реквием

Хаку почувствовал, как дрожь медленно протекает от груди к животу, рукам и ногам, оседая на кончиках пальцев. Дождь барабанит по его макушке, прошивая могильным холодом, но холодно вовсе не из-за дождя. Его горло сковал парализующий страх, а в голове набатом била одна мысль — вернуться и помочь этому человеку, которого Хосок заживо похоронил под толщей земли. Билли насильно тащил его назад, но Хаку вдруг остановился, как вкопанный, и резко выдернул свою руку из цепкой хватки. Билли поджал губы и остановился, посмотрев на подрагивающего пацана. — В чем дело? — спросил он, стараясь перекричать дождь. — Нам уходить нужно, нельзя, чтобы нас видели! — Иди без меня, — ответил Хаку едва слышно, что Билли пришлось прислушиваться к тому, что он там сказал. — Ты сумасшедший? — удивился омега, сделав шаг навстречу к младшему и взяв его за руку, но Хаку вновь выдернул ее и прижал к груди, словно обжегся. Они все здесь такие — бессердечные, бездушные, злые и неспособные к состраданию? Если так, то Хаку тут не место. Он не хотел жить с такими, как они, не хотел уйти от одного монстра к другим. — Видимо, и вправду сумасшедший, — Билли начинал злиться. — Да и черт с тобой, — он махнул рукой и отвернулся от него, громко шлепая ботинками по грязи. Ему надоело нянчиться с этим мальчишкой, выслушивать его и уж тем более рисковать своей шкурой из-за того, что маленькой принцессе уж слишком больно принимать реальность. Хочет стоять тут и ждать своей участи — отлично, пусть так. Билли этого делать не намерен. Хаку развернулся и побежал назад, едва не спотыкаясь на ровном месте о собственные дрожащие ноги. За всего лишь один день, когда, казалось бы, Хаку нашел место, где ему будет хорошо и спокойно, он остался совершенно один. Был только он и его жгучая боль из-за очередного предательства. Хотя… кто его предал? По сути ведь, никто не сделал ему ничего плохого, и ни в чем он не виноват. Его пригрели, одели, обули, накормили и дали кров. Но было здесь то, что кровь в его венах холодило. Виновато не место, виноваты люди. Он чувствует на себе их холодные взгляды с немым вопросом: «Что этот слепой звереныш здесь делает?», они все тут хуже зараженных. Не живые и не мертвые, просто существуют, волоча свои бренные тела по земле. Они были роботами — не умели ни смеяться, ни плакать, ни грустить, ни радоваться. Они просто есть. Без цели своего существования, без каких-либо мечт, без мало-мальской любви друг к другу. Хаку здесь всегда будет чужим, потому что, в отличие от всех них, он был живым. Чужой среди своих. У омеги сердце больно сжималось, кровью обливаясь, стоило ему вспомнить крики несчастного парня, которого хоронили заживо. Хаку лишь по памяти и отменному слуху смог вернуться назад и упасть на колени прямо за той бочкой, где они с Билли прятались. Он даже думать не хотел о том, как себя чувствует этот человек, погребенный заживо. Прощается ли он с жизнью? Просит ли Смерть поскорее забрать его? Плачет ли или не чувствует ничего абсолютно? Хаку, наверное, плакал бы, громко и надрывно. У него и сейчас глаза щиплет от слез, а в горле комок тяжелый, его не проглотить. Он ни малейшего понятия не имеет, кто этот незнакомец и что он сделал, но поступать вот так — бесчеловечно. Он мог ожидать это от Хосока, но никак не мог от Чонгука — человека, который подарил ему жизнь без страхов и мысли о том, что этот день — последний. Хаку просто представить не мог, как будет чувствовать себя рядом с ним теперь. Он думал, что Чонгук… хороший? Хаку резко мотнул головой и прикрыл лицо ладонями. Нет. В этом мире нет хороших людей, нет и больше никогда не будет. Есть просто те, кто убил свою человечность, чтобы выживать в мире, где каждый — от зараженного до человека, — может тебя убить. Хаку не знает, что ему думать, как ему поступить правильно. Кажется, каждый из его выборов будет провальным. А что будет, если он поможет этому человеку? Вдруг он сделал что-то такое, что простить никак нельзя? А что будет с самим Хаку, когда вся правда вскроется? Его, наверное, убьют, в лучшем случае. Мальчик всхлипнул и прижал костяшки пальцев к глазам. Но, а что, если он оставит этого человека там, умирать? Он будет до конца своих дней жить с мыслью, что мог помочь ему, но не сделал этого, и навсегда останется с чувством, что станет одним из этих, безликих и неживых. Хаку оторвал ладони от лица и сделал глубокий вдох, подняв лицо вверх. Ледяные капли дождя ударяли его по щекам отрезвляющей пощечиной и мочили волосы, которые липли ко лбу. Он думал еще несколько секунд, а после аккуратно, пригнувшись, двинулся вперед. Под рукой у него была мокрая стена деревянного дома, за которым и развернулось действие. За долгие годы без зрения Хаку научился слушать и слышать звуки природы, оттого ему было легче ориентироваться. Дождь бил сплошным потоком по земле, а это говорило о том, что поблизости никого нет. Да и кто будет сидеть и охранять могилу этого парня в такой ливень? Хаку не слышал ни переговоров, ни дыхания, он не слышал ничего. Только дождь, барабанящий по лужам. Сердце набатом билось в груди, проламывая ребра. Юноша не помнит, когда в последний раз ему было настолько страшно, что каждое дуновение ветра заставляло вздрагивать. Он, делая очередной шаг, замирал, потому что казалось, словно вот-вот кто-то придет, и тогда всем будет худо. Но никого не было, лишь тишина и страх были его спутниками, что придавливали к земле. Стена дома осталась далеко позади, и теперь омега шел только по слуху, ступая медленно, на пробу. Сделав очередной шаг, Хаку наткнулся на что-то твердое и длинное. Он присел на корточки и взял предмет в руки, ощупывая его. То была длинная палка с железным наконечником — лопата, как понял через несколько секунд мальчик. Он облегченно выдохнул, поняв, что его цель уже совсем близка. Дождь заливал выкопанную яму, куда стекала грязь и вода. Хаку едва сам не сорвался в нее, поскользнувшись на скате. Он упал на попу, отчего лопата выпала из рук, и деревяшка больно ударила его по голове. Омега прошипел и, потерев ушибленное место, спрыгнул в углубление. Под ногами захлюпала грязь, и значит, копать землю ему будет труднее. Но, по крайней мере, они не закопали яму полностью, значит, у Хаку еще есть шанс спасти его. Неожиданно над головой раздался непонятный шорох, у Хаку сердце упало куда-то вниз, разбившись вдребезги. Он припал спиной к земле, а лопату прижал к груди, зажмурившись до боли. Что, если это вернулся кто-то из людей Хосока? Или Билли? Что скажет Хаку, когда его увидят здесь? Ему сразу же голову отрубят или псам на корм отдадут. Парень приложил грязную ладонь ко рту, чтобы заглушить всхлип, но неожиданно, вместо человеческих голосов, он услышал тихое «гав». Омега вскинул голову, и гавканье вновь раздалось. По голосу это был не взрослый пес, а щенок. — Клифф? — выдохнул омега. Щенок в ответ тявкнул. — Господи, малыш! Тише, тише, не гавкай, — Клифф вновь подал голос, усиленно мотая мокрым хвостом и наблюдая за Хаку, который, с трудом отлепившись от земли, перехватил покрепче лопату и воткнул ее в грязь, зачерпывая первую порцию. Нельзя больше терять времени. Юнги широко распахнул глаза, смотря на непроглядную темноту крышки своего гроба. Он почувствовал, как сверху спрыгнул кто-то небольшого веса, и начал громко дышать. В гробу медленно заканчивался воздух, который изрядно потеплел, и теперь при каждом вздохе Юнги было мало. Истерика душила его, обвившись змеей вокруг шеи, хотелось кричать и биться о стенки, но он понимал, что тогда лишь приблизит время своей смерти тем, что истратит кислород. Сверху бил дождь, заползая сквозь щели в гроб, и Юнги уже лежал затылком в воде, которая все прибывала вместе с грязью. Он молотил, как мог, кулаками о крышку гроба, но только разбивал их в кровь и вгонял занозы, а дерево даже не дрогнуло. Его трясло, как лист на ветру, а тошнота медленно подкатывала к горлу. Грязь лилась на его лицо, попадала в глаза и волосы. Юнги хотел лишь одного. Юнги хотел к Намджуну — туда, где, он уверен, был бы в безопасности. Бета плакал, кусая губы, чтобы никто не слышал его боли, никто не смог узнать и насладиться тем, как ему сейчас плохо. Но кого он обманывает? У него больше нет сил бороться, он больше не может цепляться за жизнь. Юнги устал. Он хочет заснуть сейчас, и больше не просыпаться никогда. Эта паника не похожа на ту, которую он испытывал обычно. Тогда он хотя бы мог что-то сделать и предпринять, чтобы успокоиться. А здесь — ничего. Закрытое пространство, в котором даже руку перед собой вытянуть невозможно, а еще давящая на грудь паника. Это как находиться глубоко под водой, которая окружает со всех сторон, придавливает толщей, и не иметь возможности сделать ни вздоха. Попробуйте задержать дыхание на минуту. На тридцатой секунде многие уже испытают желание вздохнуть. А задержите дыхание на час? Невозможно. Но это именно то, что испытывал Юнги. Он буквально задыхался, хватал теплый воздух широко распахнутым ртом, и не мог сделать ни вдоха. Он буквально чувствовал, что умирал. Паника накрывала его и прибивала к нижней стенке гроба. Юнги зажмурился так, что перед глазами побежала рябь, а после уперся ладонями в крышку гроба, словно пытаясь оттолкнуть ее. С губ то и дело рвалось беспомощное «Помогите». «Помогите, помогите, помогите…», но на помощь никто не шел. И Намджун, как по мановению волшебной палочки, не появился, чтобы спасти его. И Гююн в опасности. И никто не знает, что Юнги умирает прямо сейчас в безымянной могиле, погребенный под толщей земли. Юнги заплакал в голос и ударил кулаком по крышке гроба, пугая Хаку. В голове сразу же начала пульсировать мысль о том, что человек в гробу жив, и он стал усерднее копать землю, отчего та противно чавкала. — Помогите! — послышался крик из-под земли, от которого у омеги закружилась голова. Жив, он жив! Юнги плакал в отчаянии и царапал ногтями деревянную поверхность. Возможно, от нехватки кислорода у него начались галлюцинации, но ему навязчиво казалось, что там, сверху, что-то происходит, там кто-то есть. Но этот «кто-то» даже не подавал голоса. Юнги начал молотить кулаками доску и кричать, а вода тем временем все больше наполняла гроб, достигая кончиков его ушей. Этой ночью ливень не хотел прекращаться. Он больно полосовал спину Хаку, который усердно раскапывал чужую могилу, пока полотно лопаты не врезалось во что-то твердое. Омега докопал до самого гроба. Юнги вздрогнул, а после замер от резкого удара, раздавшегося прямо над головой. Хаку упал на колени в грязь и принялся стучать по раскопанной части конструкции. — Эй, — крикнул он сквозь дождь. — Ты в порядке? Эй! — каждое слово он сопровождал ударом кулака о дерево. Юнги зажмурился и прижал ладонь ко рту, а вторую прижал к крышке гроба. Неужели… кто-то услышал его? Неужели ему не показалось? — Эй, я хочу помочь! Пожалуйста, ответь, — голос Хаку дрогнул. Он словно терял надежду на то, что парень, погребенный заживо, все еще способен на это. — Эй… — Я жив! — изо всех сил закричал Юнги. — Жив, жив, я жив, — зашептал он, словно человек сверху смог бы услышать. Он неверяще смотрел в черноту перед собой. — Господи, — выдохнул Хаку с облегчением и наклонился ближе, чтобы не кричать. — Я помогу тебе, слышишь? Доверься мне. — Ч-что я могу сделать? — дрожащим голосом спросил бета достаточно громко, чтобы его спаситель понял. Хаку задумался на мгновение, как ему открыть крышку гроба, а потом вспомнил про валяющуюся поблизости лопату, и пусть это было слишком рискованно, других вариантов ни у кого из них не было. — Послушай, — громко и четко сказал Хаку, набравшись уверенности. — Я… слепой, — у Юнги в груди сердце сжалось болезненно, а кислород разом покинул легкие. — Но я придумал кое-что. Я не могу обещать, что ты не пострадаешь, но другого варианта у нас нет, никто больше не станет помогать. Пожалуйста, отодвинься подальше к боковой стенке и сгруппируйся, насколько можешь, закрой голову руками. — Что ты собираешься сделать? — осипше уточнил Юнги. — У меня есть лопата, я собираюсь сломать доски, чтобы ты смог вылезти. Но… я не уверен, потому что я не вижу, куда бить. Помогай мне, хорошо? — прикусил губу Хаку. — Если ты увидишь, что лопата слишком близко, кричи изо всех сил. — Хорошо, хорошо! Давай сделаем это… У Юнги замерзли пальцы рук настолько, что он даже согнуть их не мог, а изо рта шел пар. Тело словно одеревенело, и он с трудом смог пошевелиться, кое-как пододвигаясь к стенке. Он подобрался весь, сжался и зажмурился, что было мочи, закрывая лицо локтем, чтобы его случайно не ранили. У омеги над головой разнесся раскат грома, а после вспыхнула ослепительная молния. Дождь сплошной стеной обрушивался на землю, стекал по мокрым волосам мальчишки к подбородку, а после плюхался на лужу, расплывающуюся прямо на крышке гроба. Хаку сглотнул тяжелый ком и покрепче перехватил черенок лопаты, а после резко ударил острием по гробу. Под ним захрустели мокрые доски, а Юнги от неожиданности вскрикнул. Ему показалось, что лопата врезалась прямиком ему в руку. В крышке появилась маленькая полоска, через которую сразу же хлынула вода. — Давай еще, — крикнул Юнги, подбадривая своего спасителя. Хаку кивнул, хотя Юнги видеть этого не мог. Он сжал дрожащие губы в тонкую полоску и постарался ударить ровно по тому же месту, что и в предыдущий раз, но едва не задел Юнги, отчего тот начал шумно, испуганно дышать. Мальчишка добил лопатой сырое дерево, и вскоре оно не выдержало и проломилось. Хаку едва сам не свалился внутрь, но вовремя успел сделать несколько шагов назад, а на Юнги обрушилась дождевая вода и грязь. Но все это было ничтожным по сравнению с тем, как жадно он заглотнул грязными губами свежий, пахнущий дождем воздух. Он зацепился раненными руками за торчащие края гроба и подтянулся, с трудом вылезая на поверхность, и тут же свалился на мокрую землю, чувствуя, как жжет глаза от слез. Он готов был целовать землю и руки своего спасителя, имени которого даже не знал. Хаку кинул лопату в сторону и наощупь нашел Юнги, лежащего на земле. Он был ледяным, как труп, дрожащим и испуганным. — Слава господу, ты в порядке, — выдохнул Хаку и вцепился в незнакомого парня, крепко обнимая его. — Я… — всхлипнул Юнги, цепляясь за мокрую одежду мальчишки. — Я обязан тебе своей жизнью, обязан… — Убегай! — бета вздрогнул, когда в свете молнии увидел неподвижный взгляд подернутых дымкой глаз. Ему не было противно, ему было… до жуткого больно за этого ребенка, оставшегося без зрения в столь юном возрасте, в столь мерзком мире. На лице юноши было беспокойство. — Быстрее, ты должен бежать. — Но, а как же ты? — испуганно переспросил Юнги, схватившись за его тонкие, ледяные пальцы. Дождь больно бил по щекам, смывая с лица прилипшую грязь. — Если они узнают, то просто убьют тебя. Пожалуйста, уходи со мной! — взмолился бета. — Нет, нет, нет, — прошептал Хаку и начал мотать головой. — Я задержу их, если они узнают раньше времени. Здесь… мой дом. Я должен остаться, — его голос стал таким печальным, что у Юнги сердце, совсем недавно отказывающееся биться, зашлось в тахикардии. — Ты не можешь, — прикусил губу Юнги, взяв лицо Хаку в свои ладони. — Эти животные… — Нужно уходить, — отрицательно покачал головой Хаку и отстранился от Юнги. — Пойдем, скорее. В чем-то, возможно, этот мальчишка был прав, но Юнги не сможет жить, зная, что оставил его на растерзание лишь за то, что тот его спас и подарил второй шанс на жизнь. Юнги твердо решил для себя одно — он вернется сюда в ближайшее время, чтобы спасти Гююн и этого паренька. Он не оставит их, не бросит в беде и вытащит из лап смерти. Юнги согнул колени и сцепил пальцы в замок, чтобы подсадить омегу и помочь вылезти из ямы. Хаку аккуратно наступил грязным кедом Юнги на сцепленные пальцы, и тот его разом поднял. Юнги был шокирован оттого, как мало весит этот мальчик, даже меньше, чем он сам. Ему страшно было подумать, что с ним тут сделают. Хаку зацепился пальцами за мокрую траву и вскарабкался наверх, тут же разворачиваясь и протягивая ладонь Юнги. Мин закатил грязные рукава намджуновой ветровки до самых локтей и с небольшого разгона подпрыгнул, цепляясь за руку Хаку, которого тут же повело вниз. Мин свалился спиной на землю, глубоко дыша. На улице стоял невообразимый холод, ветер завывал в вышине, срывая с деревьев листья. Хаку сидел рядом на коленях и шумно дышал, думая о том, какой же он все-таки мазохист. Но спасение чужой жизни стоило того, наверное. Хаку поднял голову в сторону, где лежал Юнги, и задал единственный интересующий его вопрос, ответ на который либо перечеркнет все, что он сделал, либо убедит в своей правоте: — За что они сделали это с тобой? — Я убил их ублюдка, — без колебаний ответил Юнги, стараясь надышаться полной грудью. — Ублюдка, который в моем детстве на моих глазах изнасиловал и убил единственного дорогого мне человека. Человека, который был для меня всем миром. Хаку кивнул, и в его голове разом смелись все сомнения в правильности сделанного выбора. Никогда сердце не обманывало его, наводя на ложный путь. Он знает, что этот прогнивший мир уже не спасти, но если он может хотя бы что-нибудь сделать для таких людей, как этот парень… Хаку будет. Юнги — человечество. И Хаку — человечество. А все остальные — давно убитые, погребенные и прогнившие в одной могиле со своей человечностью. Юнги встал на колени и резко обнял мальчика, прижимая к себе. Его волосы пахли дождем, холодом и безнадежностью. — Я вернусь, слышишь? Я очень скоро за тобой вернусь, — твердо прошептал Юнги ему на ухо, согревая своим теплым дыханием. — Не брошу, клянусь, я не брошу тебя. Только подожди меня немного, совсем чуть-чуть. Хорошо? — бета отстранился и взял его за плечи. — Твое имя… — Хаку, — шепнул посиневшими устами мальчик. — Хаку, — повторил Юнги и прижался губами к его лбу. — А меня зовут Юнги. Подождешь немного, Хаку? Я вернусь с оружием и вытащу тебя отсюда. Этот урод… — бета сжал губы, сглатывая ком ненависти, — ничего не сделает с тобой, иначе я оторву его чертовы руки, как сделал это с его дружком. Слышишь? Хаку закивал, чувствуя, как к горлу подкрадывается комок слез. Знает ведь, что Юнги спасти его не сможет, но в душе все равно расцветает надежда, которая согревает теплыми лучами в промозглый дождь. Хаку хочет уйти с ним, но знает, что это невозможно. Он просто… не может. Неожиданно маленький Клифф начал выть и гавкать, и его вой подхватили другие собаки. У Юнги сердце галопом зашлось, потому что со стороны послышались какие-то голоса. Хаку шумно выдохнул и вцепился в ветровку Юнги с кулаками. — Убегай! Беги, ну же! — Но… — Беги! — прикрикнул Хаку. И Юнги побежал. Он вскочил на негнущихся ватных ногах и побежал по грязи босиком, куда глаза глядят. Молнии изредка подсвечивали его путь. Позади остались жилые строения, а впереди — полный опасности лес. Юнги разут, совершенно безоружен и обезвожен, но полон несгибаемой решительности. Юнги бежал изо всех сил и плакал, отчего легкие горели огнем. Он с разбегу запрыгнул на сетку, которая заскрипела под его весом, и перепрыгнул через забор, приземляясь на желтые, начавшие гнить листья. Его ноги были по колено в грязи, в ступни врезались мелкие камни, но Юнги все равно бежал, сломя голову, только бы оказаться подальше, и лишь одна мысль пульсировала в голове — он обязательно вернется. Он никогда не бросит того, кто спас его, на верную смерть. Слезы бежали по его щекам, но Юнги не остановится и будет бежать до самого рассвета. Юнги будет сражаться до последнего.

***

Фэйт нервно трясла ногой и думала, что, вероятно, совсем спятила. Она сидела на крыльце, когда начал накрапывать дождь. Сначала он забарабанил по навесной крыше, а после по земле, вымощенной камнем, прямо перед ней. В ее твердых от холода руках зажженный кончик сигареты дрожал. Она вглядывалась в темноту и сквозь пелену дождя пыталась услышать хоть какие-нибудь голоса, но кругом стояла тишина, словно все разом вымерли. Она запустила свободную руку в волосы и сжала их крепко у корней, зажмуривая глаза. Возможно, впервые за столько лет ей было действительно страшно. До сведенных конечностей, до скрежета зубов, до дрожащих внутренностей страшно. Но могла ли она поступить иначе? Фэйт распахнула глаза и кинула недокуренную сигарету в лужу, отчего та зашипела, а после вовсе потухла. Нет. Иначе поступить она просто не могла. Да, Фэйт — сука та еще, бессердечная и эгоистичная, но она не неблагодарная. Она помнит все то хорошее, что сделали для нее, даже от ублюдка Хенсока, который приютил ее, выброшенную на верную смерть, и служила она ему долго, терпела его скотское отношение к себе и к окружающим, но всему должен прийти конец. Как и ее терпению. А эта девчонка, Гююн… Если бы не она, то Фэйт со стопроцентной вероятностью не сидела бы здесь и не терзалась в сомнениях. Хотя какие сомнения могут быть в том, что Фэйт должна отплатить ей той же монетой? Она чувствовала, словно перед ней поставили чашу весов. На одной чаше — благодарность за спасение ее жизни. На другой — предательство своей общины, своего лидера, своих людей. Гююн не могли притащить сюда просто так, но… Разве для Фэйт это имеет значение, когда она обязана сделать то, что задумала? Это правда жизни. Добро всегда возвращается добру, зло возвращается злу, а жизнь возвращается к жизни. Фэйт делать добро не умеет, не приучена, но она знает, что значит быть благодарной тому, что у тебя есть. Она думает о том, что с ней сделает Хосок, когда или если узнает. Пустит пулю в лоб? Изгонит из общины? Фэйт не знает, и думать об этом не желает. Во всяком случае, это — ее осознанный выбор, и она поплатится за него. Жизнь девчонки, спасшей ее, взамен на жизнь самой Фэйт. Равносильный обмен, наверное. Девушка нервно ухмыльнулась и, взявшись ледяными пальцами за мокрые перила, рывком встала, накинув на короткие волосы капюшон толстовки. Она вышла под дождь, громко шлепая массивными ботинками по грязи и лужам, и двинулась к подвалу, в котором Гююн была заперта. Сегодня ее охранял Чонмин — вернее, клевал носом, пока меж губ тлела сигарета. Время близилось к полуночи, а дождь не собирался сбавлять обороты. Наоборот, в небе вспыхивали молнии, а после раскаты грома, которые откликались внутри Фэйт дрожью. Ее сердце гулко стучало о ребра. Ей казалось, словно каждый человек слышит это и знает, что она собирается вершить предательство. Забавные реалии жизни. То, что предательство для одного, — спасение для другого. Чонмин стоял, прислонившись спиной к мокрой деревянной двери, и пытался укрыться от дождя под дождевиком. Одна его рука висела на автомате, по которому он барабанил пальцами, а вторую он засунул в карман. Альфа сразу же отреагировал на шум шагов со стороны, и поднял голову. Во вспышке молнии он разглядел темную фигуру, не узнать которую было просто невозможно. — Чего ты здесь? — спросил он, когда Фэйт подошла ближе, и сплюнул на землю слюну с привкусом табака. — Бессонница, — пожала плечами девушка, сжимая кулаки в карманах толстовки. Ее голос ровный и уверенный, но отчего-то ей казалось, что Чонмин сразу поймет, почувствует ложь в ее словах. — Решила составить тебе компанию, — она встала рядом, укрываясь от дождя под небольшим козырьком, которого едва хватало на двоих. Чонмин тихо хмыкнул и пожал плечами, мол, оставайся. — Не знаешь, за что эта загремела? — он кивнул за спину, на дверь. — Пацан-то понятно, с ним уже разобрались. А о ней я даже не слышал ничего, кто такая, что сделала, какого хрена мы ее тут сторожим. — Я знаю лишь то, что их привели вместе. Может, соучастники, — равнодушно ответила Фэйт. — Какая разница, если судьба их ждет одинаковая? — девушка чувствовала привкус лжи на языке. Говорят, что она сладкая, даже слаще, чем правда. Но нет. Она как грязь, которая обволакивает собою каждую клетку, не дает сглотнуть или выплюнуть ее. Сколько ни старайся, никогда от нее не отмыться, никогда не забыть этот мерзкий привкус. — Ну да, — просто согласился Чонмин. — Это просто вопрос времени. Фэйт сжала губы и прижалась спиной к мокрой двери. Ее одежда была мокрая насквозь, отчего холодный ветер казался еще холоднее. Она думала о том, что делать ей теперь. Вырубить ничего не подозревающего Чонмина? Но когда он очнется, то немедленно Хосок узнает об этом, и Фэйт оправдаться не сможет. Попросить его уйти? Бред, еще более сущий бред, чем предыдущий вариант. Фэйт просто пришла, не имея под рукой никакого плана, без малейшего понятия, как будет вытаскивать Гююн из лап смерти, от этого теперь у нее все валится из рук и мысли разбегаются. Фэйт привыкла действовать рационально, согласно четко поставленным задачам, но сейчас в мыслях царит полнейший хаос. Она, всегда спокойная и рассудительная, не могла представить, что будет делать. У нее за поясом пистолет и охотничий нож, а у Чонмина автомат, зато у Фэйт было преимущество — эффект неожиданности, поэтому… — Я так сегодня заебался, — устало протянул Чонмин, затушив сигарету носком ботинка. Он широко зевнул и начал разминать шею, чтобы взбодриться. Альфа, того не понимая, сам дал Фэйт возможность спасти Гююн. — С самого утра на ногах, как псина гончая. — И что ты предлагаешь? — девушка посмотрела на него, сложив руки на груди. — Взаимовыгоду, — ухмыльнулся альфа. — Ты подменишь меня, а я завтра почищу твое оружие. — Оно у меня всегда в порядке, — Фэйт, в своей привычной равнодушной манере, парировала, но в своей голове просила Чонмина не отступать и настаивать на своем. Это шанс, который она не может упустить, но если она согласится вот так просто, это будет очень странно с ее стороны. Всегда неприступная, вдруг с первого же предложения согласна всю ночь караулить какую-то девчонку у двери. Чонмин шумно выдохнул и откинул голову назад, ударившись затылком о дверь. — Блять, ты такая заноза, — хмыкнул он. — А если за тебя выйду на утреннюю охоту? — Звучит заманчиво, но не слишком, чтобы я согласилась, — скучающе ответила девушка. Чонмин проворчал что-то матерно-нечленораздельное себе под нос, готовый уже сдаться и дежурить самому всю ночь, но тут Фэйт, после недолгого молчания, подала голос: — Будешь должен мне, а чем — я потом придумаю. Вали, спи. — Серьезно? — удивленно спросил Чонмин, посмотрев на Фэйт, раздраженно поджавшую губы. — Фэйт, если ты прикалываешься… — Слушай, вали уже, пока я не передумала, — хмыкнула она. — Идет, идет, — кивнул альфа и, отсалютовав ей, вышел из-под козырька, быстрыми шагами направляясь к жилым домам. Бета выдохнула и сгорбилась, потирая лицо ладонями. Ее тело обмякло, и она скатилась по двери на корточки. Капли дождя стекали по ее лицу и падали на мокрую землю. Чонмин даже не почувствовал, в каком напряжении она играла свою роль, и это к лучшему. Теперь путь свободен, и никто ей не помешает. Неожиданно завыли собаки, отчего сердце ее сделало кульбит. Она чувствовала себя каким-то малолеткой, пытающимся украсть с родительского стола кусок хлеба. Она чувствовала себя собой. В ее памяти внезапно возникла картина из прошлого, когда она, обессиленная и голодная, умудрилась стащить остатки еды со стола на кухне, где спал вдрызг пьяный отец. Тогда она чувствовала то же, что и сейчас — страх, и крала она тогда не для себя, как и сейчас. Тогда она крала для голодной мамы. А сейчас — для Гююн. Только Фэйт уже не маленькая девочка, и крупная рука отца не ударит ее по лицу. Фэйт сжала ладони в кулаки и встала с корточек, резко открывая дверь. В нос ударил затхлый запах подвала. Внутри было абсолютно темно и ничего не видно, даже на расстоянии вытянутой руки. Фэйт на ощупь двинулась вперед, несколько секунд медля перед каждой ступенькой. Снизу послышалось копошение — крысы, вероятно. Где-то в глубине души она надеялась, что Гююн загрызли крысы, и ей не удастся уже ее спасти. Фэйт подумала о том, что она — просто трусливая сука, раз смеет думать о подобном. Когда глаза привыкли к темноте, она спустилась вниз и выставила перед собой руки. Где-то здесь, на дряхлом столе, стояла старая лампа с наполовину сгоревшей свечой. Она тихо выругнулась под нос, с трудом нащупав ее на столе, но лишь позже опомнилась — ее спички промокли. Из-за волнения и раздражения она начинала закипать, отчего ее руки начали подрагивать. Она с психу резко смахнула старую лампу на пол, и та с громким стуком свалилась, откатившись куда-то к стене. Фэйт вытащила из заднего кармана ключи от замка, которые заранее спрятала, еще с того момента, как только Гююн появилась здесь. Было странно и то, что девчонка никак не давала о себе знать, Фэйт даже ее дыхания не слышала. Неужели ее и вправду крысы сожрали? Только трупного запаха в воздухе не было. Девушка лишь с седьмого раза попала в замочную скважину. Та противно заскрипела, а дверь отворилась. Бета, делая осторожные шаги вперед, пыталась вглядеться в темноту, чтобы различить знакомые очертания, но, к своему сожалению, ей это не удалось. Вдруг откуда-то со стороны раздался громкий крик, больше напоминающий боевой клич, и ее неожиданно снесли с ног. Фэйт упала на спину, больно приложившись затылком о грязный пол, только капюшон смягчил удар. Гююн навалилась на нее сверху, седлая бедра, и принялась бить кулаками, куда придется. Фэйт ловко увернулась от повторного удара, но девчонка успела ударить ее по скуле, отчего та начала ныть. Нужно признать — удар у нее хороший, видимо, долго готовилась. Фэйт перехватила ее за запястья и сжала до боли, заставляя Гююн вскрикнуть. — Несносная девчонка, угомонись! — прошипела сквозь зубы бета, пытаясь ее успокоить. Она стискивала худые запястья ледяными пальцами, останавливая удары. Гююн, услышав знакомый голос, что отскакивал от стенок черепной коробки, вдруг замерла. Ее кулаки сами собой разжались, а хмурая складка меж бровей разгладилась. Фэйт видела, как блестят глаза девчонки в темноте, к которой она уже привыкла. Если несколько лет тому назад они были полны доброты и готовности помочь, а день назад они были полны надежды, то сейчас… В них читалась ненависть. С такой ненавистью может смотреть только человек, которого предали, бросили, оставили одного. И все это сделала одна Фэйт. Гююн вдруг начала вырываться из ее крепкой хватки, но Фэйт упрямо не желала отпускать. — Не трогай меня, — грубо сказала омега. — Убери свои руки. — Давай ты устроишь истерику потом? — раздраженно прошипела Фэйт. — Сейчас мы должны выбираться, и как можно скорее. — Что? — опешила Гююн, удивленно вглядываясь в лицо беты. Она шутит? Издевается? Или… неужели она и вправду пришла сюда, чтобы ее спасти? — Ты слышала, — девушка отпустила ее руки, и Гююн на дрожащих ногах поднялась. Ее коленки тряслись от холода, голода и обезвоживания. Фэйт спешно поднялась с пола и оглядела ее. Она была очень легко одета, а ноги были абсолютно нагими. Ее словно выдернули из постели и притащили силком сюда. — Вот, держи, — сказала Фэйт и сняла свою толстовку, протянув ее омеге. — Мне это не нужно, — хмуро ответила Гююн. Фэйт начинала выходить из-за ее упрямства и показной истерики. — Слушай сюда, — прорычала сквозь зубы бета, схватив Гююн за запястье. Омега поджала губы, с горящей злобой смотря на старшую. — Да, я проебалась, ты можешь ненавидеть меня, сколько влезет, но сейчас ни у меня, ни у тебя нет времени на эти капризы. Я рискую прежде всего твоей задницей, неугомонная девка, и если ты не собираешься делать то, что я говорю, мы обе подохнем. Этого хочешь? Я вот — нет. Так что nique ta mère, ta gueule*! — выругалась она, насильно пихая в руки Гююн толстовку, а сама оставаясь в мокрой майке, которая неприятно липла к телу. — Но ты сама замерзнешь, — поджала губы омега, но все-таки спешно натянула на себя столь любезно предложенную одежду. Ей было до дрожи зубов холодно, только отчего-то злость на Фэйт отошла на второй план, уступая место непонятному теплу, разливающемуся в грудной клетке. Гююн, вероятно, совсем умом тронулась, раз думает о таком. — Твой альтруизм выводит меня из себя, — хмыкнула бета. Гююн решила ничего не отвечать, а Фэйт и не хотела слушать. Она сейчас вершила, вероятно, самую большую ошибку в своей жизни, но отступать было уже поздно. Она выхватила пистолет из-за пояса и перезарядила его, а Гююн отдала нож. На всякий случай. Она, к своему же счастью, успокоилась и больше не пыталась дерзить, вероятно, понимая свое бедственное положение. Фэйт взбежала вверх по ступеням, едва не спотыкаясь, и выглянула из-за двери. Вокруг было тихо и безлюдно, только дождь, вернее, его редкие остатки, капал сверху. Ветер волком выл в качающихся кронах деревьев, а собаки подвывали ему. Впервые Фэйт было жутко от собственного дома. Она почувствовала, как Гююн слегка сжала пальцами ее майку, чтобы, наверное, было не так страшно. Толстовка Фэйт была ей не по размеру большой, но от холода не спасала. Гююн была босая, и к своему удивлению, Фэйт отчего-то это волновало. И с каких, к чертовой матери, пор? — Слушай, — тихо сказала Фэйт, оглядываясь. — Сейчас мы побежим вперед. Не оглядывайся, просто беги. Там будет забор, я помогу тебе перепрыгнуть, поняла? — Но я ничего не знаю о лесе, — растерянно сказала Гююн, посмотрев на затылок Фэйт. Ее мокрые волосы облепили лицо, а капли дождя стекали за шиворот майки. Фэйт поджала губы. — Как ты вообще живой осталась? — раздраженно кинула бета вопрос, не требующий ответа. — Ладно, плевать. Давай сюда, — она протянула Гююн ладонь, и та сразу же крепко вцепилась в нее. — Готова? — Нет. — Бежим! Фэйт и Гююн одновременно сорвались с места. Сухие ветки и камни больно ранили ноги Гююн, но она не останавливалась ни на мгновение, подстраиваясь под быстрый темп Фэйт. Грязь чавкала под их ногами, а дождь бил по щекам и забивался в глаза, мешая взору. У Гююн, которой бег давался труднее из-за изнеможения, горели легкие. Она была готова выплюнуть их себе под ноги, только бы они не сжимались так больно. Эта боль перетекала на остальные органы, и силы стремительно покидали ее. Но Фэйт упрямо тянула ее вперед, крепко сжимая выскальзывающую мокрую ладонь в своей руке. Она переплела их пальцы в крепкий замок, сжимая руку Гююн до боли, до белеющих костяшек. Сомнений больше быть не могло, она выбрала свой путь, она встала на эту кривую дорогу, которая приведет теперь неизвестно к чему. Но думать об этом поздно, поздно поворачивать назад. Они подбежали к забору, и, как только они остановились, Гююн упала на колени в грязь, тяжело дыша. Ее рука была по-прежнему в руке Фэйт, и та потянула ее наверх, заставляя подняться. — Вставай, — приказала она. Омега и рада бы вставать, только сил на это после такой пробежки не осталась. — Гююн, мне тебя уже самой убить хочется. — Я бы посмотрела на тебя на моем месте, блять, — грубо ответила Гююн, отдышавшись. — Давай я тебе пару раз по почкам вдарю, а после брошу в подвал без еды и воды на сутки? Интересно, какой ты выйдешь оттуда, — Фэйт почему-то ее дерзость не разозлила, а… позабавила. Это явно не та девочка, которая спасла ее от смерти, она выросла и отрастила иголки. Короткие, но все-таки иголки. Эта жизнь заставила ее измениться, и Фэйт даже рада, что она не та мямля, какой была в их первую встречу. Теперь она может ответить четко, а не шептать себе под нос что-то о доброте и жизни. — Я знаю, Гююн, — спокойно сказала Фэйт. — Мне тоже пришлось испытывать в свое время подобное, но сейчас не время. Нужно идти дальше, здесь опасно. — Хорошо, — уверенно сказала Гююн и встала на ноги не без помощи Фэйт. — Ты права. Когда они подошли к забору вплотную, Фэйт сцепила пальцы в замок и слегка присела, чтобы подтолкнуть Гююн. Омега наступила грязной ступней на сцепленные руки Фэйт, рукой схватилась за забор, и одновременно с тем, как Гююн второй ногой оттолкнулась от земли, Фэйт подсадила ее. Гююн зацепилась за забор, с трудом повиснув на нем. Ее руки дрожали и болели, но она смогла подтянуться и закинуть ногу, а затем и вторую. Фэйт с трудом удержалась от того, чтобы не расшибить свой лоб, когда омега просто перевалилась через ограждение и упала на землю. Оставалось надеяться, что она ничего себе не сломала. Сама Фэйт с разгона запрыгнула на забор, ловко зацепившись руками, и приземлилась, как кошка, на ноги. Гююн, распластавшаяся по земле, собрала себя с трудом, но все-таки встала самостоятельно. — Цела? — спросила Фэйт с ноткой, отдаленно похожей на беспокойство. Но скорее всего, Гююн просто сильно ударилась головой, и ей это показалось. — Мгм, — ответила она и слегка кивнула, что отозвалось болью. — Хорошо. Идем. Бета спешно двинулась вперед, девушка поплелась за ней. Ее пошатывало и кружилась голова, а ночной лес вселял в ее душу искренний страх. Ей хотелось, чтобы скорее наступил рассвет, и на горизонте появилось солнце. Темнота и неизвестность пугали ее, заставляли сердце сжиматься в обугленный комок. Но Фэйт вела себя уверенно, на всякий случай держа в руке пистолет. Она знала, что проводить Гююн далеко у нее не выйдет, но хотя бы в радиусе километра она должна сделать это, чтобы в чрезвычайной ситуации Гююн смогла оторваться. У Фэйт со слипшихся волос капала вода. Дождь, медленно сходящий на нет, тихо шелестел листьями и пускал круги по образовавшимся лужам. Ноги проваливались под рыхлую влажную почву, покрытую мхом и опадающей листвой. Фэйт вывела ее на чистую поляну, которая скрывалась за густыми зарослями деревьев. Именно они укрывали общину и дарили ей некоторую безопасность. Девушка остановилась и оглянулась на омегу, которая, слегка прихрамывая, семенила за ней. Выглядела она просто отвратно и нуждалась в хорошем отдыхе. — Ты знаешь, куда тебе идти? — спросила Фэйт, на что Гююн отрицательно помотала головой. — Весело. — Намджун. Ты знаешь его? Ким Намджун, — хрипло сказала омега, посмотрев на старшую. — Мне нужно туда, я думаю… — Фэйт прищурилась, рассматривая ее. Конечно, она знала Намджуна. Она знала человека, которого должна была убить, но который едва не убил ее. Ничего личного — просто договор, который она, к своему стыду, не выполнила. Фэйт сунула руки в карманы карго и кивнула. — Да, я знаю его. А что с ним связывает тебя — вот это вопрос. — Юнги… — шепнула Гююн, и вдруг в ее сознание ворвалось то, о чем она напрочь забыла — Юнги остался в чужих лапах! У Гююн расширились глаза от ужаса, а рука сама собой прилипла ко рту, глуша всхлип. — Господи, о нет, только не это. Там же… — Нет, Гююн, — сразу же обрубила ее Фэйт. — Я не вернусь за ним, и ты тоже. Я не долбанная нянька и не самоубийца, чтобы ради твоего дружка рисковать собой. То, что я сделала для тебя — благодарность за мою спасенную жизнь. Око за око, Гююн, а твой дружок — собственность Хосока. И ты не будешь сейчас ныть, — грубо сказала девушка, схватив ее за плечи и грубо встряхнув. — Не будешь, поняла? Ты соберешь себя в руки и пойдешь к этому Намджуну. Гююн вдруг прильнула к груди Фэйт и крепко обняла ее поперек талии, уткнувшись ледяным носом в ключицу. Фэйт опешила от неожиданного действия и неуверенно развела руки, не зная, где их место. Гююн тряслась, словно плакала, но при этом не издавала ни звука. Бета знала, что та сейчас думала лишь о том, как вернуться и спасти своего друга, но Фэйт ей этого сделать не позволит. Она и так многое поставила на кон ради спасения одной жизни. Через несколько минут, когда Гююн не отлипла от нее, Фэйт положила ладони на ее спину, а та в ответ только сильнее прижалась. — Пожалуйста, помоги ему, — прошептала омега, не отрывая своего лица от нее. — Умоляю тебя, Фэйт. Сделай для него хоть что-нибудь, не дай убить его. Я должна сказать Намджуну, что Юнги в опасности. Просто дай мне немного времени, молю тебя, — Гююн полными слез глазами посмотрела на Фэйт, которая поджала губы, а после тяжело вздохнула. — Qui est le plus fou — toi ou moi**? — изрекла Фэйт, закатив глаза. Гююн поджала губы, как ребенок, который вот-вот расплачется. Бете эти слезы уже надоели и в принципе начинали раздражать, поэтому она спешно ответила: — Хорошо, твою мать, хорошо. Я попробую сделать все, что в моих силах. — Спасибо, — прошептала Гююн, прижавшись к Фэйт вновь изо всех сил. — Спасибо, спасибо, спасибо… Гююн прижималась к ней, а Фэйт чувствовала себя так странно. Или не чувствовала себя никак вовсе? Она запуталась в этой ночи, как в паутине. У нее, кажется, напрочь отказался мозг работать, но она позволяла этой девчонке обнимать себя, хотя терпеть не может всякое прикосновение к себе. А Гююн обнимала ее грязная, уставшая, побитая, и Фэйт обнимала ее тоже. Наверное, потому что понимала, что абсолютно все она делает правильно. Молодец, Фэйт, правильно. Вырыла себе могилу, да еще и легла в нее самостоятельно, осталось только землей засыпать. Она отстранила от себя Гююн и взяла ее за плечи, посмотрев в глаза внимательным взглядом. — На этом все. Слушай меня внимательно. Сейчас ты должна будешь идти прямо, просто прямо, пока не дойдешь до русла Матерь-реки, поняла? — До русла, — кивнула Гююн, тяжело сглотнув скопившуюся слюну. — Оттуда пойдешь на запад, поняла? Не могу сказать точно, сколько, может, километров пятнадцать или двадцать, но именно в той стороне община Намджуна, — по мере слов Фэйт Гююн хмурилась и кусала бледные губы. — Но как я пойму, что пришла в правильном направлении? — прошептала омега. — Видишь? — указала Фэйт на заросли деревьев. — Здесь все покрыто хвойным лесом, но в том районе больше чистых опушек и течет Матерь-река. Ты сразу поймешь, что местность изменилась, не переживай. Просто иди, поняла? — Сначала до русла, потом на запад пятнадцать-двадцать километров, — повторила Гююн, как мантру. — Да… Да, я поняла, — кивнула омега. — Но Фэйт… — Ну что еще? — раздраженно спросила девушка. — Мы еще встретимся? Пообещай мне, что встретимся. Пообещай, что сделаешь все, что возможно, для Юнги. Проси взамен, что хочешь, я дам все. Фэйт глубоко вдохнула и медленно выпустила воздух через рот. Она ненавидит что-либо обещать, ибо за обещание приходится держать слово, а это не всегда возможно. Но она знает, что иначе Гююн никуда не денется и будет ее терроризировать, теряя драгоценное для них обеих время. Юнги вряд ли выживет, но Фэйт сделает все, что сможет. Хотя бы постарается. Блять, эта девчонка просит от нее невозможное, неисполнимое. И какого черта Фэйт на ее уговоры ведется? Только бы отстала. — Если выживу, — уклончиво ответила Фэйт. — Я знаю, что ты выживешь, — в голосе Гююн снова была непоколебимая уверенность и в себе самой, и в своей спасительнице. Удивительно, как одно просто обещание может вселить в душу несломимую силу и вдохнуть в человека желание бороться до самого победного, до последней капли крови. В этом вся человеческая сущность — для борьбы достаточно одной надежды. Пусть иногда и призрачной. — Я буду ждать тебя у русла, хорошо? Пожалуйста. — Блять, ладно, ладно, — сморщилась Фэйт, потерев переносицу пальцами. — Теперь тебе пора уходить, но прежде ты должна сделать кое-что, — голос ее понизился, отчего понизилась и температура внутри Гююн. Даже тон Фэйт не предвещал ничего хорошего, и девушка боялась услышать то, что хотела сказать бета. — Не тяни. — А ты не истери. Ты должна это сделать, ясно? Это ради твоей и моей безопасности. — Ну же. — Ударь меня ножом, — Гююн чуть не подавилась воздухом. — Никаких «нет» и «не буду» я не хочу даже слышать, поняла меня? Слушай, ударишь вот сюда, — она показала себе на ногу прямо по центру бедра, — и сюда, — указала пальцем на предплечье. — Ты все поняла? — Да ты сумасшедшая! — прикрикнула омега. — Если ты этого не сделаешь, никто не поверит, что ты сбежала сама, — прошипела Фэйт. — Поэтому, моя дорогая, если хочешь спасти меня, сделаешь это. Сейчас или никогда. Давай! Гююн знала, что Фэйт права, и сделать это нужно ради ее безопасности, но руки тряслись так, что она с трудом контролировала себя. Фэйт и самой было страшно, Гююн видела это сквозь щель ее треснувшей маски хладнокровия. Она крепко сжала рукоятку охотничьего ножа, отчего у Фэйт сердце пропустило несколько ударов. Одно дело — рана неожиданная, другое — осознанная, к которой нужно приготовиться, и, надо сказать, готовыми вы не будете никогда. Гююн с трудом сглотнула склизкий комок, смачивая пересохшее горло, и неожиданно нанесла удар. У Фэйт из глаз посыпались искры, а из горла вырвался крик, который тут же подхватила Гююн. Мокрые карго начали пропитываться бордовой кровью, расплывавшейся еще более темным пятном. Бедро пронзила резкая боль, от которой у беты желудок жалобно сжался и захотелось проблеваться. Рана пылала огнем, но нужно было торопиться, поэтому Гююн следом нанесла и второй удар — в руку. Она тут же выронила нож, с кончика которого стекала капля крови в мокрую землю. Она была не в силах даже заплакать от страха и осознания того, что ей пришлось сделать вновь. — Все, уходи, — прорычала сквозь зубы Фэйт, сжимая пальцами рану на руке. Сквозь ее пальцы текла кровь. — Фэйт… — Заткнись, Гююн, и проваливай! — не выдержала бета, повысив голос на и без того испуганную девушку. Она хотела было обнять Фэйт, но той было настолько тошно, что она не позволила себя коснуться. — У реки, если не сдохну, — выдавила бета, чтобы хоть как-то ее успокоить. — Прости меня, прости, — шептала Гююн, пятясь назад. Фэйт, убедившись, что девчонка побежала в указанном ей направлении, тоже развернулась, чтобы спешно вернуться в общину, но с горящими ранами, которые кровоточили, сделать это было непросто. По возвращении ей предстояло лечь у двери и разыграть все так, словно вооруженный человек помог ей сбежать. Словно в этот бред кто-то поверит, но Фэйт думала, что хотя бы раны их убедят. Ей оставалось надеяться, что Гююн не просчиталась и не попала ей по вене, иначе… Ну, иначе у реки им не встретиться. Над головой раздался раскат грома. Эта ночь была невыносимо долгой…

***

Хаку знал, что рассвет давно наступил, но только не для него. Для него рассвет, кажется, теперь никогда не наступит. Он лежал в кровати Чонгука, свернувшись в комок, и смотрел невидящим взглядом куда-то в стену. Когда омега вернулся домой, испачканный в грязи и перепуганный, Чонгук уже спал. Странно, что он не кинулся искать Хаку, но, думалось ему, альфе было не до этого. Мальчик тихо поднялся в спальню и, даже не переодеваясь, забрался под одеяло. Он слышал дыхание Чонгука и не знал, о чем ему думать. О своем поступке? О наказании? Нет, он не знал, что его ждет. Хотелось думать, что его наказание, по крайней мере, пройдет быстро. Хаку всхлипнул и уткнулся лицом в подушку, сжимая в кулаках одеяло, которым накрылся до самого подбородка. Словно это его хоть как-то спасет. Рано утром он услышал, что Чонгук заворочался, а после проснулся. Омега тут же закрыл глаза, притворяясь, что спит, но дышал слишком громко. Он думал, что все уже знают о том, что он сотворил, и стоит ему подать признаки жизни, его убьют. Тронет ли его Чонгук? Тот, кто всегда обещал защищать? Хаку не знал. У него было ощущение, что его бросили в змеиное логово, на растерзание и верную гибель. Но так оно, в общем-то, и было. Хаку ждал, что вот сейчас Чонгук ударит его, причинит боль, но альфа только подошел к его постели, погладил по волосам и накрыл сверху пледом. Ни удара, ни криков, ничего не последовало за этим. Он лишь подоткнул одеяло под ним, а после ушел, тихо прикрыв за собой дверь. Из соседней комнаты — ванной, Хаку слышал плеск воды. Чонгук умылся, почистил зубы и так же тихо пошел на кухню. В доме воцарилась тишина, но тишина та была не успокаивающей, скорее, еще больше давящей. Омега приоткрыл глаза и принялся перебирать пальцами одеяло. Его обволакивало тепло, но тело, особенно пальцы ног и рук, были ледяными. Он оставил на постели после себя грязные разводы и неприятный запах земли и влажной шерсти собак. Каждый шорох его заставлял вздрагивать, а из-за громких звуков на улице начинала болеть голова. Он ждал, когда же по его душу придут, когда же распнут и копьями тело исполосуют? Он не знал, чего ему хотелось — чтобы это не произошло никогда, или чтобы это уже скорее случилось. Сильнее всего его терзала неизвестность. Но так не могло длиться вечность. Отчего-то Хаку вдруг откинул одеяло и резко подскочил с кровати, принявшись шариться на прикроватной тумбе. Где-то здесь он оставил свой старый ножик, который использовал для самообороны. Нащупав его на самом дне ящика, Хаку крепко сжал его и сунул в карман толстовки, и сразу же за этим услышал, как хлопнула входная дверь. Ее словно выбили ногой, и та отлетела от стены. Его сердце начало биться, как сумасшедшее, потому что тяжелые шаги раздались сначала на лестнице, а после прямо перед дверью его комнаты. Он вскочил на ноги и прижался спиной к стене, абсолютно понимая, что ему это никак не поможет. Хосок рывком открыл дверь, и на его глаза тут же попался провинившийся щенок, которого разорвать хотелось не голыми руками, а зубами. Он стоял, сжимаясь, у стены, и крепко стискивал пальцами край своей грязной толстовки. Невидящий взгляд бегал по комнате, а плечи мелко дрожали от страха. Хосок раздул ноздри и глубоко втянул витающий в комнате запах земли, псин и… страха. Боится. И правильно делает. Хосок не спешит к нему подойти, хотя желает зверьем накинутся и в клочья разорвать. Но нет. Пожалуй, это было бы слишком легкой смертью, а Хосок этого не хочет. Потому он крадется тигром к своему маленькому кролику, у которого дрожат перепачканные, обескровленные губы. Хаку его чувствует, он знает, кто перед ним. Нет, совсем не Хосок. Это Смерть его пришла. Альфа навис над мальчишкой скалой и выставил руки по обе стороны от его головы, отчего Хаку изо всех сил вжался спиной в стену. Хосок наклонился к нему и вдохнул запах чужих волос, прикрывая глаза. — Даже если бы мне не донесли, кто, я бы и сам понял, — сказал он низким голосом прямо на ухо. У того по спине вниз побежали ледяные мурашки. — Неужели ты думал, что никто не увидит? — спросил мужчина и провел большим пальцем по линии челюсти омеги, стирая грязь. — Никто не услышит? — альфа склонил голову вбок, смотря в его глаза. — Никто не узнает? — он шептал это так тихо, почти беззвучно. — Нет, сука! — заорал наконец, ударив кулаком по стене, отчего мальчик задрожал, а по щекам побежали слезы. — А теперь ты самому себе смертной приговор подписал. — Н-нет! — вскрикнул Хаку, но было слишком поздно. Хосок грубо схватил его за шиворот и насильно потащил за собой. Хаку едва поспевал за ним; толстовка больно врезалась в подмышки, шею и рот. Хаку обивал коленями и локтями каждый угол, спотыкался о ступеньки, но Хосок продолжал тянуть его. В горле клокотала ненависть, которая ядом желала вылиться на эту маленькую мразь, посмевшую предать Хосока. Эта дрянь, которая здесь от силы полторы недели, вздумала, что может распоряжаться тем, что принадлежит ему, лидеру? С самой ночи альфа не мог сомкнуть глаз. В голову назойливо лез белокурый ангел, погребенный заживо. Вся сущность Хосока желала вырваться к нему, раскопать, утолить свою жажду. Но он держался, цепями сковывая себя, обещая, что обязательно сделает это позже. Эта гордая принцесса должна была получить свое наказание. Но что Хосок видит утром? Как только рассвет коснулся неба, он самому себе проиграл. Не выдержал и пошел к его могиле, обнаружив там втоптавшиеся за ночь следы, лопату и раскопанную яму. Его ярость захлестнула в тот же момент. Ему захотелось крушить. Захотелось убивать. Нет, доносчиков Хосок не любит, но в этой ситуации ему было необходимо знать, какой самоубийца посмел сделать это. Первая мысль, которая его посетила — слепой мальчишка. Она почему-то так опрометчиво была откинута — как же слепой пацан мог провернуть подобное? И очень, очень зря. На всю ситуацию пролил свет Билли, и дело было вовсе не в том, что он яростно хотел настучать на младшего. Дело было в преданности Хосоку, которой у Хаку нет и в помине. И не будет, наверное, никогда. Хаку здесь лишний и для Хосока он всегда будет чужим, оттого поступок омеги довел его до белого каления. Хосок вышвырнул его на улицу и кинул на землю, как мешок с мусором. Хаку упал, сдирая кожу на руках. На улице стояло холодное утро, отчего изо рта шел пар. Мальчик стойко уперся ладонями в землю, пытаясь встать, но кто-то наступил ему на спину, не позволяя подняться. — Не прикасайся к нему, — прорычал угрожающе Хосок где-то сверху, и давление со спины тут же пропало. Хаку не знает, кому он это сказал, и знать не хотел. Его впереди ждало нечто страшнее, и это вгоняло в него леденящий страх. Хаку сжал пальцы, сгребая мерзлую землю, частицы которой забились под ногти, и сглотнул. — Ты даже не представляешь, что натворил, — обратился альфа уже к Хаку. — Вижу, твоя доброта прямо-таки не знает границ, — ухмыльнулся Хосок нервно, присев перед омегой на корточки. — Я знал, что меня ждет за это, — тихо ответил юноша, не поднимаясь с земли. — Меня поражает твоя тяга к самоубийству и мазохизму, — альфа играл желваками. Его раздирал смех и одновременно — злость. Руки горели от желания сжать пальцы на бледной тонкой шее, прочувствовать каждую секунду смерти этого щенка. — Раз ты помог сбежать ему, не будет ли справедливым предложить тебе лечь вместо него? — Хаку услышал маниакальную улыбку в его голосе, от которой кровь стыла в жилах. — Нет… — шепнул дрожащим голосом мальчик. На глаза начали наворачиваться жгучие слезы, и пусть он знал, что его судьба не будет легкой за то, что он сделал, сердце вырывалось из груди от страха. — Ты прав, — спокойно согласился Хосок. — Это было бы слишком предсказуемо с моей стороны, не так ли? — прорычал он омеге прямо в лицо, а после рывком поднял с земли. Наказание для Хаку пришло в его голову совершенно неожиданно, но Хосок почувствовал, что лишь от этого он сможет успокоить свою горящую праведным огнем душу. На периферии он слышал, что мальчишка вырывается, но в голове набатом била одна мысль — сделать то, что он задумал. Хаку изо всех сил колотил его руками, но альфе было плевать. Он, как робот, получивший программу, шел к своей цели. А его цель была сегодня спокойной, но по поверхности от ветра шла рябь, создавая маленькие волны, накатывающие на берег. Это озеро они использовали летом, чтобы освежиться, ловили скудную рыбу, когда повезет, а обычно никто о нем и не вспоминал. Здесь нет такой вещи, как радость. Никто не плескался в водоеме, не было задорного смеха, только дующий одинокий ветер. Хаку почувствовал, как опустилась температура — у воды всегда холоднее, а после в его ноги словно вонзились тысячи иголок. Хосок начал медленно заходить в озеро, не чувствуя холода. Его изнутри сжигала собственная злоба. — Неужели ты думаешь, что тебе все сошло бы с рук? — спросил Хосок, искренне желая узнать ответ на свой вопрос. — Нет, малыш. Ты даже понятия не имеешь, кому перешел дорогу. — Он не заслужил этого! — закричал Хаку изо всех сил, не оставляя попыток вырваться. Но Хосок уже сбросил его в воду, которая сплошным потоком обхватила его тело и начала забиваться в ноздри. Хаку вынырнул, жадно хватая воздух и откашливаясь. Волосы прилипли к лицу, а из глаз полились слезы. — Теперь ты у нас будешь решать, кто заслужил моей кары, а кто нет? — на губах альфы играла зловещая улыбка, и если бы Хаку мог ее видеть, он бы понял свою дальнейшую судьбу. Но мальчик мог лишь судорожно дышать и кашлять, отплевываясь. Хосок провел ладонью по его затылку с фальшивой нежностью, а после крепко сжал его волосы в кулаке и насильно окунул лицом под воду. Хаку от неожиданности начал захлебываться, но постарался сразу же закрыть нос и рот ладонью. Он принялся вырываться, ощущая, как горят легкие. Ему безумно хотелось покашлять, но он не мог. Хосок крепко держал стальной хваткой, не позволяя вынырнуть. Хаку беспомощно барахтался руками, стараясь зацепить за что-нибудь, но хватал только холодный воздух и не менее холодную воду. Хосок резко выдернул его из-под воды, и омега тут же зашелся в диком приступе кашля, отплевывая жидкость и жадно глотая кислород, которого никак не хватало. Легкие словно рвало изнутри, горло горело, а глаза щипала грязная вода. Хаку плакал, его трясло от холода и страха за собственную жизнь. — Никто, ты слышишь меня? Никто не смеет трогать то, что принадлежит мне, — прошипел с яростью Хосок ему прямо на ухо, отчего у мальчишки ледяные мурашки побежали вниз. — Ты здесь — пыль, которую с лица Земли стереть для меня ничего не стоит. Ты даже, блять, не представляешь, с кем вздумал в справедливость играть, — омега слышал клокочущую злость в его голосе и чувствовал себя беспомощным ребенком. — Сука, — выплюнул альфа и вновь надавил на голову Хаку, силой погружая его под воду. Омега был готов к этому, а потому захватил ртом как можно больше воздуха. «Беспомощный», набатом стучало у того в висках. Всю жизнь Хаку был беспомощен, вверяя свою жизнь другим людям, и он не мог знать, что они сделают. Доверие — это нож, который мы добровольно вкладываем в руки людям, и только им решать, что с этим ножом сделать — вонзить нам в спину или защитить. Но сейчас Хаку абсолютно один, и он задыхается. Легкие от давления готовы лопнуть, и на подкорке сознания у него пульсировала только одна мысль — он должен выжить. Он не животное, коим Хосок назвал его когда-то. Он — человек. Хаку собрал размазанные по стенкам силы, которые с каждой секундой, проведенной под водой, покидали его. Хосок действительно его топил, но не с целью напугать — чтобы убить. Он не собирался его жалеть, он собирался показать мальчишке, где его место — там, вместо Юнги, под слоем сырой земли. Но Хаку не опустит руки. Только не сейчас. Внезапно Хосок, у которого в груди пылал адский огонь, почувствовал, что омега больше не сопротивляется. Хаку по голове ударила мысль о том, что в его кармане был ножик, тот самый старый перочинный ножик! Он трясущимися руками, которые то и дело безвольно всплывали вверх, расстегнул парящую в воде кофту и выудил из кармана оружие, что едва не выронил. Резко выдвинув старое лезвие, он принялся размахивать им вслепую, стараясь задеть Хосока. Альфа даже удивился сначала странному поведению человека, который в могиле обеими ногами стоит. Он внезапно отпустил волосы Хаку, которые сразу же прилипли к его лицу, когда он вынырнул, хватая воздух. Хаку вскинул руку с ножом, и, кашляя и хватая воздух ртом, попытался ранить альфу наотмашь. Хосок вскинул брови от удивления, когда по щеке разрядом пронеслась боль. На его скуле появилась красная полоса, на которой бусинами начала скапливаться кровь, побежавшая тонкой змеиной струей к подбородку альфы. Он смотрел на омегу, который плакал и трясся, но размахивал перед собой старым перочинным ножиком, защищая себя, свою жизнь, и, Хосоку стоит признать, ему это удалось. Капля крови сорвалась с его подбородка и разбилась о рябую гладь озера. Альфа крепко схватил его за запястье и сжал до боли, заставляя вскрикнуть. Ножик выпал из ослабевшей вмиг ладони и с громким «шлеп» упал вниз, опускаясь на илистое дно. У Хаку дрожали губы от осознания, что Хосок лишил его последней возможности спасти свою жизнь. Теперь он, наверное, обречен. Но внезапно тот без слов потянул его за собой, буквально силком вытаскивая на сушу. Хаку едва успевал перебирать дрожащими ногами. Ему хотелось упасть на землю и целовать ее, так приятно ему было от осознания того, что он вновь крепко стоит на ней. Хосок раздувал ноздри от злости, пока теплая кровь стекала по его щеке, а Хаку, запястье которого он сжимал до побеления костяшек, едва поспевал за ним. — Отпусти меня, — сиплым шепотом сказал мальчик, попытавшись выдернуть свою руку. Вместо ответа омега услышал, как скрипнула старая дверь, а после он полетел вниз по ступенькам. Не успев сгруппироваться, Хаку своим телом сосчитал каждую из них, а после больно упал на живот, приложившись подбородком о каменный холодный пол. Во рту почувствовался привкус крови из-за прикушенного языка и холодный сквозняк, скользящий по полу. Ладони, содранные до крови при падении, горели. Хаку беспомощно всхлипнул и с трудом встал на четвереньки. Дрожащие руки то и дело подгибались. По его грязному лицу побежала чистая слеза, смывающая грязь. — Не кормить и не поить, пока я не скажу, — услышал Хаку ровный голос сверху, чеканящий приказ кому-то. А после раздался скрип петель, и мир вокруг погрузился в холодную тишину…

🍃

Утро выдалось морозным, хотя осень только-только вступила в свои права. Намджун выдохнул клубок пара. Над рекой стелился туман, который жидкими языками расползался по земле, обволакивая цепкими щупальцами деревья, палатки, гидроэлектростанцию, которую едва начали доводить до ума. Намджун сидел возле воды, уперев локти в колени, и смотрел на реку. Обычно бурный поток сегодня был спокоен, лениво бурля и обтекая подводные камни, выступающие над водой. Небо было серым, а воздух сырым, отчего по спине бежал неприятный холодок. Намджун дернул уголком губ, думая о сыне. Интересно, чем он занят сейчас? Стояло раннее утро, и он наверняка еще спит в теплой постели. Альфа, просыпаясь раньше него, любил заглядывать к сынишке в комнату. Тэхен, признаться, не переставал удивлять своими позами для сна. Однажды он вообще закинул ногу на стену, и Намджун не знает, удобно ли это, но судя по слюне, стекающей к подушке, ему было явно неплохо. Иногда мужчина искренне сомневается в том, человек ли его сын вообще. Намджун очень сильно по нему скучает, так невыносимо, что эта тоска становится постоянной. Тэхен и Намджун — это две половинки единого целого. Плохо одному — второй страдает тоже, второму весело как никогда — и первый непроизвольно улыбается. Мог ли он подумать когда-то, что в его жизни будет такой человек, который для него станет целым миром? Целой… Вселенной. Тэхен для Намджуна не просто смысл жизни, который дает силы идти вперед и сражаться за все, что у них есть. Тэхен для Намджуна… все. Буквально все, что есть в этом мире. Каждый луч солнца, каждый всплеск воды или вскрик птицы — все это Тэхен. Его маленький мир, его огромная Вселенная. Намджун живет для Тэхена, он каждый день открывает для него глаза и меняет этот мир в лучшую сторону, чтобы его комочек счастья в человеческом обличии был в безопасности. Тэхен — это огромная часть Намджуна, и оттого вдали от него альфа чувствует себя нецелым, пустым, бессмысленным каким-то. Мужчина не знает, хорошо ли это — быть настолько зависимым от своего дитя, но иначе не получается, и у Тэхена, он уверен, тоже. Как-то раз Сэром рассказывала ему о родственных душах — двух людях, что связаны между собой красной нитью. Они не могут представить жизнь друг без друга, а вдали от своей родственной души просто чахнут. До появления Тэхена Намджун думал, что родственными душами могут быть только те люди, которые любят друг друга, как альфа и омега. Но Намджун очень сильно ошибался. Любовь разная, и проявления ее разные. Именно его сын является человеком, без которого он чахнет и не может представить своей жизни. В момент рождения Тэхена, Намджун оторвал кусок своей души и всецело вложил в него, а второй частью щедро поделилась Сэром. Оттого так горячо любим Тэхен ими обоими, оттого Намджун так сильно тоскует по своему несуразному, упрямому и очень вредному сынишке. Иногда так хотелось все бросить и уйти в общину, чтобы просто посмотреть, как он там, справляется ли, хорошо ли кушает? Жаль, что нельзя. На плечах лежит слишком большая ответственность, чтобы вот так взять и поддаться собственному родительскому желанию увидеть сына. Намджун подобрал небольшой камень с песка и бросил в воду. В лесной тишине раздался плеск воды. С гидроэлектростанцией дела шли более-менее хорошо, и альфа думал, что через полтора или два месяца работа подойдет к концу, но иногда накатывало ощущение, что они не закончат с этим никогда. В поте лица они вкалывают каждый день, но результата не видно, хотя, он, разумеется, есть, пусть и незаметный. Они каждое бревно кладут с особой тщательностью, чтобы оно не развалилось через какие-то считанные месяцы. Конечно, силы многих были уже на исходе. Люди нечасто задумываются о том, какими стараниями им досталось благо, сделанное чужими руками. Не думают о том, сколько бессонных ночей было в него вложено, сколько личного времени отдано, сколько пота пролито. Люди, в большинстве своем, в принципе эгоисты. Они любят разрушать, но не любят создавать и думать о том, чего другим стоило возвести это. Так было в прошлом мире, в котором жил Намджун. Каждый человек считал, что его труд должны ценить все, но сам не стремился взаимно уважать чей-то. Парадокс и человеческий эгоизм. Люди эгоистичны в своем стремлении быть лучше и уважаемее других, но они не понимают, что, не уважая других, они сами не добьются ничего. Альфа сидел на берегу, прикрыв горящие от недосыпа, становящегося хроническим, глаза. Холодный ветер обдувал его поросшее щетиной с проблеском седины лицо. Сейчас все начали рано стареть, хотя Намджуну едва исполнилось сорок. Да, когда мир стоит на грани выживания, о времени уже и не думаешь, и неважно, сколько тебе — пятьдесят или двадцать, седеть начинаешь рано. Намджун сцепил свои загорелые ладони с выступающими венами и поднял голову к реке, перегоняющему воду по артериям русел, как кровь по венам. Позади хрустнула ветка, сработавшаяся катализатором для инстинктов альфы. Он в ту же секунду подскочил на ноги, выудив из-за пояса охотничий нож. Никогда не знаешь, кто окажется перед тобой в следующую минуту: зараженный или человек — враг пострашнее. Удивлению мужчины не было предела, когда он увидел перед собой не зараженного, а парня, облаченного в черное. На его плече висел автомат, к которому он не спешил обращаться. Его руки были выставлены вперед, показывая, что он пришел с миром. Отросшие волосы доставали до высеченных словно из мрамора скул, а спокойные черные глаза смотрели прямо и уверенно. Его лицо было расслабленным, но в то же время внимательным. Скорее всего, он был ровесником Чимина — молодой, поджарый, пышущий силой. Парень в ответ рассматривал Намджуна, и думал о том, что иначе его представить и нельзя. На него смотрел мужчина средних лет, но в уголках глаз уже залегли морщины — явно полученные от пережитого, не от возраста. Его волосы были убраны назад, и в утреннем свете в них блестела редкая седина. Крепкая рука с перевязанной ладонью сжимала нож, которым, он уверен, Намджун умеет пользоваться. На мгновение он почувствовал себя щенком перед уже взрослым львом. Его цепкий взгляд внимательно следил за ним. — Вы Намджун? — подал он голос, заранее уверенный в ответе. Он был именно таким, каким его представляют многие. Одним своим видом он вселял в противников липкое чувство страха и уважения, но он не боялся. — Да, — после недолгого молчания уверенно ответил Намджун. — И кому же я понадобился? — Мое имя — Чонгук, и я пришел, чтобы поговорить. Намджун свел брови к переносице, отчего меж них залегла хмурая складка, но нож все-таки опустил. Он окинул Чонгука внимательным взором, ища какие-то ему одному известные подвохи, но младший альфа спокойно выдержал его взгляд. Скрывать ему нечего. Он пришел не затем, чтобы исполнить приказ, он пришел затем, чтобы Намджуна о нем предупредить. На ботинки Чонгука, в которые были заправлены черные карго, осела пыль и песок. Он смотрел на Намджуна и не мог поверить, что Тэхен — его сын. Они казались необычайно разными, и было даже странно, что такой человек, как Тэхен, может быть сыном этого мужчины. И если уж Намджун — мудрый лев, то Тэхен — львенок. Он был озорным и проворным, и в то же время смелым и готовым к опасностям, но в его сердце было место и состраданию, и грусти, и любви к ближним своим и окружающему его миру. Когда как Намджун излучал твердую уверенность в себе, силу и мощь. Чонгук невольно сравнил брата и Намджуна. Один вселял страх своей силой, другой — уважением. Они как две стороны одной медали, влияние имели одинаковое, но делали это по-разному. Теперь, думалось Чонгуку, ясно, почему некогда Намджун отказался сотрудничать с их общиной. Они со своей политикой никак не вписываются в картину намджунового мира. Альфа отвел гостя в небольшой домик из одной комнаты, который они успели построить, чтобы хранить внутри быстропортящиеся материалы и развесили плакаты с изображением гидроэлектростанции, чтобы, в случае затруднения, сверяться. Иногда сюда приходили обедать или просто погреться, так как в палатках было ужасно холодно, даже если спали по трое. Ночью температура опускалась до нуля, а то и до минуса. Намджун пропустил Чонгука вперед, и тот первый вошел в комнату. В углу лежали сваленные в кучу спальные мешки, рядом лежали инструменты, гвозди, пара молотков, какие-то опилки и свернутая бумага. Чонгук прошелся по комнате, рассматривая схемы приборов. В воздухе витал запах древесины и пыли, а сквозь неплотно приложенные друг к другу бревна пробивался утренний тусклый свет, полосками освещая помещение. Следом за Намджуном вошел и еще один альфа, имени которого Чонгук не знал. Он выглядел чуть моложе, но силой и давящей аурой своему другу не уступал. На Чонгука это никак не действовало, скорее, вызывало уважение. — Чонгук, — представился младший, протягивая ему руку. — Джойз, — ответил тот, крепко пожимая его ладонь. — Никогда не видел тебя в этих окрестностях раньше. Ты недавно прибыл сюда? — Нет, — ответил Чонгук. Намджун и Джойз сели на подобие стульев, внимательно устремив взгляд на альфу, и тот последовал их примеру, чтобы быть на одном уровне. — Я живу на севере, поэтому нечасто тут бываю. — Слышал, что у вас там не самые благополучные общины, — вскинул бровь Джойз. — Даже группировка каннибалов имеется, насколько мне известно. — Это правда. Я и сам из не очень благополучной общины, но пришел сюда не для того, чтобы угрожать вам или пытаться убить. — С твоей стороны это было бы очень глупым, силы не на твоей стороне, — спокойно заметил Намджун. — Тогда зачем же ты пришел, Чонгук? И если ты не отсюда, как узнал, куда идти? Чонгук наклонился, упираясь локтями в колени. Он долго думал о том, как же правильнее поступить и что ему сделать. Узнай Хосок об этой ситуации — придет в бешенство, но когда это случится, просто вопрос времени. Чонгук думал и о том, почему бы ему просто не сделать то, что велено, не подводя брата? Но каждый раз, когда он думал об этом варианте, в голове всплывал улыбающийся образ Тэхена, у которого от квадратной улыбки глаза превращаются в блестящие полумесяцы. Так часто он рассказывал Чонгуку о горячо любимом отце, что убить его — с корнем выдрать из Тэхена солнце, живущее в его сердце. Чонгук с усмешкой самому себе говорил: «Вот так возьмешь, и ради него нарушишь договор, которому уже не один год?». Но… а за что борется Чонгук? Не Хосок, не его община, а именно Чонгук? Ради чего он делает это? Он способен убивать и убивал уже не раз, так что и в отношении Намджуна это ему многого не стоит. Но раньше он никогда не думал о том, кого убивает. Он не думал об этом ровно до того момента, пока не встретил Тэхена. Его бытие разделилось на четкие «до» и «после». Тэхен словно открыл ему глаза на жизнь, которая всегда плыла мимо. У Чонгука, безусловно, были омеги, причем не один и не два. Чонгук с ними спал, но никогда не разделял с ними ночи, лежа рядом и слушая сопение под самым ухом. Он не знает, почему, но когда Тэхен рядом, весь остальной мир, который был до него, просто падает в бездну. Есть только Тэхен, его голос ало-бархатный, его теплые руки, что ненароком касаются Чона, его смех и блестящие глаза, когда он рассказывает о том, что любит. Чонгук не знает названия этому чувству, когда Тэхен рядом. Это как… маленький костер, от которого тепло в груди, прямо у сердца. Чонгук никогда такого не испытывал. Теперь все, о чем Чонгук способен думать — это Тэхен. Он, как малолетний пацан, ждет с ним встречи, ждет, когда вновь сможет увидеть этого взбалмошного омегу. Это чувство похоже на опьянение, и в то же время на нож. Чонгук с каждой встречей все больше распахивает свою душу, покрывшуюся грязью и паутиной, погрязшую во тьме, а его маленький огонек проникает туда все глубже, снимает со стенок ту самую паутину да пыль соскребает. Тэхен изнутри его согревает, и Чонгук понимает, что до этого момента жил в вечной мерзлоте, где вокруг только веет вьюга и воет ветер. А теперь ему тепло… прямо вот здесь. И когда он думает о том, кого выбрать: Тэхена или эту зиму, у Чонгука на языке только один правильный ответ. — Вам угрожает опасность, — сказал Чонгук, подняв взгляд на Намджуна. Тот даже бровью не повел, оставаясь по-прежнему спокойным. — С чего ты так решил? — спросил альфа, слегка прищурив взгляд. — Мне заказали вашу смерть, — младший альфа сжал губы. Джойз напрягся, на всякий случай потянувшись к своему ружью, но Намджун, сведя брови, остановил его. Чонгук не дернулся, всем своим видом показывая, что он не намерен защищаться, что он пришел сюда не за этим. — Кто? Кому это могло понадобиться? — Я не могу сказать, — покачал головой Чон, отчего его отросшие волосы упали на глаза. — Это касается не только вас, это касается меня, моей семьи и общины. Я зависим, не напрямую, но зависим от этого человека. Пойду против него — сам затяну петлю на своей шее, — хотя Чонгук прекрасно понимал, что уже сам поднялся по ступеням на эту виселицу. — А я не могу рисковать моими родными людьми. У вас тоже есть сын, у вас есть семья, вы должны понять меня, как никто другой. — Мы знаем этого человека? — подал голос Джойз, полный напряжения. — Вероятно, его знают все, — пожал плечами младший альфа. — В точности, как и вас. — Но зачем ему это нужно? — поинтересовался Намджун. Отчего-то он не сомневался в правдивости слов Чонгука. — Я… не знаю, — честно ответил Чонгук. — Он никогда не говорит, зачем, он просто отдает приказы, взамен мы получаем еду и оружие. Наши земли неплодородны, мы не можем прокормить себя в полной мере самостоятельно. Именно поэтому мы так зависимы от него. Он имеет с нашим лидером нечто вроде договора, который никто не может нарушить, иначе это чревато последствиями. Нарушит он — потеряет важную часть своей силы, нарушим мы — останемся пухнуть от голода. В наших краях дичи мало, еще меньше съедобных растений. В свое время это был выгодный договор, как я считал. — Но ты его нарушаешь прямо сейчас, — Намджун нахмурился, переплетя пальцы в замок. Он внимательно смотрел на Чонгука. — Это глупо и смело с твоей стороны, и я немного шокирован тем, что ты пришел сюда, чтобы предупредить меня, — Намджун думал и о том, откуда Чонгук знает о Тэхене. Сколько еще личного знает этот парень о нем? — Это никак не вяжется в моей голове. Какие у тебя мотивы сделать это? Рисковать своей жизнью и жизнями твоих людей, чтобы спасти мою жизнь? Так не бывает, Чонгук. Так что же привело тебя сюда? — У меня есть одна причина, которая стоит выше всего остального, — спокойно признался Чонгук. Джойз глянул на Намджуна. — Однако я не могу сказать вам, какая. — Тогда почему ты хочешь, чтобы мы верили тебе? Это выглядит, как минимум, странно. Ты — человек, которого и я, и Намджун видим впервые в жизни. Внезапно появляешься и говоришь, что ему грозит опасность, и рискуешь своей жизнью, чтобы спасти его, но причин не называешь. Откуда нам знать, что это не уловка? — К сожалению, я не могу рассказать вам всего, ведь это не только моя тайна. Если бы у меня была такая возможность, я бы рассказал вам полную картину, но я просто не имею таких полномочий. Я не могу называть имен, кроме своего, иначе это обернется трагедией для моей общины. Уверен, что вы бы, как и я, не стали рисковать своей семьей так глупо и необдуманно. — Тогда что же ты предлагаешь нам сделать? Ты не называешь имен, и мы не знаем, откуда ждать опасности, — задумчиво сказал Намджун. — Вы должны бросить постройку и вернуться в общину. — Что? — удивился Джойз. — Я знаю, как это звучит, также я знаю, каких усилий это стоило вам, но, поверьте, что это — ничто по сравнению с вашими жизнями. Вы находитесь в опасности, пока вокруг только открытая местность. Даже я спокойно прошел к вам, не встретив на пути никаких препятствий, и, если бы хотел, мог бы спокойно выстрелить в затылок, — Чонгук указал взглядом на свой автомат. — Но не сделал этого. — Ты не знал, кто окажется перед тобой. В данной ситуации у тебя лишь два варианта развития событий — или ты попадаешь в цель, или нет. Там мог оказаться любой. Ты мог выстрелить и убить меня, но тогда мои люди среагировали сразу же. Ты мог выстрелить, но на моем месте мог бы оказаться кто-то другой, и я бы тогда убил тебя. Замкнутый круг, — парировал Намджун. — В каждом исходе пострадал бы ты, но мог бы умереть с выигрышем. — Вы очень умный человек, — кивнул Чонгук. — Это заставляет уважать вас еще сильнее. Но, как видите, ни одной возможностью я не воспользовался, даже когда увидел вас в лицо. Что мешало мне выстрелить? Явно не нож. — Ты тоже прав, — альфа прищурился, постукивая пальцами по своему колену. — Значит, ты думаешь, что нам стоит прекратить строить станцию и уйти восвояси? — вскинул бровь Джойз, на что Чонгук кивнул. — Не знаю, что думать… — обратился он к Намджуну. — Зато это спасет ваши жизни, — младший альфа нахмурился. — У вас нет ни малейшего повода мне доверять, но… этому человеку уже известно, что приказ не исполнен, и, поверьте, он может обратиться к кое-кому похуже. Этот человек ни перед чем не остановится, для него преград нет. — Кто этот человек? — спросил Намджун. — Я раньше никогда с ним не пересекался, но я слышал, что у них есть связь. Этот человек имеет связь со многими общинами и группировками, поверьте, у него большая власть. Цикады никогда и не перед чем не остановятся, чтобы получить то, что им нужно. Намджун почувствовал, как резко забилось сердце. Он имеет представление о том, кто такие Цикады, и вполне себе начал понимать, что им от Намджуна нужно. Вернее, кто. Альфа слышал некогда о такой группировке, которая занимается поисками вакцины, и ему не нужно быть гением, чтобы понять всю суть покушения. Им нужен Тэхен, человек, обладающий иммунитетом к кордицепсной церебральной инфекции. Намджун посмотрел на задумчивого Джойза. Он никому не рассказывал об иммунитете Тэхена, кроме… Юнги. Неужели Юнги причастен к Цикадам? Намджун вплел пальцы в волосы и слегка сжал, поджимая крепко губы. Нет, он не может в это поверить. Неужели Намджун совершил самую большую ошибку в своей жизни, и теперь должен расплачиваться за нее? Тогда вполне логично, что Юнги внезапно пропал, а теперь пришел Чонгук и говорит, что ему угрожает опасность извне. Намджун вдруг начал злиться на этого бету. Он открыл ему душу, позволил втереться в доверие, чтобы потом получить нож в спину по самую рукоять? Чонгук наблюдал за Намджуном, который явно для себя самого сделал какие-то выводы, и сжал пальцы в кулаки. — Ясно, — коротко изрек Намджун, сжимая пересохшие губы. — Что? — вскинул брови Джойз. — О чем ты говоришь? — Вероятно, я знаю, о ком говорит Чонгук, — немного резко ответил Намджун, посмотрев на друга. — К сожалению, — процедил он сквозь зубы. Эта злость… альфа почувствовал, словно его предали, испачкали лицо в грязи, а ведь он думал, что… Да черт возьми, неважно уже, о чем он там думал. Юнги предал его, и Намджун почти уверен в этом. Но другая его сторона просила быть благоразумнее, не рубить сгоряча. Однако он теперь прекрасно понимал, что над сыном может нависнуть опасность из-за его неосмотрительности, а Намджун такой оплошности не смеет допускать. — Да о чем ты говоришь, черт возьми? — нахмурился Джойз. — Как бы то ни было, Чонгук прав в том, что нам лучше уйти. Здесь небезопасно, и мы почти бессильны без стен нашей общины. Если кто-то захочет напасть на нас, он не встретит препятствий, как Чонгук и сказал. Наши семьи остались там одни, без должной защиты, и они могут пострадать. Ханен, Тэхен, — Чонгук вскинул голову, услышав до мозга костей въевшееся имя, — все они. — Я поддерживаю ваше решение, — кивнул Чонгук. — Лучше не затягивать с этим, я не могу быть уверенным в том, какими будут его дальнейшие действия, но ждать Авель точно не станет, выжидать нужного момента — подавно. Он пойдет войной, и, поверьте, у него все для этого есть. Оружие, люди, даже машины. — Никогда не слышал о нем, — Джойз свел брови к переносице. — Вы и не могли слышать, его имя известно только на севере, да мне и самому видеть его не доводилось, только слухи и разговоры. Но если все это — правда, вы не выстоите против них, а я, поверьте, заинтересован в том, чтобы вы выжили. — Но, хен, а что будем делать со станцией? — Она не имеет никакого значения, — хмуро сказал старший альфа. — Плевать на нее. Мы многое потратили, это уже не вернуть, но когда на кону стоит моя община, моя семья и мой сын, я в Аду видал эту станцию. Мы жили без электричества столько лет, и проживем столько же. Это не проблема для нас. Спасибо, Чонгук, — вдруг сказал Намджун, подняв на него взгляд. Он протянул альфе руку, которую тот сразу же пожал. Хватка у Чонгука, как и у самого Намджуна, крепкая. — Я не знаю, как мне тебя благодарить. — Что ж, — протянул Джойз, призадумавшись, — твое слово для нас — закон, и, думаю, вы оба правы. Я бы ни за что не поставил жизнь Ханена на кон на твоем месте, поэтому мы сделаем все, что скажешь. — Я слишком люблю Тэхена, чтобы вот так рисковать нашими жизнями, — покачал головой Намджун. — Ни за что. — Зато представьте, как он будет рад, — сказал Чонгук, поддерживая альфу. — Наверняка ждет не дождется вашего возвращения домой. — Слушай, — вдруг сказал Джойз, положив ладонь Намджуну на плечо. — Раз уж ты не знаешь, как отблагодарить его, пусть он приходит к нам с Ханеном на свадьбу. Как раз познакомишь его с Тэхеном, того и гляди русалочка наша все-таки задумается о жизни семейной. — Нет уж, — нервно улыбнулся Намджун. — Рано ему о жизни семейной думать, он еще ребенок. — Я буду рад присутствовать на вашем празднике, — с благодарностью сказал Чонгук. — Если вы позволите, Намджун, конечно. — Мы будем рады видеть тебя на нашем празднике, Чонгук, — кивнул старший альфа. — Но на знакомство с Тэхеном даже не рассчитывай, иначе мне придется тебя убить. И я не шучу. Чонгук хохотнул, разряжая обстановку, и Джойз ухмыльнулся тоже. Ким со страхом думал о том, что в жизни его сына появится какой-то чужой альфа, который станет ему важнее отца. Да Намджун этого просто-напросто не переживет и умрет в одиночестве, брошенный всеми. Вообще, Тэхен думал, что излишняя драматизация передалась ему от матери, но он глубоко заблуждался. Намджун поспособствовал этому. Но в глубине души свербела злость на Юнги, и хотя он не мог быть уверенным в своих догадках, все факты были налицо. И тянуло что-то внутри, и горело от жгучей злости, приправленной обидой. Хотя, казалось бы, на что тут обижаться? Намджун сам ему ключ от всех дверей отдал, доверился и впустил в свою семью, а оказалось, что пригрел змею на груди, и теперь из-за него самого Тэхену может грозить опасность. Обстановка в комнате медленно разрядилась, и напряжение было не таким выраженным, как вдруг… раздался крик. Пасмурным утром солнце вставать не торопилось, но уснуть альфа уже не мог. Воздух был прохладным, с примесью пота еще двух альф. Те храпели, досматривая свои последние крупицы сна перед подъемом. Кому-то снился супруг или супруга, кому-то ребенок, кому-то — спокойная жизнь, а вот ему не снилось ничего. Вот уже которую ночь он, уставший, просто проваливался в пучину сна, не видя перед глазами совершенно ничего — настолько он уставал. У него дома беременная жена, ради которой сейчас он так трудится для постройки гидроэлектростанции. Их ребенок, как говорил Ханен, должен был родиться в конце осени, через какие-то два месяца. Он с нетерпением ждал этого события, отсчитывая дни. Иногда, по вечерам, он слушал ее животик, старательно находя ручку своего ребенка, а, если повезет, чувствовал, как он толкается в ответ на его голос. Он вылез из палатки, старательно обходя конечности своих товарищей, чтобы ненароком не наступить и не разбудить, и потянулся, разминая затекшие ото сна мышцы. Прохладный воздух взбодрил его, заставляя покрываться гусиной кожей. Вокруг лагеря стоял густой и белый, как молоко, туман. Казалось, что даже на расстоянии вытянутой руки трудно будет разглядеть что-либо. Альфа прищурился и начал спускаться вниз по склону, чтобы умыться. Утренний лес был погружен в тишину, но она была такой… давящей. Витало ощущение, что вот-вот должно было что-то случиться, но альфа гнал от себя плохие образы. Это воображение играло с ним в злую шутку. Спустившись, он присел перед рекой и зачерпнул сомкнутыми ладонями немного холодной воды, умывая лицо резкими движениями. Внезапно что-то силой сбило его с ног, и носовых рецепторов коснулся смердящий запах разложения. Гнилые зубы клацнули прямо над его лицом, и мужчина, не сдержавшись, закричал изо всех сил, пугая придремавших птиц. Намджун подорвался со стула и выбежал наружу, прихватив с собой свою снайперскую винтовку, следом сразу же выбежали Джойз и Чонгук. Мужчина кричал, извиваясь под бегуном, превосходящим его в силе, пока тот кусок за куском отрывал от его тела плоть. Намджун замер, видя, как к лагерю сбегаются темные тени, отчетливо выделяющие на белесом фоне тумана. Отойдя от первоначального шока, он бегом двинулся к источнику крика. — Сука, — выругался Чонгук, сразу же вскидывая автомат и целясь бегущему зараженному в голову. — У нас огромные проблемы. — Чтоб тебя, — выплюнул Джойз. Чонгук принялся стрелять, но получалось это крайне плохо из-за плотного тумана. Джойз схватил колокол, который валялся на дне сумки. Никто не думал, что он действительно понадобится — его просто взяли с собой на всякий случай, но никто не желал думать, что этот «всякий случай» действительно настанет. Джойз принялся изо всех сил звонить в него, чтобы мужчины проснулись. Они привыкли спать чутко, потому что на открытой местности никогда не будешь чувствовать себя в безопасности, и выбежали из палаток, в чем есть. Они похватали оружие, которое только смогли найти, и приготовились к обороне, едва отойдя ото сна. Намджун с размаху ударил нависшего над товарищем зараженного в голову. Тот пошатнулся, но не упал, тут же вскинув обезображенную и вымазанную кровью его товарища морду. Альфа, лежащий под ним, уже был мертв, только пальцы слегка подрагивали от сокращений нервов. Намджуна словно рывком погрузили под толщу воды, а весь кислород выбили из легких. Терять товарищей — это страшно. Терять людей, которых считаешь семьей — еще страшнее. У него там, дома, осталась жена беременная, и Намджун не знает, как скажет ей, что мужа ее не уберег. Намджун прорычал сквозь зубы, подобно зверю, кинувшись на зараженного, но и тот не заставил себя долго ждать. Он сразу же напал на альфу, найдя новую цель, но не успел он распахнуть гнилую пасть, как Намджун тут же оглушил его прикладом и повалил на землю, принявшись дробить черепную коробку на куски своей винтовкой. — Джойз, с запада! — крикнул Чонгук, знаками показывая прикрывать его. — Понял, — альфа с группой мужчин переместился ближе к деревьям, принимая боевую позицию. — Дайте им подойти ближе, не тратьте зря пули, — прокричал он так, чтобы слышали все. — Чонгук, что здесь? — внезапно спросил появившийся сзади Намджун. Его голос был ровным, четким и механическим. Чонгук сразу же понял, что Намджун нашел источник звука, и источник этот был мертв. Не раз и сам Чонгук оказывался на его месте, знает, каково это. Он до сих пор помнит, как собственными руками убил Сынмина, и не забудет, наверное, никогда. — Вы ничего не могли сделать, — сказал Чонгук, на мгновение опустив автомат. Намджун посмотрел на него тяжелым взглядом, но Чонгук лишь покачал головой. — Я буду защищать север, а вы берите восток. Действовать нужно было стремительно. У Намджуна было ощущение, словно это полчище зараженных спустили на них, как из дикой псарни. Все и разом, они не могли бы обнаружить их лагерь и напасть стаей. Зараженные так не действуют. А Чонгук думал о том, что ситуация вновь повторяется, и вот он снова защищает людей, только уже не своих. Выделенная Чону группа рассредоточилась, чтобы было удобнее прикрывать друг друга, и когда Чонгук выкрикнул «Огонь!», они начали стрелять, не позволяя зараженным подходить близко к лагерю. Стрелять начали все, и делать они это начали разом. К смраду гниющих тел добавилась вонь крови, от которой голова шла кругом. Намджун, крепко прижимая приклад к плечу, сносил головы, рывком перезаряжая винтовку. Но сколько бы они не отбивались, не все зараженные попадали под прицел. Джойз снес из штурмовой винтовки троих, но дважды пропустил выстрел, паля мимо. Краем глаза он заметил, как зараженный сбил с ног Минхо, менявшего патроны в своем пистолете. — Минхо! — закричал Джойз, отчего Намджун вздрогнул. Он хотел было сорваться с места, чтобы защитить младшего альфу, но не мог покинуть свою позицию. Его сердце билось, как сумасшедшее, впервые он, наверное, потерял над собой контроль. Сначала эта внезапная новость о покушении, затем страх за Тэхена, предательство Юнги, смерть его товарища — все это обрушилось на Намджуна снежным комом. Его руки задрожали, отчего прицел начал смещаться. Чонгук обернулся, видя, что зараженные наступают, но его парни хорошо держали оборону. Он заметил парня, лежащего на земле, который кричал и упорно отбивался от зараженного. Минхо ударил его пустым пистолетом по гниющей морде, отчего тот оскалил зубы. То были не его люди, не его народ, но Чонгук, не раздумывая ни секунды, в тот же миг направил автомат в сторону зараженного, и, прицелившись, ловко пустил пулю в голову. Ошметки и кровь брызнули Минхо на лицо, и зараженный свалился на него мешком. Альфа с благодарностью посмотрел на Чонгука, а после за доли секунд скинул с себя грязную тушу и подскочил на ноги, дрожащими руками перезаряжая пистолет. Намджун прострелил голову щелкуну, присев на одно колено. Он очень редко мог потерять контроль над собой, и как же хорошо, что Джойз и Чонгук оказались в этот момент рядом. Он не мог видеть, что происходило вокруг, потому что потерять цель — значит проиграть. Он абстрагировался от остального мира, оставив перед собой лишь надвигающиеся мишени, которых стало меньше. Рядом с ним раздавались вскрики и выстрелы, кто-то кричал от боли, и этот крик смешивался с визгом зараженных. Все это создавало непереносимую какофонию, давящую на черепную коробку. Чонгук вытянул шею, рассматривая горизонт. Он указал пальцем на четверых альф, отправляя их к Джойзу, еще троих отправил Намджуну, а сам с двумя мужчинами принялся отстреливать оставшихся. Джойз со всей силы раздавил ботинком гнилую голову щелкуна, который дрожал в предсмертных конвульсиях. Кое-где зараженным удалось пробить защиту и напасть на людей, но их старались как можно скорее устранять. Но не всегда успевали. Чонгук шумно выдохнул клубок пара, убирая автомат. Все было чисто, штурм лагеря закончился так же быстро, как и начался. Они надеялись на эффект неожиданности, и это подарило им кое-что — смерть троих мужчин, которые Чонгук успел сосчитать. Они лежали на земле с окровавленными шеями, а взгляд пустых глаз был устремлен в небеса. Солнце не взойдет на горизонт, чтобы проститься с ними. Этому миру они не нужны, но они нужны другим. Своему лидеру, своей общине, своей семье. Чонгук шумно дышал и смотрел на трупы, а после перевел взгляд на Намджуна. Он был в точности как Чонгук в ту ночь. И Чонгук понимает, каково это — терять своих, но Намджун не может позволить себе предаваться страданиям. Оставшуюся горстку зараженных, которые плелись за остальными, быстро отстреляли, как назойливых мух. Намджун отдал свою винтовку Джойзу, который отдавал распоряжения о том, чтобы несколько мужчин стояли на страже с трех сторон. — Я помогу тебе, — сказал негромко Чонгук и, откинув на землю винтовку, взял убитого мужчину за ноги, пока Намджун держал его под подмышки. Старший альфа бросил на него нечитаемый взгляд и просто кивнул. Складывать тела решено было в телегу, ту самую, в которой они перевозили материалы. Люди дороже материалов, память о них бесценна, и они заслужили быть похороненными дома, а не на отшибе мира. Минхо сидел прямо на земле и курил, держа фильтр сигареты дрожащими пальцами. Все эти люди, понял Чонгук, не встречались с целой ордой зараженных. С одной стороны это было огромным минусом, они ведь не знали, как правильно себя вести, но с другой… кто такой Чонгук, чтобы говорить, что правильно, а что нет? Сегодня эти люди понесли потерю, и Чонгук искренне им соболезнует. Свой среди чужих. Над лагерем нависло молчание, нарушаемое только редкими покашливаниями. У Намджуна голова была абсолютно пустой, он не знал, что ему делать дальше. Обычно собранный и знающий, как поступить, сейчас он не знал абсолютно ничего. Он был благодарен Джойзу, который взял на себя все распоряжения, и Чонгуку, который безмолвной тенью следовал за ним и помогал. Намджун, конечно, и раньше терял своих товарищей. Но не так. Не стольких сразу, не при таких обстоятельствах, думая одновременно о предательстве и страхе за своего ребенка. Намджун, погрузив последнее тело на брезент, спрыгнул с телеги. Ему не хотелось никого видеть, ему нужно было побыть одному. Он сел на берегу у камышей — его любимое место в этом лагере. Было. Ракушка, что неизменно лежала в его кармане, теперь прожигала ткань и кожу, оставляя уродливые ожоги. Намджун резко потер лицо, пахнущее кровью и порохом. Чонгук опустился рядом и протянул старшему скрученную сигарету. Тэхен не любил, когда папа курил, но сейчас Намджун иначе не мог, и очень надеялся, что Тэхен своего папу за это простит. Он принял из рук Чонгука самокрутку и спички, а после поджег кончик и сразу же затянулся, позволяя сигаретному дыму заполнять собой рот и горло. На самом деле, сигареты вовсе не успокаивают. Они не забирают боль, не даруют облегчение. Они просто помогают отвлечься — на несколько минут. Но после мысли возвращаются в то же русло, где и были. Сигареты не помогают. Они убивают, и именно поэтому люди курят. — Его звали Сынмин, и он был заражен, — сказал Чонгук, смотря на воду. Туман медленно рассасывался, пропуская черное небо, заволоченное тучами. — Его из-за меня укусили. Это случилось ночью, незащищенную часть нашей стены прорвали зараженные. Их было так много, что, казалось, там целая армия. Ситуации до боли похожи, не думаете? — Да, — сказал Намджун, выпуская дым через рот. — Я знаю, о чем вы думаете, — Чонгук внимательно посмотрел на альфу. — Всегда легко винить себя в том, в чем мы не виноваты. В этом никто не виноват. И вам, и мне, и им уготовлен час, когда мы уйдем. Просто они сделали это раньше. Вы не можете защитить всех, вы ведь… — Чонгук замолчал, упершись локтями в колени. — Вы ведь не робот, а человек. — Свою жену я тоже не защитил в свое время, — сказал негромко Намджун, стряхивая пепел на песок. Чонгук кивнул. — Да, но вы защитили своего сына. Мы теряем что-то, а потом обретаем другое. Знаете, — сказал Чонгук, задумавшись, — я потерял Сынмина, человека моей общины, а после я нашел Хаку. Слепого мальчика, которого приютил у нас. Думаю, так и работает жизнь. Намджун перевел взгляд на Чонгука и затушил сигарету, скомкав ее. На душе был все такой же тяжелый груз, с которым альфе предстоит справиться, но в чем-то Чонгук все-таки прав. Намджун не мог оказаться везде и сразу, он не мог защитить каждого, ведь ему самому требуется защита. Альфа вплел пальцы в свои волосы и прикрыл глаза. Есть сто причин, по которым они могли не дожить до сегодня. И еще сто, по которым они могут не дожить до завтра. Но они борются за каждую секунду, что могут провести вместе. Пусть всего две минуты… Или два дня… Они бесценны. — Надо идти вперед, искать, за что сражаться, — сказал младший альфа. — Вы знаете, за кого сражаетесь. И я теперь тоже.

🍃

Тэхен сгорбился над столом, покусывая кончик карандаша. Перед ним лежал исписанный листок бумаги — письмо, которое в скором времени он хотел отправить папе через Ставо. За окном было раннее туманное утро, а у Тэхена на душе царила грусть, непонятно чем вызванная. Он тяжело вздохнул и, подперев щеку кулаком, уставился через стекло на покачивающееся на веревке белье. Эта осень не располагала его к себе, а, наоборот, отталкивала и вгоняла в тоску. Тэхен не знает, вызвано ли это мерзкой, по сравнению с прошлым годом, погодой, или же долгим отсутствием папы, но настроение у него было ужасное, оттого все валилось из рук, а противный комок слез то и дело застревал в горле. Он не привык быть так долго вдали от папы, который одним своим видом разгонял в душе Тэхена тучи, оттого так тяжело переносил наступившую осень. Омега опустил взгляд на свое письмо. В его голову пришла гениальная идея — скопировать стиль папы, потому свое письмо он начал со слов: «Привет, папочка, это твой малыш. Не забыл меня еще?». Тогда ему показалось, что он — гений мысли, но сейчас Тэхен испытывал необъяснимую грусть, и хотя письмо было практически готово, Тэхен никак не мог его завершить, поэтому он принялся рисовать по контуру текста сердечки, солнышки и цветочки, чтобы развеять грустное настроение содержания. Омега громко шмыгнул носом и утер его краем длинной кофты. Шторы на кухонном окне медленно покачивались от дуновения сквозняка. Во всем доме не горели свечи, и только тусклый, бледно-молочный утренний свет лился через окно. Тэхен, сгорбившись, забрался с ногами на стул. Рядом стояла кружка с давно остывшим чаем, и только тишина была его спутницей. Но было еще что-то. Что-то, что в душе Тэхена будило тревогу и необъяснимый страх. Это не похоже на страх перед зараженными, это похоже на страх за своих родных и близких людей. Ранним утром, в совершенном одиночестве, Тэхен вдруг почувствовал, что остался один на этой планете. Сквозняк скользкими языками бродил по его оголенным ниже шорт ногам, и вызывал холодные мурашки. Чимин должен был прийти к нему вчера, но так и не пришел… Он никогда не пропадал вот так, без каких-либо объяснений. Тэхен очень надеялся выйти с ним на охоту, но сначала пропал Юнги, а теперь вот и Чимин. Прошел час, два, три, и Тэхен буквально был готов сломя голову нестись в общину Сокджин-хена, чтобы убедиться, все ли в порядке. Какое-то липкое чувство волнения не отпускало его ни на секунду, но Ханен успокоил его, мол, мало ли какие дела у него могли появиться. И, вообще-то, он прав, но что-то все равно грызло Тэхена изнутри. Не давала покоя и мысль о папе. Как он там? В порядке ли, здоров, хорошо ли питается? Порой, погружаясь в свои мысли о любимом родителе, Тэхен не замечал, как начинал плакать. Настолько сильной была его тоска по папе. Погруженный в свои мысли, Тэхен принялся писать письмо дальше, но вдруг его отвлек стук в дверь. Омега вздрогнул от неожиданности и чуть не выронил карандаш, хмуро уставившись через проем коридора на дверь. Часы показывали начало шестого утра, и кому же он мог понадобиться в такой ранний час? У Тэхена меж бровей залегла глубокая складка. Он аккуратно отложил карандаш на стол и ступил босыми ногами на холодный пол. Отчего-то это необъяснимое чувство с каждым шагом все сильнее разрасталось, отчего-то думалось, что там, за дверью, его не ждут хорошие новости. Потому Тэхен на несколько мгновений замер, сжимая пальцами дверную ручку. Но что бы там ни было… Тэхен должен открыть эту дверь, ибо он — тот, кто вызвался помогать своим людям, он — сын своего отца, и потому Тэхен отворил дверь, ожидая увидеть кого угодно, кроме… — Юнги? Перед ним стоял дрожащий, избитый и грязный мальчик на подкашивающихся ногах, бледно-голубые глаза которого поблекли и ввалились. Его обескровленные губы распахнулись, и Тэхен, пораженный шоком и неверием, смог прочитать по ним лишь одну фразу. «Помоги мне». Фраза, которая так и не сорвалась с его губ. Тэхен успел подхватить его бессознательное тело и прижать к себе изо всех сил, но Юнги уже ничего не чувствовал.