джойз и махнул рукой, мол, пустяк. Это прозвище пошло с далекого детства, когда Тэхен заливался в крике каждый раз, стоило Джойзу взять его на руки. — Тэхен-а, что нужно сделать с раной после обработки антисептиком? — спросил у него Ханен, отложив испачканную кровью тряпочку. Тэхен нахмурил брови и призадумался, кусая пухлую губу. — Приложить подорожник и замотать рану, — ответил омежка. — Ты меня сегодня радуешь, — улыбнулся Ханен. — Хочешь попробовать сам? — Да! — возбужденно ответил Тэхен. Ханен подал ему свою сумку, из которой мальчик вынул два листика подорожника и тряпочку. Тэхен был крайне сосредоточен и серьезен, у него меж бровей даже выступила складка. Эйса положил палочку и сел возле Тэхена, активно махая хвостом и наблюдая за каждым действием мальчика. — Достойный врач растет, — сказал Джойз, глянув на старшего омегу. — Ты многому его научил. — Немногое, что я могу сделать, — покачал головой Ханен, смотря на Тэхена. Мальчик приложил листики к ране и начал обматывать ее тряпочкой. Ханен потянулся к пузырьку с обеззараживающим отваром и закрыл его крышкой, убирая обратно в сумку. Тэхен был крайне аккуратен в своих действиях, будто от этого зависела жизнь хена. Старший омега по-настоящему и очень сильно гордился своим маленьким учеником, прикладывающим максимум усилий, чтобы стать таким же, как хен. Это не могло его не радовать и не заставлять испытывать гордость за то, что он делает, за то, что является примером для подражания Тэхена. Ханен глянул на шею Джойза, что доселе была скрыта капюшоном толстовки, и улыбка вмиг сползла с его лица. На его шее, под подбородком, красовался фиолетовый засос. Это, впрочем, нормально, что Джойз занимается сексом с любимым омегой, но почему-то у Ханена это вызывает жгучее желание расплакаться и ударить его по лицу. Но все это — лишняя драма, а засос — лишь подтверждение их чувств и отношений. Ханен не должен себя тешить какими-то призрачными надеждами лишь потому, что Джойз уделяет ему время. Это тоже нормально, ведь для Джойза Ханен — младший любимый брат. Только для Ханена Джойз, увы, не просто старший брат. — Готово, — улыбнулся Тэхен и хлопнул в ладони. Ханен наклонился, чтобы проверить, как Тэхен справился с задачей. — Прекрасно, Тэхен-а, — улыбнулся Ханен. — Только завязывай потуже, лучше на два узелка. Бинт может развязаться в процессе физической работы, — посоветовал омега и потуже завязал узелок, слегка касаясь теплой кожи на бицепсах пальцами. — Я не подумал, — прикусил губу мальчик. — Ничего страшного, — покачал головой старший омега. — Это так, совет на будущее. Так… как все прошло? Удалось подстрелить кого-нибудь? — Обижаешь, — хмыкнул Джойз и как гордый орел выпятил грудь. — С десяток уток, четыре гуся и две белки. — Белки?! — закричал Тэхен, вцепившись пальцами Джойзу в грудки. Ханен слегка улыбнулся и обхватил омежку поперек живота, оттаскивая от смеющегося альфы. — Белочки! Только не белочки! — Но тогда мы будем голодать, русалочка, — посмеиваясь, ответил Джойз. Он вновь надел свою толстовку, пряча мозолящий глаза засос. — Ты ведь любишь котлеты с пшеном? — Никогда больше их есть не буду, — хмуро сказал Тэхен. — Вообще не буду кушать мясо, даже уток! — В нашем мире это называлось вегетарианство, — улыбнулся Ханен. Тэхен нахмурил брови и запустил пальцы в шерсть Эйсы, поглаживая пса по голове. Тот лег, положив морду на его колени. — Веге… что? — хихикнул Тэхен. — Такое смешное слово. — Вегетарианство. Это отказ от мясных и рыбных продуктов. Вегетарианцы питались только растительной пищей и молочной. Я бы не сказал, что это полезно, — сказал старший омега. — Почему? — заинтересованно спросил Тэхен. — Понимаешь, в животной пище есть необходимые для организма вещества, например, белки. Белки — это вещества, отвечающие за очень многие процессы, протекающие вот тут, — Ханен ткнул пальцем в его грудь. — В моей груди? — удивился Тэхен. Джойз ухмыльнулся и лег на бок, подперев кулаком голову и наблюдая за омегами. — Не совсем, — с улыбкой ответил омега. — В тебе самом, во всем твоем организме. Особенно сейчас, когда ты растешь и развиваешься, хочешь ты или не хочешь, но мясо тебе есть придется. Тогда ты вырастешь сильным, крепким и выносливым. Когда ты станешь постарше, мы с тобой обязательно изучим строение человеческого тела как внутри, так и снаружи, а также биологический и химический состав. Это очень интересно, — Ханен потрепал Тэхена по волосам. — Правда-правда? — выдохнул младший, вцепившись в рукав свитера Ханена. — Обещаешь? — Не-а, — вмешался Джойз со своей ложкой дегтя. — Это такая скукота. В школе мне всегда приходилось садиться за последние парты, чтобы учитель не видел, как я сплю. — Это не потому, что тема неинтересная, а потому что кое-кому учиться не хотелось, — закатил глаза Ханен. — Тэхен-а, не слушай ты его. Учеба — это, конечно, не всегда интересно, но порой очень познавательно. А так ты сможешь узнать лучше себя и свое тело. — Зато кое-кто в школе тем еще зубрилкой был, — ухмыльнулся Джойз. Ханен поджал губы, недовольно уставившись на Джойза, которому доставляло удовольствие доставать младшего. В последнее время он отдалился от Джойза, закрылся в своей раковине и не пускает туда больше, будто он ему чужой. Все время торчит в своей хижине, с травами и книгами, не выходит даже почти, на общих ужинах в его сторону не смотрит, а свободное время проводит только с Тэхеном. Джойз не против, но… Но что-то нахально заставило его прийти сюда и помешать их маленькому уроку. Может, потому что после охоты Джойз просто устал. Может, хотел увидеть свою маленькую русалочку. А может, просто соскучился по Ханену. Причины и следствия он искать не хочет. Он просто пришел. Потому что хотел. Но даже сейчас Ханен ведет себя отстраненно. Вроде и с ним, а в кошачьих глазах обида и холод, которые пропадают сразу же, стоит его взору обратиться на Тэхена. Джойз вздохнул и облокотился на ладони. После того, как он начал встречаться с Джинхо, их отношения с Ханеном словно дали трещину. Джойз прикусил губу и покачал головой. Думать об этом он не любит и не хочет. Не лучшее время. О Ханене он думает ночью, перед сном, поэтому мысли он эти спрячет в самый дальний угол своего сознания. Сэром вышла на крыльцо, завязывая волосы в хвост. На ней были черные свободные штаны со множеством карманов на заклепках, которые она заправила в берцы, свободная желтая футболка и бандана, повязанная на бедре. В одной руке у нее был ее лук и колчан со стрелами, а в другой — лук поменьше. Она подошла к развалившейся на траве троице, не считая Эйсы. Тэхен уже успел вскарабкаться Джойзу на грудь и вместе с ним нежиться под теплыми весенними лучами, а Ханен положил голову на тело Эйсы. Сэром присела на корточки и положила колчан на землю. — Прости за это, — смущенно прошептала Сэром. Ханен лишь улыбнулся и пожал плечами. — Тэхен-а, малыш, нужно заниматься. — Ура! — оживился мальчик и перекатился с Джойза на траву, случайно заехав ногой ему в живот. Джойз сморщился и слегка щипнул рассмеявшегося Тэхена, который уже подбежал к маме, забирая свой лук из ее рук. Сэром поставила самодельную мишень в нескольких метрах перед мальчиком и подошла к нему. Тэхен уже научился держать в руках лук со стрелой. Спустя почти месяц тренировок Тэхен выяснил, что для него гораздо удобнее натягивать тетиву до подбородка, когда маме — до шеи. Она сказала, что это нормально, и так тоже правильно. Главное — удобство. Сегодня она впервые покажет Тэхену, как правильно нужно стрелять, и мальчик весь изнывает от интереса узнать и научиться новому. Сэром вытащила из колчана стрелу, подошла к отметке, с которой Тэхен должен стрелять, и вскинула лук, натягивая тетиву. — Помни, сынок, что предплечье с плечом левой руки должно находиться на одной линии, — сказала она. — Отводи лопатки назад, вот так, — Сэром сделала то, о чем сказала, и глянула на Тэхена, проверяя, слушает ли он. — А почему? — тихо спросил Тэхен, боясь помешать маме и упустить из вида что-то важное. — Это снижает до минимума работу других мышц, котенок, — ласково ответила Сэром. — Видишь ли, сынок, наши с тобой луки принято называть историческими. Если бы не пандемия, возможно, у нас были бы луки с прицелом, но сейчас их добыть уже невозможно. Они продавались в спортивных магазинах. Стрельба из наших луков больше интуитивная — нужно чувствовать, куда стреляешь, понимаешь? — Да, — кивнул ребенок, с восхищением смотря на свою маму. — Хочешь попасть в цель — чувствуй свое оружие. Будь уверен в том, что делаешь. Не меняй наклон или высоту. Твои руки должны слушаться тебя, не позволяй им дрожать, иначе промахнешься, — чеканит Сэром, целясь в десятку. — Следи за своим дыханием — оно должно быть спокойное и размеренное. Будешь дышать часто и судорожно — промахнешься. Выстрел обречен на провал, а если ты провалился, значит, проиграл, — Сэром отпустила тетиву, и стрела врезалась точно в десятку. Мелкие щепки отлетели от доски, блеснули в солнечном свете. Тэхен воодушевился словами мамы, подбежал к мишени и выдернул стрелу, возвращаясь на исходную позицию. Сэром с улыбкой отошла, наблюдая за сыном. В его глазах плескался искренний восторг и гордость за маму, и он хотел бы, чтобы мама точно так же гордилась им. Тэхен прикусил губу и натянул тетиву со стрелой, целясь в доску. Сэром прищурилась, окидывая его взглядом, и подошла ближе, выравнивая его руки. Она положила ладони на его плечи, шепча: — Слушай мой голос, — Тэхен прикрыл глаза, доверяясь маме. — Дыши спокойно, полной грудью. Ты — охотник, а эта доска — твоя цель, — ее спокойный голос проникал в сознание, будто в транс вводил. Даже Ханен замер, наблюдая за ними. — Не спеши… Проиграй траекторию полета твоей стрелы в голове. Представь, как она рассечет ветер, станет быстрее света и достигнет своей цели именно там, где ты это себе представляешь. Прямо… в сердце, — шепнула она, вызывая у сына мурашки вдоль позвоночника. — Представь, что стрела — это часть твоего тела. Это — ты сам. И когда ты отпустишь тетиву, ты должен попасть ровно в свою цель. А теперь… — она замолчала на мгновение, а потом сказала слишком громко: — Стреляй! Тэхен распахнул глаза и спустил тетиву. Стрела свистнула в воздухе, а в следующую секунду торчала в шестерке. Тэхен не мог поверить своим глазам, так и стоя на месте и зависшей в воздухе руке, хлопая глазами. А потом закричал от радости, подпрыгнул на месте и кинулся к маме. Сэром засмеялась, подхватив потяжелевшего сына на руки и поцеловала его в мягкую теплую щечку. Ханен улыбнулся, крикнув «Молодец, Тэхен-а!», Джойз его поддержал, а Намджун, незаметно для всех подошедший, гордо улыбнулся. Его малыш станет, как его мать-охотница. Он испытывает гордость за своего сына, точно так же, как и все присутствующие. Со стороны послышались одинокие аплодисменты. Тэен стоял поодаль, наблюдая за внуком. — Деда! — выкрикнул Тэхен и, отлипнув от Сэром, побежал к Тэену. — Деда, деда! Ты видел? — восхищенно спросил Тэхен. Тэен ухмыльнулся и подхватил внука на руки, слегка подкидывая в воздухе. Для него Тэхен остался все такой же пушинкой. Тэен заметно постарел. Лицо осунулось, в бороде и волосах проступила платиновая седина. Но возраст ему был только к лицу — он стал еще более мужественным и привлекательным для омег. И только для своего внука он оставался дедулей, и пусть Тэен не любил это слово, Тэхену он его говорить позволял. Тэхену, вообще, можно все. Мальчик, держа одной рукой лук, второй обнял деда за шею и улыбался во все зубы, где переднего недоставало. — Конечно, видел, креветка, — кивнул Тэен. Тэхен смущенно улыбнулся. — Я попал в шестерку! В шестерку, представляешь? — Будешь тренироваться, будешь попадать только в десятки, — Тэен оставил поцелуй на виске внука. — Тэхен-а, нужно заниматься дальше, — позвала его Сэром, приготовив еще стрелы. Ханен мелом дорисовывал стершиеся кое-где круги на доске. — Он не так часто видит дедушку, Сэром, — спокойно сказал Намджун, подходя вместе с Джойзом к отцу. Сэром недовольно закатила глаза. — Что-то случилось? — вскинул брови Намджун, обратившись к отцу. — Случилось, — сказал Джойз. — Именно, тебе-то и нужно говорить, — хмыкнул Тэен. — Креветка, беги к матери. Занимайся усердно, в следующий раз я хочу видеть от тебя только десятки. Понял? — Понял, — смущенно ответил Тэхен и слез с рук Тэена, на прощание чмокнув его в колючую щеку, и убежал к маме и Ханену. — Что случилось за эти пару часов? — нахмурился Намджун, вместе с альфами двинувшись вниз по склону, к огородам и хижине с оружием. Тэен шел чуть впереди спокойно и уверенно. Он достал из внутреннего кармана жилетки самокрутку и спички. На огородах кипела работа. Собирали зелень, огурцы и помидоры, ухаживали за грядками, вырывали сорняки и поливали новые саженцы. Три яблони распустились нежными цветами, а на дикой смородине только-только начали цвести почки. Весна была в самом ее разгаре. Под ногами петляли курицы, утки и гуси, спокойно пасущиеся по территории всей общины. Они щипали сочную зеленую траву и изредка клевали попадающиеся под ноги зернышки. Тэен прикурил, затягиваясь. Джойз рассказал об утреннем происшествии, погружая обоих мужчин в раздумья. Хотя Тэен выглядел намного спокойнее, чем Намджун, у которого на лице отразилось все непонимание ситуации. Будто в его голове только подтвердились какие-то догадки, но он пока не спешил этим делиться. — Это бессмысленно, — сказал в итоге Намджун, покачав головой. — Человек не стал бы собственноручно давать врагу то, что может его убить — это лишено логики. — А если убить он собирается кого-то другого? — прищурился Тэен, глянув на Намджуна. — Он не может быть уверен в том, как поведет себя зараженный. Хоть они и лишены собственного разума, но кордицепс способен управлять разумом так, как это нужно ему. И мы не можем знать, о чем они думают, хотя эта формулировка не будет правильной. Они не думают, они просто выполняют приказ. Я не изучал мутировавший кордицепс, я знаю лишь процесс заражения на муравьях. А муравьи и люди — немного разные ступени эволюции, — Тэен хрипло ухмыльнулся. — Не удивлен, — сказал он, затягиваясь. — Никогда не упустишь возможности блеснуть своей гениальностью. — Факт остается фактом, — вмешался Джойз, прекращая назревающую перепалку отца и сына. — Он не самостоятельно держал нож, тот был привязан. Это как… модифицировать оружие, что ли? — Считаешь, что кто-то может использовать зараженных, как оружие? — спросил Тэен. — Я не могу утверждать, да и мысль эта вообще бредово звучит, но… Черт, я не знаю, о чем думать. — Эта мысль имеет право на жизнь, потому что… Джойз, помнишь, в прошлом месяце мы выбирались на вылазку? — альфа кивнул. — Я заметил тогда кое-что. Нам удалось отойти примерно на десять километров, — обратился он уже к отцу, — и вот что странно: чем дальше мы отходили от общины, тем меньше и меньше зараженных встречали. Странная тенденция, правда? — Особенно, если учитывать, что община твоего верного друга не так далеко от нашей, но концентрируются они вблизи нашей, — хмыкнул Тэен. — О чем ты? — хмуро спросил Намджун, но Тэен лишь пожал плечами. Джойз и Намджун переглянулись. — Пока не знаю. Но когда узнаю… — он замолчал, затягиваясь. — А впрочем, — продолжил альфа, выпуская дым через рот, — у нас и так слишком много дел. Общинные дела не терпят отлагательств. Вы уже достаточно отдохнули, приступайте к работе. Ханен ушел по своим делам, оставляя Тэхена и Сэром наедине. Сэром позволила сыну самому учиться, не лезла, изредка лишь направляла и подсказывала, как будет лучше. Стремление и старания сына ее безмерно радовали. В будущем, если получится, он станет лучником лучше, чем она сама. Девушка немного отошла, присаживаясь на траву и облокачиваясь спиной на ствол дерева. Ее внимание привлек маленький цветок, в одиночестве растущий у подножия дерева. Она свела брови и сорвала его. Между указательным и большим пальцем она держала красную анемону.

🍃

— Папа, а это? — спросил малыш, внезапно остановившийся впереди идущего Юджона. Омега подошел ближе и посмотрел туда, куда указал сын. — Этот гриб нельзя срывать, волчонок, — покачал головой Юджон. — Почему? — удивленно спросил мальчик, смотря на папу большими глазами. — Это мухомор, очень-очень вредный гриб. Если ты его съешь, то… у тебя будет очень болеть животик. В лучшем случае, — слегка улыбнулся омега. — А-а-а… — протянул Юнги. — Му-хо-мор, — так же протянул по слогам мальчик, словно пробуя слово на вкус, и двинулся дальше. Юнги любил гулять с папой в лесу. Пока Юджон собирал грибы, ягоды и коренья, мальчик носился вокруг него, внимательно разглядывая каждую веточку и заглядывая под каждый камень. Ему до чертиков был интересен мир, а папа никуда не отпускал его дальше двора. Даже старую ЭмЭм они пасли вдвоем, Юджон боялся отпустить сына от себя хотя бы на метр. Он знает, как ужасен мир, и содрогается лишь от одной мысли, что с сыном может что-то приключиться. Юнги кардинально изменил его жизнь, которая внезапно приобрела смысл. С этим озорным малышом, которого Юджон любит называть волчонком чаще, чем по имени, скучать никогда не приходится. Он был чрезвычайно активным, а в младенчестве — капризным. Юджон порой и по двое суток не спал, потому что у Юнги резались зубы, а хозяйство вести тоже надо. Лишь днем он мог присесть на часик, укачивая сына на руках. И слава Господу, что то время прошло, сейчас, правда, Юджон немного скучает — тогда Юнги хоть как-то усыпить можно было, а сейчас это и вовсе невозможно. Сын помогал ему всем, чем только мог — убирал дом, и совсем не важно, что Юджон потом все перемывал, сынок ведь старался, таскал ведерко с водой, чтобы полить скромные грядки дикой картошки и зеленого лука, рвал траву для ЭмЭм, даже пробовал ее доить, пока она еще давала молоко. Юджону грустно думать, что с наступлением холодов корову придется зарезать — она уже старая, молока от нее больше нет, а дать ей умереть — значит лишить и себя, и Юнги мяса. Поэтому с наступлением морозов Юджону сквозь слезы придется ее убить. Но он делает это ради сына, который так же, как и Юджон, любит их старенькую корову. Любимое время для Юнги — поход в лес, именно то, которое сейчас. Он может исследовать его и представлять себя каким-нибудь пиратом, вторгшимся в чужие владения. Но весело это было только для Юнги, потому что стоит Юджону отвлечься, чтобы собрать травы, Юнги уже висит вниз головой и заливисто смеется, а у Юджона при виде этого сердце ухает в пятки. С этим ребенком покой только снится. Юнги — маленький и ловкий, и порой похож на обезьянку. Он любит вскарабкиваться на деревья и смотреть оттуда свысока на мир, чувствовать, как мягко ветер пробирается под длинную рубаху не по размеру и треплет пшеничные волосы. Юнги распахивает руки в сторону и чувствует себя птицей, свободной и вольной, а Юджон чувствует, что его сейчас инфаркт схватит. Но иногда он любит наблюдать за Юнги. Он был жадным до жизни в новом мире, каждая валяющаяся под ногами палочка была ему интересна. В день он задавал сотни вопросов «Почему?», «Как?» и «Зачем?», и Юджон отвечал на каждый, который мог. Его сердце переполняла любовь к его маленькому ангелу. С наступлением вечера наступало и спокойствие. Юнги, измотанный за день, покорно сидел в тазике, пока папа купал его, отмывая тощее тельце от пятен грязи. Юнги каждый день возвращался с улицы чумазый, с потрепанными волосами и озорным блеском в глазах. Игрушек у него не было, вернее, была одна — сделанная Юджоном уродливая кукла, но с собой Юнги ее не брал, слишком дорожил. С ней он засыпал у папы под боком, пока Юджон гладил его мягкие волосы. По вечерам Юджон рассказывал ему все, что знал сам и учил буквам и числам. Но Юнги, как и любому ребенку, был больше интересен внешний мир, чем то, сколько будет два плюс десять. Вот и сейчас Юнги умчался вперед, пока Юджон неторопливо шел сзади с корзинкой на предплечье. Он просто наслаждался весной, теплыми солнечными лучами, пробивающимися сквозь сочные густые листья, вдыхал сладкий запах прогретой земли и цветущего мха. Он уже знает этот лес, как свои пять пальцев, знает, где растет самая вкусная жимолость и дикая смородина, где можно раздобыть корень лопуха и на какой опушке цветет тимьян, который омега иногда добавляет в блюда для пряности. Больше всего он не любит ходить к реке за водой и рыбой — слишком уж далеко, а со сверхактивным сыном это становится вообще наказанием. — Сынок, не убегай далеко. Иди сюда, — строго сказал Юджон. Юнги, нашедший что-то интересное в одном из кустов, раздосадованно застонал и вернулся к папе, держа что-то в кулачке. — Что у тебя там? — поинтересовался омега, поставив корзинку у куста с кроваво-красными ягодами шиповника. — Ягодки, — улыбнулся мальчик, протягивая кулачок к папе и раскрывая ладонь. На его ладошке лежали две черные ягоды белладонны. — Юнги, скажи, что ты их не ел! — испуганно вскрикнул Юджон, присаживаясь на корточки перед сыном. Он резко смахнул с его ладони ягоды, которые упали и откатились в траву. — Юнги! — Н-не ел, — шмыгнул носом мальчик. В его огромных светло-голубых глазах заблестели слезы. Юджон облегченно выдохнул и прижал сына к себе, обхватив руками его спину. Юнги скуксился, собираясь расплакаться. Он не привык, что папа на него кричит. Юджон почти никогда не повышает на него голос, говорит спокойно и ласково, объясняя, как хорошо, а как — плохо. А сейчас папа на него накричал из-за того, что Юнги нашел новые красивые ягодки. Мальчику обидно, но он все равно обнимает папу за шею и шмыгает носом куда-то ему в плечо. Омега отстранился от сына и взял его за худые плечики. — Сынок, это ядовитые ягоды. Их нельзя есть, ни в коем случае. Съешь, и больше никогда не откроешь глазки. Папочка не хотел кричать на тебя, волчонок, — Юджон прикусил губу и утер тыльной стороной ладони покатившуюся по пухлой щечке слезу. — Простишь меня? — Да, — надув губки, кивнул Юнги и прильнул к папе, уткнувшись носом в его теплую грудь. Папа пах приятно — свежей травой, недавно приготовленной дома едой и фиалкой. — Я не знал, что это плохие ягодки. Прости меня, папа. — Все хорошо, волчонок, — вздохнул Юджон и поцеловал сына в макушку. — Просто спрашивай меня, прежде чем что-то срывать, хорошо? Запомни, что белладонна — это крайне опасные ягоды. Их ни в коем случае нельзя кушать. — Как мухомор? — спросил мальчик, подняв голову. — Да, — улыбнулся уголком губ Юджон и кивнул. — Точно. Как мухомор. — Но как я пойму, что это она? — нахмурил брови Юнги. Юджон посмотрел на землю в поисках упавших ягод. Одна валялась прямо под ногой Юнги, и омега поднял ее. — Внешне она похожа на дикую вишню. Помнишь, мы ели ее прошлым летом? — Юнги кивнул. — Она была зрелая и цветом была светлее этих ягод, с таким… м-м, бордовым оттенком, — хотя Юнги мало представлял бордовый оттенок. — А этот ближе к черному, — Юджон поднял ягоду на солнечный свет. — Видишь? С первого взгляда они выглядят похожими, но у них даже листья разные. Поэтому всегда внимательно смотри на то, что срываешь, — Юджон откинул ягоду в сторону. — Хорошо, — вздохнул Юнги и надул розовые губки. — Ну, не дуйся на папу, — улыбнулся Юджон, слегка ущипнув сына за животик. Юнги хихикнул, уворачиваясь, и отбежал в сторону. — Никуда не лезь. Я оборву шиповник и двинемся дальше. Юнги кивнул и отвернулся от Юджона, принявшегося срывать шиповник с веточек. Шиповник — очень полезное растение, богатое на витамины. По весне и лету витамины восполнить можно, но с приходом холодов делать это сложнее. Поэтому Юджон приноровился обрывать шиповник и варить из него отвар, который с боем заставляет пить Юнги. Сын капризничает и уворачивается, порой даже под кроватью прячется, но в конце концов выпивает ненавистный отвар, а Юджон лишь приговаривает, что все полезное — невкусно. Юнги поднял упавшую палочку и уселся на попу, принявшись рисовать на земле. Он нарисовал домик, солнышко и цветочки. Рядом с домиком стояла невысокая фигура — это папа, рядом поменьше — Юнги, а чуть поодаль стоял кружок с ножками — ЭмЭм. Она была уже как часть их маленькой семьи. Юджон периодически поглядывал на притихшего сына. Даже непривычно, что он просто елозит палкой по земле, а не носится вокруг, сломя голову. Внимание Юнги привлек яркий цвет, перемещающийся с цветка на цветок. Мальчик отложил палочку в сторону и аккуратно, боясь спугнуть, раздвинул траву. На ярко-желтый цветок опустилась бабочка, слегка хлопая небесно-голубыми крыльями. Юнги распахнул рот от восторга и красоты. — Папочка! — позвал Юджона Юнги. Омега отвлекся от очередной ветки, подошел к сыну и сел позади него. — Папочка, там бабочка, — выдохнул малыш, оглядываясь на папу. — Такая красивая! — Правда? — улыбнулся Юджон, выглядывая из-за макушки сына. — Хочешь, расскажу тебе кое-что о бабочках, сынок? — вдруг сказал Юджон, вспоминая очень-очень давнюю легенду, которую ему рассказали на экскурсии в саду бабочек. — Да, — закивал малыш, не отрывая взгляда от сидящей на цветке бабочки. — Бабочки — это неулетевшие на небеса души живших когда-то людей, и Великий дух оставил их на земле исполнить назначение «почтальонов», проводников между нашим миром и миром душ, — прошептал Юджон. — Чтобы принести красоту и радость в мир, Великий дух взял черный цвет локона девичьих волос, лучи солнца, цвета струй воды и неба, смешал все с дуновением ветра и полетом птиц — так появились бабочки. Они всегда имеют особое место в сердце Великого духа. Он наделил их способностью переносить на своих хрупких крыльях заветные желания людей. Надо так тихо прошептать бабочке свое желание, чтобы для всех земных существ оно осталось тайной, и отпустить ее. Бабочки не умеют говорить, поэтому на своих крылышках она доставит просьбу прямо на небеса, и желание обязательно сбудется, — улыбнулся омега, пригладив волосы сына. — Значит… значит и я могу загадать желание? — воодушевленно спросил Юнги, уставившись большими глазами на папу. — Да, сынок, — кивнул омега и поцеловал сына в макушку. — Только очень-очень тихо, чтобы никто больше не услышал твоего желания. Юджон вернулся к своему делу, а Юнги опустился на четвереньки, пробираясь сквозь траву к бабочке. Та нервно взмахнула крыльями, и Юнги замер, боясь ее спугнуть. Он уже знает, какое желание загадает — чтобы папа всегда-всегда был с ним. Он притаился в траве, как тигр, готовящийся к атаке. Нужно быть тихим и незаметным — вот, чему учил его папа. Юнги подобрался еще ближе, почти ползя животом по земле. По земле, огибая толстые стебли, тянулись муравьи в свой муравейник, а на листике сидела божья коровка. Здесь, под ногами, был целый мир, спрятанный за высокой травой и невидимый глазу. Юнги притих, даже дыхание задержал, а потом с грозным «ар-р-р» кинулся на бабочку, что тут же сорвалась с цветка и упорхнула. Юнги кубарем покатился вниз, ударяясь локтями и коленями о выступающие корни дерева, и даже неслабо приложился лбом, рассекая кожу над бровью. Он резко упал на живот, вовремя успев выставить перед собой руки. Он замер от шока и непонимания, что стряслось. Вот он прыгнул на бабочку, а вот уже лежит на земле, весь в ссадинах, еще и перепачканный в пыли. Он смотрел перед собой несколько секунд и уже готовился зареветь, как вдруг поймал на себе чужой взгляд из-под массивного корня дерева. На него смотрела пара зеленых глаз, а Юнги в ответ уставился своими небесно-голубыми. Из-под корня на него смотрел маленький черный котенок, спрятавшийся там от страха. Может, громкое падение Юнги, о котором он уже сам забыл, испугало его. Юнги поднялся на колени и подполз к котенку, который ближе прижух к земле и прижал ушки, боязливо смотря на ребенка. Малыш хлопал глазами, оглядываясь вокруг. — Ты здесь… один? — спросил Юнги. Ответом послужила тишина. — А где твоя мама? — малыш тихо мякнул. — Юнги! — послышался обеспокоенный голос папы сверху. — Юнги, где ты?! — Пап, я тут, — крикнул в ответ ребенок и поднялся на ноги. Теперь его больше волновали не содранные колени, а маленький котенок, которого он вытащил к себе, несмотря на то, что тот зашипел. Котенок был совсем тощий и очень легкий. Юнги прижал его к себе и сунул подмышку, принявшись карабкаться по выступающим корнями деревьев наверх. Первое, что он увидел — перепуганное и шокированное лицо папы. Юджон схватил его и вытащил наверх. Секунду назад сын был цел и невредим, а теперь весь перепачкан в земле, над бровью течет кровь, колени и локти содраны, а под мышкой висит лупатый черный комок. Юджон застонал, схватившись за голову. — Горе мне с тобой, — омега облизнул палец и принялся оттирать грязные щеки сына. — И без тебя беда! Ну как же ты умудрился? — Папочка… — всхлипнул Юнги, полными слез глазами смотря на папу. — Сынок, я ведь не ругаю те- — У него нет мамы! — шмыгнул носом малыш, перебивая папу. — Он был совсем один, там, внизу… Папочка, мы же не бросим его? Не бросим же? — захныкал Юнги, свободной рукой вцепившись в подол папиного кое-как заштопанного свитера. Юджон тяжело вздохнул и забрал котенка у сына из рук. Он жалобно смотрел на Юджона, а после мяукнул. Омега улыбнулся уголком губ и кивнул. — Конечно же, не бросим. Когда солнце начало крениться к закату, они вернулись домой. Юджон еле волочил ноги, а вот из Юнги, как и всегда, била энергия, приправленная радостью. Теперь у него появился новый лучший друг. Малыш таскался с ним все время, которое Юджон потратил на сбор грибов и ягод, даже не мешался под ногами, и омеге показалось, что котенок уже придумывает план побега. Юнги разве что не облизывал его, и то, потому что Юджон постоянно одергивал. Дома Юнги сразу же порвал ему кусочек лепешки с яйцом и кусочек утиной грудки. Юджон выложил грибы в старую пластмассовую коробку и спустил ее в подвал. Пока котенок жадно ел, Юнги лежал перед ним на животе, восхищенно на него смотря, как на восьмое чудо света. Вернее, для Юнги это было первое и главное чудо на свете. — Много ему не давай, иначе плохо будет, — наказал мимо проходящий Юджон, неся в руках таз с бельем. — И готовься купаться. Время седьмой час. — Ну пап! — вскрикнул Юнги. — Никаких «ну пап», молодой человек, — нахмурился омега. — Ты мне сегодня и так пару лет жизни убавил, поэтому, будь добр, не заставляй меня нервничать еще больше, — Юнги нахохлился и пробурчал что-то себе под нос. — А я все слышу, — прокричал Юджон с улицы. — Пап, тебе послышалось, — хихикнул в ответ Юнги. Котенок, наевшись, принялся исследовать новый дом, Юнги ползал за ним чуть ли не на животе, а Юджон, не заметив лежащего сына, чуть не споткнулся об него. К восьми часам вода на печи нагрелась. Юджон с трудом снял тяжелое ведро и отнес его в ванну, выливая в глубокий таз, в котором купался и сам и купал Юнги. Волосы он мыл отваром трав, чтобы были не такие сальные, хотя сейчас это — роскошь, но отказаться от этого Юджон не мог, и сына приучивал. Хотя Юнги был не лучше поросенка. Дай ему грязь — вываляется в ней, еще и похрюкает. Юджон приоткрыл дверь, собираясь позвать сына купаться, а тот был пойман с поличным: — Мин Юнги! — закричал Юджон. Юнги замер с вытянутыми губами, которыми только что собирался поцеловать котенка. Он сидел голым на ковре и держал упирающегося кота, который мяукал «Спасите». — Вот ведь несносный ребенок, что я тебе говорил, — зло сказал Юджон, схватив полотенце и двинувшись в сторону Юнги, который тут же поставил котенка на пол и кинулся наутек. — А ну, стоять! Юнги звонко рассмеялся, запрыгнув на кровать и спрыгнул с обратной стороны, собираясь побежать на кухню, но Юджон со смехом поймал его и повалил на кровать, принявшись щекотать. Юнги засмеялся, выворачиваясь змеенышем и пытаясь улизнуть от щекотки, но папа не позволял, еще и слабо огрел полотенцем по попе в наказание. Юджон наклонился, набрав побольше воздуха в легкие, и сделал сыну громкое «пфр-р» в округлый животик. Юнги взорвался смехом, упираясь папе в плечи. — Папа-а-а, перестань! — плача от смеха, взмолился ребенок. — Будешь еще ослушиваться папочку? — спросил Юджон, ни на минуту не прекращая атаку щекоткой. — Маленький проказник! — Нет, нет, нет, — смеясь, кричал Юнги. Тогда Юджон победно улыбнулся и, чмокнув сына в покрасневшую щечку, отстал от него. — То-то же. А теперь бегом мыться, поросенок, — подогнал его папа, слегка шлепнув полотенцем. — Быстро, быстро. Юнги стоял в тазике, держась ручкой за папино плечо, и покорно терпел, пока Юджон отмывал его от приевшейся грязи. Юнги тихо шипел, когда вода и отвар попадали на ранки. Юджон дул на них и ласково целовал, приговаривая, что папины поцелуи обязательно вылечат его. Юнги подбадривала мысль лишь о том, что он вытерпит эти страдания и вернется к своему котенку. Он был похож на маленького мокрого птенчика, когда Юджон намылил ему волосы и оставил откисать, обливая тело теплой водой. Омега тихо хихикнул в кулак с вида сына, а тот возмутился тихим «Ну, пап!». После купаний, длящихся для Юнги вечность, он уже с низкого старта собирался побежать к котенку, даже не вытершись и не спрятав голую попку, но Юджон прислонился плечом к дверному косяку, закрывая проход, и посмотрел на сына, вздернув бровь: — Ты же не забыл, что сегодня мы повторяем буквы? Юнги обреченно застонал, вцепившись пальчиками в собственные волосы. Только не это! — Какая это буква, Юнги-я? — ласково спросил Юджон, расчесывая отросшие волосы и заплетая их в маленький хвостик на макушке. Юнги полулежал на папиной груди, сжимая пальцами папин мизинец, как самое драгоценное, что у него есть в этом мире. Перед ним лежит раскрытая книга с крупными буквами, а по полу ползает котенок, обнюхивая каждый уголок. Его Юджон тоже искупал, а в награду тот исцарапал его руки, ранки теперь пощипывали. Юнги хмуро смотрел в книгу, но постоянно отвлекался на котенка, так еще и папины манипуляции с волосами его отвлекали. — Юнги, — тихо и строго повторил Юджон, забавно оттянув сына за пухлую щечку. — Папа! — обиженно воскликнул мальчик, потерев под смешок покрасневшую щеку. — Не хочу читать! — Так нельзя, сыночек. Однажды тебе это очень пригодится. Мальчик скуксился, потерев маленькими кулаками глаза, а после, раздраженно уставившись в книгу, ткнул в нее пальцем, обиженно сказав: — А! — Умница, — просиял его папа. — А это какая бу- — Можно я почитаю потом? — взмолился Юнги, отложив книгу и перевернувшись в руках папы. Юджон недовольно сжал губы, а Юнги состроил умоляющие глазки. Знает ведь, чертенок, что Юджон все ему после этого позволит, и пользуется в свое удовольствие. И омега знает, что должен настоять на своем и заставить ребенка читать, но в нем взыграло то самое, когда отказать этой милой мордашке просто нереально. Омега вздохнул и откинул голову на подушку. — Ладно, можешь не читать, хорошо. Но даже не надейся, что и в следующий раз это сработает, — хмуро сказал Юджон. — Ура! — воскликнул Юнги радостно и уже собирался слезть с папы, но тот его остановил. — А как же поцелуйчик для папочки? — вскинул брови омега. — Но я ведь уже большой, пап, — смущенно сказал. — Ты больше не любишь папочку? — расстроился Юджон, опустив взгляд. — Стал большим мальчиком и совсем разлюбил папочку? Папочка тебе больше не нужен? — омега притворился, что сейчас вот-вот расплачется. — Люблю! — завопил Юнги, кинувшись покрывать лицо Юджона слюнявыми поцелуями. Омега тихо засмеялся и крепко обнял сына, прижимая к себе. — Ну ладно, ладно, иди уже к своему котенку, — улыбнулся омега и, поцеловав сына в носик, отпустил его. Юнги тут же улизнул на пол в поисках спрятавшегося котенка, а Юджон потянулся и подпер голову кулаком, наблюдая за сыночком. Это так… волшебно и одновременно — странно. Юджон любит этого ребенка сильнее, чем мог себе представить, и даже то, как он появился у него, меркнет на фоне этой любви. Юнги никогда не спрашивал про отца, потому что он попросту не знает, что родителей должно быть двое. У него есть папа, и ему этого достаточно. Но вот только сам Юджон не в силах забыть его лицо. Он всегда приходит к нему в кошмарах, и омега просыпается в холодном поту, одной рукой прижимая к себе сына, а другой — револьвер с вырезанными инициалами «К. Н.». Юджон его ненавидит за то, что он сделал. И одновременно… рад, что теперь у него есть такое сокровище, которое наполняет смыслом каждый его день, дарит улыбки и свое неиссякаемое тепло, даже когда капризничает. — Солнышко, а как ты назовешь своего котенка? — улыбнулся Юджон. — Мэй, — сразу же ответил Юнги, зацепив котенка за лапку и потянув к себе. — А почему именно так? — Не знаю… — выпятил губу мальчик. Он просто думает, что так правильно. — Понятно, — улыбнулся в ответ омега и кивнул. На подоконнике медленно догорала свеча.

🍃

Фэйт стоит в темном углу просторной комнаты и молчит, положив руку на висящий на плече автомат. Лисьи глаза тускло блестят черными эбонитами. Не присматриваясь, ее не заметишь сразу — она всегда бесшумна и невидима невооруженному глазу. За это и ценна в банде Хенсока. Ее стиль убийства отличается от всех остальных — Фэйт делает это скрытно, тихо и не оставляя после себя следов. Еще никогда она не подводила Хенсока. Он считал ее кем-то вроде правой руки, хотя сама Фэйт так не считала. Она работала только на себя — чтобы не сгнить в этом и без того прогнившем мире. Она примкнула к этой банде не от сладкой роскошной жизни. Ей хотелось есть и иметь крышу над головой, и как хорошо, что ее навыки ей пригодились. В какой-то степени она была обязана отцу-алкашу, от которого приходилось защищать и себя, и мать-инвалида. Чтобы не попасться в очередном приступе, ей нужно было быть тихой, как мышь, сливаться с полумраком комнаты и прижимать ладонь ко рту. Чтобы не сдохнуть от голода, приходилось воровать, вот, откуда ее ловкость и гибкость. Чтобы не умереть от руки отца, ей пришлось научиться драться. Беспомощная мама могла лишь плакать, закрывая лицо руками, чтобы не видеть творящегося вокруг нее ужаса, чтобы не видеть кровоточащий нос дочери и перепачканные кровью руки своего мужа. Бета абстрагируется от внешнего мира и замыкается глубоко внутри себя. Смотрит четким уверенным взглядом вперед, но ничего не видит. Прислушивается к каждому шороху, но ничего не слышит. Стоит в напряжении, готовая исполнить приказ (мерзко, но — приходится), но расслаблена. Дышит ровно. Спокойно. Вдыхает полной грудью и медленно выдыхает. Она чувствует под ладонью свой М4, и успокаивается. У Фэйт здесь нет друзей и приятелей, есть лишь она сама и ее верная спутница — темнота. Она окутывает ее мягким одеялом, защищает, придает спокойствие. Лишь в темноте и абсолютной тишине Фэйт может расслабиться, лежа на спине, а на груди держа свой автомат. Холодный металл ее утешает. Дуло смотрит прямо под подбородок, а палец оглаживает ледяной курок. Раз — и темнота будет вечной. Фэйт любит считать в обратном порядке, от десяти до одного. Она пообещала себе, что как только прозвучит «один» — раздастся громкий выстрел, а после наступит тишина. Она считает каждую ночь. Каждую ночь ведет обратный отсчет, держа в руках автомат. Умереть вот так, убив себя — смерть не самая красивая, зато самая быстрая, самая безболезненная. Фэйт за свою недолгую жизнь боли натерпелась — и физической, и моральной. Теперь, когда она балансирует на границе жизни и смерти, она не чувствует ничего. И все равно борется. И все равно каждую ночь ведет обратный отсчет. Десять. Фэйт берет в руки свой любимый автомат и кладет на грудь. Девять. Она прикрывает уставшие глаза, забывшие, что такое сон. Восемь. Пальцы бегут по холодному металлу. Он обжигает загрубевшие подушечки морозом. Семь. Фэйт приставляет дуло под подбородок и надавливает, чтобы почувствовать оружие. Чтобы почувствовать хоть что-нибудь. Шесть. Она вспоминает лицо мамы. Ее нежную улыбку, которую она так редко дарила дочери. Ее ласковые руки, которыми она прижимала дрожащую от слез Фэйт к себе. Пять. Она вспоминает отца. Она не считает этого ублюдка отцом, его просто принято так называть. Она помнит каждый удар и вывернутые до хруста руки, она помнит каждый крик и стон боли, помнит ожог армейского ремня на своем лице. Четыре. Фэйт хочет почувствовать страх перед смертью, которая дышит ей в затылок и окутывает ледяными пальцами. Три. Ее сердце бьется ровно. Размеренно. Оно будто ждет момента, когда можно будет перестать стучать навечно. Два. Палец ложится на холодный курок и мелко подрагивает. А потом… Фэйт открывает глаза и смотрит в окно. Она никогда не досчитывает до одного, потому что из ее окна виден амбар, в котором — три козы, две коровы, курицы и два забитых мальчика. Потому что они еще не сдохли, потому что цепляются за жизнь и каждый раз встают на ноги после того, как жизнь грубо толкает их мордой в грязь. И каждый раз Фэйт откладывает автомат, поднимается с постели и выходит на улицу, садится на скамью — неважно, снег или дождь, курит и пилит взглядом этот амбар, точно зная, что старший брат обнимает младшего, делится с ним своим теплом и защищает от холода. Фэйт от холода защитить никто не в силах, она сама — холод, но иногда она передергивает плечами и сжимает губами фильтр самокрутки. Эти два сопляка, так внезапно появившиеся в их банде, что-то изменили. Фэйт не знает, в чем, она просто смотрит на них, когда они сами того не видят, и понимает, что они другие. Не такие, как весь этот сброд мусора, для которых нет ничего важнее секса и наркотиков. Фэйт от них мерзко так, что впору проблеваться, только нечем — желудок почти всегда пуст. Фэйт с их стола есть противно, поэтому иногда она сама добывает себе пищу. У нее появилось это тупое чувство в груди, которому она не знает названия, но, когда она видит, как этих мальцов шпыняют, ей хочется подойти и носком тяжелого берца заехать очередному ублюдку в лицо. Но она ничего не делает. Просто проходит мимо, словно их и нет. Потому что ее никто не защищал. Потому что за нее рожу никто не бил. И тогда она научилась этому сама. Но — блять. С каждым разом сдерживаться все труднее, и она понятия не имеет, что не так. Ее это чувство бесит, однако вместе с тем она наблюдает за старшим. Он хоть и тюфяк, но не лишен внутреннего стержня. До сих пор она помнит, как он не позволил младшему взять мясо из грязи. Наверное, это и был тот самый переломный момент, когда из просто пушечного мяса они начали становиться кем-то. Не для этих зверей, отдавшихся первобытным инстинктам, но для нее. Именно тогда в ней проснулось то самое неясное чувство и желание помочь. Это было как балансирование на грани жизни и смерти, только здесь в ней боролись «помоги» и «не лезь в это, заботься лишь о своей заднице». Видеть вакханалию для нее не впервой. Она настолько к этому привыкла, что уже даже не обращает внимание на пошлые шлепки и громкие гортанные стоны. Сбоку, прямо на ковре, двое альф разложили хрупкого омегу. Тот ухмылялся пошло, облизывал красные от минета губы и был доволен, что его берут сразу двое, выгибался и выпячивал задницу. Он был похож на товар, который берут бесплатно. Фэйт от этого воротило, но сейчас ей попросту плевать, кто и перед кем изворачивается. Это стало уже нормальным. Теперь это в порядке вещей. Хенсок сидел в широком кресле, расставив ноги, между которыми на коленях сидел черноволосый омега. Лидер в одной руке держал стакан с янтарным виски, а вторую запустил омеге в волосы, грубее насаживая ртом на свой член. Тот давился, но все равно послушно брал глубже, утыкаясь носом в черные жесткие волосы. Фэйт пилила взглядом черные шторы, не пропускающие свет. На рабочем столе у окна разложили еще одного, которого брали по-очереди. Фэйт была молчаливым стражем, далекая и отстраненная отсюда, бродила где-то глубоко в своих мыслях, но ее привлек звук битого стекла и крик. Она лишь на мгновение перевела взгляд на кричащего омегу, что схватился за лицо. Сквозь его тонкие бледные пальцы просачивалась бордовая кровь, густыми каплями скатываясь по локтям на пол. Фэйт не заметила, что именно было поранено — кажется, в крови было абсолютно все. Разозлил. А здесь не терпят возражений. Или делаешь так, как требуют, или кладешь голову на плаху. Она не смогла удержаться, и вновь посмотрела на омегу. Стоящий перед ним мужчина грубо оторвал его руки от лица, и она увидела кровавую глазницу, откуда кривыми дорожками бежала кровь. Не повезло. Видимо, когда мужчина разбил стакан о его лицо, осколок попал в глаз. Непрекращающийся крик и плач вызывали мигрень. Девушка на мгновение прикрыла глаза, успокаиваясь, и вновь уставилась в окно. Не ее собачье дело, пусть хоть попереубивают тут друг друга. Но ее взгляд уже был пойман другим охотником — Хенсок, ухмыляясь, покручивал в пальцах стакан с коньяком, а после лизнул губы и одним взмахом руки подозвал ее к себе. Начальство вызывает — Фэйт не смеет не подчиниться. Едва оторвав неслушающиеся ноги от пола, она подошла к нему, прожигая холодом глаз-червоточин. — Фэйт… — протянул он, перекатывая ее имя во рту, как конфету. Девушке захотелось сплюнуть, но она по-прежнему смотрела на мужчину. — Да, — холодно отозвалась она, вероятнее всего, зная, что ей прикажут. Принести выпивку или новенькие игрушки для развлечения. — Так скучно, — пожаловался альфа, отпив из стакана. — Не находишь? — спрашивает он и надавливает омеге, сосущему его член, на затылок. Тот давится. — Нахожу, — Хенсок рассмеялся. Фэйт успокаивал родной холод ее М4. — Вот и я тоже, — расплылся в улыбке мужчина, вздернув брови. — Пожалуй, мы могли бы кого-нибудь пригласить… — Фэйт ничего другого и не ожидала. — Кого-нибудь, кого раньше в этих покоях не было. — Извините? — девушка скептично вздернула бровь. — Здесь был уже каждый, и не раз. — Хочу мальчишку, — ухмыльнулся мужчина, облизнув языком нижнюю губу. — Как его там… Кажется, Чонгук? Думаю, этот малыш сумеет доставить удовольствие всем нам. Впервые Фэйт чувствует, будто ее ледяной водой с ног до головы окатили. Впервые она теряется, не в силах что-то сделать или сказать — язык будто к небу прилип. Хенсок хрипло рассмеялся, видя ее реакцию. В ее извечно ледяных глазах впервые появилось что-то, помимо безразличия. Она что, волнуется? Боится? Хенсок шумно втягивает воздух носом и медленно выдыхает. О, да. Он его сразу чувствует, как голодный хищник — крупную добычу. Но Фэйт не боится. Она скорее сбита с толку, не понимает, что делать и что вообще происходит. Ей дали четкий приказ — привести мальчишку. В любой другой раз она бы без раздумий пошла исполнять его, но сейчас стоит, сжимая пальцами М4 и не может двинуться с места. Она чувствует себя сейчас, как тот омега с окровавленным лицом, чьи крики теперь на периферии. Либо исполняешь приказ, либо кладешь голову на плаху. Фэйт еще никогда не выбирала второе. — Ты меня плохо расслышала? — грубо спросил Хенсок, прикуривая толстую самокрутку. — Но… — Фэйт приоткрыла рот, не зная, что сказать дальше. — Но? — ухмыльнулся мужчина, склонив голову вбок. Фэйт до боли сцепила зубы, прикусывая язык, и развернулась на пятках, твердым шагом уходя вон. Какое ее чертово дело? Но почему тогда внутри все кричит о том, что это ужасно, омерзительно и недопустимо? Фэйт жмурится до белых пятен перед глазами, а потом резко распахивает их. Ей сейчас хочется что-нибудь разбить. В идеале — кого-нибудь убить. Она должна исполнить простой приказ — привести сопляка. Она делать этого не хочет. Она своими руками проведет его по кривой дорожке, где она — всего лишь проводник, и распахнет врата Ада. С тихим «сука» она пнула попавшееся под ноги ведро. Оно упало на бок и откатилось в сторону. Из нее фонтаном билась чистая агрессия. Она и раньше хотела начистить морду Хенсоку, но сейчас — особенно. Он собирается… Фэйт до побеления костяшек сжимает автомат. Нет, она не хочет думать, что этот ублюдок собирается делать с младшим из братьев. Он словно переключил какой-то тумблер внутри нее, и сработал ее триггер. Одна за одной взрываются бомбы, но Фэйт упрямо идет вперед, хотя так хочется повернуть назад и всю обойму спустить в мразь. Хосок сдул прилипшие ко лбу пряди и забил последний гвоздь в доску. Он сегодня с самого утра на ногах — стены амбара подтекают и пропускают ветер, животные замерзают. Ему без лишних слов кинули инструменты, и он принялся за тяжелую работу. Чонгук помогал, чем мог. В основном — подавал гвозди и сидел рядом на траве, наблюдая за братом. Хосоку выпала тяжелая работка, и он, к сожалению, не про амбар. Воспитывать младшего брата, когда самому лишь семнадцать, — задача сверхтяжелая, но Хосок справляется. С возрастом и Чонгук стал терпимее, начал привыкать к миру вокруг него. Понял, что мамочка и папочка больше не вернутся, а единственное, что у него есть — старший брат. Иногда Чонгук был его хвостиком. Он ни на шаг не отходил, следуя буквально по пятам. Брат для него — главный человек в новой жизни. До десяти Чонгук никак не хотел мириться с мыслью, что он не один голоден, что братику тоже нужно есть. Ошибка Хосока всегда была в том, что он все и абсолютно без раздумий отдавал младшему, а если отдавал, значит, не хотел. Но в один переломный день, когда Чонгук потребовал у него его порцию, терпению Хосока пришел конец. Тогда они впервые подрались из-за еды, устроив отличное шоу мужчинам из банды. Над ними смеялись, как над двумя псами, сцепившихся из-за кости. Так себя Хосок и почувствовал. И впервые он почувствовал, что это такое — злость. Но Чонгук изменился. Это словно оставило для него неизгладимый след. Ему было стыдно, что он думал лишь о себе и своем желудке, совсем позабыв о том, кто заботился о нем всю его жизнь — о брате. В наказание Хосок с ним не разговаривал, не улыбался, даже, кажется, в его сторону не смотрел. Чонгук не знает, что и у Хосока сердце кровью обливалось, когда он смотрел на младшего братишку, ходящего за ним, как маленький, никому ненужный котенок. Но и проучить Чонгука нужно было, и Хосок делал это через «не могу». А на третью ночь Чонгук расплакался и подлез к брату, обнимая его со спины и прижимаясь всем своим дрожащим тельцем. Хосок сбился со счета, сколько раз младший брат сказал ему «прости». Хосок отвлекся, завидев знакомую фигуру. Не то что бы они часто общались, но Фэйт здесь знали все, и каждый думал о ней свое. Один считал ее зазнавшейся сукой, второй — хенсоковой подстилкой, третий — бездарной малолеткой, и список этот был внушительным. Очень часто, драя полы в хижинах, Хосок слышал обрывки фраз о ней. Но каждый в лицо улыбался, а она неизменно отвечала тем же холодом. Но для Хосока Фэйт была особенной. Для Хосока она была ангелом-спасителем, сошедшим с небес. Он навсегда оставит в памяти то, как она принесла им мясо. Она приносит его и сейчас, всегда, когда удается. Но Хосок никак не может поймать ее, когда она приходит. Фэйт — бесшумная кошка. Но каждый раз сверток с жирными пятнами лежит на одном и том же месте. — Нуна, — взвизгнул Чонгук, подскакивая со своего места и подбегая к девушке. А вот Чонгук был ее маленьким фанатом. Он всегда с диким восхищением смотрел на Фэйт и мечтал, что однажды она и его брат будут вместе. Два самых крутых по мнению Чонгука человека обязательно должны были держаться вместе. Но с ней что-то было не так. Хосок не мог понять, что, но его не покидало это противное чувство с того самого момента, как она появилась в поле зрения. Она двигалась очень дергано, нервно. Это не свойственно Фэйт, всегда идеальной в движениях и мраморном выражении лица. — Привет, — улыбнулся Хосок, отложил молоток на деревянный ящик и подошел к девушке, утирая пот полотенцем. Еще реже им удавалось поговорить, и она никогда не отвечала. Это, кажется, третий раз за все время. — Пошли, — холодно сказала она Чонгуку, даже не глянув на Хосока. Смотреть в его глаза нет ни желания, ни сил. Отчего-то ее гложило мерзкое чувство предательства. Вызвалась защищать, а в итоге сама и погубила. Фэйт поджала пересохшие губы, что не ускользнуло от Хосока. Чонгук уже хотел сделать шаг к ней, но Хосок закрыл его собой и сложил руки на груди. Фэйт одновременно стало легче, что Хосок ей мешает и тяжелее, потому что она знает — пацана придется тащить силой. — В чем дело? — хмуро спросил Хосок. — Куда ты хочешь его отвести? — Приказ, — отчеканила девушка, обжигая холодом своих глаз. Хосок не дрогнул, и Фэйт даже мысленно поаплодировала ему. — Мне нужно знать, куда ты хочешь отвести моего брата, — складка меж его бровей стала глубже. Хосок чувствовал что-то неладное. — Хосок-а, все будет хорошо, — улыбнулся младший, взяв брата за рукав. Фэйт захотелось на него наорать и заставить заткнуться, потому что, блять, нет, хорошо ничего не будет. С Чонгуком точно, а Фэйт будет проклинать за это лишь себя. — Замолчи, Гугу, — хмыкнул Хосок, пряча брата за спину. — Отвечай мне, — Фэйт даже ухмыльнулась бы в любой другой ситуации. Этот сопляк ей приказывает? Достойно. Фэйт его еще больше уважать начинает, но в то же время хочет ударить, да посильнее. Прикладом в лицо. — Мне придется устранить тебя, если ты будешь мешать мне исполнять приказы, — не без раздражения ответила девушка, до боли сжимая пальцы на прикладе автомата. — Так что, morveux, отойди. — Не отойду, пока ты не скажешь, кому и зачем он понадобился, — поджал губы Хосок. — Почему он, а не я? Фэйт заламывает пальцы свободной руки, пиля Хосока взглядом. Чонгук думает, что сейчас вокруг них затрещит ток, и произойдет взрыв. Они не моргая смотрят друг на друга, у них там война безмолвная происходит, и, если Чонгук сейчас не отбежит, его ранит осколками. С каждой секундой желание девушки ударить Хосока возрастает в геометрической прогрессии, но в то же время она хочет пожать ему руку. Не каждый осмелится отказать ей, особенно, если приказ идет от верхушек. Этот пацан или герой, или конченый идиот. Фэйт пока склоняется к первому. Эта война внутри нее, кажется, будет вечной. Приди она к любому другому омеге в этой банде, он бы без вопросов за ней пошел, потому что знает, зачем вызывает лидер. Но они — дети. Они видят насилие и видят боль, их заставляют оттирать кровь умерших, скармливать собакам отрезанные конечности и органы, но их никогда не заставляли участвовать в этом. Но теперь настал и их черед. Теперь и они обречены или умереть, или… стать такими же, как все эти животные. Фэйт хочет закричать, что его брата сейчас будут пытать и насиловать, и в то же время не хочет говорить ничего. Она знает, эти двое ей доверяют. В няньки она не записывалась, но они именно так ее и воспринимают. Но Фэйт им никто. Да, они другие. Но она, блять, должна заботиться только о своей заднице. — Приказ, — снова повторяет она. — Все остальное тебя волновать не должно. — Может, снова полы помыть, — предположил Чонгук, глянув брату в лицо. Хосок проигнорировал его, внимательно смотря на девушку. — Хосок-а, не волнуйся ты так… — прикусил губу младший альфа. — Он никуда не пойдет, — спокойно сказал Хосок. — Что? — нервно ухмыльнулась Фэйт, сделав шаг к нему. У нее нервы были напряжены до предела. — Вместо него пойду я, — она почувствовала, что эти самые нервы рвутся, как шелк. Она слышит каждый. Фэйт растерянно хлопает глазами, а Хосок повернулся к Чонгуку и с улыбкой положил руку ему на плечо: — Ты пока прибей оставшиеся доски, хорошо? — Но, Хосок-а, сказали ведь, чтобы пришел я, — удивился Чонгук. Хосок покачал головой. — Не думаю, что это имеет значение. Не отбей себе пальцы, — старший выдавил улыбку и оставил легкий поцелуй на его макушке. Фэйт только через несколько минут поняла, что не дышит. — Ладно, — вздохнул Чонгук и кивнул. — Я буду ждать тебя. Хосок молча шел за Фэйт, словно виновный на казнь. Весеннее солнце скрылось за тучами, пришедшими с севера, и каждый шаг — им обоим, давался все сложнее. Фэйт не хочет этого делать. Не хочет надевать кандалы на его запястья в синяках, не хочет видеть разочарование в его глазах, когда он поймет, куда она его привела, не хочет ненависти — прежде всего к самой себе. Хосок смотрит на ее напряженную спину, хочет спросить, в чем причина такого ее состояния, но к ней, кажется, сейчас лучше не лезть. Она крайне раздражена. Фэйт открыла перед ним дверь и кивнула подбородком на длинный темный коридор, смотря куда-то сквозь него. Хосок прикусил губу и сделал шаг во тьму коридора. В этом помещении температура словно на несколько градусов ниже. Хотя на улице уже потеплело, здесь было холодно. Хосок сжал пальцами длинные рукава своего свитера и двинулся за Фэйт. Она, точно кошка, идеально ориентировалась в темноте. С каждым шагом непонятные звуки становились все четче, и вскоре Хосок понял — это стоны. Стоны, вскрики и всплески смеха. У него в груди все похолодело. Он резко посмотрел на Фэйт, но та вновь абстрагировалась от мира, превращаясь в мраморное изваяние. Приказ выполнен, и плевать, какой ценой. — Я ведь вызывал не его, — вскинул бровь Хенсок, оглядел с ног до головы стоящего перед ним мальчишку. Тот выглядел испуганно. Мужчина ухмыльнулся, вновь облизывая тонкие губы, и сказал: — Что ж, сойдет. Иди сюда, — он махнул рукой в подзывающем жесте. Хосок просто моргал, совсем не понимая, где находится, а когда сознание, наконец, начало принимать реальность, грудную клетку сдавил страх и шок. Люди вокруг него были похожи на животных, сношающихся в бешеном ритме. На полу расползалась лужа крови. А во главе всего этого сидел царь зверей, король и господь Бог, которого Хосок мог лицезреть только издалека. Альфа сглотнул вязкую слюну. Безумно хотелось пить и ополоснуть лицо водой, язык прилип к небу. Фэйт слегка пихнула его дулом автомата в спину, подталкивая к действиям. Хосок на негнущихся ногах исполнил приказ, в замедленной съемке подходя ближе. Хенсок расплылся в хищной улыбке. — Такой заторможенный, — мужчина склонил голову вбок. — Ты хочешь пить, малыш? — спросил Хенсок, прищурившись. В свой бокал он вылил остатки виски. Хосок только слегка кивнул, стараясь не смотрел на обнаженные тела. — Я не слышу, — его интонация вдруг стала холоднее. — Хочу, — тихо сказал Хосок, опустив взгляд в пол. Фэйт стиснула зубы, чтобы не крикнуть «Нет!». Она прижалась спиной к стене в своем темном углу и сжала до боли в пальцах автомат. — Эш, сделай для нашего гостя особый напиток, — ухмыльнулся Хенсок, глянув на альфу, что сидел в кресле с омегой на коленях. Тот молча кивнул, вынуждая разочарованно застонавшего омегу слезть, и открыл новую бутылку алкоголя, наливая в пустой стакан почти до половины. Затем он достал из внутреннего кармана армейской жилетки небольшой пакетик с каким-то порошком и высыпал его в алкоголь. Фэйт поджала губы, уже готовая вступить в разговор и сделать хоть что-нибудь, чтобы защитить сопляка, но Хосок вдруг нахмурился и громко сказал: — Я не стану это пить. — Ты что, отказываешься от моего гостеприимства? — вскинул бровь мужчина и склонил голову вбок. — Как некультурно, — прицокнул он языком. — Мамочка и папочка тебя плохо воспитали, правда, малыш? Но ничего. Сейчас мы займемся твоим воспитанием. Эш, угости его. Мужчина кивнул и, сжав в пальцах бокал, в несколько широких шагов подошел к Хосоку. Парень не успел и шагу сделать, чтобы избежать сильной хватки на затылке. Из-за недоедания и недосыпания он был в разы меньше и слабее альфы. Он грубо дернул голову Хосока за волосы вниз, приставляя бокал к его рту и насильно заставляя пить. Края стакана больно врезались в кожу, а зубы болели от резкого столкновения. Хосок закашлялся, упираясь дрожащими руками в крепкую грудь альфы, пытаясь оттолкнуть — но тщетно. Палец Фэйт нервно дернулся на курке. Горло драло до слез. Когда Эш отпустил его, Хосок не удержался и упал на колени, нервно кашляя. Хенсок рассмеялся, подперев щеку кулаком. — Хенсок, — голос Фэйт был, словно гром среди ясного неба. Она сделала шаг вперед, выходя из тьмы на свет. Одной ногой она уже ступила на лестницу, ведущую к виселице. — Он еще ребенок. — Ты права, моя милая, — он улыбнулся уголком губ и перевел взгляд на откашливающегося Хосока. У него перед глазами все плыло. — Детские тела прекрасны. Нетронуты, чисты и невинны… Оттого такой соблазн их опорочить, — Фэйт проблеваться захотелось от этой мерзкой улыбки. — Эш, хочу посмотреть, что он прячет под этими тряпками. — Есть, — кивнул Эш и рывком поднял Хосока на ноги, как щенка. Колени тут же подкосились, и только его руки не позволили Хосоку упасть. — Не трогай, — промямлил Хосок, стараясь оттолкнуть руки Эша от себя. Хенсок не сдержал смешок. — Хенсок, — прорычала Фэйт, но тут же заткнулась. Дуло пистолета было направлено в ее сторону. Хенсок больше не смеялся, на его лице застыла угрожающая маска, а пальцы уверенно сжимали пистолет. — Меня твой скулеж заебал, — холодно сказал альфа и склонил голову вбок. — В спасательницы заделалась? А не забыла ли ты, что я делаю с такими, как ты? Надоело жрать халявную еду и спать в тепленькой постели? Ну, так мы это быстро исправим. Еще и пару десятков костей сломаем в подарок. Хочешь? Фэйт стиснула зубы до боли. Даже если она рыпнется в его сторону, ее застрелят раньше, чем пуля долетит до его башки. Эти псы истекают слюной от желания ее прикончить, она как никто другой знает это, и пусть их руки опущены на чужие тела, она знает — шаг влево, шаг вправо, и ее растерзают, прибив гвоздями на крест. Хосоку нужна ее помощь, но если она постарается помочь, ее убьют сразу же, и больше никто не сможет его защитить. Не сейчас, но потом. Фэйт сделала шаг назад, скрываясь в свою темноту. Хенсок вновь ухмыльнулся и отложил пистолет на подлокотник, как бы напоминая — дуло все еще направлено в твою сторону. Фэйт не сводит с него глаз и обещает самой себе, что он правит свои последние годы. Эш разорвал залатанный свитер на его груди, обнажая острые ключицы, хребты ребер и впалый живот. Хосок, на которого даже маленькая доза наркотиков вперемешку с алкоголем начала действовать, слабо сопротивлялся, хватаясь за последние остатки разума, но — тщетно. Его раздевали на глазах других людей. Глаза щипало от слез, а грудь сгорала в адском пламени. Он остался обнажен перед зверьми, готовыми по щелчку пальцев растерзать его тело и душу. Фэйт смотрит на выступающие позвонки и лопатки и сжимает автомат — последнее, что возвращает ее в холодную реальность, где ее убьют, если она вздохнет слишком громко. Она должна абстрагироваться, забыть, кто перед этими зверьми. Но не получается. Никак, сука. Хосок стоит острыми коленями на полу. Синяки, наверное, останутся. Фэйт жмурится и прижимается спиной к стене. Могла бы она просто перестать существовать сейчас. Хенсок поднялся со своего места, слишком громко в воцарившейся тишине подходя к покачивающемуся Хосоку. Ему трудно сфокусировать на чем-либо взгляд, он постоянно ускользает куда-то в сторону. Звуки доносятся, как из-под толщи воды, в ушах разносится писк, и боль кольцом сдавливает голову. Ему хочется пить. Страшно хочется пить. Он немного кренится вбок, намереваясь прилечь, но его крепко сжимают за волосы и фиксируют голову, заставляя смотреть снизу на своего господина. Он расстегнул ширинку своих брюк, высвобождая эрегированный член, и сказал одно короткое: — Соси. Хосок сморгнул обжигающую слезу, не совсем понимая, чего от него хотят. Он даже лица Хенсока не видел в полумраке. Эш сжал пальцами его челюсть до боли, вынуждая раскрыть рот. Как бы Фэйт ни хотела сейчас пропасть с лица Земли, раствориться в воздухе и стать с ветром единым целым, она все еще здесь, все слышит и видит. Ее пустой желудок выворачивает. Ее трясет от ненависти и агрессии, но сделать она ничего не может, чтобы не усугубить и без того плачевное положение. Хосок хватается трясущимися пальцами за бедра Хенсока. Его, кажется, вот-вот стошнит. Он давится чужим членом во рту и распахивает слезящиеся глаза. Хенсок лижет губы от удовольствия. Ему нравятся губы этого пацана вокруг его члена, правда сосать он совсем не умеет. Просто держит его во рту. Хенсок взял его за волосы и начал медленно двигать бедрами, постепенно наращивая темп. Раньше Фэйт плевать хотелось, когда ему отсасывали другие. Это было чем-то обыденным и привычным, но видя развернувшуюся перед ней картину, она чувствовала, что ее саму в грязь окунают. Жалеет ли Хосок, что пошел вместо своего брата? Почему-то Фэйт уверена, что нет. Хосок спас его, а вот самого Хосока никто не спасет. У Фэйт руки связаны. В голове красной строкой на повторе бежит лишь одна мысль: «Я убью тебя». Хенсок дергает его за волосы назад, выпуская член изо рта. Тонкая нить протянулась от головки до его губ и разорвалась, пачкая подбородок. Хосок согнулся пополам, вырывая на пол скудный завтрак из половины яблока и насильно влитого в него алкоголь. Хенсок хмыкнул и отошел, сказав с ухмылкой: — Мерзость. Эш, умой его. Эш — его самая верная псина. Бритоголовый мужик со шрамом, тянущимся от левого глаза до подбородка. Сжирает лучшие кости и доберманом у его постели сторожует, вооруженный до зубов. Фэйт бы ему промеж глаз половину обоймы всадила. Мерзкая сука. Прикажут голову свернуть — и глазом не моргнет. Любит в крови руки свои купать, словно удовольствие от этого получает. Фэйт не удивилась бы, будь это так, но правда в том, что ему попросту плевать. Для него смерть — пустой звук. Он взял ведро ледяной воды — они всегда держат воду, чтобы смывать кровь, и окатил ею Хосока. Тот резко вздохнул, будто приходя в сознание. Холодный воздух облизал дрожащее тело. Его кожа покрылась мелкими мурашками, и он начал дрожать. — Так-то лучше, — хмыкнул Хенсок и схватил Хосока за локоть, поднимая с пола. Он даже не ожидал, что сопляк будет таким легким. Хосок не сопротивляется, потому что не может, когда его грубо ставят на колени и прижимают лбом к полу, прямо в чужую кровь. Металлический запах забивается в ноздри и оседает патокой на глотке. Хосок чувствует, что его вот-вот вывернет, но рвать больше нечем, только желчью. Хенсок обильно сплевывает на свой член, смазывая его слюной. Он даже не думает о том, чтобы подготовить младшего. Он хочет его крики и мольбы, хочет чувствовать узость и горячую кровь, струящуюся по его худым бедрам. Фэйт чувствует, как ее бьет дрожь, когда по темной комнате разносится его первый крик. Хосок плачет и кричит, царапая короткими ногтями пол. Занозы больно впиваются в пальцы, но это — всего лишь пустяк по сравнению с тем, какую боль ему причиняет Хенсок. Он крепко держит его бедра и не дает слезть, упиваясь тем, как эстетично смотрится его член в худощавой заднице. Хосок сжимает его, доставляя неземное удовольствие. Альфа рычит сквозь зубы, начиная медленно двигаться в его теле и наращивать темп. С каждым толчком Хосок кричит все громче, заливаясь слезами. По его бедрам поползли тонкие бордовые змеи, огибая худые ноги. Фэйт крепко жмурится до белых пятен перед глазами. Хенсок двигается в нем в рваном ритме. Кровь при каждом толчке хлюпает, пуская по телу электрический разряд и доставляя удовольствие. Альфа рычит, вгрызаясь зубами в плечо Хосока и кусая его до крови, а после слизывая багровые капли. Он крепко сжал его руки, заламывая их за спину. Альфу бесило, что пацан был настоящим бревном, но его стоны и крики, полные боли, окупали это. Он замедлился, выходя почти полностью, а потом резко вгоняя член по основание, и замер, кончая в его тело и одновременно вгрызаясь зубами в бешено бьющуюся жилку на его шее. Хосок обмяк в его руках, потеряв сознание от боли. Хенсок брезгливо оттолкнул его, вытирая член о его разорванный свитер и застегнул ширинку. На сегодня его развлечения закончились, но впереди еще долгая ночь с несколькими прекрасными омегами. Хенсок глянул на лежащего ничком сопляка и ухмыльнулся, достав самокрутку и сунув ее меж губ. Он кивнул Эшу на выход и, проходя мимо Фэйт, специально сильно задел ее плечом, повернув голову в ее сторону. — Можешь прибрать, — ухмыльнулся альфа. — А в следующий раз я снесу тебе башку раньше, чем скажешь «но», сука, — холодно добавил он и ушел. Фэйт трясло от ненависти. Постепенно мужчины начали покидать комнату, и осталась только она и не двигающийся Хосок. Она сняла автомат с плеча, положив его на стол, и спешно подошла к Хосоку, переворачивая его на спину. Он выглядел просто ужасно, практически как мертвец. У нее сердце кровью обливалось, а, казалось, она совсем забыла, что такое сострадание. Она развязала бандану на голове, окунула в холодную воду и отжала, после умывая лицо Хосока от чужой крови. — Хосок, — тихо позвала она, положив ладонь на его щеку. — Хосок, ты меня слышишь? — сказала она чуть громче, похлопав по его щеке. — Сука, — процедила сквозь зубы. Ей не хотелось прибегать к этому, но она зачерпнула холодную воду в ладони и резко плеснула в его лицо. Хосок слегка нахмурил брови и приоткрыл подернутые дымкой глаза. Фэйт тут же дернулась к нему, помогая привстать. По его щеке потекла горячая слеза. Фэйт утерла ее тыльной стороной ладони и поджала губы. Если бы она могла, то прямо сейчас бы убила этого ублюдка самым жестоким способом, но она не может. Сейчас она нужна Хосоку. — Чонгук… — с трудом шепнул Хосок, тяжело сглотнув. — С ним все хорошо, — поспешила успокоить его девушка, помогая встать. Но Хосока не слушали ноги. — Я помогу, слышишь? Только встань, Хосок, — попросила она. Хосок, кажется, услышал ее, прикладывая усилия, чтобы подняться на ноги. Но вновь потерял сознание, падая к Фэйт на руки.

🍃

Намджун положил в рюкзак запасные патроны, пистолет сунул за пояс, а Мию повесил на плечо. Сэром сидела на корточках перед Тэхеном, что-то приглушенно ему рассказывая, а ребенок серьезно кивал на слова мамы, не сводя с нее глаз. Сэром застегнула его жилетку и чмокнула в лоб. Намджун посмотрел на идущих к ним Сокджина и Чимина и улыбнулся. Как только Сокджин подошел ближе, они крепко пожали руки и кивнули друг другу. Сегодня они решили выбраться в лес за дичью покрупнее — оленем или оленихой, если повезет. Половину старший Ким заберет себе, вторую половину себе оставит Намджун. Чимин теперь был частым гостем на охоте, ведь ему вот уже двенадцать лет, и пора приобщаться к оружию и охоте. — Ты подрос с последней нашей встречи, — с улыбкой заметил Намджун. Чимин улыбнулся в ответ и кивнул, почесывая затылок. — Да-а, наверное… Я подумал, что силовые упражнения будут мне полезны. — Уже? — вскинул бровь Намджун. — Похвально. — Кое-кто проиграл сверстнику, с тех пор не прекращает тренировки с утра до вечера, — подмигнул Джин и ухмыльнулся, видя возмущенно распахнутый рот сына. Намджун издал смешок. — Не страшно, Чимин-а. Всегда, чтобы стать сильнее, нужно потерпеть поражение. — Хен! — крикнул Тэхен, отвлекаясь от мамы, и рванул к Чимину, налетая на него с разбегу. Чимин засмеялся и обхватил прилипшего к нему Тэхена руками, поддерживая на весу. — Папа, Джин-хен и Чимин идут с нами? — восхищенно спросил Тэхен. — Да, малыш, — вместо Намджуна ответил Джин. — А ты сам не боишься впервые выходить на охоту? — вскинул брови альфа. — Нет, — помотал головой Тэхен. — Папа сделал мне лук, — сказал малыш, подняв свой лук в воздух. — Ого, — присвистнул Чимин. — И как ты стреляешь? — спросил он с улыбкой. — Ну… — замялся Тэхен. — Мама говорит, что практика мне обязательно поможет, — смущенно ответил он. — Твоя мама — лучшая лучница из всех, которых мне доводилось видеть, — кивнул Джин. Сэром, повесив рюкзак на плечо, подошла к альфам. Намджун положил ладонь ей на спину. — Поэтому, если она так говорит, значит так обязательно и будет. — Ты мне льстишь, хен, — ухмыльнулась Сэром. — А Тэен с нами не пойдет? — спросил Джин, заряжая магазин патронами. — Он никогда не пропускал охоту. — Сейчас его подводит здоровье, — пожал плечами Намджун. Сэром в подтверждении кивнула. — Ханен рекомендовал ему поменьше двигаться и побольше отдыхать. Сердце, знаешь. — Время не щадит никого, — кивнул понимающе Джин. — А как жаль, единственный достойный соперник. — Да это вызов, Ким Сокджин, — ухмыльнулась Сэром, направив в его сторону свой кинжал с резной ручкой. До места охоты идти было примерно полтора часа. Сэром беспокоилась о том, что Тэхен устанет и будет хныкать, но он держался молодцом, по большей части из-за идущего рядом Чимина. У этих двоих была какая-то связь, которую все и очень давно заметили. Ну, кроме Намджуна. Он не хочет даже думать о том, что его ангелочка возьмет и полюбит какой-нибудь альфа. Он хочет до конца дней своих быть единственным мужчиной в жизни сына. Сэром на эту тему даже говорить не хотела — бесполезно. Намджун такой же упертый индюк, как она сама. Но к Чимину у них обоих были теплые чувства. Он вырос умным и справедливым мальчиком, и, надо полагать, Тэхен ему был крайне небезразличен. Да и сам Тэхен едва ли не задыхался от восторга, когда чета Ким Сокджина бывала у них в гостях или когда они сами приходили в общину Джина. Конечно, Тэхен был рад видеть и Минки, и самого Джина, но, завидев Чимина, несся к нему даже под самым глупым предлогом. Вот как сегодня — даже не дослушал наставления мамы и рванул к маленькому альфе. Сэром бредет через заросли высокой травы и мельком поглядывает на них. Они словно в своем, отдаленном от этого, мире. С самого рождения Тэхена Чимин любил каждую возможную минуту проводить с ним, даже просто сидеть рядом и играть. А однажды, кажется, лет в семь, на большом праздничном ужине и вовсе заявил, что они с Тэхеном поженятся, как некогда его папа и отец. Все дружно засмеялись от этого заявления, а Намджун подавился кусочком картошки, покраснев от кашля. Джин лишь ухмыльнулся. Действительно, какая хорошая идея — сплочение двух довольно-таки сильных общин в единую целую. Тэхен с восхищением разглядывал утренний лес. Изумрудные краски переливались с желтыми и голубыми, цвета неба. Сквозь могучие кроны пробивались солнечные лучи, кусками освещая сочную траву. На ветвях сидели птицы, иногда перекликиваясь звонкими голосами. Рука Чимина в его собственной придавала уверенности. Папа и Джин-хен шли впереди, мама — позади, а Чимин с Тэхеном прямо за ними. Тэхен никогда не видел столько дикорастущих цветов, только на картинках в книге Ханена. Изредка меж цветков мелькали крылья бабочки, а прямо перед Тэхеном пролетела божья коровка. Этот мир был для него таким дивным и полным волшебства. В нем было так много того, чего доселе Тэхен не видел. Солнечные лучи, подсвечивая его небесно-голубые глаза, делали их цвета кристально-чистой воды. Тэхен этими глазами восхищенно разглядывал окружающий мир, а Чимин — его самого. — Тэхен-а, — шепнула Сэром, внезапно остановившись и присев на одно колено. Тэхен тут же подбежал к ней, присаживаясь рядом. — Смотри, — она указала на поваленное дерево. Возле него сидел кролик, отщипывая листья. — Какой красивый, — прошептал в ответ Тэхен и улыбнулся. — Постарайся подстрелить его, — сказала Сэром, положив руку сыну на спину. Тот в шоке уставился на нее. — Что?! — прикусил губу мальчик. — Подстрелить? — Это часть жизни, сынок, — вздохнула Сэром, погладив сына по волосам. — Или ты подстрелишь его, и будешь сыт, или пройдешь мимо, и будешь страдать от голода. Давай, — она слегка подтолкнула его. Тэхен прикусил губу и дрожащими пальцами вытащил из колчана стрелу, натягивая тетиву лука. Руки мелко дрожали от застилающих глаза слез. Сэром тяжело смотреть на плачущего сына, но ничего поделать нельзя — или ты, или тебя. А Сэром не позволит, чтобы сын умирал от голода и позволял другим забирать свою добычу. Чимин остался лишь сторонним наблюдателем, он сам убивал не раз и не два. Правда, его обучили пользоваться пистолетом и ножом. Не в совершенстве, есть к чему стремиться, но он и этому рад. Тэхен сглотнул тяжелый ком и направил стрелу на мирно поедающего траву кролика. Мама говорила успокоиться. Понять, что он и его лук — единое целое. Как вторая рука, как второй глаз. Лук — это он, он — это лук. Неделимое. Кролик поднял голову, двинув ушком. Тэхен сделал выстрел. Стрела со свистом врезалась в паре сантиметров от головы кролика. Тот испуганно сорвался с места, поднимая в воздух ворох пыли. — Я не справился, — разочарованно сказал Тэхен, опустив лук. — Прости меня, мама… — Ничего страшного, — улыбнулась Сэром и поцеловала сына в макушку. — По крайней мере, ты старался. Тэхен понуро кивнул и поднялся. Они с Чимином двинулись дальше, а Сэром выдернула стрелу из поваленного дерева и улыбнулась. Маленький актер действительно думает, что мама не заметила, как он целился немного в сторону. Сэром покачала головой, сунула стрелу в свой колчан и пошла следом. Под ее ногой рос маленький алый цветок анемоны. — Займем удобную позицию, — сказал Намджун в паре метров от оленьего пастбища. — Мне будет удобнее стрелять с высоты. — Понял, — кивнул Джин и, пригнувшись, начал красться к небольшим зарослям шиповника. — Ведите себя тихо, — шепнула Сэром, прижав палец к губам. Чимин и Тэхен синхронно кивнули. — За мной, — она махнула ладонью, вместе с детьми пробираясь с другой стороны к пастбищу. Намджун подпрыгнул, зацепившись за толстый сук, и подтянулся, перекидывая через него ногу. С высоты он увидел, как Джин занял свою позицию за кустом шиповника, а Сэром и дети — в зарослях мискантуса. Сэром поймала его взгляд и кивнула, вскинув наготове лук. Первым должен выстрелить Намджун. Не в тело, а в голову — в идеале. Намджун посмотрел на Джина, который тоже ждал сигнала. Намджун вскинул винтовку и настроил прицел. Мия еще никогда не подводила. На пастбище ходила только одна особь, отвернутая мордой в противоположную сторону. Она елозила мордой по земле, вероятно, отщипывая траву. Низко. Она телом закрывает голову. Намджун хмыкнул и убрал винтовку. Он негромко просвистел, привлекая внимание Сэром, и дал четкий указ стрелять. Не в олениху, а в землю, чтобы она подняла голову. Сэром кивнула. Тэхен притаился, внимательно разглядывая олениху. Чимин сидел на корточках позади него, пригнув голову. Младший омега лег на живот, заползая в заросли высокой травы. Сэром, что приготовилась уже стрелять, зашипела и схватила сына за плечо, вынужденно убирая лук. — Тэхен, я сказала вести себя тихо, — прошипела она. — Но мама… — растерянно сказал Тэхен, хлопая глазами, — ее голова… Сэром не успела ничего ответить. Громкий вскрик со стороны леса заставил внутренние органы покрыться коркой льда. Она резко развернулась, вскидывая лук. Никого видно не было. Только, блять, не это. Олениха тоже вскинула голову, вслушиваясь в посторонние звуки. Намджун тут же сделал выстрел и… промахнулся. В последний момент олениха отвернула рассеченную надвое голову, пораженную паразитирующим кордицепсом. — Какого… — выдохнул Намджун. — Нет, — шепнула Сэром, закрывая детей собой. На звук выстрела эхом разнеслись крики зараженных. Теперь они знают, куда идти. — Нет, нет, нет, — судорожно зашептала девушка. — Намджун! Джин! — закричала она. Намджун тут же спрыгнул с дерева, спеша к Сэром и детям, но неудачно подвернул ногу и больно упал на колено. Среди деревьев показался первый зараженный — бегун. Сэром резко встала на ноги, целясь в бегущего в их сторону зараженного. Он, словно понимая, что в него целятся, петлял, сбивая Сэром с прицела. Но тут разнесся выстрел — Джин снес его голову, пачкая сочно-зеленую траву вышибленными гнилыми мозгами. — Вы в порядке? — с ледяным спокойствием спросил Джин. — Нужно уходить, — в панике сказала Сэром. Ее сердце бешено колотилось от страха за детей. Намджун, прихрамывая, подбежал к ним. Тэхен испуганно прижался к Сэром, а Чимин выхватил из-за пояса свой пистолет с тремя пулями. — Держитесь вместе, — строго сказал Намджун Тэхену и Чимину. Намджун взял сына за плечи. — Не смей плакать, солдат. Понял? Тэхен-а, ты понял меня? — нервно спросил Намджун. — П-понял, — всхлипнув, ответил мальчик. Он не понимал, что происходит. Ему было страшно. — Я защищу его, — сказал Чимин, сделав шаг вперед. Тэхен крепко сжал его руку и прижался к его боку. — Сука, — прорычал Джин. — Бежать уже поздно. Из леса, приманенные выстрелом и убитым зараженным, начали выбегать остальные. Намджун успел увидеть пятнадцать, но такое ощущение было, что целая сотня по их душу. Чимин оттеснил Тэхена, закрывая собой и держа пистолет наготове. Ему самому до ужаса страшно было, колени тряслись, но он знал, что должен защищать Тэхена, сжимающего лук в пальчиках, и помочь старшим. Сэром быстро выхватила из колчана стрелу, а в следующее мгновение она торчала у зараженного из глаза. Они рассредоточились, создавая что-то вроде живого барьера. Тут уже не за свои жизни борются, здесь спасают жизни самых драгоценных в их жизнях людей — детей. Намджуну в плечо ударила отдача. Зараженный повалился обезображенной мордой вниз. — Их больше, чем я предполагал, — крикнул Джин, отстреливая зараженного за зараженным четким попаданием в голову. На каждого убитого вылезали еще двое. Чимин судорожно оглянулся и заметил довольно-таки крепкую ветку на дереве, у которого они стояли. Он быстро сунул пистолет в карман и встал на одно колено, сцепив руки в крепкий замок. Тэхен, уже не сдерживающий слезы, сразу понял, что Чимин от него хочет. Они прятались на дереве, когда играли в прятки с остальными ребятами. Он встал одной ногой на его колено, а второй — на сцепленные руки. Чимин резко подтолкнул его, и Тэхен схватился за ветку. Но не успел он подтянуться, как в ужасе распахнул глаза и закричал: — Чимин! Сзади! Чимин резко развернулся и закричал, падая спиной на землю. Тэхен, потеряв точку опоры, тут же упал, больно ударяясь ногой, и взвыл от боли. Чимин схватил валяющуюся палку, резко выставив ее перед собой. Зубы щелкуна вонзились в палку, а не в его шею. Мерзкая слюна капнула ему на лицо. Чимин кричал, уворачиваясь от цепких лап, обездвиженный и обезоруженный. Обеими руками он держал палку, и не мог дотянуться до своего пистолета. Сэром охватил шквал ужаса, когда она увидела лежащего на спине Чимина и клацающего зубами нависшего над ним щелкуна. Она попыталась схватить стрелу из колчана, но схватилась лишь за воздух. У нее внутри все похолодело. Стрелы кончились. Остальные стрелы у Тэхена. Тэхен, невзирая на боль, подскочил на ноги и вскинул лук, направляя стрелу в зараженного. Стать единым целым. Не промахнуться. Рассчитать траекторию. В голову на безумной карусели пронеслись все слова и наставления мамы. Тэхен был готов разреветься от страха, но он не мог. Тэхен натянул тетиву и резко отпустил. Стрела вошла в голову щелкуна, покрытую наростом гриба. Зараженный замер и повалился на бок, придавливая Чимина. Тэхен тут же кинулся к нему на помощь, вытаскивая младшего альфу. Чимин порывисто обнял Тэхена и сразу же достал пистолет, держа его наготове. Сэром закричала от резкой боли. Намджун отвлекся от стрельбы, вскинув голову в сторону жены. Ее окружили двое зараженных, ее за ними даже не было видно. — Сэром! — закричал Намджун, стреляя ровно стоящему перед ней зараженному в затылок. Тот повалился с глухим стуком. Сэром стиснула зубы, выхватывая из повязанного на бедре ножны свой кинжал и вонзив его второму зараженному в глаз. Тот зарычал, расцепив зубы, и отпрянул от нее. Сэром с размаху вновь вонзила лезвие ему в лоб, поражая мозг. Джин, быстро среагировав, застрелил несущегося в сторону Намджуна щелкуна. Последний зараженный остался за Намджуном. Взбешенный, он засадил сразу две пули в сгнивший мозг. Вокруг наступила звенящая тишина, было только слышно, как щелкун завалился на бок. Джин глубоко дышал, крепко сжимая вспотевшими ладонями свой пистолет. — Мама! — заплакал Тэхен, кидаясь к упавшей на колени Сэром в объятия. Девушка крепко обняла сына, уткнувшись лицом в его плечо. Тэхен плакал от скопившегося внутри страха за родителей, за Джин-хена, за Чимина, за самого себя. У него сердце колотилось, как ненормальное. Сэром глубоко дышала, сжимая пальцами жилетку сына. Джин подошел к не менее перепуганному Чимину, который пытался скрыть свое состояние, и обнял. — Ты в порядке, сынок? — тихо спросил Джин. В ответ Чимин лишь тихо кивнул. — Сэром… — хрипло сказал Намджун, подошедший к ней и сыну. Сэром громко всхлипнула. Тэхен в шоке отстранился от нее, заглядывая маме в лицо, которое она прятала, отводя в сторону. — Мама? — испуганно спросил мальчик. — Ты… плачешь? — он не мог поверить, что его мама, самый сильный человек на планете, сидит перед ним на коленях и плачет. — Мама, — всхлипнув, позвал ее Тэхен, обхватив ладошками ее лицо. Горячие слезы обжигали кожу. — Мамочка, ты поранилась? Я помогу тебе! Ханен-хен научил меня. Только не плачь, мамочка, я сейчас… — Все хорошо, Тэхен-а, — Сэром утерла слезы тыльной стороной ладони и криво улыбнулась. Жалкая пародия на улыбку. — Все хорошо, сынок. Все хорошо… Намджун слышал, как бьется в ушах собственное сердце. Сэром перевела на него взгляд. В ее красных глазах не было ничего, кроме густой боли, патокой в них растекающейся. Намджун чувствует себя, словно в другой вселенной. Он не может поверить в то, что видит. Сэром улыбается фальшиво, чтобы не пугать и без того испуганного Тэхена, и сжимает пальцы в кулаки на своих коленях. Джин подошел к Тэхену и взял его на руки, двинувшись назад. Чимин понуро пошел за ними. Пора возвращаться в общину. — Сэром, — повторил Намджун бесцветным голосом. Она зажмурилась, опустила голову и крепко сжала зубы, чтобы не заплакать вновь. — Нет… — покачал головой альфа и подошел к ней, резко поднимая на ноги. Она заплакала, цепляясь за его плечи и всем телом прижимаясь к его груди. Намджун крепко сжал ее в своих объятиях, сглатывая тяжелый комок в горле. Она рыдала в голос, утыкаясь лицом в его шею, чтобы не видеть глаз. На ее плече, под разорванной рубашкой, виднелась кровь от укуса. Сэром осталось жить меньше двадцати четырех часов.