реквием

Мальчик сидел на коленях и обнимал себя за подрагивающие плечи. Горячие слезы обжигали свежие ранки на щеках, по краям которых собирались бусинки крови. Слезы смывали их и уносили к подбородку, откуда те падали и разбивались о худые коленки. Мальчик сидел в центре большой комнаты, окутанной холодом и непроглядной темнотой. В тишине разносились его всхлипы и сбитое дыхание. Он кусал до крови дрожащие губы, чтобы не заплакать в голос и не показать, как больно ему, беззащитному ребенку, одиноко сидящему в центре комнаты под всеобщим вниманием. Его родители не любят, когда он плачет. А еще его родители не любят, когда он делает по-своему и не слушается. Стоит ему ослушаться, его заводят в эту комнату без окон, с одной лишь голой лампочкой под потолком, и бьют. Больно. До крови. Пока не стихнет совсем, дрожа на холодном бетонном полу. У мальчика на спине расцвели багровые уродливые шрамы, кривыми змеями тянущиеся к пояснице. Поверх уже заживших отец оставлял новые. За непослушание. За самовольность. За мнение, отличающееся от его. В этой семье нельзя быть другим, и даже маленький мальчик должен работать на благо всего человечества. От тьмы отделилась черная тень и двинулась к плачущему мальчику. Он, краем глаза заметив ее приближение, не смог сдержать громкого всхлипа, и пришлось закрывать рот ладонью. Он знает, что мужчина, возвышающийся над ним, недовольно поджимает губы, но глаза его холодны так, что обжигают. Мальчик был голышом на лютом морозе и знает, что от мороза не так больно, как от этих глаз, в которых нет любви, нет сочувствия, нет понимания. В них нет ничего, кроме четкой миссии — сослужить человечеству, и совсем не важно, какими способами. — Ты снова ревешь, — сказал мужчина, вытянув в сторону руку. Его голос сжимает внутренние органы железными тисками. Мальчик чувствует, что легкие его вот-вот лопнут, он жмурится и беззвучно кричит в собственную ладонь. — Ты снова меня разочаровал. Мальчика это слово, горькое на вкус, преследует. Разочаровал. Разочаровал отца, разочаровал папу, разочаровал общину, разочаровал человечество. Но самое страшное — он себя самого разочаровал. Сколько он помнит себя, ему в голове вдалбливалось лишь одно слово — «должен». Мальчик должен всем вокруг. Должен сражаться, должен быть хорошим воином, должен сдохнуть на благо человечества. Потому что его отец считает это правым, совсем позабыв, что у его сына тоже есть свое мнение. В его твердо сжатой руке блестел кнут. Мальчик слышал, как он рассекает воздух и жадно врезается в пол, представляя спину мальчика. — Отец, — дрожащим голосом шепнул он, с трудом оторвав ладонь ото рта, — пожалуйста… Я больше не разочарую тебя, — он смотрел на отца полными слез глазами и видел в ответ лишь одно. Холод. Извечный холод, с которым не сравнятся льды Антарктики. Его отца не сломить, не разжалобить слезами и пролитой кровью. Что такое слезы сына, когда на кону стоит жизнь всего человечества? Между собственным ребенком и человечеством мужчина делает свой выбор в пользу второго. Потому что так должно. Потому что так правильно. Он и сам свою жизнь готов положить, если сможет найти способ помочь. А пока страдает его ни в чем не повинный ребенок, потому что больше — некому. — Нет, Чимин, — твердо ответил отец мальчика и обошел его, останавливаясь за хрупкой, испещренной уродливыми шрамами детской спиной. — Ты должен. Но ты снова разочаровал. Чимин начал плакать в голос, царапая ногтями собственные плечи, но сдвинуться с места не посмел. Иначе, знает, в тысячу раз будет хуже. Его отец и глазом не моргнет, рука его твердой останется и не дрогнет. Его сын должен быть для него гордостью, а не одним сплошным разочарованием. Он должен оправдать возложенные на него надежды, но пока он лишь их рушит и заставляет злиться, а он так хотел бы с гордостью думать о том, что Чимин — его сын. — Разочаровал, — с отвращением сказал Сокджин. Плеть рассекла воздух. Чимин резко распахнул глаза, хватая приоткрытым ртом воздух. Он приподнялся на локтях, нервно оглядываясь. Лунный свет падал через панорамное окно, открывающее вид на ночной лес. Шторы медленно раскачивались от проникающего в комнату прохладного ветра. По белому деревянному полу, лишь у постели покрытому ковром, тянулся сквозняк. Чимин выдохнул и упал на спину, прикрывая глаза. Его грудь нервно вздымалась, и он, пытаясь успокоиться, сжал в пальцах простынь. Это был просто кошмар. Кошмар, преследующий его всю жизнь. Альфа вновь поднялся и сел на краю постели, свесив ноги вниз. Он зачесал пятерней лохматые волосы назад и уперся локтями в колени, тряхнув головой, чтобы окончательно прогнать остатки сна. Чимин этот сон, который снится ему почти каждый день, ненавидит. Он от него пытается бежать, но понимает лишь одно — от самого себя не убежишь и не спрячешься. Пока он будет жив, этот сон будет терзать его, вскрывать уже затянувшиеся раны и наносить новые. Его больше не бьют. Не рискуют. Он больше не маленький мальчик, который не сможет дать отпор. Чимин — взрослый альфа, научившийся постоять за себя, и совсем не важно, кому придется дать отпор — врагу или собственному отцу. Чимин резко потер ладонями лицо и поднялся, шлепая босыми ногами к шкафу из белого дерева. Лунный свет упал на его спину, изуродованную глубокими кривыми шрамами — «наградой» за непослушание и малейшую провинность. Его отец отлично над этим поработал, взращивая из Чимина бойца с железной силой воли. Ему нельзя было плакать, когда его били, иначе к ударам добавлялось еще пять. Нельзя было убегать, иначе его связали бы. Нельзя было кричать, иначе отец прилагал больше сил, чем обычно. Ему оставалось только терпеть и кричать. Кричать в своей голове, потому что отец его криков слышать не желал. Теперь Чимин так запрограммирован — не смеяться и не плакать. Сокджин хотел вырастить из него машину, которая беспрекословно выполняет приказы, и, Чимин думает, у него это хорошо получилось. Чимин способен отключить свои чувства, свои мысли, свои внутренние терзания, потому что ведом одним словом — «должен». Должен послужить человечеству, пока отец не найдет вакцину. Вернее, Чимин был способен. Пока не нашел… Его взгляд упал на фотографию, сделанную, кажется, два года назад. Для Чимина время теперь потеряло свое значение, он почти его не ощущает. На ней он и Тэхен. Он заливисто смеется, пока рука Чимина покоится на его тонкой талии, потому что этот неуклюжий омега едва не шлепнулся на попу прямо в грязь. Их сфотографировал Минки на старенький фотоаппарат, а после проявил фотографию и подарил ее Чимину, как подарок на рождество. Это, наверное, единственное, за что Чимин папе благодарен. Всякий раз, когда он смотрел на фотографию в старой рамке, на его губах расцветала счастливая улыбка. Он надел свободную белую футболку, которую вытащил из шкафа, и взял рамку в руки, проведя большим пальцем по щеке Тэхена. Он, кажется, даже сейчас слышит его бархатный смех, который эхом разносится в голове и отражается от стен черепной коробки. Его смех — самое искреннее и чистое, что слышал он в своей жизни. В животе скрутился приятно тянущий узел, когда в голове всплыли кадры их ночи с дня рождения Намджуна. Тэхен тогда был пьян, он головокружительно пах вином и цветами. Чимин прикрыл глаза, воссоздавая в голове его, бегущего к озеру. Тэхен для него — его ангел и его спасение. Он для Чимина… все. Тэхен тянет его прочь от края пропасти, на которой Чимин балансирует. Тэхен — это все, ради чего он все еще остается человеком, а не бездушной машиной. Тэхен был похож на луч света в беспроглядной тьме. Каждый раз, терпя удары, Чимин вспоминал его смеющееся лицо, и ему становилось спокойнее. Тэхен, сам того не зная, вел за собой к свету. Тэхен и сам был светом в жизни Чимина. Он полюбил его, наверное, с самого первого взгляда на сморщенное детское личико. Любовь к Тэхену — единственное светлое чувство, которое в его жизни осталось. Единственное, что Чимин бережно хранит под семью печатями, зарыв глубоко в своей душе. Любовь к Тэхену неприкосновенна. Чимин каждую ночь перед вылазкой не может сомкнуть глаз, представляя их скорую встречу. Он волнуется каждый раз, как маленький мальчик, когда видит его и понимает, что с Тэхеном хочет провести всю свою жизнь, и даже больше. Тэхен — это все, чего Чимин от этой жизни хотел бы. Но… Улыбка медленно сползла с его лица. Он поставил фотографию на место и оглянулся на закрытую дверь. Чимину не повезло родиться именно в этой семье, не повезло быть сыном главы цикад. Цикады — группировка боевиков-революционеров, как сами они себя называют. Цикады одни из немногих групп, которые до сих пор занимаются поисками вакцины от кордицепсной церебральной инфекции, и они готовы пойти на крайние меры, чтобы достичь цели. Чимин знает, о чем говорит. Чимин — часть цикад. Их дом был, наверное, одним из самых хорошо обустроенных и оснащенных в Южной Корее. Хотя граница между севером и югом теперь условна — какая разница, если и там, и там царит разруха и хаос? Никому нет дела до войн, когда в спину смерть дышит. Тем не менее, их дом был отделан стеклом, а не деревом, как, например, дом Тэхена. Вместо свеч у них лампы, вместо печи — газовая плита. В двухэтажном доме было три спальни и две ванные с водоснабжением, гостиная с камином, кухня и столовая. Его папа был падок на искусство, поэтому в каждой комнате минимализм разбавляли картины в массивных рамах, бежевые ковры с густым ворсом, вазы, статуэтки на подвесных полках и свежие цветы. Отец сказал, что этот дом давно был построен, еще до рождения Чимина и наступления пандемии. Он был обычным домиком в лесу, который после стал пристанищем и центром новой общины. Но причина, по которой отец вернулся сюда, была совсем в другом. Чимин ввел код-замок, дверь с писком отворилась. Холодный металл лестницы, ведущей глубоко вниз, обжигал. Висящие голые лампочки тихо жужжали, и уже от порога Чимин слышал, как родители о чем-то тихо переговариваются. Чимин здесь бывать ненавидит. Здесь он обычно и получает новые задания, выполнять которые обязан без лишних слов. Вдоль коридора в стенах были встроены клетки, в которых сидели заключенные. Они рычали и скреблись гнилыми ногтями о стены, а, завидя живого человека, принимались агрессивно биться телами о железные прутья и тянуть к ним руки. Чимин брезгливо глянул на зараженного и прошел мимо, отворив дверь в лабораторию отца. Сокджин сидел за своим столом, откинувшись на спинку кресла на колесиках. Когда Чимин зашел в лабораторию, он посмотрел на него из-под очков, и вернулся взглядом к бумагам. На его столе покоилась кружка с дымящимся кофе. Папа, сидевший бедром на его столе, лучезарно улыбнулся и подошел к Чимину, обняв сына. — Доброе утро, сынок, — радостно сказал Минки и потрепал сына по волосам. Чимин тихо хмыкнул. — Доброе. Почему вы так рано собрались сегодня? — Мы с твоим папой обсуждали кое-что, — ответил отец, не отрывая взгляда от бумаг. Он взял чашку с кофе и немного отпил. — Присядь. — Зачем? — вскинул бровь младший альфа. — Я сказал, присядь, — с нажимом на последнее слово повторил Джин. Минки глянул на сына и слегка кивнул, коснувшись его плеча. Ему, как и любому родителю, невозможно смотреть на боль и страдания собственного ребенка, но против мужа он пойти не может. Это для общего блага, а не потому, что они оба так просто захотели. Чимин сжал губы в тонкую полоску и все же подчинился отцу, сев на старый стул напротив его стола. Минки встал позади мужа и положил ладонь на его плечо, безмолвно прося быть помягче. Джин отложил бумаги на стол, сцепил пальцы в замок и склонил голову вбок, внимательно смотря на сына. — Ну, как дела с Тэхеном? — Нормально, — нехотя ответил Чимин. — Подробнее. — Я ничего не видел, — поджал губы альфа. — Я не знаю, есть ли у него укус. — В этом я даже не сомневаюсь, — хмыкнул в ответ Джин и поправил очки на переносице. — Я видел ваши воркования, Чимин. Даже не пытайся улизнуть от ответа. — Дальше воркований это не заходило, — спокойно ответил Чимин и откинулся на спинку стула, сложив руки на груди. Про поцелуй он решил не говорить — слишком личное, слишком ценное, чтобы вот так этим с ними делиться. Они оба и так используют Чимина в своих бескорыстных целях. — Столько времени прошло, а ты все топчешься на месте, — в голосе отца послышалось разочарование и презрение. — Впрочем, от тебя я ничего иного и не ожидал. Получается, я зря тебе доверил это задание? Я ожидал от тебя другого, сын. — Дорогой, — слегка нахмурился Минки, сжав пальцами плечо Джина. — Это ведь зависит не только от Чимина. Он не может просто взять и заставить Тэхена полюбить себя. Необходимо время, ведь рядом с ним Намджун, и это не так просто сделать, как кажется. — У нас нет на это времени, — повысил голос старший альфа и ударил ладонью по столу, отчего кружка с кофе задрожала. — И чего ты от меня хочешь? — хмыкнул Чимин и склонил голову. — От тебя требовалось не так много, — равнодушно сказал Джин. — Но и здесь ты провалился, — ухмыльнулся он и поднялся из-за стола, сцепив пальцы за спиной в замок. — Дальше терять время мы не можем. — С чего ты вообще взял, что он укушен? — Чимин пропустил мимо ушей все сказанное отцом. — Тебе могло показаться, не думаешь? Никогда не думал, что ты просто накрутил себя и теперь гоняешься за собственным хвостом? — Я никогда не ошибаюсь, Чимин, — грубо ответил альфа. Минки вздохнул, с сожалением глянув на сына. Лучше бы он молчал и не перечил отцу, но отступать уже поздно. — Дорогой… — В день, когда была укушена его мать, укусили и его, — продолжил Джин, пиля сына нечитаемым взглядом. — Никто этого не заметил в пылу сражения, все были заняты спасением жизней. Никто, кроме меня. По-твоему, я настолько глуп, что буду все эти долгие годы лелеять какую-то мечту? Я смотрю в глаза фактам, Чимин, и верю тому, что видел сам. И от тебя, мой дорогой сын, — он буквально выплюнул эти слова, — я требую того же. — Я стараюсь, — прошипел в ответ Чимин. — Я стараюсь вызвать у него чувства, — и влюбляюсь в него сам, — но он не поддается. Ты предлагаешь мне заставить его любить меня насильно? — Плевать! — резко ответил Джин, повышая голос. — Мне плевать хотелось, как ты сделаешь это. Я просил лишь найти подтверждение моим словам, найти чертов укус, а не играть с ним в любовь. Думаешь, я не знаю, куда ты ходишь каждую ночь? — прищурился альфа, заставляя Чимина опешить. Но он тут же собрался, стараясь сохранить спокойное лицо. — Тогда ты еще глупее, чем я думал. В этом доме ничто не уйдет от моих глаз, в этой общине не произойдет ничего без моего контроля. Я здесь Бог и Всевидящее око. И ты вздумал обмануть меня? — на его губах выступила ядовитая улыбка. — Ни о чем таком я не думал, — ответил Чимин. — Рано или поздно ты все равно узнал бы. — Но не посчитал нужным оповестить меня об этом, — вскинул бровь отец. — Неужели ты думаешь, Чимин, что можешь вот так просто отделиться от семьи? От твоего отца и папы, которые растили тебя всю твою жизнь, и теперь просят лишь одного — помощи? Кровь — не вода, сын. Ты никуда от нее не убежишь, она по твоим венам течет. Моя кровь, кровь твоего папы, кровь цикад. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? — глухо спросил альфа. — Малого, — загадочно улыбнулся Джин. — Раз он не хочет показываться и постоянно прячет руки за длинными рукавами, значит, ты должен переспать с ним. — Что? — Чимин подавился воздухом, удивленно смотря на отца. — Я не думаю, что у тебя настолько плохо со слухом, чтобы я повторял, — на его лицо вновь вернулось спокойствие. Он обогнул свой стол и сел на него краем бедра перед Чимином, внимательно смотря на него. — Мне все равно, как ты это сделаешь. Напоишь, дождешься течки, насильно возьмешь — абсолютно все равно. Единственное, чего я хочу, чтобы ты исследовал его тело на наличие укусов. Я понятно изъясняюсь? — Понятно, — не своим голосом ответил альфа. — Повтори. — Потерявшись во тьме, ищите свет, — хрипло отточил Чимин. — Вот и славно, — кивнул Джин. — Теперь можешь идти, сегодня у нас много дел. Чимин поднялся со стула, пропустив мимо ушей слова папы. Он даже не услышал, что Минки говорил, а просто развернулся и пошел прочь, подальше от этого места и от этих людей, от которых сейчас наизнанку выворачивает. От отца ничего другого Чимин ожидать и не мог, ему неведомы чувства других людей. Но от папы, который всегда, в любой ситуации оставался нейтральной стороной, и иногда даже заступался за Чимина, он такого не ожидал. Именно Минки знал о чувствах Чимина, и именно он сейчас не сказал ни слова, стыдливо пряча глаза. Альфа почувствовал, что его вмиг предал весь мир. Собственный отец не только предал его, он заставил предать и собственные чувства к Тэхену, о котором сейчас думать даже сил нет. Чимин просто взял и пообещал затащить его в постель, чтобы найти укусы? Альфа гулко задышал и буквально выскочил на улицу, со всей силы пиная ножку скамьи на веранде. Он вцепился пальцами в собственные волосы и осел на ту самую скамью. Отец был прав лишь в одном — кровь — не вода. Насколько ему противно от собственных родителей, настолько же ему противно сейчас и от самого себя. Он резко помотал головой и зажмурился. Как назло, в голове вновь всплыл образ смеющегося Тэхена, его развевающиеся по ветру волосы и венок из ромашек на голове. Неужели… неужели он действительно готов предать собственные чувства, чтобы угодить отцу? Чтобы «послужить человечеству»? Разве это то, чего хочет сам Чимин? Этот чертов мир уже давно развалился по швам, а отец пытается развалины заклеить пластырем. Он толкает Чимина на преступление, за которое никто его не сможет наказать. Он сам себя будет наказывать каждый раз, закрываясь в своей комнате. Длинные острые когти вины будут драть его грудь. Он будет корчиться в предсмертных агониях, но умирать будет не он, умирать будет его душа, которую он сейчас хочет из груди вырвать и Тэхену отдать. Он Тэхену готов отдать все. Себя, свое сердце, свою жизнь, что только попросит. Он Тэхена любит так, что от одной мысли о нем темнота вокруг рассеивается, и вместо нее восходит солнце. Неужели Чимин готов ради отца отказаться от всего этого? А ведь Тэхен даже и не узнает о том, как низко Чимин упадет. Он упадет лишь в своих собственных глазах, которые в отражении зеркала увидеть больше никогда не сможет. Он себя возненавидит и поставит на себе огромный крест. Лжец, предатель и падший человек. Человек, который готов предать свои чувства и отказаться от них, не заслуживает и толики того, что имеет. Это человек малодушный и опустившийся на самое дно. Чимин таких людей презирает. Самого себя Чимин презирает. Он хочет руками себе грудную клетку вспороть и сердце наголо выдернуть, чтобы не ощущать этого мучительного давящего чувства. Оно буквально булыжником пригвождает его к земле, сырой от утренней росы, и не дает свободно вдохнуть. Чимин вновь и вновь думает о Тэхене. Затащить его в постель, воспользоваться им и угодить отцу, или остаться верным своим чувствам и получить очередное презрительное «Я в тебе разочарован» в изуродованную им же спину? Чимин зачесал пальцами волосы и слегка сжал их в кулаке, глянув на предрассветное небо. Из темного оно окрасилось в малиновый с проблесками нежно-фиолетового, и кое-где каймой начали появляться солнечные лучи. Чимин подумал, а спит ли сейчас Тэхен, или так же, как и он, наблюдает за рассветом, до утра засидевшись за очередной книгой о растениях? На его подрагивающих губах появилась нежная улыбка. Из двух зол Чимин выбирает меньшее.

🍃

Намджун сидел на мягкой траве и перекатывал во рту травинку. Мягкий и теплый солнечный свет ласково гладил его бритое лицо, которое он вскинул к небу. Приятный ветер трепал его свободную рубаху, вздувая ее, как парус. Он слышал море. Оно билось о скалы и накатывало на берег пеной, унося на морское дно красный в предзакатных лучах песок. В воздухе витал запах цветов. Кажется, так пахнут дикие розы и… пионы. Намджун приоткрыл глаза и посмотрел на человека у самого обрыва. На нем была такая же свободная белая рубашка, как на Намджуне, и он что-то держал в руках, протягивая их к небесам. Намджун его лицо не видел, но знал — он этого человека… любит. От него исходит что-то теплое и настолько родное, что он понимает — это не солнце греет его, его греет этот человек. А тот тем временем опустил худые руки и развернулся лицом к Намджуну, но он не увидел, кем был этот человек. Его светлые волосы с вплетенными цветами трепал ветер. Он шел к Намджуну, касаясь музыкальными пальцами лепестков диких роз. Альфа прикрыл глаза, чувствуя, как нежный пионовый запах цветами оплетает его легкие, пускает глубоко внутри семена и прорастает. Намджун этот запах никогда забыть уже не сможет. — Эй, — тихо позвал его незнакомец и протянул к нему узкую ладонь, которую Намджун тут же с нежностью обхватил. — Я придумал имя, — с легкой улыбкой сказал он, усевшись между разведенных ног Намджуна. Альфа положил свои широкие загрубелые ладони на нежно выпирающий под рубахой живот и зарылся носом в белокурые волосы, прикрывая глаза и глубоко вдыхая аромат его тела. — Какое? — хрипло спросил Намджун, пытаясь заглянуть в лицо своему любимому, но вместо лица у него был заливающий солнечный свет. — Тс-с, — он приложил прохладный палец к губам Намджуна, а сам прильнул спиной к его груди и прикрыл глаза. — Слушай… Намджун притих, обнимая свое бесценное сокровище и оглаживая его живот под тонкой хлопковой рубашкой. Вдалеке пели птицы звонкими голосами, а ветер подвывал им меж высоких трав, кренящихся к земле. Не спеша напевал и прибой. Намджун не видел, но знал, что незнакомец улыбается. Он просто чувствовал это всеми фибрами своей души, и сам сдержать нежную улыбку не смог. В его сердце, наконец, наступил покой. Буря схлынула, оставив Намджуна лежать на полуразрушенном корабле, смотря в мирное голубое небо… Намджун хотел раскрыть рот, чтобы спросить имя незнакомца, но тот, словно почувствовав, поднял голову и коснулся своими теплыми губами губ Намджуна. — Я люблю тебя, — Намджун не понимал, как это сорвалось с его губ. Он просто знал, что это так. Он знал, что это правильно. В ответ незнакомец улыбнулся уголком аккуратных губ и, приблизившись к его уху, прошептал: — Просыпайся. Намджун резко распахнул глаза и чуть не вздрогнул, увидев над собой вверх тормашками заинтересованное лицо сына. Тэхен держал за щекой зубную щетку, вокруг губ все было измазано пеной, а волосы зачесаны назад розовой тряпкой. Прошептав «Господь Всемогущий», Намджун сморщился и приподнялся на постели, потерев лицо. За окном едва начало рассветать. Омега хмыкнул и продолжил чистить зубы, прислонившись плечом к дверному косяку. — Ты почему так рано? — хрипло спросил Намджун и прищурился, еще не отойдя до конца от сна. — Так знал ведь, что проспишь, — пожал плечами Тэхен. — Вот и встал пораньше, чтобы тебя разбудить. — М-м-м, — промычал в ответ Намджун и вновь упал на спину, потирая виски. — Эй, — нахмурился Тэхен и сел на край отцовской постели, подогнув под себя ноги. — Что-то случилось? Ты, кажется, говорил во сне. — Что говорил? — отец приоткрыл один глаз и глянул на Тэхена. — Ты бормотал, я не услышал, — омега положил ладонь на папину руку и прикусил измазанную пеной губу. — Тебе снова снилась мама? — Нет, что странно, — спокойно ответил Намджун. — Она давно мне не снилась. Малыш, тебе не стоит волноваться, — сказал Намджун и приподнялся, по-отцовски заботливо чмокнув Тэхена в макушку. — Лучше приготовь своему старику что-нибудь пожевать. Джойз еще не заходил? — Не-а, я думаю ему сейчас не до этого, — хитро улыбнулся Тэхен. — Ты это о чем? — Ни о чем! А завтрак уже на столе. Поднимайся, чисть зубы и спускайся, я буду ждать тебя внизу, — Тэхен щелкнул отца по носу, как какого-то ребенка, заставляя того недовольно хмуриться. Но в глубине души Намджуну все равно было приятно, что сын так заботится о нем, несмотря на то, что это Тэхен его ребенок, а не наоборот. Сын поднялся, на ходу продолжая чистить зубы, и вышел из комнаты, а Намджун вновь лег на спину и сунул руку под голову, смотря в деревянный потолок. Кое-где доски начали гнить от частых дождей, и дому требовался ремонт. Его комната была маленькой. Одна кровать, старенькое кресло, тумба возле кровати, накрытая резной салфеткой, напротив кровати полка, до отказа забитая книгами, небольшое окно и цветастые шторы. А еще древний патефон, который Тэхен выдрал откуда-то совершенно магическим образом. Но, стоит полагать, выменял его у Джойза на пару самокруток, стащенных у Намджуна. Альфа поднял голову, посмотрел на лежащую возле патефона подвеску и взял ее в руки, поглаживая большим пальцем. — Кто же ты такой, — пробормотал Намджун и повесил подвеску на шею. Он нехотя встал и сменил ночную майку на рубашку в клетку, которую Тэхен сто раз залатал, надел потертые джинсы и старые ботинки. Холодная вода освежила, прогоняя странный сон из еще не отошедшего от отдыха сознания. За окном необычно приятная погода. Несмотря на то, что лил дождь, и по стеклам окон еще бежали толстые дождевые капли, утреннее солнце светило ярко, пробираясь лучами в их уютный небольшой дом. Умывшись, причесав торчащие вихры и более-менее приведя себя в порядок, Намджун спустился вниз. Тэхен сидел на подушке у открытых дверей на веранду и читал какую-то книгу. Заметив папу, он указал пальцем на стол с двумя стульями. Над столом было окно, через которое лился солнечный свет, на подоконнике покоились различные вазочки, которые Тэхен учился делать у Минджэ, и свежие цветы. И когда только Тэхен успел их нарвать? Слева висело небольшое круглое зеркало, а справа — маленькая тумба с давно не работающей лампой, которую они использовали только как декоративное украшение, чуть выше, прямо над ней — пустая рамка без фото. — М-м, моя любимая яичница, — сказал Намджун, усевшись за стол. Перед ним стояла тарелка с тремя жареными яйцами, которые наверняка либо пересолены, либо недосолены, либо и вовсе сгорели снизу. — Издеваешься, да? — хмуро спросил Тэхен, отложив книгу на подушку. Он подскочил с места и ушел на кухню, принеся оттуда кружку с горячим чаем и тарелку с хлебной лепешкой, порезанным огурцом и кусочком мяса. Поставив все перед отцом, омега вновь вернулся на свое место и посмотрел через открытые двери во двор. — Забыл снять белье, все промокло под дождем, — вздохнул омега и подпер щеку кулаком. — Придется заново перестирывать. — Не страшно, — спокойно сказал Намджун и улыбнулся уголком губ, откусывая кусок от лепешки. — А ты не голодный? Будешь тут голодным, подумалось Тэхену, когда отец посреди дня уходит до самого вечера или аж до следующего дня, и все это время можно провести за забором. Тэхен и подскочил так рано не только потому, что боялся, словно отец опоздает. Отец никогда не опаздывает. Он просто хотел присутствовать на этом моменте, когда отец покинет общину, и для Тэхена наступит такая долгожданная сво-бо-да. Он сможет исследовать лес днем, а не в темноте, сможет найти гораздо больше растений, сможет на мир посмотреть иными глазами, потому едва способен сейчас сохранять спокойствие перед отцом, чтобы не вызвать подозрений. — Я уже поел, — отмахнулся Тэхен. — Так… а когда вы вернетесь? — Что, без своего старика не можешь и пару дней провести? — с легкой улыбкой спросил Намджун, запивая пережеванный кусок мяса чаем. — Пару? — Тэхен даже воздухом подавился, уставившись на посмеивающегося отца. — Ну да, точно, даже не могу представить, как буду без тебя… — Кажется, я слышу в твоем голосе сарказм, — Намджун вскинул бровь и прищурился, наблюдая за сыном. — Не, пап, не выдумывай. Так, а зачем вы решили выбраться в поселение? — решил сменить тему Тэхен, прислонившись спиной к стене. — Я думал, у нас уже все есть. — Этого не всегда будет достаточно для нормальной жизни, сынок, — вздохнул Намджун и отправил в рот последний кусок яичницы. — Ханен давно просил меня обновить запас целебных трав, нам нужны свежие доски для починки домов, песок, к тому же, мы с Джойзом давно обсуждаем возможность добычи электричества. — Электричества? — оживился Тэхен, удивленно вскинув брови. — А как? Я думал, для этого нужна электростанция или… ну, что-то такое. — Совершенно верно, — подтвердил Намджун и отодвинул грязную тарелку от себя. — Мы думали над возможностью построить ветровые мельницы, но здесь слишком высокие деревья, мы просто не сможем использовать ветер в полной мере. Но здесь неподалеку есть река, Матерь-река, как местные ее называют… — А почему Матерь? — заинтересованно спросил омега, подперев щеки кулаками и внимательно смотря на отца. — Потому что она кормит и поит нас, как мать своего ребенка. Тэхен-а, не перебивай меня. Так вот, мы с Джойзом хотим обследовать берег реки, чтобы оценить шансы постройки гидростанции. Все-таки так больше пользы будет. — Значит, в скором времени у нас может быть свет без свеч? — Тэхен едва не распахнул губы от восхищения. — Вау. И можно будет больше не плавить парафин? Уму непостижимо, — Намджун слегка посмеялся над реакцией сына. — Иногда я забываю, что ты не жил в старом мире и многого не знаешь. Еще у нас мог бы быть телевизор, но я сомневаюсь, что где-то еще остались целые телевизоры, — задумчиво сказал Намджун. — Все-таки столько лет прошло, наверняка сроки годности давно истекли. — А что такое телевизор? — Это как патефон, только там еще показывают движущиеся картинки. Мне телевизор нечасто удавалось посмотреть, я в основном пропадал в университете. Скажу по секрету, — Намджун немного наклонился, словно собирался рассказать Тэхену очень страшную тайну. Тэхен тут же отзеркалил его, не моргая смотря на отца. — Телевизор — все равно что кордицепс. Зомбирует по тому же принципу, превращая людей в безвольные куклы. Только действует намного медленнее. — Ну и ну, — присвистнул Тэхен и обхватил свою книгу руками. — Пап, а книги? Книги тоже зомбировали? — Как раз наоборот, сынок, — возразил Намджун и поднялся со стула, подойдя к сыну и оставив у него поцелуй на макушке. — Книги были вакцинами от зомбирования. Считай, что люди, читающие книги, обладали иммунитетом. Прямо как ты, — он кивнул Тэхену на руку, скрытую под длинным рукавом. Тэхен инстинктивно коснулся своего укуса. — Я долго думал над этим, — сказал Тэхен и опустил взгляд. Он поднял рукав кофты, оглядев свой давно заживший укус. Только по краям он был покрыт тонким слоем грибкового нароста, который и не заметен с первого взгляда. — Но так и не пришел к выводу, почему это не подействовало на меня, но подействовало на маму, — Намджун тихо вздохнул. — Природа слишком удивительна и сложна, чтобы человек, с его скудными познаниями, мог понять, как она работает, — ответил Намджун. Тэхен вновь спрятал свой укус и поднялся с подушки, вместе с отцом двинувшись в коридор. Время близилось к семи часам, и им уже пора было выдвигаться. Отец надел сверху старую кожаную куртку и повесил на плечо Мию. Он поправил непослушные волосы с седыми проблесками у зеркала, почесал щетину, довольно хмыкнув, и повернулся к Тэхену. — Ну как? Вроде, неплохо. — Ты собрался на вылазку или белок привлекать своей щетиной? — хихикнул Тэхен. Он подошел к папе и поправил воротник его рубашки. — Вот теперь точно все. Все белки твои. — Почему сразу белки? — возмутился Намджун. — Может, мне попадутся симпатичные дикие уточки, — Тэхен рассмеялся в голос, и Намджун улыбнулся тоже. Иногда папа становится самим собой, прежним, которым Тэхен его некогда знал. И даже шутит смешно, а не так, что после еще полчаса висит неловкая тишина. Тэхен накинул сверху ветровку и сунул ноги в домашние тапочки, пропустив папу вперед. У самых ворот уже стояла группа из пяти человек, в том числе и Джойз, который никак не выпускал смущенного Ханена из крепких объятий, хотя тот то и дело шептал «Перестань», «Все смотрят» и что-то такое. Джойзу было все равно, потому что скрепив руки на его талии однажды, расцепить он их больше никогда не сможет. Тэхен вцепился в папину руку и прижался щекой к плечу, всеми силами показывая, как сильно он будет скучать. Он действительно будет грустить без папы, без его безмолвного присутствия дома, но скрыть радость оттого, что он теперь будет свободен хотя бы двадцать часов, не мог. Его словно из клетки выпустили и отправили в свободный полет, он наконец-то может распустить свои крылья и вспорхнуть над землей. — Ну что, все готовы? — бодро спросил Намджун, оглядев своих парней. Все как один крикнули «Да», и Намджун дал знак открывать ворота. Тэхен завороженно смотрел, как медленно массивные деревянные ворота открываются, и его взору представляется внешний прекрасный мир. Там и воздух другой. Там абсолютно все другое. И Тэхен там тоже другой. — Вернемся вечером послезавтрашнего дня, — сказал Намджун, повернувшись к Тэхену. — Следи за общиной, папина королева, — Намджун нежно поцеловал сына в лоб, вызывая улыбку у Джойза и Ханена, стоящих поодаль. Тэхен несколько смутился. — Ну, пап, — пробормотал он, но все же крепко обнял папу. — Будь осторожен и возвращайся скорее. — Я буду скучать по тебе, — тихо-тихо сказал Ханен, положив ладони на крепкие плечи Джойза. Он смущается говорить нечто подобное, что раньше осмеливался шептать только самому себе, пока никто не слышит. — Знаю, — ответил Джойз и зарылся носом в его волосы, прикрыв глаза. — Я вернусь так скоро, как только смогу. Ты только подожди еще немного, хорошо? — альфа взял его лицо за подбородок и поднял к себе. Все альфы уже давно ушли за пределы общины, а он так и стоял, держа Ханена в своих объятиях. — Хорошо… Тебе, наверное, пора, — грустно улыбнулся омега, заглянув в его глаза. Джойз кивнул — ему и вправду пора. Но он не может уйти вот так просто. Поэтому он прильнул губами к его губам, целуя мягко и аккуратно, словно прося разрешения, ожидая ответа. И ответ не заставил себя долго ждать. Ханен обнял его за шею и прижался к его груди, углубляя поцелуй. — Эй, вы, двое! — крикнул смотритель. — А ну хватит, я ворота сейчас закрою. — Ну дайте им побыть вдвоем, — крикнул в ответ Тэхен, сложив ладони рупором у рта. — Не видите, что ли… Любовь у них! — Ханен рассмеялся в поцелуй и слегка толкнул альфу в грудь, вынуждая отстраниться. — Иди уже, — поторопил его Ханен. — Хорошо, — кивнул Джойз и напоследок оставил на его розовых губах поцелуй. — Я скоро вернусь, малыш! — прокричал он уже за воротами, потому что смотритель все-таки закрыл их. А Ханен остался стоять с глупой улыбкой и покрасневшими щеками. Тэхен очень хотел остаться с Ханеном и расспросить его об отношениях с Джойзом, но как только ворота с громким хлопком закрылись, он тут же сорвался с места и побежал домой, не дав Ханену даже маленькой возможности задержать себя. Теперь для него время — ценнейший ресурс, и он уже пошел на убыль, как песок в часах. Тэхен скинул домашние тапки и ветровку прямо на пол и взбежал по лестнице, хватаясь за перила. Он не мог дождаться мгновения, когда, наконец, выйдет из этой клетки. В последний месяц он всего раз выходил за забор, потому что отец стал слишком бдительным, а еще его мучила бессонница, посему он часто наведывался на кухню, попутно заглядывая в комнату к Тэхену. Так он однажды чуть и не попался, но вовремя успел залезть обратно в постель. Омега сменил домашние бесформенные штаны на черные джинсы с дыркой чуть выше колена, кофту с каплей от варенья скинул и затолкал в шкаф, вместо нее надевая теплый свитер. На бедро он повесил ножны, куда сунул свой клинок, а из-под кровати достал колчан со стрелами и любимый лук. У него внутри все буквально горело от желания поскорее оказаться на свободе. Но он дал себе четкую установку — вернуться домой до трех часов дня, потому что помимо собственного желания оказаться за пределами общины, у него остаются дела здесь. Он нужен своим людям. Тэхен посмотрел на настенные часы с кукушкой. Семь сорок одна. У него есть семь часов и девятнадцать минут свободы. Идти прямиком через дверь было бы глупо. Любой человек может остановить его и спросить, куда это он собрался с луком и в походной одежде. Поэтому Тэхен бежать решает старым способом — через окно. Он распахнул его, впуская в комнату свежий воздух, который тут же вздернул шторы вверх. Тэхен перелез через оконную раму и твердо встал на карниз крыши. Это всегда было его любимой частью, потому что отсюда видны верхушки деревьев за пределами забора. Иногда, когда Тэхен не имел возможности сбежать, он садился на карниз и долго наблюдал за темным небом и стелющимся пологом крон. Тэхен спрыгнул на землю, зацепившись руками за ветку растущего у их дома дерева, а после сразу же побежал к дыре в заборе. Оглянувшись в последний раз на дома общин, на снующих людей, занимающихся каждый своим делом, на бегающих детей, на медленно раскачивающееся на веревках белье и пасущихся животных, Тэхен улыбнулся уголком губ и пролез через дыру в сетке, сразу же прикрыв ее палками. Тэхен пустился бежать, хватая ртом прохладный воздух. Земля под ногами была мягкая от пролитого дождя, и на ней оставались его следы. Тэхен чувствовал себя владыкой этого мира, который принадлежал лишь ему. В воздухе пахло мокрой землей, корой деревьев и мхом. На сочно-зеленых листьях еще не высохли капли дождя, которые искрились и переливались в солнечных лучах, отбрасывая радужные блики на лицо мимо пробегающего Тэхена. Кролик, испугавшись громкого звука разломанной ветки, спрятался в кустах. Лишь оказавшись достаточно далеко от дыры в сетке, Тэхен сбавил скорость и постепенно перешел на шаг, а после и вовсе остановился, оперевшись ладонью о мокрый ствол дерева. Он тихо засмеялся и присел на корточки, пытаясь восстановить дыхание. Он поднял голову вверх. Солнечные лучи пробились через густую крону деревьев, как пробивается сквозь толщу воды в море. Тэхен поднял вверх ладонь и пропустил солнечные лучи сквозь пальцы, ощущая их согревающее тепло. На кончик его указательного пальца села красная божья коровка. Тэхен поднес ладонь к лицу, рассматривая свою маленькую спутницу. — Привет, — поздоровался он, пока божья коровка ползала по его ладони, изредка взмахивая крыльями. Тэхен услышал громкий хруст откуда-то со стороны. Он резко выхватил стрелу из колчана и вытянул перед собой лук. Он бесшумно сделал шаг вперед, подбираясь к источнику звука. Но вокруг царила тишина и никого видно не было. Тэхен прищурился, еще раз оглянувшись, и тихо хмыкнул, убрав стрелу обратно в колчан. Много раз Чимин ему рассказывал об опасностях, которые могут тут водиться, да он и сам не понаслышке знал об этом, поэтому ему лучше всегда быть начеку. Например, однажды они увидели маленького кабаненка, и Тэхен, падкий на всяких маленьких существ, решил его подкормить, хотя Чимин сразу сказал — идея плохая. Но Тэхен слишком упертый, ему нужно самому обжечься, чтобы понять, как делать нельзя. В общем, тогда они с Чимином бежали очень долго от кабанихи, которая внезапно выпрыгнула на них, защищая своего ребенка. Тэхен думал, что это его последний день на планете Земля. Это сейчас Тэхен вспоминает об этом с легкой улыбкой, а тогда ему было совсем не до смеха. Да и не будь рядом Чимина, Тэхен не знает, чем могло бы кончиться его приключение. Папа его бы точно убил и запер в подвале, выдавая книги и еду по расписанию. Тэхен бы до конца жизни оставался в этом лесу, рассматривая каждую веточку. Ему он был так дорог, как верный друг, с которым они не могут быть вместе. Тэхен не может смириться с тем, что папа вот так грубо забирает у него самую большую радость в жизни. Тэхен заприметил желтые листочки бессмертника и поспешил сорвать их. Отвар из бессмертника, целебного растения, очень хорошее противовоспалительное и спазмолитическое средство. Если Намджун считает реку Матерью, Тэхен лес назвал бы Отцом, потому что он защищает их общину и дает многое для жизни, как, например, дикие фрукты вроде яблок или целебные травы. Конечно, в лесу есть и зараженные, и дикие звери, но не в таком количестве, как в городах. В городах много трупов, поэтому многие хищные животные стягиваются именно туда, становясь падальщиками. Тэхену доставляет удовольствие даже дышать этим воздухом. Он тут более чистый и девственный. Тэхен всю свою жизнь рос запертой в золотую клетку птицей, которая никогда и ни в чем не нуждалась. Ни в чем, кроме свободы, которую отец никогда не подарит ему. Солнечный луч лизнул щеку Тэхена, оставляя на ней поцелуй. Тэхен переступил через маленький ручеек, огибающий небольшие камни, поросшие мхом. В кронах деревьев перекликались птицы, скрытые от чужих глаз. Лес был точно живой организм, где Матерь-река с ее небольшими ответвлениями — это вены с циркулирующей кровью. Тэхен с неприкрытым восхищением относился к нему, как к равному, и даже мысленно прощения просил, срывая очередной цветок лекарственного растения. Перед его взглядом открылась небольшая поляна. Деревья над ней словно расступились, пропуская лучи солнца прогревать землю. Тэхен с улыбкой огляделся и поднялся на камень, рассматривая покачивающуюся траву. Солнце причудливо играло красками в воздухе от насыщенно-оранжевого до бледно-голубого. Если бы Тэхен был художником, он бы определенно нарисовал эту картину, но все, что он может — это запоминать, а после изливать свои воспоминания на бумагу. Он прячет блокнот со своими воспоминаниями, чтобы никто, кроме него самого, не нашел. А когда становится совсем невмоготу, он достает его и листает, вновь и вновь проживая те картины, что некогда увидел. Спрыгнув с камня, Тэхен ступил на мягкую траву поляны и коснулся ее пальцами. Теплое солнце уже высушило остатки дождя и утренней росы, оставляя после себя тепло. Тэхен снял с плеча рюкзак и кинул его на землю, туда же положил колчан со стрелами и лук, а сам лег на землю, подложив руки под голову. Его волосы золотым песком рассыпались по миртового цвета траве. Особенно высокие травинки возвышались над ним. Тэхен словно был той самой божьей коровкой, которая смотрит на мир своими маленькими глазами и видит все таким огромным и величественным. Он заметил, как по внутренней стороне травинки полз муравей, неся с собой свою ношу в виде кусочка семечки. На дереве, спрятавшись за ветками, сидела птица и напевала спокойную песню. Тэхен поднял взгляд к небу, думая, что оно отражается в его глазах. Но нет. Это его глаза отражались в небе. У него было желание уснуть под тихое пение птиц и ветра, но сон — это легкомысленная трата драгоценного времени. Когда Тэхену кажется, что прошло всего пару минут, на самом деле прошло уже около двух часов — он определяет это по положению солнца. Омега тихо вздохнул и поднялся с облюбованной поляны, вновь повесив рюкзак и колчан на плечи. Он поймал на себе взгляд пары глаз и замер, смотря в ответ. Меж деревьев стояла олениха и смотрела на Тэхена, а после, поведя ухом, двинулась дальше по тропинке. Тэхен тут же спешно двинулся за ней, раздвигая руками высокие заросли травы. Перебравшись через широко разросшийся куст дикой смородины, омега вышел в густую чащу зарослей хвойных деревьев. Олениха мелькнула метром дальше от него, и Тэхен поспешил найти ее. Он не собирался убивать ее, сейчас его община ни в чем не нуждается. Тэхен пошел за ней, как за путеводной звездой. Доселе ему доводилось видеть оленей лишь раз, и то, издалека. Он никогда не видел вблизи лоснящуюся коричневую шерсть и мудрые глаза-червоточины. А олениха, словно понимая, что человек не причинит ей никакого вреда, убегать не собиралась. Она неспешно шла по своей тропинке, изредка останавливаясь, чтобы отщипнуть травинку. Но вдруг в лесном спокойствии до Тэхена донеслись человеческие голоса. Омега резко выдохнул и прислонился спиной к толстому стволу раскинувшегося клена, аккуратно выглядывая из-за угла. Чонгук повесил руку на свой автомат и не спеша шел за своими со-общинниками. Они шли далеко впереди, о чем-то переговариваясь и громко смеясь, а сам Чонгук семенил за ними. Сегодня у него как никогда прескверное настроение для охоты, да и дичи никакой не попадается. Потому он просто шел, наслаждаясь теплом летнего солнца и звуками леса — поющими птицами, гуляющим между деревьями ветром, хрустом веток, жужжанием пчел и скрипом покачивающихся веток. Сегодня ему охотиться не хотелось. Он желал лишь, чтобы скорее наступил вечер, а там — его Долина светлячков, песочные часы и часы разговоров с самим собой. За то время, что он себе отвел, он изрядно прибрался в своей голове. Чонгук понял, что всю свою жизнь собирал ненужный хлам мыслей, складировал его и даже не старался рассортировывать. Но самоанализ, с которым ему помогала порой Фэйт, помог выбросить все ненужные мысли на помойку. Например, Чонгук понял, что волочить за собой кандалы скопившейся агрессии просто бессмысленно. Это сковывает его и не дает двигаться дальше, постоянно тянув вниз. Это, собственно, был его первый шаг к пониманию своего внутреннего «я», от которого Чонгук так рьяно бежал всю жизнь. Альфа вдруг остановился, встретившись глазами с поднявшей мордой оленихой. Она медленно пережевывала сочную траву и повела ухом, смотря на Чонгука. Тот одним резким движением выставил перед собой автомат и, прикрыв один глаз, сквозь прицел навел дуло прямо между черных мудрых глаз. У Тэхена, наблюдавшего за незнакомым человеком и беззащитной оленихой, пронеслась вся жизнь перед глазами. Наверное, это то самое, о чем ему всегда говорил отец и Чимин — страшны не зараженные, страшны люди. Тэхен сталкивается с таким впервые, и даже подумать ни о чем не успевает. Его готовили к этому, Чимин тысячу и миллиард раз говорил: «Увидишь незнакомца — беги. Как можно тише и как можно быстрее», и Тэхен сейчас должен наплевать на жизнь оленихи, и убежать. Но руки его не слушаются. Кажется, прошла вечность, и все он видит как в замедленной съемке, но вот уже стрела в его руке, а в другую секунду она врезается в дерево в сантиметре от головы незнакомца, отгрызая от коры мелкие неровные куски, тут же осыпавшиеся на массивные ботинки альфы. Олениха, испугавшись, кинулась в заросли можжевельника, прикрытые высокими деревьями, а Тэхен, сорвавшись с места, кинулся на незнакомца. Все произошло настолько быстро, что Чонгук не успевает среагировать. В его идеальном плане где-то появилась трещина, когда чья-то стрела едва не пронзила ему голову. Но он успевает понять только одно — его не хотели убить, его хотели отвлечь, а в следующее мгновение он увернулся от удара кулаком. Тэхен крепко схватил альфу за запястье правой руки, которой он держал автомат, и неожиданно вывернул, заставив альфу бросить оружие на землю, им под ноги. Чонгук стиснул зубы и резким движением левого кулака хотел оглушить противника, но тот оказался проворнее — увернулся. Тэхену было так страшно, что поджилки тряслись, но перед потенциально опасным незнакомцем показать слабость и дрогнуть — значит умереть. Колчан со стрелами упал с плеча Тэхена, и все стрелы вывалились. Омега сделал неожиданный выпад, но Чонгук блокировал его удар, и сам застыл, впервые за бой увидев, наконец, его глаза. Его небесно-голубые глаза с синими прожилками бесконечно глубокого моря. Резкий порыв ветра смахнул с раскрасневшихся щек его противника волосы цвета озимой пшеницы. Чонгук удары его ощущает не так, как ласкающий его волосы ветер — он сразу выбивает из легких воздух. Тэхен в душе ликует, воспользовавшись минутным замешательством альфы, и заводит ногу под его колено, пытаясь повалить на землю, но Чонгук тут же пришел в себя, скидывая пленительные чары ведьмы. Чонгук уверен, что парень — никакой не человек, он ведьма. Лишь они могут одним взглядом уложить на лопатки, но альфа на это не купится, не отдаст победу в его руки так просто. Он увел у него из-под носа дичь, а значит, должен поплатиться за это. Перехватив омегу под бедро, он тут же опрокинул его на землю. Тэхен упал на спину и больно ударился о мелкие камни под ним. Чонгук занес кулак, вовсе не собираясь его бить, и омега тут же перевернулся на другой бок, уворачиваясь. Альфа едва сдержал смешок, но внутри самому себе признался — дерется этот омега отлично. Он схватил пытающегося сбежать парня за щиколотку и дернул на себя. Тэхен негромко вскрикнул от неожиданности и бурлящего в крови адреналина, током разносящегося по венам. Он резко перевернулся вновь на спину и, согнув левую ногу в колене, резко расправил, ударяя альфу в грудную клетку. Чонгук опешил от силы и на мгновение потерял равновесие, чем Тэхен незамедлительно воспользовался. И вот, Чонгук, хватая приоткрытыми губами воздух, который омега выбил из легких, сам уже лежит на спине, а Тэхен, выдернув свой резной клинок из ножны на бедре, приставил острие к его горлу. Чонгук замер, но не от страха. Он замер от развернувшейся перед ним красоты. Его светлые волосы, подсвеченные ярким солнцем, словно блестели и переливались в дневном свете. Чонгук скользнул взглядом по его лицу, подмечая маленькую родинку на кончике чуть крупноватого носа, играющие от злости желваки и плотно сжатые искусанные губы, а потом… Потом он посмотрел в его глаза. Бескрайне голубые, как небо, глаза. Кажется, если смотреть в них очень долго, можно увидеть перистые облака и сверкающее солнце. Чонгук на секунду подумал, что природа срисовала небо именно с его глаз, обрамленных густыми черными ресницами. Этот парень, прижимающий клинок к горлу Чонгука, был тем, что Хосок называет «искусство». Чонгук слегка склонил голову к плечу и улыбнулся уголком губ, чувствуя, как кожа расходится, и багровая капелька крови выступает на этом месте. Он даже умудрился губу ему разбить? А Чонгук и не почувствовал. — Ты похож на ангела, — сказал альфа, бессовестно разглядывая подернутые поволокой чистой злости глаза. То, что сказал Чонгук, этого парня, кажется, только больше злит. Он буквально меняется в лице, стискивая зубы едва не до боли. Внешность ангела, а глаза демона. Таким взглядом можно сжигать города, а этот парень, лишь крепче прижавший клинок к его горлу, решил сжечь его. Но Чонгука это не пугает. Он всем нутром чувствует, что омега ничего ему не сделает. А под напором острого лезвия его кожа расходится, и на поверхность выступает тонкая змея крови. — Я тебе горло перережу, — тихим голосом предупреждает Тэхен, и Чонгук не сомневается — перережет. Но все равно хрипло смеется, не отводя взгляд от пожирающих его глаз. Они полыхают ледяным огнем, манят к себе, как мотылька на обжигающий свет. Но мотылек все равно летит. И Чонгук все равно смотрит. Ладони жжет от желания прикоснуться к его лицу, к волосам, чтобы на мягкость проверить, к его руке, что крепко и уверенно держит клинок — неужели этот человек и вправду реален? Не сон, не мираж, не плод воображения? — Не лучшее обстоятельство для первого знакомства, — спокойно ответил Чонгук. — Почему помешал? Раньше меня эту олениху нашел или просто животных жаль? — Чонгуку было действительно интересно. Этот парень не был похож на обычного охотника, да и раньше Чонгук его не видел, а все охотники так или иначе в лесу пересекаются. Чтобы этого не происходило, его общине нужно уходить далеко на север, а им это неудобно. — Ты не на своей территории охотишься, — хмыкнул омега, прищурив выразительные глаза. Тэхен ослабил хватку и немного подался назад, но нож в целях осторожности не убрал, готовый в любой момент им воспользоваться. — Что-то я не вижу колючей проволоки или предупреждающих табличек, — улыбнулся уголком губ Чонгук и приподнялся на локтях, на что Тэхен сразу же выставил перед собой кинжал. — Я не собираюсь на тебя нападать, я собрался лишь получить немного мяса. А ты мне помешал, и именно я должен на тебя злиться и размахивать ножом. — Олениха была беременная, — ответил нехотя омега. — Я не позволил бы тебе отнять за раз две жизни только потому, что ты хочешь есть. — Не только я, — вскинул бровь Чонгук. — Моя община хочет, мои напарники, моя семья, наши собаки. В этом мире, мой ангел, или убиваешь ты, или убивают тебя. — Я тебе не ангел, — прошипел Тэхен, вновь приставив острие кинжала к его горлу. Чонгук ухмыльнулся уголком губ и кивнул. — Хочешь победить, — омега понизил голос, смотря ему прямо в глаза, — так побеждай в честном бою, а не убивай беззащитную олениху, которая из-за беременности даже бежать быстро не сможет. — С чего ты взял, что она была беременная? — с интересом спросил альфа. Обычно, если им попадалась дичь с приплодом, они обнаруживали это лишь при разделке. На охоте особо не обращаешь внимания, кто перед тобой. Главное — добыть еду, и заснуть не с урчащим желудком. — Если бы ты видел перед собой не кусок мяса, а животное, то мог бы увидеть и ее округлившийся живот, — небрежно ответил омега. — Маленький защитник природы, — тихо рассмеялся Чонгук. Он не не воспринимает серьезно заявления этого парня, но находит забавным то, что в их мире остался человек, защищающий природу, а не берущий от нее абсолютно все, что та дает. Это было одновременно и забавно, и странно, и удивительно. Называя незнакомца ангелом, он ни разу не скривил душой. Тэхен нахмурился, наблюдая за его искренней широкой улыбкой. В уголках его глаз появились маленькие морщинки от смеха, а на дне черных глаз заплясали искорки. Тэхен смотрел на него, как на идиота, но не мог не отметить приятную красоту альфы. По его шее тянулись чернильные узоры, на которые омега с самого начала обратил внимание, но не смог разглядеть, что именно изображено. То были витиеватые линии, уходящие под ворот коричневой кожаной куртки с потертыми плечами. Чонгук заметил его заинтересованный взгляд и откинул голову назад, открывая больший обзор. — Больно? — спросил омега. Ему, кажется, было действительно интересно. — Я раньше такого не видел. Это твое наказание за что-то? Ты убийца? — его глаза вдруг расширились от осознания, что под ним может быть не обычный парень. Омега тут же направил острие кинжала в его сторону. — Ты убиваешь людей? — А ты нет? — Чонгук вскинул бровь. — Ни за что, — прошипел омега, на что Чонгук только ухмыльнулся. — Ясно. Это называется «татуировка». Мне ее сделали не в наказание, а потому что я сам захотел. — Сам? — удивился Тэхен. — Такое уродство можно хотеть самому? — Ага, — ухмыльнулся Чонгук. — Ты слишком категоричен. Это прежде всего память о людях и о событиях. Например, когда хочешь запечатлеть то, что никогда не захочешь забывать. И больно, да. Но этого стоит, — альфа серьезно посмотрел в глаза Тэхена. — А меня, кстати, зовут Чонгук. Тэхен тихо хмыкнул, отстранился и сунул кинжал в ножны, предварительно вытерев лезвие о штанину. Он подобрал упавший колчан и рассыпанные стрелы и, оттряхнув лук от земельной пыли, повесил его на плечо. Чонгук присел на корточки и подобрал автомат, перепачканный в пыли. Омега, очевидно, собирается уйти, так ничего о себе и не рассказав. Ни имени, ни откуда он пришел, ни куда уйдет — абсолютно ничего. Чонгук протер приклад от пыли и заинтересованно посмотрел на омегу. Тэхен уже собирался развернуться и уйти, чтобы забрать рюкзак из зарослей и двинуться домой, но Чонгук вновь заговорил: — А своего имени ты мне не скажешь? — Очевидно, что не- Тэхен резко замолчал, устремив взгляд куда-то между деревьями. Чонгук тоже это слышал. Мерзкий вой, спугнувший с веток придремавших птиц, и он неумолимо приближался к ним с омегой. Чонгук выплюнул тяжелое «Блять» и выставил свой автомат, на слух прикидывая, откуда выбежит первый зараженный. К вою, который Чонгук терпеть не может, добавилось и противное щелканье. Не хватало ему стаи бегунов, так они с собой еще и напарников прихватили. Но, что страннее, Чонгук вовсе не переживал за себя. Он знал, что справится. А вот этот омега может и не устоять. — Быстро за мной прячься, — скомандовал Чонгук тоном, не терпящим возражения. Омега, уже вставший в позицию и натянувший тетиву лука, посмотрел на него, как на настоящего идиота. — Ты в своем уме? — поджал губы омега и прошипел чуть тише. — Их точно не меньше пяти, ты сам ничего не сможешь с ними сделать. — Что неясного в моих словах? — Чонгук зло посмотрел на непослушного омегу. Он уже начинал заводиться от злости на этого парня. Он может сломать ему весь план, да еще и сам погибнуть. Ладно, никакого плана у Чонгука нет. Он просто должен не дать погибнуть как себе, так и упрямому омеге. Но тот даже с места не сдвинулся. — Я сказал, прячься! — повысил голос Чонгук, но тут же замолчал. Стрела омеги попала зараженному ровно промеж мутных глаз. И отступать им уже было некуда, зараженные наступали, а они остались вдвоем. Бежать смысла нет, осталось только отбиваться. Чонгук сразу же среагировал, спустив автоматную очередь щелкуну в пораженную грибком голову. Тэхен выхватил очередную стрелу из колчана и натянул тетиву, но не совсем рассчитал траекторию, и стрела вонзилась бегуну в горло. Из его рта раздались булькающие звуки, лицо перекосило от дикой злости. Щелкнув зубами, он двинулся на Тэхена. В тот момент у омеги колени тряслись настолько, что он с трудом на ногах стоял, но руки его двигались уверенно. Так, словно каждый день ему доводится убивать толпы зараженных. Тэхен спустил еще одну стрелу, вонзившуюся атаковавшему его бегуну в глаз и прошедшую сквозь гнилую черепную коробку. Он не сразу заметил, что за бегуном был еще один, который напал внезапно. Омега едва успел увернуться и отпрыгнуть в сторону. Тэхен потянул руку за стрелой, но схватил лишь воздух. Его сердце зашлось в бешеном ритме. Стрелы кончились. Тэхен безоружен. Чонгук, поразив пулей очередного зараженного, кинул взгляд на растерянного омегу и сразу понял, что не так. Его лук валялся на земле, а сам он был с голыми руками. Все это происходило в считанные секунды, но им обоим тогда казалось, что эта замедленная съемка никогда не кончится. Чонгук вскинул автомат, чтобы застрелить атакующего его зараженного, но тут почувствовал хватку на шее. — Убери свои гребаные лапы, сука, — прошипел сквозь зубы Чонгук, уворачиваясь от гнилых зубов, так и норовивших вгрызться в его плоть. Он со всей силы ударил зараженного локтем в грудную клетку, заставив немного ослабить хватку, а после ударил прикладом в гниющую морду, следом спустив пулю в его лоб. Тэхен пригнулся и отклонился в сторону от цепких лап, выхватив из ножен на бедре свой клинок. Он крепко перехватил рукоятку и вонзил клинок зараженному в ногу, отчего тот агрессивно закричал, хватая Тэхена за шею и стискивая его горло с невероятной силой. Тэхен начал паниковать, задыхаясь в хватке, но, собрав волю в кулак, с размаху ударил зараженного ногой в живот, а следом и поразил клинком сжимающую его руку и дернул в сторону, разрывая гнилую плоть. Зараженная кровь брызнула на его лицо и одежду. Зараженный, зарычав раненным зверем, выпустил его, а Тэхен тут же кинулся на него, несколько раз пробивая черепную коробку острием кинжала. Тэхен больно упал на живот, когда зараженный повалился, и выпачкал руки в его крови. Чонгук мельком глянул на него и тут же отвлекся на двинувшегося в его сторону зараженного — одного из последних. Тэхен рывком подскочил с земли, выдернул застрявшую в гнилой черепушке стрелу и подхватил свой лук, одним быстрым движением снося последнего щелкуна. Чонгук ударил бегуна прикладом с размаху. Тот пошатнулся, но Чонгук подсек его дрожащие ноги, и он повалился на спину, подняв вверх пыль. — Передашь в аду привет от цербера, — ухмыльнулся Чонгук и со всей силы ударил подошвой массивного ботинка по скалящемуся обезображенному лицу. Гнилые кости не выдержали и проломились под тяжестью его ноги, и кровь зараженного брызнула на его ботинки и черные джинсы. — Хорошо поработал. Признаться честно, не ожидал от тебя такого, — сказал Чонгук, брезгливо вытер ботинок о грязную одежду зараженного и повесил автомат на плечо, развернувшись все с такой же улыбкой к омеге. Но его нигде не было. Улыбка с лица Чонгука медленно сползла. Вокруг валялись тела убитых зараженных, выпачканная чужой кровью трава блестела в ярком солнечном свете. Альфа сделал несколько шагов вперед и вновь огляделся. И вправду, этого парня больше нигде не было. Сбежал, так и не сказав ничего о себе. И как Чонгук его теперь найдет? Альфа ухмыльнулся и покачал головой, подняв ту к небу. Сзади послышались торопливые шаги и переговоры. К нему на широкую тропинку выбежали со-общинники, раскрасневшиеся и взволнованные. — Чонгук! — выдохнул его товарищ, Чонмин, и подошел к альфе, положив ладонь ему на плечо. — Какого черта здесь произошло… — он хмуро огляделся. — Кучка зараженных, — ответил Чонгук таким голосом, словно ничего и не было. Бросив последний взгляд на ветви деревьев и виднеющееся сквозь листья небо, альфа развернулся и пошел к своим товарищам. — Пора возвращаться. Тэхен выдохнул и прижал ладонь к груди. Он чувствовал, как о ребра колотится его сердце. Он шумно дышал, вытирая выступивший пот со лба. Он, притаившийся на толстой ветке, наблюдал за альфой, который остался один, и едва не попался, когда тот посмотрел вверх. В голове Тэхена было миллион вопросов: Кто он? Почему не убил Тэхена? Более того, почему он его спас? Из какой он общины? Опасен ли он? И… кто знает, встретятся ли они еще? Тэхен, жуя свою губу, сидел на ветке и смотрел в спину уходящему незнакомцу, пока тот не скрылся за деревьями. Омега зацепился за ветку и свесился, спрыгнув вниз. Он подбежал к своему брошенному рюкзаку и, рывком подняв его земли, побежал в противоположную сторону. Он должен как можно скорее вернуться в общину и записать в свой дневник воспоминаний все, что произошло сегодня.

🍃

Юнги подкинул в руке красное наливное яблоко, поймал и с громким хрустом откусил. Кисловатый сок брызнул в рот и на губы. Юнги зажмурился и в удовольствии промычал, прижимая сворованные яблоки, которые наложил в подол свитера, к себе. Гююн наверняка они понравятся. Кисло-сладкие, хрустящие во рту, даже поскрипывающие. Будь Юнги котом, он бы от удовольствия выгнулся дугой вниз и хвост оттопырил. Он шел по протоптанной дорожке между домами — так безопаснее. Ходить по главным улицам — это все равно что кричать в рупор: «Эй, я здесь. Все желающие, можете меня сначала убить, потом сожрать». Юнги на своем опыте уже испытал такое, с тех пор и ходит только окольными путями. Но жизнью все равно рискует каждый раз, воруя у людей еду, оружие, воду, бытовые предметы, иногда, если повезет, лекарство. Помнится Юнги, как-то раз ему удалось своровать муку. Тогда Гююн испекла вкусный пирог как раз с яблоком, который пришлось порезать очень-очень мелко. Юнги тогда чуть не умер от удовольствия. Жаль, что сейчас муки у них нет. Сейчас у них в принципе ничего нет. Юнги не знает, с чем это связано, но у людей еды больше нет. Мясо он не берет никогда — знает, чье оно может быть, а ягоды, грибы, орехи и овощи забирает с радостью. У одного торгаша он выменивает пули на птичье мясо. Юнги мог целыми днями охотиться на голубей, которых уже всех перебили, чтобы получить две-три пули. Ему и самому мяса хочется очень и отдает он его, скрепя сердце. Но оружие и боеприпасы им гораздо важнее и нужнее. От Гююн толку в бою почти нет, она и дерется-то не очень. Может, это связано с тем, что большую часть еды она отдает именно Юнги, себе почти ничего не оставляя, но факт остается фактом. Гююн для Юнги стала его ангелом-хранителем, который спас его, когда он умирал, а теперь Юнги защищает ее и оберегает, как может. Иногда он даже обворовывает частные дома, принадлежащие некогда богатым людям, чтобы найти для нее новые вещи и порадовать. Это меньшее, что он может, но стараться он не перестанет. Юнги притаился за полуразрушенной стеной и осторожно высунул голову, проверяя площадку перед многоэтажными домами, в подвале одного из которого они с Гююн и живут. Возле старых ржавых качелей с обвалившимся корпусом бродил один щелкун, периодически нервно дергая обросшей кордицепсом головой. Юнги вздохнул и тихо выложил красные яблоки на пыльный треснувший асфальт. Придется пожертвовать своим уже надкусанным яблоком. Юнги злится на щелкуна, потому что из-за него у него будет минус одно вкусное яблоко. Бета оперся руками о стену и вновь высунул голову, на корточках подбираясь поближе. Щелкун неожиданно дернулся и развернулся, заставляя Юнги застыть. У него сердце мгновенно в желудок ухнуло с громким «бульк», но щелкун лишь оскалил зубы и двинулся куда-то в сторону. — Уродец гребаный, — прошипел бета. Он замахнулся и кинул половину яблока в стекло. Щелкун тут же среагировал, развернулся и, оскалив сгнившую пасть, двинулся в сторону источника шума. Юнги вынул из-за пояса охотничий нож, который выменял на троих белок, и бегом двинулся на щелкуна. Запрыгнув на его спину, Юнги сразу же вонзил нож в пораженную голову. Щелкун зарычал, несколько раз развернувшись, пытаясь скинуть его с себя, но бета еще несколько раз вонзил нож, перепачканный кровью, в его голову, и спрыгнул. Щелкун свалился на асфальт и затих. Юнги сморщил нос и, схватив труп за ноги, оттащил за дом. Бродячие псы, если забредут, обглодают гниющую плоть. Огонь сейчас разводить слишком опасно. Юнги подобрал все яблоки и, насвистывая, пошел к двери их с Гююн подъезда. Но… что-то было не так. Юнги свел брови к переносице и посмотрел на дверь. Она была немного приоткрыта, обнажая полоску подсвеченного солнцем грязного подъезда. Гююн никогда не оставляет дверь открытой. У них договоренность: Юнги уходит — она запирает дверь, а Юнги отпирает ее своим ключом. Что-то не так. Она не могла так просто оставить дверь незапертой, зная, что может поджидать снаружи. Яблоки упали на землю и раскатились в разные стороны. Юнги отворил дверь и высунул нож, выставив его перед собой. Всем нутром он чувствовал, что что-то не так. Так не должно быть. Гююн не могла уйти и не запереть дверь. Бету захлестнуло волнение и липкое чувство необъяснимого страха перед неизвестным. Он сделал шаг в подъезд с затхлым воздухом и прислушался. Было слышно только какое-то копошение, похожее на шорох крыс за стенами. Облизнув вмиг пересохшие губы, Юнги медленно подошел к двери, что вела в подвал, и с негромким скрипом отворил ее. Теперь до его слуха донеслись какие-то неясные звуки, они точно исходили из их с Гююн комнаты. Какого черта там происходит? Неужели зараженные смогли пробраться к ним? Юнги рвался вперед и одновременно страшился того, что мог там увидеть. Единственное, что вело его вперед — Гююн. Он до сведенной челюсти боялся за ее жизнь, поэтому, переборов себя, двинулся вперед по темному коридору, и чем ближе он подходил, тем отчетливее понимал, что те неясные звуки были… приглушенными криками. Бета резко отворил дверь и замер на одном месте, не в силах пошевелиться. Вокруг были повалены и порваны вещи. Их самодельная плита была перевернута, а готовящая Гююн еда разлита по полу, неподалеку лежал разломанный стул, с небольшого окна под потолком была сорвана старая штора. А в центре хаоса лежала Гююн, над которой навис незнакомый тучный мужчина. Он широкой ладонью сжал ее лицо, закрывая рот. С уголков ее влажных покрасневших глаз текли слезы. Они были полны ужаса, беспросветного страха и тонущего отчаяния. Она дергалась под ним, пыталась вырвать связанные до крови грубой веревкой руки и кричала в его ладонь. Он лизал горячим языком ее шею с бешено пульсирующей жилкой, одной рукой зажимая рот, а второй пробираясь под длинное цветастое платье, которое Юнги не так давно подарил ей. А сам Юнги так и стоял в двери, не в силах сдвинуться с места, не в силах даже сделать вдох. Вытянутая рука с ножом начала трястись, как в припадке. Он отпрянул к дверному косяку и схватился за него пальцами. Его словно отбросило на несколько лет назад, туда, под кровать. И вот он — снова маленький беззащитный мальчик, прижимающий ладонь ко рту, чтобы не плакать в голос, а перед ним звери распинают его папу. Юнги смотрит в полные слез глаза Гююн и видит не ее лицо. Он видит смазанные родные глаза, в которых лишь одно: «Умоляю, не дай им о себе знать». И самое страшное — глаза Гююн кричат о том же. Юнги, вооруженный, чувствует себя беззащитным. Он чувствует себя как в ту ночь, когда, задыхаясь, прижимал ладонь к собственному рту. За окном ярко светило солнце, но сейчас для Юнги все погрузилось во мрак. Он его душит, сжимая горло, стискивая волосы в пальцах и топит в себе, привязывает кандалы к ногам и бросает вниз с обрыва. Юнги зажмурился до боли и беззвучно закричал в собственную ладонь. Он распахнул глаза. Перед ним его папа, которому ломают молотком пальцы. Он вновь зажмурился до цветных пятен и вновь широко раскрыл глаза. Перед ним плачущая Гююн, которую насилуют прямо перед ним. Юнги почувствовал, что вот-вот его колени дрогнут, и он упадет. На него словно свалили огромную неподъемную плиту и зажали легкие в тисках — он не может ни выдохнуть, ни вдохнуть. Его сердце бешено колотится в припадке и грозится остановиться. Юнги уже видит, как хоронит ее, холодную, в сырой земле, и поет ей то же, что папа пел ему, когда Юнги засыпал. Перед глазами вспыхнули яркие картинки прошлого. Вот маленький Юнги смеется и обливает папу, пока он купает его в тазике. А вот Гююн ласково обрабатывает его раненные пальцы и дует на ранки, чтобы не болело. Вот папа вкусно кормит его и смазано целует в пухлую щеку. А вот Гююн отдает ему последний кусок пирога. Папа любит его. И Гююн его любит. Вот папа мертв. И Гююн… будет мертва тоже? Юнги резко утер мокрые глаза от слез, которые градом катились по лицу. Он похоронил папу под кипарисом, а где будет хоронить ее? Под тем деревом, под которым они с Гююн похоронили старую Мэй? Юнги не может шелохнуться. Он смотрит, как мужчина терзает ее тело, ее душу, и не может даже пальцем пошевелить. Но внутри он самому себе рвет грудную клетку, ломает ребра и оглушительно кричит. Если он ничего не сделает сейчас, Гююн умрет. И Юнги вместе с ней умрет тоже. «Ты хочешь снова остаться один?», на самого себя кричит Юнги. «Ты ничем не помог своему папе. Ты лежал там и рыдал, пока его убивали, пока над ним издевались. Ты не сделал ничего. Абсолютно ничего. Это твоя вина в том, что его убили. Если бы ты не был таким трусливым, если бы ты тогда выполз из-под кровати, а не лежал там до последнего. До того выстрела, который и убил твоего папу. Это твоя вина. Ты хочешь убить и ее? Хочешь взять на себя еще одну жизнь?». Юнги кричит вслух и срывается с места, нападая на опешившего от удивления мужчину. Он сбил его тушу с Гююн и повалил на пол, сразу же забираясь сверху и, не дав ни малейшего шанса ударить его, сразу же вонзил свой охотничий нож в его горло. Он перед собой не видел ничего, кроме ухмыляющегося лица Роя, который сдох, но все равно преследует его. Юнги закричал и ударил крепко сжатым кулаком мужчину в лицо. На его пальцах осталась теплая кровь из его разодранного горла. Кровь мерзко булькала в его глотке, он, кажется, что-то кричал и пытался дать отпор, но Юнги сорвало все клапаны. Он впал в аффективное состояние, не поддающееся контролю. Не обращая внимания на боль, которая пронзила его руку, он все равно бил мужчину в лицо, которое поочередно менялось местами с Роем. Юнги выхватил нож из его горла и принялся вколачивать его мужчине в грудную клетку. Он наносил ему ножевые ранения, кричал и плакал, не в силах остановиться. Гююн подползла к нему и крепко обхватила руками за талию, содрогаясь в рыданиях. Она не отпускала его до тех самых пор, пока Юнги совсем не затих, в последний раз воткнув нож в его разодранную грудную клетку. Юнги склонился над ним и плакал, роняя крупные слезы прямо в его грязную кровь. Его руки, крепко сцепленные на рукоятке ножа, дрожали. Гююн с трудом встала на колени, обхватила его за плечи и сразу же получила ответ — Юнги сполз с мертвого тела и сгреб старшую сестру в объятия. Он прижал ее дрожащее тело, облаченное в разорванное платье, к себе, и принялся покачиваться из стороны в сторону, успокаивая ее, как родитель — младенца. — Все в порядке, — дрожащим голосом прошептал Юнги, смотря в одну точку и поглаживая окровавленными руками ее грязные волосы. — Он сделал тебе больно? Он… что он сделал? Этот ублюдок… — Н-ничего, — шепнула, заикаясь, Гююн, крепче прижавшись к телу Юнги, как к самому ценному, чтобы было у нее. Так, впрочем, и было. Юнги сжал ее в крепких объятиях и зарылся носом в ее волосы. — Он… ничего… — попыталась соврать Гююн, но тут же сжала губы, чтобы не заплакать в голос, и сжала колени, к которым по бедру потекла кровавая змея. — Я тебя никогда не дам в обиду, слышишь? — бета схватил ее лицо в ладони и провел большим пальцем по щеке, оставляя кровавый след. — Никогда не дам. Мы уйдем. — Куда? — Гююн не могла найти в себе силы говорить громче шепота. Юнги стер тыльной стороной ладони ее слезы и прижался горячими губами к ее губам, крепко зажмурившись. — Домой, Гююн, — прошептал Юнги. — Мы уйдем домой. Юнги с трудом смог взять себя в руки ради Гююн. Через несколько долгих минут она успокоилась, но перестала реагировать на его слова, а Юнги все равно говорил, даже не помня, что. Какой-то бред про яблоки, кажется, те самые, которые так и остались валяться у двери. Гююн сидела ровно там же, где Юнги ее и оставил. Он поднял ее на ноги и уложил на матрас, предварительно сняв с нее порванное платье, и бросил его куда-то в сторону, чтобы потом сжечь, избавиться от ужасных воспоминаний. Юнги налил в глубокую миску воду и обмакнул в ней тряпочку. Гююн лежала на боку и смотрела в сторону, изредко смаргивая слезы. Она была похожа на выпотрошенную куклу. Пустую и разбитую. Юнги сел перед ней на колени и нежно коснулся плеча с укусом, обтирая его тряпочкой. — Знаешь, — тихо сказал он, вытирая ее тело от крови, — там, куда мы пойдем, такое красивое небо. Там очень много звезд. Еще больше, чем здесь. А еще там есть… река. Много пресной воды. Нам не нужно будет переживать о том, где искупаться или что попить. Мы с тобой заживем, — Юнги даже не пытался выдавить улыбку. Выглядело бы жалко и неправдоподобно. Гююн перевела на него взгляд и положила свою ладонь на его. — Обещаю, Гююн, — прошептал бета и сжал ее ладонь в ответ. — Никто не причинит нам с тобой вред. Я никогда не брошу тебя и не дам в обиду, — второй рукой он заправил ее растрепанные волосы. — Ты только поспи немного, хорошо? А на рассвете мы уйдем. Уйдем в новую жизнь. — Хорошо, — Юнги прочитал этот ответ по ее искусанным алым губам и слегка кивнул. Стерев последнюю слезу с ее лица, он накрыл ее тонким одеялом и отставил миску с красной водой в сторону. Гююн отвернулась от него и сунула руку под подушку, вытаскивая из ее недр то, что хранила долгие годы. В ее пальцах была пуля. Та самая пуля, которую она вытащила из плеча раненной девушки Фэйт. Она провела по ней большим пальцем и крепко сжала в ладони, утыкаясь лицом в подушку, которая тут же впитала ее слезы. Юнги спиной отошел к стене и облокотился о нее, тут же опустившись на корточки. Его голову разрывали ужасные мысли о том, что было бы, если бы он опоздал? Или не пришел вовсе? Что было бы с Гююн? Он вплел пальцы в свои волосы и крепко сжал, зажмурив глаза. У него было ощущение, что та ночь его никогда не отпустит. Всегда будет следовать по пятам. Как нельзя спрятаться от собственной тени, так нельзя убежать и от нее. Юнги судорожно вздохнул и обнял собственные колени, утыкаясь в них лицом. Он не смог спасти папу. Но Гююн он умереть не даст. Юнги резко встал и схватил рюкзак, принявшись собирать вещи. Здесь оставаться больше нельзя.

***

Когда небо только-только начало светать, Юнги мягко потряс Гююн за плечо и шепнул «Просыпайся». Она, кажется, и не спала все это время, находясь в пограничном состоянии сна и бодрствования. Омега разлепила горящие глаза и глянула на пулю в своей руке, которая отпечаталась на ладони. К тому времени Юнги уже с трудом выволок труп на растерзание бродячим псам и воронам, собрал все необходимые вещи, скудные запасы воды и еды в рюкзаки, проверил оружие и ни разу не сомкнул глаз за эту долгую ночь, охраняя сон Гююн. Он вертел в пальцах револьвер с двумя буквами «К. Н.» и понял, что это аббревиатура «канувшая надежда». Прихватив рюкзаки, Юнги вышел на прохладную улицу, полной грудью вдыхая свежий воздух. Гююн несколько минут лежала пластом, не в силах двигаться от боли, сковывающей тело. Но после она нашла в себе силы и, сжав волю в кулак, поднялась. Надела темные штаны и длинный свитер и зашнуровала высокие ботинки. Она подошла к небольшому зеркалу, которое треснуло по центру. Эта трещина делила ее отражение надвое — ее прошлую и ее настоящую. Гююн внезапно захлестнула ненависть. Она схватила ножницы и собрала волосы в кулак, а после отрезала длинные локоны до самых ушей. Ее отрезанные волосы веером рассыпались по грязному полу, впитавшему кровь. Кинув ножницы в раковину, омега надела черную шапку поверх отрезанных волос и вышла из их с Юнги бывшей комнаты, закрыв за собой дверь. Юнги, сидевший на скрипучих качелях, поднял голову к идущей к нему Гююн. Он не стал спрашивать, зачем она это сделала — ему и так все было понятно. Гююн в одно мгновение была полна решительности с лихорадочным блеском в глазах. Она не говорила, но Юнги видел — что-то в ней с хрустом надломилось. Надломилось и в самом Юнги. Он словно заново пережил ту ночь, от которой так яростно пытался убежать. Но она никогда не исчезнет. Невозможно убежать от того, что скрывается внутри тебя. Юнги протянул Гююн руку, и она крепко обхватила его ладонь. — Готова? — спросил Юнги. — Как никогда, — твердо ответила она. Идти пришлось быстро и, как и привык бета, окольными путями. Города никогда не спят — каннибалы, зараженные и падальщики всегда начеку, а Гююн сейчас не в состоянии себя защитить. Одной рукой сжимая ладонь Юнги, второй она сжимала до побеления костяшек одолженный ею у Юнги пистолет. Так она чувствовала себя в относительной безопасности. Гююн свою лачужку не покидала долгие годы и не выходила дальше трех кварталов, а вот Юнги этот город вдоль и поперек едва ли не на четвереньках облазил, поэтому он твердо шел к выезду на главной трассе, а Гююн вертела головой, рассматривая разрушенный город. На окраинах это особенно заметно. Корпуса домов давно обвалились и прогнили, крыши опали, стены разрушились. Дома с выбитыми дверьми и окнами кричали о помощи, но помочь им никто уже не мог. Некому. Но было в этом и нечто прекрасное. Природа все больше наступала на человечество, подавляла и хоронила под собой. Прямо среди разрушенных домов росли деревья, трава, цветы. Тихо жужжали насекомые, которые опыляли цветы. Человечество умирало, а природа расцветала. Гююн завороженно посмотрела на оплетенную плющом давно заржавевшую машину. «Вот тебе и человек — венец природы», с легкой ухмылкой подумала она. А на самом деле, кто такой человек перед всемогущей природой? Пыль. Она может разрушить его жизнь землетрясением, цунами, штормом, резким потеплением или похолоданием, и человек ничего не сможет сделать с этим. Человечество думает, что в своих теплых домах, с вкусной едой, крышей над головой и аптечкой с необходимыми медикаментами, они готовы горы свернуть. А если забрать у них это? Кто они? И что они могут? Ответ до смешного прост — ничего. Человечество не будет способно защитить себя, когда придет время мести, а Юнги уверен, оно придет. Эксплуатируя живой организм природы, человек должен быть готов к ее восстанию. И тогда уже не спасется никто. Через несколько беспрерывных часов движения, Юнги и Гююн покинули город. Они свернули с главной трассы, которая была сплошь завалена брошенными машинами и испещрена огромными трещинами, но пошли вдоль нее, только в закрытой деревьями части. Тут преимущества Юнги и кончились. Эта местность была для него почти незнакома, но он помнит, как в далеком детстве он буквально приполз так же в город, сраженный температурой, голодом и холодом. То было ужасное время для него, последние отведенные часы, как он думал. Но Юнги не чувствует страха, в отличие от Гююн, которая вышла за пределы города впервые. Юнги чувствует… свободу. Словно вот оно, его призвание, его родное место, его дом. Среди поющих птиц, свежего ветра и скрипа веток. — Это… — тихо выдохнула Гююн, рассматривая буйство красок в вышине. Изумрудный и миртовый, светло-коричневый, небесно-голубой, как глаза Юнги, оранжевый, пшеничный, ярко-солнечный, она буквально задыхалась от вида, который развернулся перед ней. Неужели бетонные джунгли, кишащие каннибалами, скрывали от нее это? В воздухе пахло не трупами и пылью, а теплой землей, цветами и мхом. Она в восхищении приоткрыла губы, как ребенок рассматривая каждую травинку. Юнги слегка улыбнулся, вспоминая себя самого, когда они с папой выходили в лес за ягодами, грибами и травами. Это было прекрасное время, которое, к сожалению, прошло. Но Юнги готов открыться для новых, вместе с Гююн. — Это волшебно, — кивнул Юнги с улыбкой. Он коснулся пальцами теплой коры дерева, прогретой солнцем. — Лес защитит нас, как защитил меня когда-то. — Как ты смог выжить? — спросила девушка, поспешив за младшим братом. — Здесь ведь столько опасностей… — Да, — подтвердил бета. — Опасностей немало. Но здесь гораздо больше места, чтобы убежать, спрятаться или защитить себя. Здесь не нужно беспокоиться о том, что есть нечего — всегда можно выйти и набрать ягод или, например, подстрелить дикую утку, — у него желудок жалобно свернулся от упоминания еды. — Здесь даже можно вести свое хозяйство. Я помню, у нас с папой была корова, ЭмЭм, — грустно улыбнулся Юнги. — Но съесть ее мы так и не смогли… Любили очень. Она была как член семьи, понимаешь? А в семье никого никогда не бросят. И не забудут, — он грустно улыбнулся, чувствуя, как щиплет в носу. — А где мы будем жить? — тихо перевела тему Гююн, слыша, как Юнги усилием воли старается не заплакать. Она брела за ним, пока он раздвигал руками ветки и заросли кустарников с дикими ягодами. — В лесу есть дома, — ответил он. — Много домов, даже больше, чем ты думаешь. Правда, им требуется ремонт… Но, думаю, мы что-то с этим придумаем, и наш новый дом будет гораздо лучше старого. Будем курить трубку, пить ром и матерно ругаться. Помнишь, как я обещал? — он с улыбкой глянул на Гююн, и та в ответ улыбнулась уголком губ. — Станем пиратами, будем воровать орехи у белок. — Бедные белки. — Нам они нужнее, — засмеялся Юнги. Гююн от его смеха стало легче. Будто огромный тяжелый пузырь в груди, наконец, лопнул, и подарил ей освобождение. Пение птиц и шорох листьев на деревьях успокаивал. Она словно сбросила панцирь, под которым существовала долгие годы, и лишь сейчас поняла, каково это — жить, а не выживать. Юнги все вокруг казалось таким родным, его не покидало ощущение, что он вернулся домой спустя долгие годы, так ему было хорошо, так было спокойно. Он очень долго скитался по лесу в одиночестве, пытаясь выжить, но он также подарил много бесценных воспоминаний для Юнги. В первую очередь, о папе. Думая сейчас о нем, у него не было всепоглощающей тоски, как это было раньше. У него было ощущение, что папа здесь, вокруг, сверху, снизу и по сторонам, защищает его и оберегает. Юнги перелез через поваленное дерево. На свежем мхе сидела голубая бабочка, медленно покачивая тонким оторванным крылом. Солнце палило в зените. Юнги вытер рукавом рубашки пот со лба и допил последние капли воды из бутылки. Когда первичная радость сошла, жестокая реальность вновь больно начала колоть глаза. Они ушли достаточно далеко на юг, Юнги даже не знает, сколько километров они прошли за эти часы, но они еще ни разу не остановились. Он знает, что Гююн тяжело идти, но она лишь раз сказала, что у нее что-то болит. Даже вареную картошку, которую они поделили поровну, они ели на ходу. Останавливаться даже на миг было недопустимой роскошью. Но вот, на горизонте появились первые дома какого-то заброшенного поселения, и Юнги вновь взбодрился, несмотря на жажду, голод и дикую усталость. Он уверен, что если бы снял ботинки, то увидел стертые в кровь ступни. Юнги на всякий случай вытащил из-за пояса револьвер и сжал обеими дрожащими руками. Он огляделся и махнул притаившейся Гююн, мол, чисто. Они шли задними дворами, иногда прислушиваясь — нет ли где-то щелканья или клацанья зубов? Но вокруг все было тихо. Только птицы пели и жужжали трудящиеся пчелы. Юнги тронул ветхий деревянный забор и взглянул на давно заброшенный дом. Стены поросли плющом дикого винограда. Сорвав гроздь, он откусил сочную фиолетовую ягоду, перекатывая языком гладкую кисловатую кожицу. Он безмолвно протянул старшей сестре сладкий виноград и приложил палец к губам, чтобы вела себя тихо. Нужно убедиться, что они здесь одни. Ветер гонял по сухим дорожкам оторвавшиеся листья. Юнги наступил на какую-то палку, с громким хрустом разломав ее. Через две улицы от них виднелась крыша какого-то высокого здания с черным деревянным куполом. Юнги оглянулся на явно уставшую Гююн и принял решение, что они продолжат путь через несколько часов. Сейчас главное — отдохнуть и набраться сил. Взяв ее за локоть, они пошли дальше. Большинство встречающихся домов были разрушены и непригодны для жизни, но Юнги наткнулся взглядом на двухэтажный дом, который выглядел вполне сносно. — Слушай, — обратился он к Гююн. Она сфокусировала плавающий взгляд на лице Юнги и слегка кивнула, дав понять, что слушает. — Мы отдохнем немного. До вечера или до завтрашнего утра, посмотрим, но сейчас и тебе, и мне требуется сон, — Юнги не хотел признавать, но он валился с ног после бессонной ночи и пережитого стресса. — Ты поспишь, а я… попробую найти что-то съестное. — Нет, — покачала головой Гююн. — Ты устал не меньше меня, я не могу тебе позволить… — Гююн, я у тебя не совета спрашиваю, а говорю, как будет, — закатил глаза бета. — И не смей мне возражать. Гююн вздохнула, но перечить не стала, Юнги ее возражения выслушивать и не собирался. Он аккуратно приоткрыл заднюю дверь дома и выставил перед собой револьвер, прислушиваясь. Кажется, было тихо. Под его весом тихо заскрипели половицы. Через грязные окна солнечный свет заливал старую пыльную кухню. Юнги обогнул перегородку между кухней и гостиной и открыл верхний шкаф. Кроме пустой коробки из-под овсянки, там ничего не было. В надежде он открыл еще пару ящиков, но и там было пусто. — Даже если в доме и осталась еда, она наверняка уже пропала, — подала голос омега из гостиной. Она рассматривала пыльную фотографию, висящую на стене. Здесь жила какая-то семья — отец, мать и двое детей. На фото они счастливо улыбались и обнимали друг друга, а под их ногами лежала большая собака. Гююн вздохнула и протерла ладонью пыль с фотографии. Что стало с этими людьми? Блуждают ли они где-то, зараженные кордицепсом, гниют в земле или обрели новый дом далеко отсюда? Никто и никогда не ответит ей на этот вопрос. Обшарив очередной ящик и ничего в нем не найдя, Юнги раздраженно поджал губы и захлопнул дверцу. Гююн поднялась по скрипучим деревянным ступенькам на второй этаж и открыла дверь в, как оказалось, родительскую спальню. У нее было ощущение, что они просто вышли куда-то по делам. Все вещи лежали на своих местах, не было ощущения погрома или следов борьбы. По крайней мере, здесь их не убили, решила она. Просто все покрылось слоем пыли возрастом в несколько десятков лет. Кое-где по стенам поползли трещины и отклеились обои, а по потолку расплылось плесневелое пятно. Она раскинула руки и в позе звезды упала на кровать. Облако пыли всплыло вверх, но ей было плевать — так давно она не ощущала мягкости и тепла постели, что даже не заметила, как провалилась в сон. Обрыскав буквально каждый сантиметр первого этажа, Юнги остался ни с чем, кроме парочки новых книг. Они присоединятся к папиной книге, с которой бета никогда и ни за что не расстанется, и составят ей компанию. Он наткнулся взглядом на ту же фотографию, что и Гююн, и тихо хмыкнул. На руке отца семейства, которой он обнимал младшую дочь, блестели серебряные часы. Гююн бета нашел в спальне. Она свернулась в беззащитный комок и подложила ладони под щеки. Юнги ласково улыбнулся и подошел к ней, проведя ладонью по ее искромсанным волосам и плечу. Накрыв сестру одеялом, он поцеловал ее в лоб и тихо вышел, оставляя ее наслаждаться полноценным сном. Следующей дверью была ванная. Вокруг царила полутьма, но первое, что привлекло внимание Юнги — это запах. Юнги знает, что так пахнут только трупы. Этот запах, почуяв однажды, забыть не сможешь никогда. Сладкий аромат разложения патокой оседает на языке и цветет в легких, заполоняя собой каждую альвеолу. Юнги прищурился и медленно подошел к занавешенной ванне. На полу остались высохшие красные разводы, которые от времени треснули и хлопьями откололись. Он выставил револьвер и резко отодвинул штору, которая закрывала ванну. В ванне сидел человек. Вернее, то, что от него осталось — скелет, кое-где обтянутый сухими мышцами. Он давно почернел, словно очень долго горел. Его правая рука свисла вниз с бортика ванны, и на запястье Юнги увидел те самые часы. Бета тихо хмыкнул и вытащил нож, вонзив его в череп мертвеца. На всякий случай. Задернув штору обратно, Юнги покинул ванную. Последней дверью была детская комната, двух девочек лет четырнадцати и семи, на сколько бета мог судить. По обе стороны, слева и справа, стояли кровати. На одной стене Юнги увидел многочисленные плакаты с какими-то людьми. Музыкальные группы, как он мог думать, хотя до конца и не понимал, что такое «музыка». А на второй стене висели рисунки карандашом, нарисованные, наверное, младшей девочкой. По полу были разбросаны игрушки, ручки, листы и даже банки из-под консервов. Одну из них Юнги случайно зацепил ногой и подошел к широкому окну между кроватями. У окна стоял письменный стол и стул. На столе творился маленький беспорядок, среди которого внимание Юнги привлек какой-то странный объект. Он был похож на… хотя Юнги не знал, с чего его сравнить. Он нахмурил брови и покрутил увесистую штуку в руках. «По-ла-ро-ид», прочитал он на крышке, но это ему ни о чем не говорило. Он прикрыл один глаз и посмотрел в объектив, увидев через него маленькую копию окна напротив и возвышающегося черного купола. — Ну и ну, — присвистнул Юнги. — Какая странная штука. Он опустил так называемый полароид и нахмурился. Под полароидом лежала маленькая черная книжечка с красочной подписью «Дневник», а снизу имя и фамилия девочки — Со Суен и улыбающаяся рожица. Юнги прикусил губу на мгновение и перевел взгляд на черный купол. Времени у них не так много, а вокруг еще столько всего, что он не посмотрел и не исследовал… Юнги снял с плеч рюкзак, сунул туда странную штуку «полароид» и черную книжечку Со Суен. Он не знает, почему, но отчаянно хочет пробраться внутрь и посмотреть, что там, под этим куполом. До высокого здания Юнги добирается задними дворами, не рискуя соваться на главные улицы. Все же, он понятия не имеет, кто или что может обитать здесь и какую опасность оно может представлять. Этим зданием была церковь черного цвета. Может быть, она горела, но Юнги таких раньше никогда не видел. В городе он знал одну церковь, которую сектанты взяли под свой контроль, и приносили там в жертв не только животных, но и людей в надежде, что боги смилостивятся над ними и даруют свободу от порабощения кордицепсом. Однако, ни одно чудо их спасти уже не могло. Юнги открыл тяжелую дверь. Старые петли жалобно заржавели, крича на всю округу «Он здесь, приходите и убивайте». Но ни через минуту, ни через пять никто так и не явился. В конце длинного неосвещенного коридора была круглая арка, в которой лился свет. Юнги прищурился, держась за стену. Они были холодные и слегка сырые, наверняка покрытые плесенью. Он случайно коснулся чего-то, стоящего у стены, и на секунду испугался, но сразу же успокоился, разглядев очертания высокого подсвечника. Такие обычно использовали сектанты в своих ритуалах, Юнги однажды «повезло» понаблюдать за этим. Он прищурился от света, который неожиданно ударил в глаза, и прикрыл их ладонью. Он никогда в своей жизни не видел ничего красивее. Перед ним открылось просторное помещение с купольной крышей, которая была раскрашена картинами из библии. Юнги распахнул губы, завороженно смотря вверх. В ряд тянулись несколько рядов обычных деревянных скамеек, между которыми лежал красный протертый ковер, который побледнел от времени, пыли и солнечных лучей, льющихся через высокие расписные окна. Юнги пошел вперед, как под гипнозом, кончиками пальцев касаясь старых скамеек. В воздухе витал запах пыли, старости и совсем немного — ладана. Наверное, он тянулся из прошлого. Каменные стены впитали его в себя, и он стал неотъемлемой частью этой церкви. На удивление, одно из окон было открыто, и в помещение заползал сквозняк, трепавший висящие над сценой шторы. На сцене стоял алтарь и пьедестал, с которого пастор вещал молитву. Над ним возвышались фигуры святых, которые Юнги видел впервые в своей жизни. А слева, спрятавшись за шторой, стояло непонятное… нечто. Бета вскинул брови и забрался с прыжка на сцену, подойдя к огромной… Юнги не знал, что это было. Но оно было черное, большое и пыльное от слоев времени, а еще у него было сидение и белые с черными клавишами. Юнги склонил голову вбок и подошел ближе, коснувшись ладонью глянцевой крышки, собирая ладонью пыль. Без нее это нечто смотрелось еще прекраснее. Юнги прикусил губу и пробежался пальцами по плавным изгибам инструмента, словно знакомясь с ним, невесомо коснулся клавиш и надавил. Разнесся страшный непонятный звук, который заставил Юнги в ужасе отскочить в сторону и прижать руку, которой он касался инструмента, к груди. Будто он обжегся. Юнги со страхом смотрел на черное нечто, но ничего не произошло. Он нахмурил густые брови и подошел вновь, но теперь садясь на сидение. Он вновь коснулся той клавиши, которую уже трогал, и та вновь издала все тот же звук. Теперь он не казался Юнги чем-то ужасным, он был… прекрасен. Юнги захотелось услышать его вновь. Он несколько раз нажал на ту же клавишу, а затем еще одним пальцем коснулся другой. Сливаясь, разные звуки клавиш создавали то, что называлось музыкой. Юнги бегал длинными пальцами по клавишам, играя какую-то бессмыслицу, и вдруг засмеялся, резко убрав пальцы с клавиш. — Музыка, — восхищенно сказал Юнги, влюбленно разглядывая пыльные от клавиш пальцы. — Вот, значит, что такое музыка! Бета вновь принялся играть самое прекрасное, как ему казалось, произведение на свете. Теперь его пальцы не просто беспорядочно бегали по клавишам, а приобрели систематичность. Юнги выделил для себя клавиши, звуки которых ему нравились сильнее, и нажимал на них поочередно. Он прикрыл глаза и слегка откинул голову, поистине наслаждаясь прекрасными звуками. Как жаль, что он не может записать эту песню на пленку! Но он может записать ее в своей голове, и оставить там навечно… В окно влетела бабочка с оторванным крылом. Она мягко спланировала к пианино и села на край, слегка покачивая целым и раненным крылом. Юнги перевел на нее взгляд и остановился, опустив пальцы на клавиши. Бабочка просто сидела там, на краю. Солнечные лучи осветили ее голубые крылья, на кончиках словно опущенные в чернила. Они были испещрены черными прожилками с вкраплениями золотистого. Бабочка сверкала в солнечном свете, как прекрасный лунный камень. Юнги улыбнулся и склонил голову вбок, решив, что бабочка прилетела послушать его первый сольный концерт только для одного слушателя. Юнги потер ладони друг о друга, разогреваясь. Он вновь нажал одним пальцем на клавишу и глубоко вздохнул. — Он цеплялся за жизнь, — тихо пропел Юнги, нажимая пальцами на клавиши старого пыльного пианино. — Быть может, за ней действительно он видел ад. Бабочка взмахнула оторванным крылом и вспорхнула с края пианино. — Не думал, что в этом мире кто-то еще читает Гюго, — послышался спокойный голос сзади. Юнги едва не свалился с сидения от неожиданности. Он подскочил так быстро, что закружилась голова, и поспешил спрятаться за инструментом с музыкой, выставив перед собой револьвер и готовый защищаться. Намджун поднял ладони вверх, показывая, что не собирается нападать и что полностью безоружен, хотя, вероятно, снайперская винтовка на его плече заставляла сильно в этом сомневаться. Незнакомый парень был настроен явно не слишком дружелюбно к нему, потому что опускать свое оружие он не спешил. — Ты кто такой? — грубо спросил Юнги, как волк сидевший в своей засаде. Он скалил зубы и готовился напасть, пусть только этот незнакомец двинется так, как ему не понравится. — Мое имя — Ким Намджун, — представился альфа с проседью в волосах. Юнги нахмурил брови. — Я и мои люди здесь, чтобы набраться припасов и продовольствия. А ты кто такой? Ты живешь здесь? Один? — Не допрашивай меня, если не хочешь пулю промеж глаз, — прошипел Юнги и разогнулся, сделав шаг навстречу к Намджуну, но оружие так и не опустил, держа альфу на мушке. — Убирайся, если жизнь дорога. И не смей следить за мной. — Я не… — Намджун вдруг замолчал, завороженно смотря на парнишку. Вернее, на его небесно-голубые глаза, подернутые злостью и готовностью нападать, и светло-пшеничные волосы. Он был похож на… Намджун дернул головой и прижал ладонь ко лбу. Но как такое возможно? Как два абсолютно чужих человека могут иметь настолько одинаковые особенности внешности? — Боже, прошу тебя, расскажи мне о себе, — попросил Намджун, на несколько шагов подойдя к Юнги. — Ты что, не в себе? — закричал бета, крепче перехватив револьвер. — Твою мать, я тебя застрелю! Не двигайся. — Нет, нет, — покачал головой Намджун, вновь подняв руки. — Я не хочу тебя пугать. Я просто… Мой сын, Тэхен, он такой же, как ты. — Какой, к черту, Тэхен? В каком смысле как я? — Юнги начинал раздражаться. Этот ненормальный выводил его из себя и напрашивался на пулю. — Он родился со светлыми волосами и голубыми глазами. Я не понимаю, почему, и с чем это связано, но он особенный. Особенный, как и ты. Я думал, что он единственный в своем роде, но нет. Не могу в это поверить. — Ну и что с того? — хмыкнул бета. — У него есть иммунитет против кордицепсной церебральной инфекции. — Что? — Юнги округлил глаза и опустил пистолет. — То есть… откуда ты вообще это знаешь? С чего это мне знать, что ты не лжешь? — прищурился Мин. — Его укусили в детстве. — И сколько ему сейчас? — Зимой будет восемнадцать лет. — Бред, — фыркнул Юнги. — Все зараженные умирают. Это не чертова сказка, где от пыльцы фей любая болезнь излечится. Не пудри мне мозги, иначе я вышибу твои, — бета вновь направил на него оружие. — Ким Намджун, — выплюнул Юнги его имя, как невкусный суп. — На каждое действие есть противодействие, — все также спокойно ответил Намджун. — Поэтому я хочу знать, кто ты, откуда ты пришел и зачем ты здесь? Юнги оглядел его с головы до ног скептичным взглядом. Этот альфа вообще не в себе, если даже направленного в свою сторону револьвера не боится. Он либо слишком бесстрашен, или невообразимо глуп. Юнги не знает, в какую сторону склоняется чаша весов, но он не вызывает обычной агрессии, скорее раздражение. Юнги не чувствует от него опасности, но тем не менее оружие не опускает. В этом чертовом мире никому нельзя верить. — Я знаю, выглядит безумно, — вдруг начал альфа. — На твоем месте я бы тоже так реагировал. Я и сам, если честно, не верил бы в то, что существует мнимый иммунитет, если бы им не обладал мой сын. У него есть укус на руке — неопровержимое доказательство этого. И что-то мне подсказывает, что иммунитет есть и у тебя. Вы оба — избранные. Я не хочу причинить тебе вред, не хочу убить тебя или обокрасть. Наверное, ты думаешь, что я из ума выжил- — Так и есть, — хмыкнул Юнги. — Но я прошу тебя, поверь мне. Вы, вероятно, единственные во всем мире люди с иммунитетом. — Мин Юнги, — после недолгого молчания ответил бета и опустил револьвер. — И у меня тут… свои люди, понял? Тебя убьют прежде, чем ты отсюда выйдешь, если тронешь меня. Поверь, что тебя будут пытать долго и мучительно, так, что ты будешь умолять о смерти, но нет, так просто тебя не отпустят. А потом… — Хорошо, — просто кивнул Намджун. — Юнги, я предлагаю тебе пойти со мной. Присоединиться к моей общине, — альфа смотрел Юнги в глаза, и тот не видел в них ни намека на шутку. Его взгляд был твердый и полный уверенности, а Юнги на мгновение растерялся, но тут же нахмурился и поджал губы. — Тебе пора уходить, Ким Намджун, — скривился бета. — Иначе… — Иначе твои люди будут пытать меня долго и мучительно, угадал? — Абсолютно, — хмыкнул Юнги. — Хорошо, — Намджун не видел смысла уговаривать парня. Нет, значит нет, и на этом их разговор окончен. — Тогда удачи, Мин Юнги. Намджун просто взял, развернулся и пошел на выход, отчего Юнги опешил. Он думал, что альфа будет напирать, настаивать, заставлять, но ничего из этого. Просто взял и ушел, пожелав удачи. Юнги не знает, что чувствует: облегчение, раздражение, злость, радость? Кажется, все вместе. Он спрыгнул со сцены и сделал несколько мелких шагов вперед. Лишь когда альфа подошел к арке, что вела в коридор, Юнги окликнул его: — Ким Намджун! — его голос эхом отразился под куполом и заставил альфу остановиться, вопросительно посмотрев на бету. — А что это такое? — спросил парень, указав пальцем на стоящий инструмент, на котором несколько минут назад он играл. Намджуну захотелось улыбнуться, потому что парень, который пытался казаться страшным и всемогущим, за одну секунду превратился в любопытного ребенка, но лицо его осталось невозмутимо. Он сразу же вспомнил о Тэхене и ощутил тоску по сыну. Глаза у Юнги теперь были не злые и раздраженные, а полные искреннего интереса. — Это пианино, Мин Юнги, — ответил Намджун и все-таки ушел, оставив Юнги одного хлопать глазами. Значит, пианино… Парень посмотрел на пианино и прикусил губу, перебирая пальцами края толстовки. Он забрался на скамейку у окна и привстал на носочки, дотягивая до окна только носом. Ким Намджун пересек улицу и пошел дальше своей дорогой, ни разу дальше не оглянувшись. Юнги нахмурил брови, сильнее сжав пальцами каменный подоконник. Вот и правильно, пусть боится его и лишний раз не сует нос в чужие дела. Бета спрыгнул со скамейки и, натянув на голову капюшон, поспешил вернуться в дом, в котором оставил Гююн. На белую клавишу пианино вновь приземлилась бабочка. Она медленно свела и развела крылья вместе. Под куполом разнеслось эхо захлопнувшейся двери, и старая церковь вновь погрузилась в тишину.

ДНЕВНИК Со Суен :)

23.09.XXXX «папа не разрешает нам с чэен играть на улице. говорит, это опасно, и нам лучше сидеть дома. не хочу быть дома! хочу гулять. чэен дни напролет рисует, мама читает книги, а папа стоит у заколоченного окна с ружьем. говорит, так безопаснее. а что остается мне? сидеть… писать в дневник… только ты теперь меня и понимаешь, дорогой дневник!»

21.10.ХХХХ «еда кончилась, а есть хочется очень сильно, и всем. больше всех чэен. мама раздражена и часто плачет, я думаю, она тоже хочет кушать… но родители почти всю еду отдают нам. папа говорит, что все будет хорошо, и чтобы мы не переживали. а мама отворачивается к окну, и я вижу ее слезы. а сейчас на ужин обычная вареная картошка. когда мы будем есть пиццу?» 01.02.ХХХХ «мама вышла в магазин, и больше не возвращалась… так сказал папа. чэен очень долго плакала и просилась к маме, а я держалась, но только днем. ночью я каждый день плачу в подушку, чтобы никто не слышал. папа не любит, когда мы плачем. я хочу, чтобы мамочка вернулась.» 02.02.ХХХХ «сегодня мы ели котлеты! мы с чэен наелись до отвала, мы уже забыли, каково мясо на вкус. папа готовит плохо, но мы были рады и этому. сам он не ел, отдал, как и всегда, все нам. я люблю папу. я скучаю по маме.» 23.03.ХХХХ «он забрал чэен! он сказал, что им нужно поговорить, а меня запер в комнате. отец был очень зол, он ничего не хотел объяснять, и просто забрал ее. я слышала выстрел! (далее неразборчивый почерк)» 23.03.ХХХХ, дополнение «ОН ИДЕТ! Я СЛЫШУ ЕГО! Я… (лист испачкан кровью)»