реквием

Пламя свечи медленно колыхалось от проникающего сквозь оконную щель сквозняка и отбрасывало тень на лицо молчаливой Сэром. За окном сгустилась ночь — как никогда холодная, беззвездная, темная. Прозрачные занавески медленно колыхались, слегка касаясь едва заметно дрожащих рук женщины. От пальцев вверх начали расползаться серо-синие пятна. Сэром опустила взгляд на свои ладони и сжала свою куртку в крепкий кулак. Не осталось слез. Не осталось эмоций. Не осталось ничего. Она, как хрустальная ваза без цветов и воды. Балансирует на краю жизни и бездны и, кажется, вот-вот сорвется. Глаза горят. Даже пламя свечи причиняет нестерпимую боль. У нее температура словно до сорока подскочила, но она холодна. Настолько, что, кажется, вот-вот изо рта пойдет пар. В комнате царит мрак и тишина. Джин молчаливо смотрит в окно, сложив руки на груди. Тэен сидит в кресле, сгорбившись и уперевшись локтями в колени. Он сжимает в кулаке свои серебряные волосы и впервые не знает, что делать, как правильно себя повести, что сказать. А Намджун… На него Сэром даже взглянуть не может. Одного взгляда будет достаточно, чтобы ее оболочка рассыпалась прахом ему под ноги. А она не хочет. Не хочет запоминаться ему такой — сломанной, потерянной… умирающей. С момента укуса, кажется, прошло двенадцать часов. Двенадцать часов, наполненных слезами и неверием. Не ее слезами. Она уже давно смирилась и ее единственное желание — оставаться сильной до конца. Она раздала свои последние указания. Ханен не выдержал и расплакался. Сэром грубо схватила его за плечи и встряхнула, накричала — сама не помнит за что, просто нужно было, а после обняла. Крепко. До боли. Прощаясь. Тэен сначала даже не поверил, ведь это невозможно — как его лучшую охотницу могли укусить? Скорее Намджуна бы парочка зараженных завалила, чем ее. Но нет. На ее коже красовался кровавый синяк. От места укуса начали расползаться черные полосы — наполненные грязной кровью вены. Джин уверен, что кордицепс уже добрался до ее мозга, обживается там, пускает в нее свой яд. Он чувствовал вину за то, что не досмотрел. Сэром спасала не только Тэхена, она также спасала его сына, за что Джин ей будет благодарен до скончания своих веков. И как жаль, что ее век закончится через несколько часов. Ее движения ближе к ночи стали дергаными, нервными. Кордицепс давал о себе знать. Вот и сейчас она непроизвольно дернула рукой. Пораженные нервы реагируют, и мышцы сокращаются. — Джин, — хрипло позвала Сэром. Намджун, крепко сжимающий край стола, на который опирался, чтобы не упасть, поднял голову. Сэром усилием воли повернула к нему голову и улыбнулась уголком пересохших губ. — Позови, пожалуйста, Тэхена, — хрупкая кожа на нижней губе лопнула, обнажая рубиновую каплю крови. — Хорошо, — тихо ответил Джин и кивнул, бесшумной тенью покидая комнату хижины, предназначенной для хранения оружия. Не здесь Сэром хотела бы умереть. Она думала, что умрет в теплой постели уже старой женщиной. Может, к тому времени у них с Намджуном родился бы еще один ребенок. Или еще двое. Кто знает? А еще у них бы появились внуки. Она, старенькая бабушка, играла бы с ними, пекла вкусные пироги, ну, если бы готовить научилась, а еще учила их стрелять. А вот Намджун был бы крайне ворчливым, но любящим дедом. Сэром сжала пальцами свой локоть и резко утерла скатившуюся слезу. Да, не так все она себе представляла. Но новый мир не щадит никого — будь ты стар, будь ты млад. Ее любимая женщина в черном, которая придет по души всех их, пришла теперь и по ее. Но Сэром не жалеет. Ни о чем, ни об одном прожитом дне. Она защитила самое важное, что было в ее жизни — своего ребенка. Их с Намджуном ребенка. И пусть она не увидит, как Тэхен растет, это увидит Намджун. Сэром повернулась к нему лицом и получила пулю прямо в сердце. Его взгляд убивает, испепеляет до тла. Сэром не знает, как не падает на колени. Ее стержень внутренний держит, не позволяет. Она должна — себе, ему, Тэхену, их общине. Она должна быть бойцом до конца. Его взгляд был хуже смерти. В глазах блестели слезы. Там, в бесконечной мгле, плавали осколки их мира, их любви, их жизни. Они, искрящиеся жизнью, потухли и блеклыми стали. Сэром жмется поясницей в подоконник и обнимает себя за чуть подрагивающие плечи. Ей холодно и жарко одновременно. Намджун пригвождает ее к полу, хоронит заживо, вспарывает кожу и дробит грудную клетку, вынимая из нее судорожно бьющееся сердце. Сэром никогда в своей жизни не видела его таким — беспомощным и сломанным. Если бы он мог что-то сделать, он бы сделал, и жизнь свою за нее без раздумий отдал, но он не может. Он ничего не может поделать с поражающим ее мозг кордицепсом. Она уже одной ногой в могиле, там же и душа Намджуна покоится, с ней вместе похоронена будет. — Сложно… — нарушил тишину Тэен, сцепив пальцы в замок. Он посмотрел сначала на Намджуна, а после на Сэром. — Наверное, я даже не могу представить, насколько каждому из вас сложно. Одному — умирать, а второму — хоронить. Но одно я знаю точно, — он поднялся с кресла, отчего пружины скрипнули, и подошел к Сэром, слегка сжав пальцами ее плечи. — Ты — герой, Сэром-а. Ты не проиграла. Ты выиграла у этой жизни покой, — его голос перешел на шепот. Он коснулся ладонью ее щеки, стирая покатившуюся слезу. — А мы за него еще будем бороться. До последнего. — Позаботься о них, — едва шевеля губами, тихо-тихо попросила Сэром, смотря в глаза Тэена. Впервые он смотрит на нее спокойно, без толики раздражения и едва заметной усмешки. — Обещай мне. — Обещаю, — Тэен крепко обнял девушку, прижимая ее к своей груди, как дочь, которой у него никогда не было. Сэром расплакалась, но так, что понял это лишь Тэен. Его залатанная рубашка на груди стала влажной. Она тихо вздрагивала в его руках, а он ее гладил по отросшим спутанным волосам и спине. Она пахла лесом, костром и отчаянием. Вкусное сочетание, если подумать. Жаль лишь, что так пахнет ее смерть. У Намджуна от сердца куски огромные отваливались, обнажая металлический корпус и провода-соединители. Они ему под ноги падали и разбивались снова — на более мелкие осколки. Не собрать теперь, не склеить, не заменить. Аналога еще не придумали. Он смотрит на свою жену, на свою любимую женщину, что подарила ему сына, себя и, самое главное, жизнь. Она вдохнула в него свет, научила бороться, а теперь уходит вот так. И каждый знает, что жить ей осталось всего-то… Намджун перевел взгляд на часы — в лучшем случае, шесть часов. Она не доживет и до рассвета. Ее оболочка останется жить, пораженная кордицепсом, но она, его Сэром, умрет. Намджун чувствует, как щиплет глаза от невыплаканных слез. Но плакать он себе не позволит. Заплакать — значит признать ее смерть. — Мама! — выкрикнул вбежавший в комнату Тэхен. Он весь заплаканный, раскрасневшийся и напуганный, сжимает грязными пальчиками подол своего свитера, и губы у него дрожат от слез и холода. Сэром выдавила легкую улыбку и присела на корточки, протягивая к сыну руки. Тэхен тут же ринулся к ней и бросился на шею, всем своим маленьким дрожащим телом прижимаясь к ней и рыдая в голос. Тэен тяжело вздохнул и подошел к не реагирующему ни на кого, кроме Сэром, Намджуну. — Будь сильным, сын, — сказал старший альфа и слегка сжал его плечо, приободряя и прекрасно понимая, что Намджуну это не нужно. Ему это никак не поможет. В дверях стоял Джин, а позади него — Ханен, плачущий не хуже Тэхена. Только он прижимал ко рту ладонь и глушил всхлипы. Щеки жгли горячие слезы, скатывающиеся к подбородку. Тэен и его похлопал по спине. Сейчас всем здесь нужна поддержка, и Тэен должен ею быть. — Тише, сынок, не плачь, — попросила Сэром, стараясь придать своему голосу как можно больше ласки и радости. — Все хорошо, малыш, ты слышишь меня? — девушка улыбнулась дрожащими губами, заглядывая в лицо ревущего сына. Она резко утерла тыльной стороной ладони его пухлые щеки от слез и прижалась губами к его лбу, зажмурившись до белых пятен перед глазами. — Тэхен, сыночек, послушай меня, пожалуйста… — М-мама, — всхлипнул Тэхен, хватаясь за ее куртку, как за спасательный круг. — В-все будет х-хорошо? — с надеждой спросил мальчик, полными слез глазами смотря в глаза мамы. Сэром сжала губы в тонкую полоску и сморгнула слезу. Каждый из присутствующих сказал бы, что да, конечно же будет. Все наладится, Тэхен-а. Мама будет рядом. Но мама не будет. Мамы больше не будет. Как сильно Сэром желает ответить, что все наладится, что раны все заживут, а завтра она вновь будет учить его стрелять. Как же сильно она хочет ответить это. Но не может. Потому что ничего не наладится. И раны такие не заживут. И она не доживет до завтра. Она должна соврать своему ребенку, чтобы утешить его. Но она не станет этого делать. Не станет давать ложную надежду, которая с громким хрустом разобьется на рассвете, когда отец и сын будут хоронить ее. Сэром быстро облизала пересохшие губы и заправила прядь волос сыну за ухо. Его небесно-голубые глаза направлены на нее, они полны надежды услышать заветное «да», а слезинки блестят в колышущемся пламени свечи. — Нет, сынок, — громко в воцарившейся тишине ответила Сэром. Ханен зажмурился и отвернулся в сторону. Теплые руки Джина слегка поглаживали его по спине, успокаивая. Намджун сжал кулаки до хруста, впиваясь ногтями в ладонь. Он впился взглядом в Сэром, жадно ловя каждое ее движение, запоминая, отпечатывая в своей памяти. Его сердце бешено стучит где-то в горле, бьется о хрупкие ребра, что в пыль рассыпятся вот-вот. — Нет, — повторила Сэром. — Не будет. — Мама… — шепнул Тэхен и скривился, собираясь вновь разрыдаться, но Сэром крепко сжала его плечи и слегка встряхнула. — Нет, Тэхен, не плачь. Не смей плакать, — строго сказала она, смотря прямо сыну в глаза. — Не смей, слышишь меня? Слышишь? — прикрикнула мама. Тэхен, сжимая дрожащие губы, кивнул. — Твой отец всегда будет рядом с тобой. Всегда, сынок. Он защитит тебя и убережет от всего на свете. Верь ему, как себе, будь послушным, прилежно учись и помогай другим. Твой дедушка тебя тоже не бросит никогда и ни за что, — Сэром улыбнулась уголком губ, вытирая слезы сына. — Они ведь тебя так сильно любят, малыш. И Ханен тоже будет рядом с тобой. Ты всегда можешь обратиться к нему за помощью. Внимательно учи все, что он тебе рассказывает, сынок. Ты понял меня? — Мамочка, — всхлипнул Тэхен, крепко-крепко сжимая в кулачках ее куртку, — а как же ты… Сэром замерла, не зная, что ответить. Она смотрела на тихо роняющего слезы сына, а после крепко обняла его, зарываясь носом в волосы. Кислым пахнут. Тэхена пора искупать. Как жаль, что сделает это уже не Сэром… Тэхен вновь заплакал, прижимаясь к маме изо всех сил, а Сэром гладила его по спине, по волосам и затылку, и тихо-тихо шептала что-то на ухо, успокаивала. Если бы сейчас Намджун подошел к ним и обнял, она бы не выдержала, сломалась. Она бы молила Бога, чтобы жизнь ей сохранил, она бы рыдала так громко, что весь мир услышал, она бы кулаками била стены от безысходности. Но Намджун не подошел, потому что у него внутри — фарш из собственных органов. И Сэром ему за это благодарна. Лучше пусть так, чем… — Ханен, уведи Тэхена, — сказала Сэром, насильно отлепив сына от себя. Тэхен закричал, вырываясь обратно к маме, понимая, что видит ее в последний раз в своей жизни. Вместо Ханена подошел Джин и взял ребенка на руки. Ханен и не удержал бы. Тэхен начал вырываться и кричать, звать маму, но хен уносил его от нее все дальше. Сэром посмотрела на альфу и с благодарностью кивнула, одними губами прошептав: — Спасибо. Крики Тэхена стихли за дверью. Намджун и Сэром остались одни в комнате. Девушка отвернулась от него и сняла куртку, бросив ее на кресло. Она развязала повязку на бедре, вытащила все спрятанные ножи и выложила их на стол. Из берцев она вытянула свой кинжал с резной ручкой и взяла его обеими руками, положив на ладони. Лезвие сверкнуло в танцующем свете свечи. Она посмотрела на подошедшего к ней Намджуна и слегка улыбнулась, протянув ему кинжал, держа его за лезвие. — Отдашь Тэхену, — хрипло сказала она. Намджун проигнорировал ее, словно и не заметил протянутый нож, смотря ей в глаза. — Я не смогу, — едва слышно сказал альфа. Ему в горло каждое слово как раскаленное железо, и его легче глотать, чем с Сэром прощаться, чем смотреть в ее безэмоциональные глаза. — Сможешь, — твердо ответила Сэром, смотря прямиком Намджуну в глаза. — Должен. — Сэром… — Нет, Намджун, послушай меня! — закричала она, грубо пихнув его в грудь. Намджун не сдвинулся с места. Второй тревожный звонок заражения — это агрессия. — Ты не смеешь вот так опускать руки, пока я превращаюсь в монстра. У тебя есть наш сын, ради которого ты соберешь все ошметки своего сердца и обратно вот сюда, — она ударила его ладонью по груди слева, — засунешь. Он еще маленький. Он не сможет выжить без тебя. Ни Тэен, ни Ханен, ни Джойз, никто не заменит ему тебя! Ты его отец, — прошипела она, сжимая лезвие в ладони. Кровавая змея побежала вниз по ее запястью. — Ты его защита, его опора, его каменная стена. Я не смогла, но сможешь ты, — она перешла на шепот. — Заткнись, — прорычал Намджун, наступая на нее. Она вскинула голову, горящим ненавистью и болью взглядом впиваясь в него. — Заткнись немедленно, Сэром. Я не хочу этого слышать. — Слышать что? — горько усмехнулась она. — Что я провалилась? Что не смогла защитить себя от этого? — она резко дернула край рубашки в сторону, обнажая укус. — Я не всесильна оказалась, Намджун. И ты был прав — слишком много я на рожон лезла, — она хрипло засмеялась, покачав головой. — Вот и меня костлявая в свои объятия поймала. — Не говори этого, — Намджун стиснул зубы и схватил ее за запястье, сжимая его до боли. — Ты… ты… — Что я, Намджун-а? — Сэром подняла к нему голову. В ее глазах блестели слезы. — Что? Я не справилась. Я не смогла… — Ты — лучший человек на этой прогнившей планете, — резко ответил альфа и схватил ее за подбородок, сжимая и заставляя смотреть на себя. По ее щекам покатились слезы. — Была, есть и останешься навсегда. Ты — лучшее, что есть во мне, Сэром. Мне легче самому лечь в могилу за тебя, чем смотреть… — он поджал губы и покачал головой. Альфа вытер большим пальцем ее слезы. — Я люблю тебя. Я так сильно и безотчетно тебя люблю. — Я тоже тебя люблю, — дрожащими губами прошептала Сэром. Она резко откинула кинжал на пол и бросилась ему на шею, больше не сдерживая слезы, не пытаясь быть сильной. С Намджуном это никогда не получалось. Рядом с ним она — маленькая девочка, которая отчаянно нуждается в его тепле и защите. Она плачет громко, цепляясь пальцами за его одежду и пачкая ее своей кровью. Намджун загнанно дышит, буквально вжимает ее в себя, и как сильно он хотел бы с ней единым целым стать. Намджун беспорядочно целовать начал ее зареванное лицо, губами ощущая соленый привкус слез. Она ему отвечает, находит губы его пересохшие и целует. Глубоко, отчаянно, делясь кислородом. В последний раз их губы встретились в поцелуе. В голове проносятся отрывки их жизни — знакомство, первый поцелуй, влюбленность, рождение сына. Это осталось где-то далеко-далеко в душе, в самом ее уголке, спрятано в старый деревянный сундук. Это сокровище, которое Намджун будет хранить до конца дней своих. До конца этого мира. — Обещай, что не бросишь Тэхена, — всхлипывая, попросила Сэром, заглядывая в глаза Намджуна. — Обещай, что всегда будешь любить и оберегать нашего сына. Обещай! — Обещаю, — сглотнув тяжелый комок, ответил Намджун. — Я обещаю, Сэром. Девушка замолчала, держа в руках лицо Намджуна. Он смотрит на нее смазанным взглядом, а его слезы обжигают ее ладони. Она мягко вытирает хрустальные капли, приглаживает спутанные волосы и кусает свои губы. Она хочет запомнить лицо Намджуна таким. Не перекошенным от боли и рыданий. Она вдруг улыбнулась уголком губ и приподнялась на носочки, оставляя мягкий поцелуй на кончике его носа. Иногда Намджун — беззащитный дворовый кот, которого хочется поднять на руки и прижать к груди, покормить, искупать и согреть. Он — самый сильный человек из всех, которых знает Сэром. Но… он не может быть сильным всегда. Дурацкое сравнение, но Намджун похож на стул. Может служить годами, десятилетиями, веками, а потом в один миг развалиться. Сэром хотелось бы, чтобы этот миг никогда для ее мужа не наступал. Она в последний раз коснулась губами его губ, но не поцеловала. Лишь легкое касание кожей к коже. Это не «Прощай». Это «До скорой встречи». — Сделаешь кое-что для меня, любимый? — прошептала Сэром, прижимаясь щекой к его груди и перебирая пальцами его волосы. Под ее ухом медленно билось угасающее сердце. — Все, что попросишь, — прошептал Намджун, зарываясь носом в ее черные волосы. Сэром отстранилась и вытащила из-за пояса пистолет. Она посмотрела на него и огладила большим пальцем инициалы — «К. С». Ким Сэром. Жена, мать, невестка, королева общины. Она почти никогда не пользовалась им, больше лук предпочитала. Наверное, настал момент. Хотя Сэром больше хотела бы умереть от револьвера Намджуна, но тот куда-то запропастился. Поэтому, ее пистолет тоже сойдет. Намджун почувствовал, как катится слеза по щеке. Он неотрывно смотрел на пистолет в дрожащих руках Сэром. Она глубоко вдохнула и вложила пистолет в руку Намджуна. Он поднял на нее взгляд, а она в ответ ему улыбнулась со всей нежностью, на которую только была способна. — Я могу отдать свою жизнь лишь тебе. — Сэром… — шепнул Намджун. Пальцы начали дрожать. — Я хочу умереть собой, Намджун, — ответила она, нежно поглаживая его щеку ладонью. — Собой, а не одной из этих тварей. Прошу тебя, забери мою жизнь раньше, чем это сделает кордицепс. — Я люблю тебя, — сломленный голос Намджуна режет слух. Он обещал сделать для нее все, что угодно. Все, что в его силах. Но это… Он не может. Не может смотреть в глаза любимой и спускать курок, а после умываться ее кровью и собственными слезами. Намджун — эгоист последний, но он не может. Не может. Не может. Не… — Ради нашей любви, — она обхватила его руку с пистолетом и медленно подняла, приставляя дуло к своему лбу. — Ради нашего ребенка, — ее голос дрожит от слез. Слезы Намджуна медленно капают с подбородка, а Сэром их утирает свободной рукой. — Ради меня… Намджун дрожит, будто стоит без одежды на лютом морозе. Его всеми ветрами обдувает, в полости костей ветер свистит, органы коркой льда покрыты и заморожены, а с ребер свисают порванные лоскуты его истерзанной души, что на ледяном ветру, словно флаги развеваются. Впервые его палец на курке дрожит. Нажмет — он умрет. Не нажмет — умрет она. Сэром смотрит на него нежно, ласково, как любящая мать. Подбадривает его. А ее теплая ладонь покоится на его щеке. Намджун почти не видит лица ее из-за своих слез. Он с содроганием думает, что однажды забудет, как выглядело ее лицо. Он шире распахнул глаза и резко утер слезы. На Сэром смотреть вечность, и не насмотреться. Губы ее целовать вечность, и никогда не быть насыщенным. Обнимать ее вечность, и даже через вечность из объятий не выпускать. Но Сэром пора. Тэен уже давно отдал приказ сколотить последнее деревянное пристанище и вырыть яму метр на два. Остался только последний штрих, и все закончится. Навсегда. Больше не будет ее заразительного смеха. Ее нежного голоса. Ее строгих приказов. И взгляда ее, что на лопатки укладывает, больше не будет. Сэром больше не будет. И Намджуна — вместе с ней. Сэром положила ладонь поверх его ладони и прикрыла глаза. С ее губ не сходила нежная улыбка. — Я люблю тебя, — повторил Намджун, словно в бреду. — Люблю, люблю, люблю… — Я знаю, родной, — прошептала в ответ Сэром. — Любила, люблю и буду любить, будь ты мой или чужой, я всегда буду любить тебя, — улыбка медленно сползла с ее губ. Она приоткрыла глаза и посмотрела на Намджуна. — А теперь… Стреляй. Из дома донесся звук выстрела. Тэхен встрепенулся в руках Ханена и закричал «Мама!», но омега лишь крепче прижал его к себе, игнорируя неслабые толчки и удары. Ханен ронял слезы Тэхену на макушку. Мальчик плакал и кричал несколько долгих минут, что тянулись вечностью, а Ханен лишь крепче прижимал его к себе и жмурился. Джойз не выдержал и сорвался со своего места, падая перед ними на колени и обнимая их обоих, укрывая в своих объятиях. Тэен стоял спиной к дому, сцепив пальцы в замок за спиной. Чимин обнял отца поперек талии и уткнулся лицом ему в живот, пряча свои слезы в ворохе его одежды. Сегодня Джин разрешит ему заплакать. Он медленно поглаживал сына по волосам и смотрел на ночное небо. Из-за туч выглянула бледная луна… Сегодня рассвет наступил поздно. Намджун сидел на коленях, пропуская сквозь пальцы сырую свежую землю. Свежий бугор был украшен цветами, которые приносили все люди общины. Солнце не хотело смотреть, как люди оплакивают свою королеву. На небе сгущались тучи. А Намджун все так же сидел на коленях, не замечая никого, кто подходил к нему и выражал соболезнования. Он смотрел на свежие цветы, на лепестках которых осели капельки росы. А неподалеку от ее могилы начали распускаться кроваво-красные цветы анемоны. Сегодня в их общине появилась первая могила. Намджун сделает все, чтобы новых здесь не появлялось еще очень, очень долго. Это было ее последним желанием, которое Намджун не посмеет не исполнить. Он крепко сжал ладонь в кулак вместе с горсткой земли. Намджун не смог уберечь жену. Но своего ребенка и общину он убережет. Покойся с миром, Ким Сэром.

🍃

Хосок кусает грязную подушку, чтобы не кричать от боли и жмурится, не позволяя слезам покатиться по щекам и доставить этому ублюдку еще большее удовольствие. Он сбился со счета, в который раз его тело и душу дерут в кровь и ошметки. Каждую ночь он буквально ползет в их с Чонгуком амбар, придерживается за гнилые доски, пока бредет к уже спящему Чонгуку и валится рядом, тут же проваливаясь в глубокий беспокойный сон. И там он не может найти покоя. Все те же грязные руки на его окровавленном теле, все та же мерзкая ухмылка, все та же всепоглощающая боль, которая Хенсоку доставляет удовольствие. Мразь любит погрубее. А еще он любит, чтобы у его игр был свидетель, и всегда только один. Фэйт думала, что человек может привыкнуть ко всему. Но нет. У нее палец нервно дрожит на курке автомата, висящего через плечо. Хенсок специально приводит именно ее — ослушалась, сука, заколебалась, а теперь пусть смотрит каждый чертов день, раз ее это так занимает. Фэйт думала, что сильнее ненавидеть уже нельзя. Но, как оказалось, она способна на еще большую, раздирающую грудную клетку ненависть. Теперь по ночам она считает не до своей смерти. Теперь она считает дни до его кончины. Каждую бессонную ночь она пилит взглядом амбар, где Хосок зализывает многочисленные раны и пытается быть сильным ради своего брата. Лучше пусть он, чем Чонгук. Фэйт восхищается его готовностью защищать самого родного человека и страшится одновременно. Кем он станет, когда это кончится? — Кричи, сука, — шипит Хенсок ему на ухо, прикусывает хрящ и заламывает руку до боли. Из глаз брызгают столь желанные им слезы. Хосок закричал, выгибаясь в спине, чтобы хоть как-то давление на руку облегчить. Хенсок смеется и хватает его за худые бедра, грубее насаживая на свой член. Хосок дерет ногтями спинку кровати, обламывает ногти до крови и вгоняет в кожу занозы. Любой другой на месте Хосока уже давно с собой покончил, чем терпел это все, но вот уже шестой месяц Хосок позволяет убивать себя, чтобы спасти своего брата. Эта любовь несравнима ни с чем, что известно Фэйт. Так она сама, худенькая и маленькая, кидалась под тяжелую руку отца, чтобы защитить свою слабую маму. Мы всегда жертвуем собой ради тех, кто нам дороже нас самих. Мы примем за них пулю, две, сто, потому что собственная смерть кажется нам не такой ужасной, как их. Сейчас, в этом мире, так сложно найти человека, который готов положить собственную голову на плаху, чтобы второй остался жив. У Фэйт такого человека нет. Не было после смерти мамы. Но сейчас в ней треснуло что-то, что-то важное очень. Она не знает, зачем, она просто должна помочь ему — ни в чем неповинному мальчику, которому лишь недавно девятнадцать исполнилось. Он в этом мире ничего, кроме жестокости и насилия, не знал. Она вынашивала этот план очень долго, старалась подобрать нужный момент. Хосок почти всегда был обессилен и неспособен даже поесть, а о выполнении ее плана и речи быть не могло. Однажды Фэйт увидела, как одиноко сидящий в конце стола Чонгук, воровито оглядываясь, стянул со стола кусок мяса и дал деру в сторону амбара. Фэйт тоже оглянулась, чтобы проверить, не заметил ли кто-то еще. Конечно же, нет. Все были слишком погрязшими в свои грехи, чтобы заметить маленький грех другого. Перед уходом Хенсока в небольшой «поход», сопровождающийся насилием всего, что можно было встретить, убийством и грабежом, ему устроили настоящий пир. Печеные овощи, речная рыба, жареный кабан с диким яблоком во рту, свежие пшеничные лепешки, вино — как всегда помпезно и недоступно для людей, рангом ниже. Они питались, как Чонгук и Хосок — помоями, разве что понаваристее. Фэйт не притрагивалась к дорогому столу. Она предпочитала стрелять по зайцам, самостоятельно обдирать шкурку и готовить на костре. Эта еда была чистой, добытой ею собственным трудом, а то — помои для свиней вроде Эша. Иногда она приносила братьям кусочки кролика, завернутые в листы лопуха. Со временем она начала задерживаться у дверей и наблюдать сквозь щелочку, как они с жадностью поедают еще теплое мясо. Мясной сок тек по их подбородкам и рукам, и они с удовольствием его слизывали. Вот уж точно, маленькие дикари. И, видя это, Фэйт испытала… радость? Она не знает, как идентифицировать это чувство. Они у нее давно уже атрофировались. Она просто знала, что так было правильно. Перед уходом Хенсок и поиздевался над Хосоком от всей души, чтобы на подольше запомнил. А Фэйт мысленно молила его потерпеть — совсем немного до их расплаты осталось, совсем скоро все решится, и Хосок будет свободен. Навсегда. Ведь не только Хосок подвергался такому насилию. Некоторых омег здесь держали за животных — били и трахали, когда в голову взбредет. И они не могли слова сказать поперек, иначе бы их убили через несколько мучительных часов. В лучшем случае. В общей сложности из пятисот человек только двадцать были «элитой» общества, возглавляемой Хенсоком. И Фэйт тоже туда была включена, иначе не сидела бы с ними за одним столом, с которого брезговала брать. Единственное, что для нее так и осталось непонятым — почему Хосоку и Чонгуку позволили сидеть рядом, хоть и на деревянном ящике. Но Фэйт чуть позже подумала о том, что это — всего лишь способ показать им свое место, как собачонкам. Хозяева пируют, вы — жрете похлебки. Никто не смел им помочь, потому что иначе они бы были растерзаны и убиты. Здесь жалость, сострадание и сочувствие не приняты. Некоторые их внутри себя душат, ведь так принято. Иначе ты — слабое звено, недостойное жизни в банде Хенсока. Он собрал самых сильных вокруг себя и назвал их акулами. Остальные же — рыбешки поменьше, которые их обслуживают. Фэйт вроде как тоже акула, но ей думать так о себе противно. Она просто Фэйт, которая уже и забыла свое настоящее имя. Оно умерло вместе с тем, прошлым миром. С английского оно означает «судьба» и, наверное, являлось предзнаменованием для братьев Чон. Фэйт пора приступить к выполнению своего плана. Пора вершить над судьбой. Чонгук четко осознавал лишь одно — с братом что-то не так, и он не мог понять, что. Каждое утро он уходил куда-то еще до того, как Чонгук просыпался, и приходил, когда уже давно спал. Он будто избегал его, избегал разговора с тех самых пор, как вернулся в амбар избитый и перепачканный кровью. Чонгук тогда перепугался не на шутку, еще большего масла в огонь добавляла Фэйт — растерянная и одновременно злая, коей Чонгук ее никогда не видел. И постепенно Хосок начал отдаляться от него все дальше. Больше не улыбался ему, если Чонгуку удавалось перехватить его взгляд, не обнимал по ночам, даже если Чонгук не спал и жался к нему, он просто отворачивался, кутаясь в одеяло, и засыпал. Чонгук иногда плакал, боясь, что он потеряет связь с самым родным и любимым человеком, который у него есть. И однажды его взгляд взял над ним верх. Он так отчаянно захотел внимания любимого брата, что не смог контролировать собственные эмоции и действия. Его вдруг захлестнула такая обида и злость за то, что брат теперь отдалился, что проводит время с другими людьми, а не с ним, что не успел даже подумать перед тем, как сделал то, что сделал. Его отправили ремонтировать разбитое корыто для воды животным. Он оттащил чугунное корыто за хижину с инструментами и бросил его на землю, поднимая в воздух ворох пыли. Чонгук вытер со лба пот и упер руки в бока. И что он мог сделать с этой пробоиной? Ему сил едва хватило, чтобы корыто сюда дотащить. Он оглянулся в поисках какой-нибудь широкой железки, но вместо этого увидел нежащуюся в солнечных лучах трехшерстную кошку. Она лежала на боку, лениво поглядывая на Чонгука, и потянулась, подставляя солнцу другой бок. Она выдохнула и вновь прикрыла глаза, продолжая дремать. Чонгук подошел к ней и присел на корточки, поглаживая мягкий живот. Кошка замурчала, подставляясь под ласки доброго человека. Она предпочитала держаться вдали от людей, жить вольной, ведь только так она может быть в безопасности. Но от Чонгука она не чувствовала никакого зла, только заинтересованность. Она расслабилась в его руках, позволяя вычесывать свои бока. Чонгук перевел взгляд на лежащий рядом камень и поднял его. Кошка вновь приоткрыла глаза, заглядывая в чонгуковы, а Чонгук со всей силы приложил об ее голову камень. Она тут же потеряла сознание от силы удара, но Чонгук не остановился, вновь и вновь занося камень для нового удара. Его пальцы омыла теплая кошачья кровь. Маленький альфа отбросил камень, поднимая еще не потерявший свое тепло труп с земли и прижимая к себе. Ее раздробленная голова тряпкой свисала вниз с его руки. Чонгук со всех ног побежал в амбар. Теперь Хосок обязательно обратит на него такое недостающее ребенку внимание. Чонгук с трудом дождался наступления ночи, именно тогда возвращается Хосок. Он положил мертвую кошку, над которой уже начали скапливаться мухи, перед их спальным местом, а сам уселся на колени, дожидаясь Хосока. Время тянулось бесконечно медленно. Амбар начал медленно наполняться едким запахом свернувшейся крови и едва начавшей гнить плоти. Чонгук теребил пальцами край своей растянутой грязной футболки, выдергивая торчащие ниточки. Глаза уже слипались от желания спать, но он упорно держал их открытыми, наблюдая, как худая корова бьет себя хвостом по бокам, отгоняя кусающихся мух. Дверь амбара отворилась только тогда, когда Чонгук уже практически клевал носом. Он тут же встрепенулся и с улыбкой уставился на Хосока. Он, прихрамывая и держась за бок, двинулся к Чонгуку. — Почему ты еще не спишь? — хриплым сорванным голосом спросил Хосок. — Я ждал тебя, — улыбнулся Чонгук. — Смотри, — он указал пальцем на труп кошки. — Что это? — его тон был бесцветным и бесконечно уставшим. — Где ты взял ее? — Я ее убил, — сказал младший, смотря на Хосока, который поджал губы, обжигая младшего пронзительным взглядом. — Для тебя. — Немедленно ложись спать, Чонгук, — зло сказал Хосок, едва сдерживаясь, чтобы не дать удивленному младшему брату пощечину. — Но… — Я не хочу тебя видеть и слышать, ты понял меня? Я сказал — немедленно ложись спать. Разговор окончен, — Хосок с трудом присел на одно колено и поднял мертвую кошку с раздробленной головой. Пустой желудок скрутился, и ему очень сильно захотелось проблеваться. Альфа медленно двинулся к выходу, одной рукой держа труп, а другой придерживаясь за стену. — Я тебе больше не нужен? — закричал Чонгук, подскакивая на ноги. — Так скажи мне! Тебе теперь интереснее проводить время с другими? Ты завел новых друзей? — у младшего от обиды и злости выступили слезы, которые он тут же резко утер. — Ты больше не хочешь проводить со мной время, да? Я тебе больше никто? Тогда проваливай! — Чонгуку хотелось кричать, крушить и чтобы брат его обнял. Но Хосок лишь посмотрел на него через плечо и сухо ответил: — Спокойной ночи, Чонгук. Хосок ушел и хлопнул дверью, поставив на этой ночи жирную точку, а Чонгук расплакался, колошматя кулаками подушку. Старший не хочет верить в то, что происходит, он отказывается. В его руках — творение младшего, горячо любимого брата. Хосок злится на него и хочет побить так, чтобы вся дурь из башки вышла. Он вырыл небольшую яму голыми руками под деревом с дикими яблоками, положил в нее труп кошки и закопал. Хосок никак не мог ожидать, что тот, ради которого он пошел на виселицу, собственными руками добьет его. Он уселся рядом со свежей могилой и разрыдался в голос, закрывая перепачканными землей руками лицо. Хосок плакал, чтобы выместить всю скопившуюся внутри боль и злость. Это стало его последней каплей. Он держался изо всех сил, но брат… он уничтожил его своим поступком, сам того не осознавая. Возможно, это вина самого Хосока. Он решил, что утаить от брата лучше, чем рассказать всю правду. Но он не учел того, что Чонгук остро в нем нуждается, и что вот такая пропажа Хосока, который всегда был рядом, со всех радаров сильно по нему ударит. Но это не отменяет эгоизма младшего брата. Он и не старался понять причин, Чонгук просто ребенок, которому нужна любовь брата. Если бы Хосок мог разорваться на части и заблокировать собственную боль, он сделал бы это без раздумий. Но он не может. Боль над ним превалирует, глушит все остальное, он не может подарить брату свою любовь. Если бы он только знал, от какого зла Хосок его защищает, поступил бы он так жестоко и эгоистично? Хосок зажмурился и подтянул колени к груди, утыкаясь в них лицом. Он не хочет сейчас вставать и возвращаться в амбар, рядом с Чонгуком быть не хочется. Сейчас хочется только одного — лечь и заснуть крепким сном без всяких сновидений, но даже во сне он чувствует грубые руки и слышит змеиный голос, от чего просыпается в холодном поту и с одышкой. Хосок прижал ладони к горящим глазам. Он так устал, он так сильно устал. Устал вариться в собственной физической и эмоциональной душевной боли, устал защищать и получать все удары, он так чертовски устал… Но если это не сделает он, за него это не сделает никто. Чонгук больше никому не нужен. Его растерзают точно так же, как сейчас — Хосока, а он его слишком любит, чтобы позволить подобное. Хосок шмыгнул носом и утер слезы. А после его боль превращается в агрессию. Он хочет ломать, рвать, крушить, сжигать. Он хочет мести. Самой жестокой и беспощадной мести, на которую только будет способен. Хосок запустил пальцы в свои волосы и крепко сжал у корней. Он в западне со связанными конечностями. Ни вправо, ни влево дернуться нельзя — расстреляют, и Чонгук останется один в этом мире. Все, что движет Хосока вперед — это Чонгук. Всегда был Чонгук. Это его смысл жизни, это повод открывать глаза по утрам и оставаться сильным. Но Хосок все равно на него зол так сильно, что впервые хочет выместить злость на нем. — Ты не спишь, — Хосок дернулся от тихого голоса. Он вскинул голову, больно ударяясь затылком о ствол дерева. Перед ним возвышалась Фэйт, держащая руку на висящем автомате. Половина ее лица была скрыта тенью. — Почему? — Не спится, — тихо ответил Хосок и слегка сжал пальцы в кулак. После такого ему почти никогда не спится. — Ясно, — ответила Фэйт и сняла автомат с плеча, усаживаясь рядом с Хосоком по-турецки. Хосок глянул на ее профиль и отвел взгляд в сторону, прислоняясь спиной к стволу дерева. Почему она пришла? Она приходила только тогда, когда Хенсок вновь вызывал его к себе. Хосок даже думать не хочет о том, что сейчас она снова проведет его через врата в ад. Но сил спросить, зачем она тут, не было. Хосоку даже дышать не хотелось, что уж там разговаривать. Веки тяжелее свинца, но сон никак не идет. Фэйт поглаживает автомат. Ее всегда это успокаивает. — Ты долго терпел, — вдруг сказала Фэйт, посмотрев прямо на Хосока. — Не каждый на твоем месте смог бы, Хосок. — Мне есть ради кого бороться, — тихо ответил Хосок. — Знаю, — кивнула Фэйт и перевела взгляд на ночное небо. — Я знаю, Хосок, и бесконечно уважаю тебя за это. Надо идти вперед, искать, за что сражаться… — За что сражаешься ты? — спросил альфа, взглянув на нее. — Ни за что, — просто ответила она. — Я боролась, чтобы не сдохнуть. Сначала с ублюдком-отцом, потом с зараженными, а теперь… С ними, — она кивнула в сторону домов «элиты». — Я думал, что вы… — Хосок замялся, опустив взгляд. — Что мы что, Хосок? — хмыкнула она. Ее взгляд на мгновение обострился, цепким стал, но потом она вновь смягчилась и просто поджала губы. — Здесь нет «мы». Здесь есть я и они, здесь есть обделенные, униженные и они. Они считают себя королями мира, трудно с этим не согласиться, когда более слабые львы уступают место королю прайда, — Фэйт скривила губы. — Я в этом не участвую, — она заметила немой вопрос в его взгляде. — Хочешь спросить, почему убиваю вместе с ними? Потому что так нужно, Хосок, чтобы меня эти львы не растерзали всей кучей. Хотя львы для них — это слишком высоко, — ухмыльнулась девушка. — Гиены нападают стаей. — То есть… — альфа свел брови, — то есть ты сама по себе? — Можно и так сказать, но, к сожалению, я привязана к этим уродам. От них зависит моя жизнь, твоя, жизни других людей. Не думаю, что ты видел, как они живут. Им, знаешь, не позавидуешь. Они точно так же, как и вы, голодают, много работают и терпят насилие — как физическое, так и ментальное. Здесь устали все, Хосок. Здесь каждый хочет положить этому конец. — Но чем же ты тогда отличаешься от них? Ты видишь, что люди страдают, и молчишь. Ты убиваешь, потому что приказывают. Ты сидишь с ними за одним столом. Ты присутствуешь на публичных казнях и ничего, совершенно ничего не делаешь! — прикрикнул Хосок. Его концентрация злости вдруг начала брать верх над ним. Вся та агрессия, что копилась у него от Хенсока, вдруг выплеснулась на Фэйт. Девушка с каждым его словом лишь плотнее поджимала губы, а после резко подалась вперед, схватила его за грудки и грубо прижала спиной к стволу дерева. — Ты думаешь, это так легко, взять и положить конец тому, что формировалось годами? — прошипела она ему в лицо. — Нашелся сопляк, который уж точно знает, что я должна делать в банде, где прожила последние пять лет такой же шпаной, которой являешься ты! Здесь нет блядских фей и розовых пони, и даже если я хочу что-то сделать, я не могу — меня тут же на плаху отправят, и, поверь, мертвая я ничем и никому не помогу. Ты вообще имеешь понятие, почему я не лезла, когда этот недоносок над тобой издевался? Имеешь? — прорычала она, встряхнув его за грудки. — Нет! — Хосок толкнул ее в плечо. — И знать не- — Потому что тогда он бы мне башку снес быстрее, чем я сделала бы шаг в твою сторону, несносный мальчишка. Тебе больше никто, кроме меня, не поможет. Думаешь, сможешь пойти и поднять бунт среди тех людей? — ухмыльнулась недобро она, кивнув в сторону жилых домов. — Ошибаешься. Они все живут в страхе, что это — последний прожитый день. Кто пойдет за сопляком, который только вчера оторвался от мамкиной груди? Твое восстание подавят быстрее, чем ты скажешь «В бой», и тогда тебе и Чонгуку устроят настоящий ад на земле. Мне потребовалось много лет, чтобы изучить этих гиен, и шесть месяцев, чтобы подобрать нужный момент. Ты думаешь, я счастлива жить вот так? — она, поджав губы, уставилась Хосоку в глаза. Тот ничего не ответил и отвел взгляд в сторону. — Отвечай мне! — прорычала она. — Я не знаю, — хмыкнул Хосок. — Вот именно, блять, что ты ничего об этом мире не знаешь, — она резко отпустила его и поднялась с колен. — Но знаешь, что? — Мне неинтересно, — Хосок поправил свою грязную порванную толстовку. — Пора положить этому конец, — продолжила Фэйт, словно не услышала его ответ. — Совсем недавно ты сказала, что тебя убьют за это, — горько ухмыльнулся Хосок. — Ты себе противоречишь. — Нет, — покачала головой Фэйт. — Ты ошибаешься. Я очень долго думала, много анализировала и подбирала правильный ключ от ответа. И совсем недавно Хенсок сам вложил его мне в руки. — О чем ты? — альфа нахмурился. — Они ушли в поход этой ночью, и не будет их примерно неделю. — И что с того? — хмыкнул он в ответ. — А то, глупый мальчишка, что я научу тебя защищать себя, — прошипела она, вновь присев на колени. — Я научу тебя стрелять и пользоваться мачете. Ты убьешь этого урода, а я тебе в этом помогу, — у Хосока глаза округлились. Но в его взгляде не было страха, там была заинтересованность и что-то, похожее на… предвкушение. — Я знаю, ты этого хочешь, — тихо и вкрадчиво сказала Фэйт. — Этого хотят здесь практически все. Ты даже не представляешь, сколько раз я мечтала свернуть ему шею, продырявить башку, отрубить каждую конечность… Ну, ты понял. Но это сделаешь ты. — Почему я? — выдохнул Хосок. — Потому что ты займешь его место, — альфа даже распахнул губы от удивления. — И я тебе в этом помогу, Хосок. Я давно наблюдала за тобой, дольше, чем ты можешь себе представить. Ты молод и подаешь выдающиеся надежды, не лишен гордости и здравого смысла. Ты как никто другой сможешь повести за собой людей, тебе лишь… нужно больше ресурсов, больше практики. Если ты сможешь убить его, люди признают тебя бесспорным лидером. Сейчас Хенсок что-то вроде непобедимого титана, и если ты покажешь, что это не так… — А если я не смогу? — тихо спросил Хосок. — Вдруг… вдруг у меня не получится? — Значит, все будет зря. И ты, и я сдохнем зря, — холодно сказала она. Хосок прикусил губу и опустил взгляд. — И Чонгук умрет тоже. — Я согласен, — резко сказал Хосок. Его взгляд полыхал вновь вспыхнувшей злостью и решительностью. Единственное, что движет Хосоком — это Чонгук. Если Хосок сможет одержать победу, он защитит не только себя и брата, но и всех остальных людей, которые страдают от тирании Хенсока точно так же, как и он сам. И даже Фэйт. Хосок сможет стать лучшим лидером для них. Он сделает для своих людей все, что будет в его силах и даже больше. Он полон решительности, как никогда, и даже обессиленное тело, кажется, вновь наполнилось жизнью, приправленное стимулом к победе. Фэйт решила не откладывать обучение, у них и так слишком мало времени. Выстрелы могли бы разбудить спящих людей, поэтому решено было уходить в лес через дыру в заборе, которую Фэйт старательно прятала. Через нее она выходила в лес и отстреливала зайцев, иногда попадалась какая-то худенькая птица. Было решено, что днем каждый из них выполняет свою работу и друг на друга никакого внимания не обращает. Хоть Хенсок и ушел, забрав с собой половину «армии», некоторые шавки здесь все же остались, чтобы в случае чего докладывать хозяину о правонарушителях. И о них, думается Фэйт, нужно позаботиться. Но так, чтобы Хосок не знал, еще и в это вплетать она его не хочет. По ночам они уходили в лес, чтобы практиковаться в стрельбе и ближнем бое. И в том, и в другом Хосок был как никто плох. На себя Фэйт решила взять Эша. Этого ублюдка будет трудно завалить, особенно если учесть, что он больше нее вдвое, а стрелять и поднимать шум нельзя — сбегутся все, и тогда на них точно можно поставить жирную точку, как крест на могиле. Фэйт решила, что будет отдавать Хосоку свою еду. Ему силы нужнее, чем ей. Но сам Хосок едва съедал половину, остальное же отдавал Чонгуку, даже не подозревающему, что грядет буря. И неясно, для кого — для них или для Хенсока. С его уходом в общине словно другая жизнь настала. Нет скрипучего смеха, больше похожего на лай гиен, нет секса и разврата, нет уносящих чужие неповинные жизни выстрелов. Люди занимаются своими делами — кормят животных, сеют огород, чинят дома и оружие, патрулируют территорию. Фэйт нравится жить вот так. Жаль, что скоро и это закончится. И чем ближе наступал день икс, тем сильнее Хосока трясло. Он то и дело промахивался, а удары были все слабее. В очередной раз выбив мачете из его рук, Фэйт хмыкнула, схватила его пальцами за шею и ударила под коленной чашечкой, повалив на землю. Хосок стиснул зубы от боли и тихо прорычал. Фэйт приставила два пальца к его лбу на манер пистолета. — Бам! — шепнула она, «выстрелив» в его голову. — Ты проиграл. — Отпусти меня, — хмуро сказал Хосок, слегка ударив ее по руке. Фэйт отстранилась и выпрямилась. — Что с тобой? — спросила она, подняв мачете с земли и протянув ее поднявшемуся следом Хосоку. Тот довольно грубо выхватил оружие из ее рук и снова встал на свою позицию. Хосок и сам не знает, что с ним. Он, не жалея себя, тренировался, учился стрелять и драться врукопашную, но пять ночей тренировок не сравнятся с годами изощренных убийств. Хосок боится не справиться. У него подрагивают пальцы и горький комок в горле встает от мысли, что он может оплошать. В Фэйт он не сомневается, она со своей задачей справится, но и к нему на помощь не придет. Конечно, он не может быть уверен в себе на все сто процентов. Он боится где-то проколоться, оступиться, не добить. Фэйт спокойна. Каждое движение отточено, и если она и волнуется, то показывать это не собирается. А вот по Хосоку сразу видно, что поджилки трясутся. Фэйт встала напротив него и вскинула кулаки. Даже в неравном бою Фэйт одерживает победу, и Хосок благодарен ей за то, что она не пытается поддаваться. Делает все быстро и четко. Враги ему уж точно поддаваться не будут. — Успокойся, — вкрадчиво сказала девушка. — Дыши глубоко, полной грудью. Сделай глубокий вздох, — она глубоко вздохнула, Хосок последовал ее примеру. — И выдох… Я знаю, что ты испытываешь и о чем думаешь. Но вспомни, ради кого ты это делаешь. Ради чего ты здесь и сейчас. Эта ночь — последнее, что у нас есть. Завтра уже будет поздно успокаиваться. Твоя рука должна быть твердой, — она сжала кулаки крепче. Хосок медленно двинулся в ее сторону крадущимся тигром. Фэйт начала медленно отступать. — Ты не должен дрожать. Тебе не страшно. Ты уверен в своих силах. А сейчас… нападай! Хосок прорычал сквозь зубы и сорвался с места, рассекая воздух лезвием мачете. Фэйт ловко увернулась от свистящего от резких движений мачете и дважды ударила Хосока по руке, которой он держал оружие. Но в этот раз Хосок сделал это специально — отвлекающий маневр, а ребром ладони второй руки ударил ее по уху, оглушая. Фэйт потеряла на мгновение равновесие, но Хосоку и этого было достаточно. Он подвернул ее ногу и завалил на лопатки, тут же обездвижив лезвием мачете у горла. Фэйт удивленно смотрела на него, а после ухмыльнулась и кивнула, вскинув бровь. Лицо Хосока было серьезным, как никогда, и как никогда злым. Он был уверен в том, что делает, и смог направить свою злость в нужное русло. Фэйт даже испытала чувство гордости за него. — Молодец, — похвалила она. — Давно бы так. Но когда будешь делать это с ним, прилагай все силы. Ты жалеешь меня, а это чувствуется. — Ты не мой враг, — твердо ответил Хосок, крепко сжимая рукоятку мачете. — Правда? — оскалилась Фэйт. Хосок не успел опомниться, как она, не боясь лезвия, тут же опрокинула его на спину и сама уселась на бедра, заламывая руки до боли и прижимая под подбородком свой пистолет. Хосок ухмыльнулся, смотря в ее глаза, и сжал пальцы в кулаки. Фэйт была в хорошем расположении духа, на губах играла полуулыбка. Искренне она никогда не улыбалась, разве что натянуто и как-то криво, словно не умела. Дуло больно упиралось в кожу, но Хосок молчал, а Фэйт все так же сидела на его бедрах, чувствуя превосходство и сладкий вкус победы. Она хочет, чтобы Хосок выиграл, и хочет выиграть сама. — Я все еще не твой враг? — тихо спросила она, склонив голову вбок. — Нет, — ответил Хосок, перестав улыбаться. — А если я размажу твои мозги по траве? — альфа услышал, как дернулся ее палец на курке и тихо ухмыльнулся. В ее глазах плескались бесы, и, он уверен, она обязательно выстрелила бы, если бы действительно могла. — Но ты не сделаешь этого, — шепотом сказал Хосок. — И мы оба знаем это. Фэйт резко прижала ладонь к его рту и прислушалась. Откуда-то неподалеку раздавалось мерзкое щелканье гнилых зубов. Наверное, звуки борьбы и выстрелов привлекли зараженных. Она слезла с бедер Хосока и, пригнувшись, подбежала к дереву с широким стволом. Она оглянулась на Хосока и прижала палец к губам, подзывая к себе. Хосок последовал ее примеру, прихватив свой мачете с земли. Фэйт долго вглядывалась в темноту, прижимаясь ладонями к стволу дерева. Хосоку видеть этих тварей доводилось не часто. Только в далеком детстве, когда их забрали в общину, и шастающих вокруг забора. А вот для Фэйт они, кажется, были нормальным явлением. Она достала из рюкзака розу от стеклянной бутылки и протянула Хосоку. — Бросишь вон в то дерево по моему сигналу, — она указала на дерево метрах в двух вправо. — Понял? Только так, чтобы разбилась. — Зачем ты таскаешь с собой битые бутылки? — тихо спросил Хосок. — Делай что сказала, — прошипела в ответ Фэйт. Хосок хмыкнул, но послушался. Фэйт перебежкой добралась до кустов кипариса и пригнулась. От дерева отделилась одна тень — отлично, он хотя бы один. Девушка не собирается тратить на него драгоценные патроны, они ей еще пригодятся. Она и так слишком много потратила, когда учила Хосока стрелять. Щелкуны хороши тем, что не видят своих жертв, но это компенсирует отличный слух. Как раз это Фэйт и использует, чтобы устранить его. Она повернулась к Хосоку и подала знак ладонью. Хосок тут же кивнул в ответ и прицелился, чтобы попасть в дерево. Только бы не промахнуться и приложить достаточно сил. Хосок набрал побольше воздуха в легкие и на выдохе бросил бутылку. Та с громким стуком разбилась. Щелкун тут же отреагировал, клацая челюстями, и в быстром темпе двинулся на источник шума, проносясь мимо Фэйт. Он остановился у дерева, покачиваясь на месте и тихо рыча сквозь зубы. Бета покрепче сжала рукоятку ножа и двинулась из зарослей прямо к нему, замирая всякий раз, когда он резко дернется. Хосок выхватил пистолет и направил в его сторону, готовый защищать Фэйт, если что-то выйдет из-под контроля. Фэйт разбежалась и, запрыгнув на его спину, обхватила рукой за поросшую коростой шею, принявшись его душить. Щелкун начал реветь и вырываться, Хосок уже приготовился стрелять, но Фэйт вонзила острие ножа в его пораженную грибком голову несколько раз, добивая и так убитый кордицепсом организм. Зараженный повалился ей под ноги. — Ужас, — сморщился Хосок, пряча пистолет за пояс. — Эти твари, конечно, мерзкие, — хмыкнула Фэйт, вытерла нож о свои карго и сунула его в ножны. — Но от них хотя бы знаешь, чего ожидать. Обычные люди куда страшнее, — сказала она, посмотрев на альфу. — Да, — кивнул он и сунул сжатые кулаки в карманы брюк. — Встретимся следующей ночью, Хосок. И… давай не подведем друг друга. Хосок твердо посмотрел на нее, и Фэйт увидела в его глазах твердую веру в то, что они справятся. Прикрывая спины друг друга и борясь до последней капли крови. Эта битва будет не на жизнь, а на смерть, и они должны, нет, они обязаны — себе и друг другу, выйти из нее победителями. Весь следующий день Хосок ходил, как на иголках. Он был крайне дерганный и нервный. Фэйт краем глаза наблюдала за ним издалека, и очень хотела подойти и дать оплеуху, чтобы успокоился, наконец, и взял себя в руки. Ее жизнь была ровно в такой же опасности, как и его собственная, но Фэйт понимала, что он защищает гораздо большее, чем она сама. У него на руках две жизни, у Фэйт — лишь своя собственная. Вся стая должна вернуться под вечер, после демонстрации устроят пир, к которому уже готовятся омеги, а после вернут все на круги своя — и секс, и похоть, и убийства. По крайней мере, должны. Но Фэйт и Хосок этого не допустят. Сначала они с Хосоком устранят патрульных, чтобы не подняли тревогу, затем Фэйт выманит Эша, и она вообще не имеет понятия, как сделает это, а после в финальную часть игры вступит и Хосок. После ситуации с кошкой Чонгук чувствовал себя гадко. На брата смотреть сил не было — и стыдно, и злостно на самого себя. Но Хосок перебесился и делал вид, что ничего не произошло. Следующий день они провели вместе, правда, перекинулись всего парой фраз. Хосок все еще злился, и Чонгук вполне понимал, за что, потому и не лез. На второй день он, превозмогая и стыд, и злость, извинился перед братом. Хосок не мог его не простить, но горький осадок все равно осел где-то в глубине души. Как Фэйт и сказала, под вечер вернулся Хенсок. Люди тут же оживились, надели маски радостные, приветствуя своего лидера. С собой он принес труп оленихи и полуобнаженных и избитых людей — девушку и парня. Фэйт и Хосок переглянулись в толпе. Бета предполагала, что Хенсок потребует ночью вызвать Хосока и не сомневалась, что сделать он это заставит именно ее. Праздновали шумно и с размахом. Хенсок никогда не скупился, чтобы лишний раз напомнить о своем величии всем и каждому. Чонгуку Хосок приказал без лишних вопросов сидеть в амбаре и вести себя тихо, как мышь, чтобы даже дышал через раз. Сам он сидел на перевернутом ведре и нервно дергал ногой, поднимая голову на каждый звук. Он смотрел на празднование издалека, словно сидел за стеклом и наблюдал за копошением муравьев в аквариуме. Хотя они скорее напоминали змей. Его внимание привлекла Фэйт — пора. Хосок твердо кивнул, игнорируя расползающийся по организму животный страх. Эш сидел на деревянных ступеньках, ведущих в дом Хенсока, и точил свой армейский нож. Фэйт почувствовала дикую жажду что-нибудь выпить, желательно что-нибудь крепкое. С каждым шагом она все четче понимала, что не имеет понятия, что сказать ему, чтобы отвлечь и увести отсюда подальше. Ему ее завалить все равно что муху прихлопнуть, но боится она вовсе не этого. Ей впервые страшно за Хосока и за его жизнь — вдруг не справится? И все это зависит от нее одной. Она медленно подошла к альфе, который даже не обратил на нее своего внимания, продолжая резкими движениями натачивать нож. — Насколько острый? — спросила Фэйт, прислонившись боком к деревянной колонне плечом. — Режет плоть, как масло, — ответил Эш, замораживая девушку своим ледяным голосом. Она ухмыльнулась уголком губ. От такого убийцы другого ожидать и не приходится. — Ясно, — протянула Фэйт, слегка покачиваясь на месте. — Хенсок занят, — сказал альфа и посмотрел на нее черными глазами. — И тебя принять не захочет. — Я не к нему пришла, — хмыкнула в ответ девушка. Эш слегка склонил голову вбок. — Я пришла к тебе. — Ко мне, — вздернул бровь Эш, а после кивнул. — Вот как. — С моим автоматом что-то не так, — вдруг выдала Фэйт первое, что пришло ей на ум. — И ты решила прийти с этим ко мне? — Эш растянул тонкие губы в ядовитой улыбке. — Угадал, — пожала плечами девушка. — Я даже пару раз разбирала его, все бестолку. Ну так… Ты поможешь? Эш долго смотрел на нее, словно хотел раскусить, как сладкую сочную ягоду. Но Фэйт спокойно выдержала его взгляд, не поведя ни одним мускулом на лице. Альфа внезапно скрипуче рассмеялся, вызывая холодные мурашки по спине девушки, сунул нож в ножны на бедре и поднялся со ступенек, мол, веди к своему автомату. Девушка почувствовала, как по виску покатилась капелька пота, но твердо пошла в сторону хижины с оружием, где предусмотрительно оставила свой автомат, ведь ей как никому известно: «Кто с мечом придет, тот от меча и погибнет». Она шла на негнущихся ногах и физически ощущала прожигающий ее спину ледяной взгляд. Эш вспарывает ее и исследует на дефекты, которые, кажется, вот-вот найдет и раскусит ее. Только бы время выиграть. Фэйт распахнула дверь и зажгла масляную лампу, слабо освещающую просторное помещение с оружием — пистолетами, автоматами, винтовками, винчестерами, ножами, самодельными бомбами, даже катана с силуэтом парящих птиц на стене висела, поблескивая лезвием в неярком свете лампы. Ее автомат лежал на верстаке. Фэйт пожала плечами и указала ладонью на автомат, а сама прислонилась копчиком к старой тумбе и сложила руки на груди. Эш подошел к автомату, что выглядел как новенький, и склонился над ним, поглаживая корпус пальцами. — Это не твой, — с ухмылкой изрек альфа и выпрямился. Пламя тихо колыхалось от проникающего в помещение прохладного ветерка. — Ты решила наебать меня, малышка. Не так ли? — прорычал он, резко разворачиваясь и встречаясь лицом с дулом ее автомата. Хосок оглянулся, доставая пистолет из-за пояса драных джинс, и тихо отворил входную дверь, вскидывая пистолет перед собой, как учила Фэйт. Главное — успокоиться. Хосок со всем справится, он не подведет Фэйт и своего брата. Хосок тихо, буквально на носочках, пробирался через длинный коридор, по которому некогда провела его Фэйт, и с тех пор начались его мучения. Сегодня он пройдет по нему опять, и положит всему конец. В доме было тихо и темно. Ни одна лампа не горела, а свет от факелов на улице не проникал внутрь. Он медленно ступал по скрипучим половицам, прислушиваясь к звукам извне. Было тихо. Он слышал собственное сердцебиение и сбитое дыхание. Ни в одной из комнат первого этажа его не было. Хосок тихо чертыхнулся и медленно подошел к лестнице, направляя вверх пистолет. Она вела словно в другой мир — либо новой жизни, либо смерти. Третьего никому из них не дано. Фэйт чувствует острую боль в бедре, от которой из глаз брызгают слезы, и нажимает на курок. За смехом и песнями на улице ничего не слышно. Пуля попала Эшу куда-то в плечо — успел, сука, увернуться. Он вмиг оказался рядом, выбивая из ее рук автомат, и занес крепкий кулак для удара, который Фэйт спешно блокировала. В ее бедре торчал нож, тот самый, который Эш минутами ранее натачивал. И правда, входит в мясо, как в масло. Фэйт отступала, Эш разъяренным тигром шел по пятам. Он готов убивать, и порвать суку хочет голыми руками. Фэйт схватила плоскую деревяшку, закрывая лицо, но альфа разбил ее кулаком надвое. Опилки полетели в глаза. Фэйт зарычала, уворачиваясь от них, и тут же получила мощный удар кулака в грудь. Весь воздух разом из легких выкачали. Фэйт свалилась прямо на хлипкий стол и проломила его своим телом, падая на пол и больно ударяясь спиной. Бедро горело, в глазах все потемнело, а в висках пульсировала тупая боль. Она слышала тяжелые шаги, направленные прямо к ней. Фэйт попыталась отползти на локтях, хватая воздух ртом, но Эш с ухмылкой наступил тяжелым ботинком ей на грудь, пригвождая к полу. Из его раны толчками вытекала багровая кровь, пачкая куртку. Артерию, наверное, задела. Эш хмыкнул и перевел взгляд на задыхающуюся девчонку. — На что ты рассчитывала, сука? — с нескрываемой усмешкой спросил альфа, убрав, наконец, ногу с ее груди и присев рядом на корточки. — Нужно быть такой… тупой, чтобы подумать, что ты сможешь меня завалить, — он рассмеялся и грубо ударил девушку по лицу. Фэйт отвернула голову в сторону, чувствуя привкус металла во рту. — Место мое занять хотела? — он растянул губы в улыбке и облизнулся. — Но, малышка, — он провел пальцами по ее щеке, размазывая кровь разбитой губы, и крепко схватил за волосы, — ты мое место лишь в гробу займешь. Хосок поднялся на последнюю ступень. Коридор вел лишь в одну дверь, и, Хосок не сомневался, — Хенсок там. Он чувствует его мерзкий запах, от которого желудок скручивает тошнотой. Из крови выходит страх, вместо него приходит злость. Дикая, необузданная, первобытная. В голове проносится каждый день, проведенный в мучениях. Он вспоминает каждую рану, которую этот ублюдок ему нанес, и крепче сжимает рукоять пистолета. Его глаза наполняются диким огнем, что полыхает на дне черной мглы. Столько мечтал он об этом дне, вытирая кровь ледяной водой, чтобы Чонгук не увидел. Столько раз представлял, как вонзит нож ему в глотку, в ту самую, из которой доносится его противный смех. И теперь этот миг… настал. Дверь тихо скрипит, когда Хосок ее отворяет. Хенсок сидит на кровати, обнаженный до пояса. В руках у него разобранный пистолет. Он поднял равнодушный взгляд на вошедшего пацана, после — на его пистолет, и ухмыльнулся, вставляя магазин в приемник. У Хосока задрожали руки от ярости. Он захотел спустить всю обойму ему в башку, чтобы прекратил так гадко ухмыляться, чтобы его мерзкая кровь омыла стены и лицо Хосока, чтобы он наконец обрел успокоение. Но Хосок медлит, подбирается к нему тигром, держа на прицеле. — Признаться честно, — вдруг сказал Хенсок, вставляя в магазин пули, — я удивлен, что ты не пришел раньше. — Давно пора было, — холодно ответил Хосок. Хенсок в ответ лишь ухмыльнулся. — Надо же, у волчонка прорезался голосок? — он поднялся с постели, тихо скрипнув пружинами. — Такой смелый, стащил чей-то пистолет и размахивает им у льва перед пастью. А не боишься, что лев твою маленькую ручку по плечо откусит? — ухмыльнулся Хенсок, полностью уверенный, что направленный в его сторону пистолет — всего лишь показуха и попытка запугать. — Лучше опусти оружие, ты ведь потом кровью харкаться будешь, — вкрадчиво прошептал он. — Я устрою тебе ад. — Ты мне его уже устроил, — холодно ответил Хосок и резко опустил оружие, стреляя альфе в колено. Фэйт плюнула Эшу в лицо слюной вперемешку с кровью. Альфа поджал губы, отвернув голову в сторону, а после резко утер щеку от слюны и ухмыльнулся. Посильнее схватив девушку за волосы на макушке, он несколько раз со всей силы приложил ее затылком об пол. Его распирала необузданная ярость на потерявшую всякие остатки разума девчонку, возомнившую себя всемогущей. Но Эш прямо сейчас оборвет ей крылья, с корнями выдерет из спины. Он схватился за рукоятку ножа, проворачивая его внутри ее бедра против часовой стрелки. Фэйт закричала от боли. Из глаз посыпались искры. — Вот так, — оскалился Эш, глубже вгоняя нож и наслаждаясь криками Фэйт. Ее трясло от боли, а для Эша ее крики — кайф внутривенно, тот самый, которым он так и не успел закинуться. — Знай свое место, сука. — Д… да пошел ты, — прорычала сквозь зубы Фэйт, собирая весь остаток силы воли, и замахнулась здоровой ногой, ударяя пяткой ботинка прямо ему в горло. Эш отшатнулся, падая на задницу и хватаясь ладонями за горло. Он хватал губами воздух, но никак не мог вдохнуть. Фэйт крепко сжала рукоять ножа и на выдохе выдернула его из своего бедра. Эш прорычал сквозь зубы и кинулся на девушку, тут же пригвождая ее к полу. Он занес кулак, чтобы ударить ее по лицу, но девушка вовремя блокировала удар, ударяя его коленом в живот изо всех сил. Он расслабился лишь на мгновение, но Фэйт хватило этого замешательства. Она с криком вонзила его собственный нож ему в горло и резко дернула, разрезая горло горизонтально, как свинье. Он в шоке смотрел на Фэйт, и она видела, как медленно жизнь покидает его тело. Теплая кровь брызнула ей на лицо, шею и грудь, пачкая вещи. Альфа свалился на нее, пригвождая к полу, по которому уже начали расползаться кровавые змеи. Хенсок упал назад, с криком хватаясь за раздробленное колено. Хосок ринулся в сторону, опрокидывая стол в качестве защиты. По дереву тут же начали стучать пули, вгрызаясь в хлипкий стол и отбивая щепки. Хосок ползком двинулся за кровать и притих. Хенсок кричал и стонал от боли. Пуля раздробила коленную чашечку и прошла насквозь. Сквозь его пальцы текла густая кровь, заливая чистый пол. — Сука! — зло рассмеялся Хенсок, тут же сжав зубы от боли. — Грязная сука, я убью тебя! — закричал он, вновь выпуская обойму куда ни попадя. Захрустело битое стекло от окон и поднялся вверх ворох пыли с кусочками щепок. Хенсок палил, куда глаза глядели. Ему в голову била ярость и дикая злость. Он не мог поверить, что этот сопляк, который еще неделю назад корчился под ним от боли, взял в руки оружие и посмел стрелять в него. В него! Он отдаст его на корм псам, а сам будет наблюдать, как медленно и мучительно умирает эта сука. Хосок выглянул из-за кровати и выстрелил, привлекая внимание Хенсока. Альфа зажмурился, вновь припадая спиной к кровати. Из-за дрожи он промахнулся и выдал свое положение. — Ну же, выходи, — прорычал альфа, подползая к кровати. Оставляя за собой кровавый след. — Выходи, и твоя смерть не будет такой мучительной. Ах, нет… Все равно будет, — он нервно ухмыльнулся. — Я позабочусь, чтобы над тобой измывались искусно. Чтобы каждую конечность отрывали и наслаждались. Чтобы ты кричал до потери сознания, — он отшвырнул расстрелянные доски, открывая себе вид прямо на убежище, где скрылся Хосок. Но его там не было. Глаза Хенсока наполнились кровью. Он вновь вскинул пистолет и начал палить и кричать. Но через несколько выстрелов послышались лишь пустые хлопки. Хенсок нервно рассмеялся и потянулся к заднему карману, пытаясь нащупать пули, но их там не было. Выпали. — Сука! — заорал альфа и откинул свой пистолет в сторону. — Кто теперь должен молить о пощаде? — спокойно сказал Хосок, медленно подходя к смеющемуся Хенсоку и царапая острием мачете пол. — И чего ты добьешься, убив меня? — изогнул губы в улыбке Хенсок. — Думаешь, за тобой кто-то пойдет? Тебя разорвут на части, потому что ты убил единственного, кто мог их спасти. — Обязательно, — улыбнулся Хосок, чувствуя разливающийся от груди жар, что оседал на кончиках пальцев. Хенсок облокотился о ладони и опустил голову, тихо посмеиваясь. — В аду сегодня будет жарко. Хосок замахнулся мачете и резко опустил. На его дрожащие руки упали теплые капли крови. Фэйт скинула с себя тяжелое тело, стиснув зубы. Бедро горело праведным огнем. Она с трудом поднялась, опираясь на стол. Штаны были пропитаны ее собственной кровью, а лицо перепачкано кровью Эша. Это как ее награда за мучительную победу. Она заковыляла в сторону выхода, в последний раз оглянувшись на труп альфы. Плюнув в его сторону кровавой слюной, Фэйт покинула амбар, возвращаясь к дому Хенсока. На ступеньках уже сидел Хосок и курил невесть откуда взятую самокрутку. Даже не морщился, щенок. Фэйт с трудом подошла к нему и уселась рядом, безмолвно протягивая окровавленную ладонь к нему, прося сигарету. Хосок тут же ее отдал, и Фэйт затянулась, прикрывая глаза. — Болит адски, — хмыкнула она, глянув на свое бедро. Хосок посмотрел на нее, и что-то в его взгляде изменилось. Что-то, чего она пока не может понять. И не хочет. — Мы сделали это, — хрипло сказал Хосок. — Теперь об этом должны узнать другие, — кивнула Фэйт и перевела взгляд на ночное небо. Докурив самокрутку, она выкинула ее в траву и с трудом поднялась. С задней стороны дома Хенсок велел сделать колокол, прозвенев в который он мог созвать людей на собрание. Обычно это делалось не так часто, в принципе, никогда. Все решения он принимал самостоятельно, а потом посылал своих псов разносить весть. Хосок поднялся на последнюю ступеньку. В ночной тиши разнесся перезвон колокола. Через несколько минут начали стягиваться к дому сонные люди, кутающиеся в тонкие одеяла. Фэйт вернулась к нему и похлопала по спине, приободряя. В собравшейся толпе начали перешептываться, мол, что произошло и почему их так поздно собрали. Где-то среди людей затерялся и проснувшийся Чонгук, встревоженный громким колоколом. — Хенсока больше нет, — громко провозгласил альфа, подняв руку вверх. В толпе кто-то ахнул. Хосок обернулся назад и поднял что-то с деревянного пола, а после вскинул руку, демонстрируя отрубленную голову, которую он держал за волосы. С отрубленной шеи медленно вниз протянулась ниточка крови. — Больше нет тирании и деспотии. Больше нет насилия над неповинными, — он посмотрел на стоящего в толпе омегу. — Больше нет несправедливости. Больше нет кастового разделения. Но я знаю, что здесь еще есть его псы, — он повысил голос. — Его приверженцы. И сейчас вы можете уйти, если хотите остаться в живых. У вас есть время до завтрашней ночи. Вы уйдете с тем, что держите в руках, и больше ничего, принадлежащего общине, не тронете. — Вы что, с ума сошли? — вдруг рассмеялся кто-то в толпе и выступил вперед. Фэйт хмыкнула. — Вы собираетесь слушать этого щенка? — обратился он к притихшим людям. — У него еще молоко на губах не обсохло, а он уже убил вашего лидера, а вы вот так просто стоите, разинув рты, и ждете, какое еще дерьмо он вольет в ваши уши? — закричал он. — Лидера, держащего в страхе всю общину, — спокойно сказал Хосок. — Между страхом и уважением огромная пропасть. — Ты… — прорычал альфа, развернувшись в его сторону. — Ты мелкий… — он не успел договорить. Хосок выхватил пистолет из-за пояса и выстрелил ему в лицо. От дула поползла вверх струя дыма. Альфа свалился на землю лицом вниз. — Каждый, кто захочет уйти, может сделать это прямо сейчас, — продолжил Хосок. — Я никого не стану держать здесь насильно и заставлять служить мне. Вы можете уйти, — он указал на ворота. — Но если вы останетесь… — он отбросил голову Хенсока к трупу альфы и положил правую ладонь на уровень сердца. — Я клянусь перед вами, что дам вам лучшую жизнь. Фэйт откинула голову и прикрыла глаза. Никто не знает, как отреагирует толпа. Кто-то развернулся и ушел, не захотев слушать Хосока дальше. Их она сразу узнала — те самые гиены, которых стоит добить, пока не поздно. Но простой народ, уставший от тирании, остался. Она увидела в толпе того самого омегу, которого лишили глаза, и она одна из первых вышла вперед, повторив жест Хосока. Фэйт тоже вышла из тени и положила правую руку на сердце. Затем это сделали еще двое. Пятеро. Вся толпа. Люди смогут жить дальше, если будут знать, что будет кто-то, готовый их защищать. Кто-то, кто даст им надежду на будущее. — Мое имя — Хосок, — провозгласил альфа.