реквием

Тяжелые тучи с громким скрипом ползли по небу, царапая серую гладь. Скрюченные ветки деревьев тянулись вверх и немощно скрипели, как ветхие старики рассказывая ветру историю своей жизни, подходящей к закату. Холодно и сыро. Изо рта идет теплый пар при каждом выдохе, а морозный воздух обжигает слизистую носа. Фэйт подняла край шарфа, пряча лицо, и поправила автомат, что бился о ее бок, на плече. Клифф бежал впереди нее, останавливаясь перед каждым кустом, желая его обнюхать. Замерзшая трава и редкие лужи, покрытые тонким льдом, хрустели под ее ботинками. На мир опустилась ставшая уже такой привычной тьма, которая бете была по душе. Солнечный свет и тепло стали ей чуждыми и только раздражали — она не переносила тепло и всякий источник света. Даже в ее доме стояла полутьма, не нарушаемая даже свечами. В темноте она передвигалась, как кошка, и привыкшие к ней глаза болезненно реагировали на свет. Но закончилось лето, и осень тоже подошла к концу, уступая место продолжительной зиме. Скоро снова завьюжит, сугробы будут до щиколотки, отчего охотиться станет труднее, но все это потом. Сейчас — медленно ползущие по небу облака и воющий волком ветер. Фэйт чувствовала себя хорошо в этой атмосфере. В лесу стоял негустой туман, но вдалеке виднелись лишь очертания деревьев. Будь там зараженный или враг, она бы его не увидела. Однако чуткий слух охотницы играл свою роль — она внимательно вслушивалась в каждый шорох, будь то звук ее шагов, дыхание Клиффа или пробегающий мимо заяц. Но сегодня она покинула общину не для того, чтобы поохотиться. Хаку, узнав, что Фэйт идет в лес, попросил взять его с собой, но бета просьбу отклонила. Фэйт — не тот человек, с которым омеге стоит общаться, хотя против него она ничего не имела. Просто они были слишком разные, их миры кардинально противоположны друг другу. Она его уважала, как человека, за те заслуги, что он уже успел проявить в их общине. Он был крайне смышленым и упорным мальцом, несмотря на свой явный недостаток. Он умел располагать к себе людей, но казался ей совсем чужим. У них в общине негласно не принято улыбаться так, как он, и хотя глаза его слепы, они все равно были полны жизни. Хаку к ней тянулся, как мотылек на свет, а у Фэйт вставал резонный вопрос — не обожжется ли он об него? Признаться честно, никто не думал, что Хосок его оставит. Но он оставил. Для беты сначала был непонятен такой поступок, и лишь со временем картина становилась более-менее ясной. По крайней мере, для нее самой. Было в Хаку что-то, что привлекло Хосока, и не заметить это мог только… слепой. Очень иронично, хотя так и есть. Чонгук, как и Фэйт, иногда наблюдал за ними и вопросительно вскидывал бровь, ибо Хосок казался совсем иным. Он не только говорил, но и слушал его — изредка, но такое происходило, а сам Хаку, что раньше боялся его, как огня, начал относиться к нему спокойнее. Ни Фэйт, ни Чонгук не знали, что произошло между ними двумя, но результат был налицо. Иногда Хосок сам не упускал возможности поговорить с омегой, чем сильно удивлял брата, но, в общем, для внимательной Фэйт это сенсацией не стало. В отличие от младшего Чона, она знала Хосока, наверное, как никто, и проницательная по своей натуре, смогла хотя бы на йоту приблизиться к истинной причине, почему же альфа не бросил его в сыром подвале, не наказал, не убил, а спас. В Хосоке она видела себя саму, а в Хаку — Хосока. Это было очевидно, но только для двух людей — Хосока и Фэйт, для Чонгука же это так и осталось тайной, ибо старший Чон предпочел закрыть свое прошлое за семью печатями, чтобы ни одна живая душа больше не дотянулась. Фэйт погрузилась в свои мысли и не сразу заметила одиноко сидящую фигуру у берега Матерь-реки. Бета вздохнула, уже заранее зная, в каком русле пойдет их разговор, но обещание есть обещание, и она должна его держать. Раненная нога уже не так болела, и Фэйт вполне спокойно передвигалась, не прихрамывая, чего не скажешь о поврежденной руке. Иногда резкие движения отдавались сильной болью и ей приходилось сжимать зубы, но в целом терпимо. Раны не начали гноиться, она их вовремя обрабатывала, а один раз ей даже помог Хаку. Сам вызвался, ну а Фэйт отталкивать его не стала — какой смысл? Пусть делает, если умеет и хочет. Чтобы облегчить боль, Фэйт часто держала раненную руку на животе, чуть согнув в локте. Немного, но это помогало. Гююн сидела и смотрела на медленный поток реки, подгоняемый ветром. Крупные капли выплескивались на ее протянутую ладонь и оставляли холодные ожоги на коже. Ее отросшие волосы были завязаны в тугой хвост на макушке, не по размеру большая куртка свисала с рук — свои вещи она потеряла неизвестно где, то ли разграбили, когда их самих похитили, то ли утащили дикие звери, ведь дверь в их с Юнги ночлег была распахнута настежь. Стройные ноги были облачены в темно-синие потрепанные джинсы, а горло грел большой свитер. Это Намджун ей его подарил, оттого был таким теплым, домашним, почти родным. Гююн чувствовала от этого альфы что-то отцовское, хотя они были знакомы недолго, но он был таким… каких, наверное, не бывает. Она его бесконечно уважала и была невероятно благодарна, но было нечто еще. Он, как и этот свитер, согревал всех людей общины. У него были огромные медвежьи объятия, куда помещались все его люди, и огромное сердце, которое билось для них и согревало. Гююн, которая искренне верила в Бога, оставалось лишь молиться и благодарить этого мужчину за вкусную пищу, теплое место для сна и крышу над головой. А еще за вновь обретенную семью. Клифф внезапно налетел на нее, принялся облизывать ее замерзшие щеки и громко гавкать, виляя хвостом. Девушка засмеялась, пытаясь увернуться от вездесущего языка, и сама чуть не завалилась на бок, поглаживая его жесткую шерсть. Иногда пес подрагивал от холодных порывов ветра, но сам он был теплым и приятным наощупь. Гююн подняла взгляд на подошедшую Фэйт, у которой на лице, как и всегда, не было ни единой эмоции, кроме бесконечной усталости. Омега улыбнулась ей и выдохнула тихое: — Привет. — Привет. Фэйт с трудом уселась на землю, отвергнув всякую помощь. Клифф выпутался из ее рук и помчался к реке, жадно хлебая чистую воду, а после понесся вдоль берега, гавкая и виляя хвостом. Он любил гулять на природе, резвиться на траве и бегать за зайцами. Не раз он отпугивал ее добычу, и бете приходилось лишь чертыхаться, но она не злилась. К этому животному, что, вообще-то, большую часть времени проводил с Хаку, она испытывала привязанность, и пускай мальчишка взял на себя заботы по уходу за собаками — он их моет, кормит и поит, Фэйт не скинула на него абсолютно все. Она в ответственности за того, кого подобрала. Фэйт его воспитывала и даже пыталась дрессировать, чтобы научить некоторым командам, но Клифф слишком активный щенок, отчего другие собаки иногда рычали на него. Наверное, это было единственное живое существо, к которому Фэйт питала то, что можно назвать любовью. Она смотрела, как он бегает по берегу, едва не спотыкаясь о собственные ноги, и даже хотела улыбаться. — Как твоя нога? — спросила Гююн, упершись локтями в колени и внимательно смотря на бету. Та ее взгляд игнорировала, смотря куда угодно, только не на девушку по неизвестной ей самой причине. Наверное, решила Гююн, она слишком сильно ее раздражает, что она даже пришла сюда только из вежливости и ничего более. — Почти нормально, — пожала плечами Фэйт. — Не беспокоит так часто, как рука. Вот с ней настоящие проблемы, — Гююн промычала в ответ и перевела взгляд на спокойную реку. — Хосок наверняка все понял, — вдруг сказала она. — Думаешь? — Уверена, — тихо хмыкнула Фэйт. — Он ведь не дурак и не конченый наркоман, у которого мозги превратились в кашу. Ты его не знаешь, Гююн, не знаешь, каким проницательным он может быть. Так что, скорее всего, у меня огромные проблемы. — Он убьет тебя? — выдохнула испуганно омега, повернув к ней голову. — Не думаю, что убьет. Он мне как брат, я в нем уверена, только он теперь во мне — нет. Печально, но я сама приложила к этому руку. — Из-за меня, — сжала Гююн губы. — Нет, — Фэйт закатила глаза. — Гююн, в жизни не все происходит из-за тебя, ты не центр вселенной, поверь. Есть вещи намного важнее, чем ты или я. — Ты можешь хоть иногда быть менее грубой? — А ты можешь не задавать глупые вопросы? — Гююн сложила руки на груди и отвернулась к реке. Фэйт всегда умела своим тоном испортить настроение, но для самой Фэйт подобное общение было привычным, она и не думала грубить. Просто она была вот такой, какая есть, что для мягкой и доброй Гююн казалось грубостью. Фэйт зачесала недавно постриженные волосы пятерней и вновь закатила глаза. Иногда эта девчонка умеет выбесить, толком ничего и не сделав. Но, успокоившись, она продолжила: — Так вот я уверена, что он меня не убьет, но как вариант может просто вежливо попросить покинуть общину. Такая вероятность есть, хотя и в ней я сомневаюсь. Слишком много мы сделали друг для друга, чтобы он поступил вот так. Хосок, может, и мудак, но он благодарный мудак. Понимаешь, о чем я? — Платит той же монетой? — Гююн подобрала маленький камешек с земли и кинула его в реку. Тот с тихим «бульк» пошел ко дну. — Но мне интересно, что же ты сделала для него, раз он настолько ценит тебя? Если это личное или какая-то тайна, можешь не делиться. Вопрос риторический, по сути. — Скажем так, — ответила Фэйт после недолгого молчания, — я помогла ему забраться туда, где он сейчас. Я сделала это не по доброте душевной, которая мне не присуща, я сделала это потому, что в первую очередь так было нужно для меня и для него. Продолжительное время моя община была под контролем другого человека, практикующего чистую диктатуру. Жизнь с ним была адом наяву не только для меня, но и для всех людей. Однако я приспособилась к нему и практически закрывала на это глаза, но… — Но? — Никому не понравится жить в условиях, в которых ты даже вздохнуть свободно не можешь. Они позиционировали себя, как волки, но для меня они были просто шайкой трусливых гиен. Лишь вместе они представляли угрозу, а по раздельности они — ничто. Так вот бывший лидер заручился поддержкой многих людей, с которыми мог творить безумства. И я в них участвовала, за что оправдываться не собираюсь. Я должна была выживать, а тогда это представлялось возможным лишь с ними. С волками жить, по-волчьи выть, знаешь? Но здесь не про это. Сначала они действительно показались теми, кто может дать все, что мне нужно. Но отбирали они намного больше, чем давали, — голос Фэйт был спокойный и немного уставший. Гююн иногда поглядывала на нее, но она устремилась вглубь своих воспоминаний и пережитого опыта. — Почему ты не ушла от них, когда поняла, что это не твои люди? — от этого вопроса у Фэйт на губах появилась усмешка. — Думаешь, это было так просто? — ее глаза блеснули непонятным для Гююн блеском. — Гююн, живя с ними, волей-неволей становишься, как они. Может быть, если бы не Хосок, то и я бы стала такой — бездушной мародеркой, для которой человеческая жизнь ничего не значит. По большей части, наверное, так и есть. Они для меня не значат больше ничего, но… — она свела брови к переносице, впервые проявляя замешательство. — Всегда есть это «но», правильно? — Гююн кивнула. — Есть жизни, которые все-таки имеют для меня значение. Когда появился Хосок, я сразу поняла — это ключ к лучшей жизни, как я и сказала, в первую очередь моей лучшей жизни. — Ты эгоистка. — Это не новость. Все люди эгоисты, Гююн, просто они умело это скрывают. В условиях конца чертового мира кто-то думает о ближнем? Нет. А если и думает, то только с целью извлечения выгоды для себя. Нет добрых людей, не было их в том мире, нет и в этом. Просто здесь люди прогнили даже больше, чем эти твари, щелкуны. Они ведомы лишь первобытным охотничьим чутьем, они все равно что звери, а люди? Люди ведомы алчностью, жестокостью, агрессией, жаждой наживы. Лев убивает газель потому, что хочет есть. Человек же убивает, потому что хочет убить. — Мне жутко от твоих слов, — Гююн обхватила себя за плечи и нахмурилась. — Что заставило тебя думать именно так? — Сама жизнь. Немного смешно то, что ты видишь ее в ярких красках и розовом цвете. Именно поэтому ты такая легкая мишень для таких, как я, но брать мне от тебя нечего. Ты помогла мне, я — тебе, баланс во вселенной восстановлен и я не думаю, что нам нужно встречаться впредь. — Я не понимаю, откуда такая ненависть ко мне, — усмехнулась омега и вскинула брови. — Что такого я сделала, чтобы заслужить твое раздражение? Я стараюсь понять тебя и узнать получше, но в каждом твоем слове слышу недоверие, раздражение и какую-то злость, — Фэйт устало вздохнула и подперла подбородок кулаком. — Хочешь знать правду? — Иначе бы не спрашивала. — Я не люблю таких людей, как ты. Я думала, что же в тебе есть такое, что отталкивает меня, и, наверное, это твоя доброта и слепая вера в этот мир. Таких легко убить, легко устранить со своего пути, вы просто не выживаете среди львов. В любой другой ситуации тебя бы не было еще несколько лет назад, но ты есть. По счастливой случайности. Тебе будет сложно понять меня, даже не пытайся, — отрезала Фэйт всякие попытки Гююн задать вопрос. — Я прожила достаточно трудную жизнь и прошла тернистый путь, чтобы убедиться в этих мыслях. Я не всегда была таким человеком, которым являюсь сейчас. — Я хотела бы знать, какой была твоя жизнь прежде, чем ты пришла к этому. — Ладно, — пожала плечами Фэйт. — Но если после этого ты начнешь «мне так жаль, бедная, ты такая сильная», я тебя застрелю, идет? — Идет, — усмехнулась омега и закатила глаза. — Я жила с матерью до всего этого, и она была человеком, которого я искренне любила. У меня не было отца, точнее, я его не помню, помню только ублюдка-отчима. Они с нашим бывшим лидером были чем-то похожи, только власть одного распространялась на всю общину, а власть второго лишь на двух людей — меня и мою мать. Она ничего не могла с ним поделать, она была беспомощна перед ним, потому терпела все унижение и боль. А я была слишком… — Фэйт задумалась, — справедливой? Не знаю, как это назвать, но только я могла открыть рот и сказать что-то поперек его слову. За это он бил меня. — Сильно? — нахмурилась Гююн. — Ты даже не представляешь, насколько. Иногда синяки не сходили неделями, и даже в жару мне приходилось носить длинные кофты, чтобы скрывать это. Именно поэтому однажды я начала учиться драться, чтобы отвечать этому уроду, собственно это меня и спасло в свое время, поэтому я была принята в общину. Я поняла, что если буду молчаливой овечкой, покорно терпящей удары, то однажды он убьет меня. Как бы я ни любила свою мать, но именно такой овечкой была она, и… — она сжала губы и заиграла желваками. — И однажды случилось то, что случилось. — Он убил ее, — догадалась Гююн. Ее сердце болезненно сжалось, но она не подала вида. Фэйт ее переживания и забота не нужны, это было очень давно, и с тех пор утекло много воды. Старшая уже пережила эту боль и закалилась, она пошла дальше, а жалеть ее и вскрывать старые раны неуместно. — Да. Все это случилось накануне всемирного безумия, и это сыграло мне на руку. Знаешь почему? Потому что я убила его. Без сожалений и каких-либо угрызений совести. Даже если бы мир остался прежним, и меня бы посадили в тюрьму, я бы ни на секунду не пожалела о том, что сделала. Я бы жалела лишь о том, что не искромсала этого урода на лоскуты. Но я благодарна ему за то, что он уничтожил во мне всякую веру в человечество, — Клифф гавкнул и подбежал к хозяйке, принеся в зубах палку. Фэйт погладила его по голове и забрала сухую ветвь, вновь кидая ее подальше, и пес снова умчался. — Хоть одна польза от этого ублюдка. — А почему иногда ты говоришь на другом языке? — спросила девушка, подтянув колени к груди и уложив на них подбородок. Тучи становились все чернее, и, казалось, вот-вот грянет дождь. Вдалеке сверкали яркие оранжевые молнии, предупреждая о начинающемся ливне. — Это французский. Maman m'a appris à parler français, — Гююн вытянула лицо, непонимающе смотря на бету. — Моя мама научила меня говорить по-французски, она была учителем в школе. До тех пор, пока могла работать. Ее сразил инсульт, парализовал на одну сторону, собственно, поэтому этот ублюдок и появился в моем доме. Моих скромно заработанных в кафе денег и ее пособия не хватало, чтобы прокормиться. Мама была красивой женщиной, красивой и беспомощной. Рай для такого «человека», как отчим. — Что случилось после того, как ты убила его? — Ничего, — пожала плечами Фэйт. — Я ушла. А что мне еще нужно было сделать, Гююн? Мир в одно мгновение охватило безумство, и каждый спасался, как мог. Люди — эгоисты, помнишь? Я любила свою мать, но также я понимала, что ее больше не вернуть, что я теперь одна. Я не могла оставаться там, чтобы оплакать ее. Можешь обвинить меня в черствости, мне все равно, но тогда существовал лишь один выход. Больше всего она хотела бы, чтобы я осталась жива и позаботилась о себе, поэтому, забрав вещи первой необходимости, я сбежала. Дальше от смерти, дальше от сходящего с ума города, дальше от зараженных. Человек — вот самое жестокое животное. — Каждый справляется с болью по-своему, никто не вправе винить тебя за это, и я в том числе. Я не знаю, что сказать на твой рассказ. Это слишком… просто слишком. Я подозревала нечто такое, но одно дело подозревать, а другое — получить подтверждение. В общем… — вздохнула она, потерев лоб ладонью. — Ну, а ты сама? — Фэйт впервые посмотрела на нее и слегка склонила голову. — Почему ты такая? — Не знаю, — пожала плечами Гююн и принялась кусать губы. — Мама всегда воспитывала меня… нас… такими. — Нас? — вскинула бровь бета. — Я хранила в себе это так долго, что даже начала забывать. Но да, нас. У мамы нас было двое — я и мой брат Коюн. Мы были близнецами и все свое время проводили друг с другом. Для нас не было компании лучше, чем мы сами, а если на руках была интересная книга, мы могли целыми днями не выходить из комнаты. У нас было все, чего пожелает душа — родительская любовь, теплая еда, хороший дом, игрушки, внимание и забота, а самое главное — у нас были мы. Но пандемия забрала все, — покачала головой девушка. У нее на глазах стояли слезы. — До беременности и на первых месяцах после нее мама работала ассистенткой в университете, хотела защитить докторскую диссертацию и пойти дальше, но появились мы, и свои планы ей пришлось отложить на неопределенное время. — Убийцы мечт. — Ага, — грустно улыбнулась Гююн. — Но она, вроде как, не жалела. Она никогда не делилась, над чем работала, ибо после стала домохозяйкой и говорила, что злые люди накажут и ее, и нас, если она расскажет. Поэтому мы просто забыли об этом, забыли ровно до тех пор, пока не наступил апокалипсис. К сожалению, мама погибла. Это был огромный удар и для Коюна, и для меня, и мы остались вдвоем. Мы по-прежнему были друг у друга. Но наше «счастье» не было долгим, — она как-то надломленно усмехнулась. — Я так сильно старалась выкинуть это из своей памяти, что почти сумела забыть, но оно преследует меня. Иногда я просыпаюсь в холодном поту. — Я слушаю тебя, — сказала бета и облокотилась сзади на ладони, чувствуя легкую боль в плече. — Это случилось, когда мы в очередной раз выбрались наружу в поисках еды. Тогда уже стемнело, но мы пухли от голода, и деваться было уже некуда — последнее засохшее яблоко мы съели утром. Как я сейчас жалею о том, что мы выбрались в ту ночь наружу, лучше бы мы сидели в нашем подвале как можно больше. Но какой в этом смысл сейчас, верно? — Фэйт кивнула. — В общем… мы не нашли еду, но мы нашли зараженных. Целую орду зараженных, и ускользнуть от них целыми и невредимыми нам не удалось. Коюна укусили… — Ну, такое случается. Особенно если не умеешь защищать себя. — Нет, послушай, что было дальше. Мы вернулись в наш подвал. Меня накрыла истерика, потому что и он, и я понимали, чем это кончится, что остались последние часы, которые мы можем провести вместе. Я плакала и обнимала его, сколько могла, но мои слезы все равно ничем не могли помочь. И тогда… тогда он сказал, чтобы я застрелила его, — она сглотнула тяжелый комок. — Согласилась? — Согласилась, — тихо ответила Гююн и потупила взгляд. — Если бы я отказала ему тогда, он остался бы жив… — Каким таким образом? — усмехнулась Фэйт. — Я не хочу вспоминать о том, как решалась спустить курок, — Гююн зажмурилась и свела брови к переносице. Ее отбросило к тем тяжелым воспоминаниям о брате, в тот вечер, когда она, стоя на коленях, дрожала и плакала в голос. Пистолет в ее руках был направлен на брата, и он трясся в ее руках. Она не смотрела в глаза Коюна, потому что не могла поднять взгляд, а он ничего не говорил. Он знал, что смерть уже пришла по его душу и дышит в спину, и все, чего ему хотелось — достойно покинуть жизнь. Собравшись с духом, Гююн вдохнула побольше воздуха в легкие. — Что происходит с людьми после заражения? — она посмотрела на Фэйт. — Зараженные больше не могут рационально думать и их отбрасывает к первобытным инстинктам — убивать и поедать всякое здоровое существо. По мере распространения заражения человек становится слепым, поскольку грибок покрывает конъюнктиву. А сколько времени прошло после его заражения? — Больше двадцати четырех часов, — усмехнулась Гююн и вновь посмотрела на реку. — А он так и не проявил ни одного признака заражения, но я его убила, — ее голос понизился до шепота. — Я его убила. Я убила своего брата, а он мог бы быть жив. — Не мог бы. Он был заражен. — Ты ведь знаешь, что происходит с зараженными после смерти? — Фэйт закатила глаза, но кивнула. — Да. Умирая, зараженные становятся чем-то вроде каркаса, чтобы образованный вокруг его тела грибок мог функционировать и дальше, распространяя споры. Именно поэтому мы носим противогазы в больших городах, особенно под землей, в тоннелях, в метро. Но с Коюном этого не произошло, — сжала губы Гююн. — У него был иммунитет, Фэйт. Я уверена в этом. — Что за бред ты говоришь? — зло сказала Фэйт и поднялась на ноги, удивляя Гююн внезапной сменой настроения. — Эти истории об иммунитете — сказки, в которые ты будешь верить до конца своей жизни. Только зря потратила на тебя свое время. Фэйт развернулась и пошла в противоположную сторону. Клифф, увидев, что хозяйка уходит, кинулся за ней, оставляя удивленную Гююн смотреть в ее удаляющуюся спину. Она не понимала, что вдруг нашло на бету, а у нее рука чуть выше локтя начала невыносимо болеть. Фэйт прижала к уже давно болящему месту ладонь и слегка сжала. В небе пронесся раскат грома.

🍃

Сквозняк скользил по полу, облизывая раскаленным холодом тело сидящего возле кровати Чимина. Его пустой, безэмоциональный взгляд был прикован к стоящей на тумбе фотографии — к улыбающемуся Тэхену и размытому темному пятну рядом, которое некогда было для него человеком. Не отрывая взгляд от фотографии, альфа поднял руку со стаканом и выпил ядреную жидкость, обжигающую губы и горло. Он даже не морщился, желая почувствовать хотя бы что-то, кроме этой бесконечной пустоты, в которую вливает алкоголь. Но не помогает. Чимин и не рассчитывал, что поможет, но надежда не угасала. Он вдруг рассмеялся и прикрыл глаза, откидывая голову на спинку кровати. Надеялся? Правда? У него еще есть вера во что-то хорошее? От собственных мыслей ему становилось невероятно смешно. Он ведь просто несусветный идиот и глупец, раз думает, что имеет право на что-то хорошее. Чимин никто. Был никем, стал никем и никем умрет. Ничто. Он просто зачем-то волочащее свое жалкое существование тело, которое функционирует, но не живет. Оболочка его цела и красива, но внутри… Внутри война. Там взрытая от бомб земля, там его собственные ошметки от сердца и души, там небо кроваво-красного цвета и абсолютная, звенящая тишина. Он хотел бы услышать стук своего сердца, но он не слышит ничего. Чимин опустил ладонь на свою грудь и сжал футболку там, где, кажется, когда-то был обугленный кусок одной важной мышцы. А теперь его там нет. Там нет ничего. Пустота. Всепоглощающая, оглушающая, засасывающая. Чимин начал шарить руками по полу, пока не наткнулся на бутылку, едва не завалив ее. Он схватил ее и, разливая алкоголь, принялся наливать в стакан. В полутьме он почти ничего не видел, лишь редкие вспышки молний освещали его комнату. В углу, притихнув, сидел омега, нервно сжимая пальцами прорези на джинсах. И он, и Чимин понимали, зачем этот безымянный, не имеющий для Чимина лица, находится здесь, но альфа не спешил. Когда омега пришел, он уже сидел на полу и пил, с абсолютно пустым лицом смотря на стоящую на тумбе фотографию. Раньше, смотря на нее, Чимин чувствовал согревающее чувство любви, что расползалось от сердца и тянулось бутонами сочных цветов по его венам. А сейчас… Впрочем, это уже не важно. Чимин, до краев наполнив стакан, припал к нему губами, жадно осушая. Капли потекли по его губам и подбородку. Единственное, что в данный момент было важно — это алкоголь и несколько круглых таблеток, которые альфа забрал из лаборатории отца. Они предназначались для контроля над теми, кто владеет информацией, но Чимину плевать. Ему это сейчас нужнее. Если он не наполнит себя, как этот стакан, он умрет. Его разорвет на части от этой боли. Он не выдержит этого, и даже его каркас из костей, на которые еще крепится тело, сломается. Самое ужасное было то, что никакой агрессии и злости к Тэхену он не чувствовал. Он не ненавидел человека, который собственными руками вбил последний гвоздь в крышку его гроба. К огромному сожалению Чимина, он его любить не перестал ни на мгновение. Он его любит, и любовь его эта убивает. Лучше бы он не любил никого, лучше бы он не любил никогда, чем вот так. Чимин вновь засмеялся в полной тишине и отпил из стакана, который сжимал в руке. За окном раздался раскат грома, а после хлынул дождь. Он начал барабанить по подоконнику и стеклу, стремясь ворваться внутрь. Чимина тошнило от всего вокруг, но в первую очередь — от самого себя. Хотел достать свой пистолет и пустить пулю в висок, чтобы эти ужасные мысли, наконец, закончились. Чимин думал о том, какой он никчемный и жалкий, что даже отказ омеги, который был солнечным лучом в его бесконечной тьме, не может принять. Чимин не будет за ним бегать и умолять остаться с ним, нет. Чимин будет задыхаться в одиночестве, пока доступ кислорода не перекроют совсем. Его сердце болезненно сжалось и тошнота подкатила к горлу. От собственных слез ему противно, мерзко, его выворачивало. Он слабак. Уставший, бесполезный, обреченный слабак. Он даже не помнил, как смог добраться после этой свадьбы домой. Он не помнил абсолютно ничего, кроме… Каждый раз, закрывая глаза, он видел под веками это. Его взгляд, его нежную улыбку, которой Чимина никогда не одаривал, его руки на чужих плечах, его губы на других губах. Для Чимина мир в тот момент взорвался, и наступила мертвенная тишина в полном шуме шатра. А, может быть, это сам Чимин оглох от удара своего взорвавшегося бомбой сердца. Он не знает этого и знать уже не хочет. Какой смысл копаться в этом, если исход один — для Чимина все кончено. Не так кончено, как для обычного человека, которого отверг любимый. Для него все кончено, как для человека, который с самого детства рос в кромешной тьме, оставляющей невидимой рукой уродливые шрамы на его спине, что сейчас горят огнем; как для человека, от которого отвернулись те, кто обещал защищать — родители; как для человека, из которого сделали марионетку, начиненную болью и наркотиками; как для человека, который нашел свой единственный источник силы и жизни в другом человеке, которого сначала даже не должен был любить; как для человека, который этот самый источник жизни потерял. Что есть у Чимина? Лишь бесконечная боль, что наполняет его и не уходит даже после второй бутылки алкоголя. Альфа сунул руку в карман и вытащил круглую таблетку, что на мгновение блеснула между его большим и указательным пальцами. Притихший омега проследил за траекторией движения его таблетки и шумно сглотнул, привлекая к себе внимание Чимина. Тот скривил губы в подобии ухмылки и запил таблетку очередной порцией алкоголя. Его голова постепенно становилась ватная, но не пустая. Эти мысли не желали покидать его, назойливыми трупными мухами копошась внутри самой головы. Чимин прижал кулак к своему виску и зажмурился, пытаясь унять их бесконечный рой, но что бы он ни делал, все было тщетно. С широко открытыми глазами или зажмуренными до боли — они были в нем. Они текли по его венам вместо крови, и в каждую клеточку внедряли информацию: «Ты никому не нужен», и от этих мыслей в нем зарождалась дикая злость. — Нет! — заорал Чимин и подскочил на ноги, со всей силы бросая стакан в стену, чем не на шутку перепугал омегу. Он вжался спиной в стену, пытаясь с ней слиться воедино и сделаться совсем невидимым. Его ладони начали мелко дрожать, и не нужно быть очень умным человеком, чтобы понять, что альфа не в себе. Осколки битого стекла разлетались по комнате, долетая даже до поджатых ног омеги, и он удивился — с какой же силой Чимин разбил этот стакан? Уродливое пятно алкоголя расплылось по стене, янтарными каплями скатываясь вниз. «Ну посмотри же на себя, Чимин», с гадкой ухмылкой продолжали эти мысли, «Кому ты нужен такой?». Альфа со злости опрокинул стол, схватил близ стоящий стул и принялся бить его об пол. Он сам не слышал, как кричал. Так кричат раненные, загнанные в клетку звери, знающие, что дальше их ждет лишь смерть. Так кричал Чимин, а дождь и гром выли с ним в унисон. Лежащие на столе книги и документы разлетелись по полу веером. Какая-то книга очень неудачно упала на пол, и обложка оторвалась, но Чимину было плевать, насколько дороги ему были эти вещи. Сейчас ему не было дорого ничего. Тому, у кого нет ничего, терять нечего. Чимину ничего не жаль. Чимину никого, и, в первую очередь, себя не жаль. Омега испуганно жался к стене, широко распахнутыми глазами наблюдая за чужим безумством. «Кому ты нужен такой? Кому ты нужен? Кому? Кому?», крутилось в его голове на заезженной, скрипящей пластинке. Родителям? Тем людям, которые до недавнего времени даже не обращали внимание на его состояние и безмолвный крик о помощи? А, может быть, Тэхену? Тому самому свету, к которому альфа тянулся, как увядающий цветок? Конечно, он ему нужен. Как друг и верный товарищ, ведь любимый альфа у него уже есть. Или этому омеге, что смотрел на него испуганно, как заяц смотрит на удава? Чимин рассмеялся и одним махом скинул с тумбы все фигурки, склянки и фотографию с Тэхеном. Она упала стеклом вниз и разбилась, оглушая мужчину. Именно с таким звуком разбились его призрачные мечты и вера в то, что Чимин может быть любим в ответ. Это стекло вонзилось острием в его и без того безжизненное сердце, от которого не осталось даже мокрого места. Чимин не нужен никому. Даже самому себе. Такого, как Чимин, не любят. Все, что у него было — бессмысленные надежды на любовь, на взаимность, на… На что? На семью? Чимин что, думал, что они с Тэхеном будут жить счастливо и воспитывать выводок детей? Чимин зло рассмеялся, потому что да, думал. Потому что именно эти мысли не дали ему свалиться в пропасть, но, какая ирония! — именно они его после туда и толкнули. Чимин не имеет права винить кого-то, кроме себя, ненавидеть кого-то, кроме себя, потому что никто и ничего не обещал ему. Его никто не обещал любить и быть на его стороне до гроба. Это Чимин сам все выдумал и сам толкнул себя в эту пропасть, а его надежды — его проблемы. Никто не обязан воплощать их в жизнь. Чимину никто и ничего не обязан, потому что никто не обещал его любить. Ни собственные родители, ни Тэхен, ни он сам. Горло скрутило спазмом от того крика, что он не выпустил сквозь сомкнутые губы. Этот сжавшийся омега, прижимающий дрожащие ладони к груди, Чимина выводил и злил, и раз им обоим известно, зачем он здесь, к чему тянуть? Альфа двинулся к нему прямо по осколкам стекла и собственной души, и с каждым шагом он все больше желал сжаться до размера пылинки, но от Чимина ему никуда не деться. Альфа схватил его за запястье и одним рывком потянул к себе. Выпитый алкоголь и всосавшаяся в кровь таблетка начали действовать, кружа ему голову. Он уже не понимал, что делает, не отдавал себе отчета в своих действиях. Им двигала лишь дикая, невыносимая боль и нарастающая агрессия. Ему хотелось крушить. Ему хотелось ломать. Ломать так, как сломали его — искусно, с хрустом и криками, и раз уж этот несчастный сам захотел отдать ему свою душу, так почему бы не воспользоваться шансом? Даже если бы была возможность сбежать, этот омега не сбежал. Чимина хотят и обожают, но не те. Боже, вы все не те. Омега от силы рывка интуитивно обхватил его ладонями за шею и сразу же оказался прижатым к стене, больно ударившись спиной. Чимин не собирался сдерживать свою рвущуюся наружу злость, оттого его поцелуи, больше похожие на укусы, приносили омеге боль. Рубиновые капли от содранной кожи собирались на его пухлых губах, но альфа тут же, как дикое животное, слизывал их и глотал, как ту самую таблетку. Ему даже начинает это нравиться. Если никому не нужна человечность Чимина, то зачем она ему самому? Он так долго смотрел в эту бездну, что бездна начала смотреть на него в ответ. Альфа подхватил его под бедра, и безымянный омега сразу же обхватил его за торс, подставляя шею под жадные поцелуи, от которых на коже расцветали цветы. Они были насыщенно-бордовые, наливались краснотой и наполнены болью. Чужой болью, но расцветающей на его коже. Если другие люди могут свободно причинять ему боль, почему сам Чимин не может начать дарить эту боль другим? Где-то в глубине тот маленький мальчик, запертый в подвале и истекающий кровью, шептал Чимину: «Спаси меня, спаси меня из этой тьмы», но альфа ничего не слышал и не видел. Он чувствовал лишь тело перед собой. Он не видел лица, не слышал голоса, который стонал его имя то ли от боли, то ли от наслаждения. Чимину было абсолютно плевать. Даже если бы этот омега сдох прямо в его руках, он бы не шелохнулся. Долгие и великие страдания воспитывают в человеке тирана. Альфа содрал с него рубашку, застегнутую всего на пару пуговиц, и взору открылось молодое, нетронутое тело. Таких, как этот омега, хранят специально для Чимина, ведь кто-то из них, по задумке отца, мог бы стать для него верным спутником и папой его детей. Альфе захотелось рассмеяться от этих мыслей, но он сомкнул губы чуть ниже его острой ключицы, оставляя след своих зубов и вырывая из приоткрытых уст омеги крик боли. Он сжался под ним, цепляясь ровно подстриженными ногтями за чужие плечи, с которых спадала футболка. Чимина трясло. В его горле клокотала ненависть — ко всему миру и к себе самому, и он даже не знал, что хуже. Он пытался заглушить себя чужим телом, которое жадно исследовал, целовал, кусал, пробовал на вкус, оставляя после себя дорожку багровеющих засосов, но себя трогать не позволял. Такие, как этот омега, должны быть только послушными игрушками в его руках. Он ведь хотел этого? Хотел Чимина? Так пусть получит настоящего Чимина. Без масок, без приукрас, без фальши. Такого Чимина, какой он есть — озлобленного, жестокого и поломанного. Ему хочется спросить: «Тебе нравится то, что ты видишь?», но ответ до боли очевиден — нет. Никому не понравится настоящий Чимин. Эти люди, даже родители, они хотят видеть перед собой послушную марионетку, статного альфу, достойного сына, доброго человека, но никто не хочет видеть его. Этот омега без лица и имени первый, кто застал альфу без многочисленных масок, которые он надевает утром вместо футболки. Каждая из них трещит по швам и чудом не осыпается осколками на его лицо. Чимину больно их носить, но снять их он больше не может — они вросли прямо в кожу и даже он сам забыл, где же тот он, настоящий Чимин, в каком темном углу скрывается, от какой боли он там задыхается. От Чимина, настоящего Чимина, не осталось ни-че-го. Стоны боли этого омеги от грубых рук до Чимина долетали, словно сквозь метры воды. Он смотрел на него, но не видел, он слушал его, но не слышал. Там, на подкорке сознания, еще не охваченной дурманом наркотиков и алкоголя, был совсем другой юноша. Он не стонал и не плакал, как тот, что лежал под ним, он улыбался, но, к сожалению, не Чимину. Его бархатный смех заполнял сознание, а улыбка для альфы светила ярче солнца. Но все это не ему, не ему, не ему. Что осталось Чимину? Лишь разбитое фото и виноватый взгляд, от которого тянет блевать. Чимин впился зубами в шею омеги и почувствовал, как под языком яростно бьется его жилка. Омега больше не желал этой ночи здесь, он отталкивал его от себя, но Чимин не уходил. — Я противен тебе? — засмеялся альфа, не на шутку пугая парня. У того блестели слезы в вспышках ярких молний, а ядовитая улыбка Чимина и его совершенно пустой взгляд вселяли в душу почти животный страх. Он был страшнее, чем зараженные, чье поведение можно было хотя бы предсказать. Поведение же Чимина было непредсказуемым и слишком импульсивным. — Нет, — сдерживая всхлип, выдавил из себя омега. — Ложь! — тут же заорал альфа и рывком перевернул его на живот, одним резким движением стаскивая с него не по размеру большие джинсы, державшиеся только на тазовых костях. Так даже лучше — Чимину не нужно закрывать лицо, а омега не будет видеть его. Никому из них это не нужно. Неужели он думал, что, переспав с Чимином, пробьет себе дорогу на вершину? Неужели и для него Чимин — это всего лишь личная выгода и путевка в лучшую жизнь? Альфа вновь разразился смехом, который холодил кровь в жилах. Колени омеги разъезжались в стороны и дрожали. Ему было страшно. Альфа широко провел ледяной ладонью вдоль его позвоночника, заставляя прогнуться в спине в попытках ускользнуть от холодных рук. Чимин словно сама смерть, что дышит в его спину. По щекам омеги покатились горячие слезы, которые скатывались к подбородку и падали на подушку перед ним. Он изо всех сил кусал пораненные болящие губы, которые неприятно пульсировали, только бы не кричать. Он боялся, что любой лишний звук лишь больше выведет мужчину из себя. Даже подготавливать его Чимин не собирался — к чему, если он и так ко всему готов? Ведь всем было ясно, зачем он идет к нему, и явно не чтобы поговорить по душам. Этот омега ведом лишь собственным эгоизмом и корыстью, он хочет получить все и сразу — именно так думал Чимин, расстегивая собственные брюки. А омега изо всех сил душил слезы боли и обиды оттого, что альфа, который всегда был ему симпатичен, не спросил даже его имени и разложил перед собой, как ужин. Он даже не смотрел в его глаза, он не видел его лица, а видел лишь тело, которым собирался воспользоваться и выкинуть, оттого в его голове крутился вопрос: «За что?». За что с ним так поступают? За что причиняют незаслуженную боль? В этом и состоит сущность людей. Страдая, мы не хотим, чтобы нам причиняли боль, но с течением времени мы сами начинаем делать больно. Мы копируем поведение тех людей, которые некогда нас ломали. Страдая, мы заставляем страдать других. В этом нет ничьей вины, это — всего лишь человеческий парадокс, который нельзя истребить из человечества, пока оно живо, и даже на пороге своего заката человек остается человеком. Затуманенное сознание перестало анализировать происходящее, альфа был ведом лишь собственным желанием, агрессией и возбуждением. Ему нравилось это тело перед собой, хотя кожа была не такая медовая и губы не такие вкусные, а худое тело было совсем не похоже на то, о котором он мечтал так долго. Мечтал и почти получил, но поставил свою блядскую любовь выше собственного эгоизма. И кому нужны сейчас его геройские поступки, когда его растоптали и выкинули куда подальше, чтобы глаза не мозолил? Омега попытался вырваться из его рук, но всякая попытка была прирезана на корню. Чимин крепко обхватил его худые бедра и направил в него член, отчего сразу же получил крик, полный боли. — Заткнись. Но омега не мог. Его разрывало от боли и несправедливости. Ему хотелось вырваться и убежать, спрятаться от всего мира. Идя сюда, он знал, что у него случится первый секс, но думал он лишь о том, что, возможно, мог бы понравиться альфе, которого видел так часто в общине так же сильно, как и он ему? Может быть, у них могло бы что-то получиться? Но сам Чимин так не думал. Он не думал о чувствах, что переполняли молодое сердце и о слезах, что катились по впалым щекам. Омега весь сжался, изо всех сил пытаясь не разрыдаться в голос при каждом болезненном толчке. Но все это было не важно, ведь в глазах Чимина он был всего лишь одной из многих шлюх, желающих навариться на его статусе. Сколько таких прошло через его постель? Уже и не сосчитать, да и значения это не имеет, ведь этот паренек — один из немногих точно таких же. — Заткнись, — снова прорычал Чимин, когда омега вновь закричал, стискивая дрожащими пальцами подушку. — Мне больно, — хриплым от слез голосом прошептал омега, крупно вздрогнув от очередного толчка. Злость взорвалась в нем, и по телу разнесся эффект разорвавшейся бомбы. Он схватил плачущего омегу за волосы, вжал лицом в подушку, не желая слышать его рыдания и стоны, и принялся вдалбливаться в его дрожащее тело, вымещая на нем всю злость и боль, от которых собственное тело ломило и дробилось. И пусть он будет монстром, пусть он будет чудовищем, плевать. Чимину больше ничего из этого не нужно, и пусть он возненавидит себя за свои поступки завтра, сегодня ему на все плевать. Дождь агрессивно барабанил по стеклу. Голубая вспышка молнии осветила дрожащую спину, выпирающие позвонки и лопатки, на которых альфа оставил россыпи бордовых звезд. — Ты же хотел этого? — ядовито прошипел альфа. — Хотел быть со мной? И как, нравится? — его горячий язык заскользил по напряженной шее омеги, подбираясь к уху. Он ни на мгновение не прекращал толчки, наполняя его собственной болью, как сосуд. — Скажи мне, как тебе нравится. — Пожалуйста, хватит, — всхлипнул омега, стискивая в пальцах подушку. Чимин впился в его губы жадным поцелуем, чтобы, наконец, заткнулся. Слышать его невозможно и дико противно, но не от него — от самого Чимина противно. Омега ему не отвечал, а поцелуй этот был горький и соленый от чужих слез вперемешку с кровью. Еще не зажившие ранки начали кровоточить вновь, причиняя ему боль, которой он и так был полон до краев. Но Чимину было мало. Почему же, почему он один должен страдать? Почему же, почему люди так парадоксальны в своих страданиях, что, страдая сами, заставляют страдать и других? Бесконечно барабанящий дождь заглушал его крики и стоны, а Чимин не мог оторваться от этого тела — истерзанного, обглоданного, такого чужого, но такого доступного. Чимин собственными руками разорвал его грудную клетку и вынул из нее душу, ею и полакомился, а кровью его запил, словно вином. Вот только ему все было мало. Слишком мало, чтобы разделить долголетнюю боль за несколько часов холодной, бессонной ночи, и даже когда у омеги не осталось сил плакать и хоть как-то реагировать на него, Чимин не успокоился. Он схватил с пола бутылку и осушил остатки алкоголя, наслаждаясь насыщенным вкусом, а после под язык легла и вторая, такая необходимая таблетка. Ему больше незачем держаться от них подальше и трястись от ломки. Теперь только они станут его верными друзьями, чтобы спрятаться от этой боли и заглушить ее хотя бы на несколько часов. Омега лежал на спине и беззвучно всхлипывал, повернув голову к окну. Его волосы спутались и прилипли ко лбу, а в уголке рта запеклась кровь из разодранной губы. Впалый живот подрагивал, когда он плакал, а пальцы скреблись где-то со стороны сердца. Омега, чьего имени Чимин даже не пожелал узнать, желал вырвать свой болезненно стучащий орган, чтобы не чувствовать ничего. Альфа скрылся в темноте, и он даже слепо понадеялся, что сможет уйти и больше не сталкиваться с ним никогда, но у него не было сил даже на то, чтобы подняться. Слезы застилали глаза и скатывались к вискам, а крупные капли дождя стекали по обратной стороне стекла. Омега почувствовал, как холодные пальцы обхватили его щиколотку и зажмурился, сжимая губы. Чимин вернулся, чтобы вновь наполнить его своей болью.

🍃

Билли разрезал пополам старый помидор и принялся шинковать одну половинку мелкими кусочками, которые после отправятся в салат. Его отросшая челка упала на лицо. На кухне стояла тишина, прерываемая только звоном ножей, ложек и вилок о дно посуды. Повара готовили общий ужин. Работа кипела и словно стояла на одном месте. Свечи дрожали при легком ветре из открытого окна и отбрасывали длинные тени на стены. Билли даже глаза не поднимал на этих людей, погрузившись глубоко в свои мысли. Ему привычнее вот так, абстрагировано и подальше от безмолвных со-общинников. Они выполняли свою работу, но делали это механически. Они были роботами в мире, где техника больше не существовала. Вдруг его внимание привлек тихий стук со стороны окна. Он поднял задумчивый взгляд и увидел Хаку, который брел куда-то, постукивая палочкой по земле. Билли оглянулся на занятых поваров, каждый из которых был увлечен возложенной на него работой и не обращал ни на кого внимания, и, вытерев руки о полотенце, незаметно прошмыгнул на улицу. Хаку выглядел совершенно потерянным и озадаченным. Он медленно перебирал ногами, вытягивая свою трость перед собой, чтобы случайно не споткнуться, не столкнуться, не наткнуться на что-либо, что уже случалось. По своей неосторожности Хаку врезался в стену и едва не расшиб себе голову, благо, Чонгук вовремя успел схватить его за руку. Иногда Хаку был слишком невнимательным и рассеянным, потому что не заметить стену с такой тростью в руках — это постараться нужно. Билли спешно сбежал со ступенек и поспешил к младшему омеге. — Эй, Хаку, — окликнул его Билли, вынуждая остановиться. Омега обернулся на источник звука и слегка улыбнулся, приветствуя друга. — Привет, — сказал Хаку и махнул ему ладонью. — Привет, — совершенно удивленный такой реакции, ответил Билли. Он думал, что Хаку возненавидит его за то, что Билли все рассказал Хосоку, будет избегать, осуждать, отворачиваться, но ничего из этого не было, а сам Билли слишком боялся к нему подойти и заговорить. Он знал, как Хосок наказал его, и чувствовал за это вину так, словно сделал это лично. Но Хаку, казалось, даже внимания на это не обратил. — А… куда ты идешь? — выгнув бровь, спросил омега. — Может быть, тебя проводить? — Было бы прекрасно, — обрадовался Хаку. — Я иду к Хосоку, нужно обсудить кое-что, но, кажется, я немного потерялся и свернул не туда. Я ориентировался от псарни, — он указал тростью в сторону, откуда пришел. Билли задумчиво потер подбородок. — Но я еще совсем плох в этом… — Вовсе нет, — возразил старший омега. Он коснулся плеча Хаку и, слегка сжав то, повел за собой. — На самом деле ты идешь в правильном направлении, но я все равно тебе помогу, чтобы в следующий раз не заблудился точно. Хаку просиял оттого, что нашел себе помощника в таком нелегком деле. В будущем, хотелось ему надеяться, он будет прекрасно ориентироваться у себя дома, но пока с этим возникают определенные трудности, которые, он уверен, преодолимы, когда рядом есть твердое плечо. Билли не спешил и давал возможность Хаку самому следовать за ним, исследуя местность своей тростью. Хаку запоминал звуки и направление, в котором они шли, но за один раз запомнить такое попросту невозможно. Ему мешал сконцентрироваться завывающий ветер и раскаты грома. А Билли думал, почему Хаку так свободно идет к тому, кого, казалось, должен ненавидеть? У него в голове крутились ржавые шестеренки, но он никак не мог этого понять, а спросить совесть не позволяла. Он и так чувствует себя слишком виноватым перед Хаку, так что этот поступок совершенно ничего не исправит. Билли аккуратно взял Хаку за запястье и помог подняться по небольшим ступенькам на крыльцо его дома, а сам остался стоять внизу, переминаясь с ноги на ногу. Хаку прошелся вдоль ступенек, исследуя высоту своей тростью, и тихо хмыкнул чему-то своему, а после вновь развернулся к Билли и одарил его искренней улыбкой уголками губ, от которой у старшего омеги сжалось сердце. Он почувствовал себя настоящей тварью, не заслуживающей дружбы с человеком, подобным Хаку. — Спасибо большое, хен, — поблагодарил его парень и собрался заходить внутрь, но Билли его остановил тихим: — Прости меня, Хаку, — мальчик не смог скрыть удивления на своем лице и вскинул брови. — Прости меня. — За что ты извиняешься? — нахмурился он, искренне не понимая. — Как, за что? — брови Билли взметнулись вверх. — Я ведь… Ну… Я рассказал все Хосоку. О том, что ты спас того пацана. Это из-за меня он тебя наказал, я виноват в этом… Я и не надеюсь на твое прощение, но мне очень жаль, — он покачал головой и вздохнул, потупив взгляд. — А, ты об этом? — улыбнулся вновь Хаку и отмахнулся, словно это ничего не значило. — Я и не злился на тебя, хен. Все в порядке. И ты, и я, и Хосок — мы все сделали то, что должны были. Я не в обиде, ведь ты поступил правильно. Это твой долг и мой теперь тоже, ведь мы люди Хосока, верно? — Верно, — тихо выдохнул Билли, не веря собственным ушам. — Я нарушил «закон», а каждое нарушение должно наказываться. Поэтому не кори себя за это, я не хочу потерять своего друга, — Хаку захотелось его обнять, но он не стал. — Мне сейчас нужно поговорить с Хосоком, но давай встретимся попозже, хорошо? До встречи, хен! — махнув удивленному Билли ладонью, Хаку пошел к двери и, нащупав металлическую ручку, скрылся внутри. Билли стоял, глупо моргая и смотря на то место, где только что был Хаку. Он что, спит? Или неправильно расслышал? Любой другой на месте этого омеги послал бы его и плюнул вслед, навсегда вычеркнув из жизни, но не Хаку. И ведь не зря все думали, что этот мальчишка не такой, как они — он лишен алчности, злости и всякой меркантильности. Он такой настоящий, такой живой, такой понимающий и такой открытый, что Билли искренне не мог скрыть своего удивления. Он ждал чего угодно, но только не этого. Заслужил ли он в своей жизни такого человека, как Хаку? Заслужил ли такого друга? Билли думает, что никто из них не заслужил, но при мысли о нем… становилось тепло. Хаку словно был самой жизнью и вдыхал эту жизнь в других. Билли сжал свой свитер на груди в кулак и помотал головой. Какие странные ощущения — чувствовать что-то, кроме холодного равнодушия. Хаку прикрыл за собой дверь и вслушался в тишину дома. Кажется, он был совсем пуст, но что-то подсказывало Хаку, что нет. Когда он спросил у первого попавшегося человека, где может быть Хосок, ему сразу сказали, что здесь и посоветовали не лезть, но омега от этого отмахнулся. У него была важная тема для разговора, и откладывать его мальчик больше не хотел, ведь наступают холода, и вскоре собакам будет очень холодно. У него сердце кровью обливалось от этой мысли. Хаку сделал несколько шагов вперед, касаясь пальцами стены и поднял голову, прислушиваясь. Тихо. Слышен был только ветер и редкие раскаты грома снаружи. Он наткнулся ладонью на уже знакомую тумбу и знал, что там, дальше по коридору, ванная, в которой Хосок его купал. От этой мысли Хаку почувствовал румянец на щеках, ведь тогда ему было не до этого, а сейчас воспоминания нахлынывают и заставляют смущаться. Хаку до сих пор помнит его руки, касающиеся незащищенной кожи. — Хосок? — спросил Хаку, и его голос эхом отлетел от стен. Альфа сначала подумал, что ему показалось, что это его галлюцинации и ломка дают о себе знать. Он слегка нахмурил брови и поднял опущенную голову, посмотрев в темноту. Там, в коридоре, горела одинокая свеча, чье пламя танцевало от гулящего сквозняка и отбрасывало луч света через неприкрытую дверь в его спальню. — Хосок, ты здесь? — повторил Хаку, сжимая пальцами свою трость. Наверное, подумал он, он действительно зря пришел. — Здесь, — разлепив сухие губы, ответил Хосок. Хаку тут же вскинул голову, пытаясь определить направление, в котором следует двигаться. — Иди на мой голос. — Тогда говори со мной, — сказал Хаку и сделал несколько неуверенных шагов вперед. Он поставил трость возле стены и вытянул вперед руки, чтобы не наткнуться на неожиданное препятствие. — Где ты? — Наверху, второй этаж, — ответил Хосок и отпил из бутылки вино. На вкус все равно что сок, никакого эффекта, но и это лучше, чем ничего. — Зачем ты пришел? Чонгук прислал? — альфа и рад бы разозлиться на Хаку, который так бесцеремонно прервал его покой и ворвался в мысли, но не мог. На самом деле потому, что не хотел злиться, на самом деле потому, что был рад спасению от собственных мыслей в лице Хаку. — Чего? — нахмурился мальчик. — Я вам не посыльный, чтобы меня кто-то посылал. У меня к тебе есть разговор и небольшая просьба, — возразил он, неспешно поднимаясь по лестнице и крепко держась за перила. — Вот оно как, — беззлобно ухмыльнулся Хосок и откинул голову на кровать, наблюдая за танцем пламени одинокой свечи. — А кто сказал, что я выполню твою просьбу? Почему я вообще должен это делать? — Не выполнишь ты, я сам выполню, и неважно, как, — ответил Хаку и прикусил губу, остановившись посреди коридора. Хосок видел его тень в свете свечи. — Где ты? — вновь аккуратно спросил Хаку, перебирая пальцами края своей длинной висящей на острых плечах водолазки. — Я здесь, — тихо ответил Хосок, но Хаку его услышал. Он сразу понял, где, и уверенными, но маленькими шагами двинулся ему навстречу. Хосок видел его приближающуюся тень, которая начала сливаться с его темнотой, царившей в комнате. За окном раздался грохот грома и вспыхнула молния, освещая его комнату на короткое мгновение. Хаку слегка толкнул дверь, и она с тихим скрипом отворилась, открывая Хосоку вид на омегу. Он стоял в дверном проеме и сминал пальцами край своей водолазки. Его волосы рассыпались по лбу, хотя на макушке были подвязаны, чтобы не мешали. В нос сразу же ударил его запах. Запах начинающегося дождя, холодной улицы и собачьей шерсти. Хаку слегка улыбался, а Хосок не мог отвести от него взгляд. Свет свечи мягко лег на его лицо, придавая еще большей мягкости, и альфа не без удовольствия отметил, что его впалые щеки начали приобретать едва заметную округлость. — Я нашел тебя, — сказал Хаку. — Да, — ответил Хосок, упершись локтями в колени и неотрывно смотря на него. — Ты нашел меня. Повисло молчание. Приятное молчание, и Хосок не знает, с каких пор ему стало комфортно рядом с ним, и Хаку сам не понимает, с каких пор всякий страх перед этим альфой пропал. Он просто чувствовал, что Хосок не причинит ему боль, он просто начал думать о том, что понимает Хосока и больше не осуждает за его поступки. В его комнате было прохладно, но Хосок сидел в растянутой футболке, одно плечо которого то и дело сползало. Хаку пошел вперед, словно видел, где сидит Хосок, и сел рядом с ним на пол, чем удивил альфу. Он смотрел на него, вскинув бровь, и Хаку, казалось, почувствовал повисший в воздухе вопрос. Он с удивительной точностью мог понимать Хосока без слов, и ответил: — Это легко определить, — сказал он, повернув голову к альфе. — Если бы ты сидел на кровати, к примеру, то голос был бы, как бы это сказать… более выше? Это очень трудно объяснить, как это, но я слеп уже не один год своей жизни, а когда ты слеп, то слух становится еще более развит. По крайней мере, у меня это так. А твой голос я слышал снизу, поэтому подумал, что ты сидишь на полу, и не ошибся, да? — Хаку улыбнулся, чувствуя тепло Хосока рядом с собой. — А, может быть, ты просто телепат и никакого другого смысла в этом нет, — расслабленно сказал Хосок и вновь отпил из бутылки, а после протянул ее омеге. — Хочешь? — Что это? — спросил он, принюхиваясь, а после сморщил нос и резко отстранился. — Фу. — Молодежь, — ухмыльнулся Хосок и покачал головой. — Будешь в моем возрасте, полюбишь. Так чего ты хотел у меня попросить? — Я хотел у тебя попросить, может, лежанок каких или ткани ненужной, потому что я хочу утеплить спальные места в псарне. Там холод ужасный, собаки замерзают, а вдруг они заболеют или умрут? Я даже думать об этом не хочу, но мне очень жаль чувствовать, как они трясутся от холода. — И где я тебе возьму столько лежанок или ткани? — вскинул бровь альфа. — Ну, не знаю… — нахмурился Хаку. — Чонгук сказал, что вы нашли войлок. — Допустим. — Так почему его нельзя использовать? — удивился Хаку. — Я знаю, что у вас он еще есть, немного, но есть же, и он уже не нужен. — С чего ты это взял? — Мне Чонгук сказал, что вы уже провели все необходимые работы. — Все-то Чонгук тебе рассказывает, — хмыкнул Хосок и отпил вина. — Да, все. Ну так? — улыбнулся Хаку. — Я могу эти остатки забрать? Хосок ничего не ответил, рассматривая лицо Хаку. У него была такая улыбка, в которой альфа отчетливо видел надежду на согласие, собственно, Хосок и не собирался отказываться. Его лишь приятно удивляла душевная доброта этого мальчика. Он никогда не просил ничего для себя, вот и сейчас просит для собак, до которых никому, кроме него самого, не было дела. Хосок знал, что этот парень совсем другой, не такой, как все они. Не такой, как Чонгук, не такой, как Хосок. Он похож на ту самую свечку, пламя которой дрожало на ветру, но не тухло. Он противостоял тьме вокруг и светил яркой звездой. Альфе не хотелось с ним огрызаться, грубить, не хотелось разбивать эту улыбку своим отказом. Он откинулся спиной назад и склонил голову вбок. — Ладно. — Правда? — Хаку буквально просиял, он даже приоткрыл губы от удивления. Он уже и не надеялся после этого молчания на согласие, но Хосок его приятно удивил. — Хватит спрашивать, иначе я передумаю. — Ура! — Хаку громко хлопнул в ладони, празднуя свою победу, чем вызвал мигрень у Хосока. Тот сморщил лоб от резкого звука. С появлением Хаку его мысли, в которых он так привычно тонул, отступили. Он не понимал, как это случилось, как омеге удалось это сделать, но теперь все его внимание было направлено на Хаку, и он думал лишь об этой радостной улыбке и ни о чем более. Хосок тряхнул голову и нахмурился, отгоняя глупые мысли об омеге подальше. Ему этого не нужно. Он этого не просил. Хаку почувствовал перемену его настроения. Он буквально ощутил, как густеет атмосфера и оседает на его плечах черной смолой. — Хосок, — вновь позвал его омега, привлекая к себе внимание. Вновь и вновь, словно Хосок и без этого мог отвлечься рядом с ним. — Что? — А правда, что неподалеку появилась новая община? — с нескрываемым интересом спросил он. Хосок закатил глаза и сделал несколько больших глотков, допивая остатки вина на дне бутылки. — Я просто услышал сегодня утром разговор Чонгука и Фэйт, они говорили о каком-то мужчине, о том, что он сформировал новую общину. — Да, это правда, хотя эта община сформировалась достаточно давно, известно стало совсем недавно. Я встречался с ним пару раз, но мы не близко знакомы. Довольно рискованное решение, но попытаться стоит. Понимаешь ли, когда ты не согласен с мнением лидера, то и терпеть его смысла нет, вот и он не стал. Я, в общем-то, не осуждаю его, даже больше — мне все равно, но это составит проблему, если он займет важные территории для нашей охоты, например. — Разве они могут принадлежать кому-то? — нахмурился Хаку. — Эти территории не принадлежат ни тебе, ни ему, они испокон веков принадлежали только природе. — Но каждый человек считает иначе, — пожал плечами Хосок. — В мире, где больше нет правил, люди сами диктуют свои правила. Но он не кажется мне конфликтным. Если он не обделен логическим и стратегическим мышлением, то и разногласий быть не должно, — Хаку промычал в ответ и принялся кусать губы, пальцами перебирая рукава. На самом деле Хаку спросил это лишь затем, чтобы перевести беседу в другое русло, но тон Хосока изменился. Омега не знал почему, но подозревал, что это связано с тем, что он прервал одиночество Хосока. Он не был зол или раздражен, он просто был… другим. Он был слишком спокоен, не пытался подколоть Хаку, как делал это обычно, а просто отвечал на вопросы и иногда пил из бутылки свой противный алкоголь. Хаку всем своим нутром чувствовал, что что-то не так, и чувствовал, что он нужен здесь и сейчас, хотя Хосок не проронил ни слова. Он, казалось, и вовсе хотел, чтобы Хаку ушел, но нет. Иначе он не стал бы отвечать ему, иначе не стал бы предлагать алкоголь, иначе не разговаривал бы с ним в принципе и не сказал идти к нему. Что-то внутри Хаку, и он не знает, что, заставило его остаться и присесть чуть ближе. — Хосок, — в очередной раз позвал его Хаку, смотря слепыми глазами прямо на него, но у альфы было ощущение, что он видит его. — М-м? — протянул неохотно альфа в ответ. — Расскажи мне, — он перешел на шепот. Хосок напрягся, и Хаку это сразу же почувствовал. Он провел ладонью по полу в поисках ладони Хосока и, наткнувшись на нее, замер. Хосок не отдернул ее, но почувствовал, как комок напряжения стягивается внутри. Хаку ступил на очень тонкий лед, который может треснуть в любой момент. — Они сказали мне не трогать тебя, потому что никому не разрешено этого делать. — Но, несмотря на это, ты пришел, — его голос стал холодным, но Хосок по-прежнему даже не попытался его оттолкнуть. — Да, — кивнул Хаку. — Я пришел, и не только потому, что хотел поговорить о собаках. Я пришел, потому что… — он смолк, а за окном пронесся раскат грома. Хаку обхватил его тонкими пальцами за указательный палец и слегка сжал. — Я пришел, потому что ты сказал следовать за твоим голосом. Хосок сомкнул губы, чувствуя, как струны внутри его души начали дрожать. Он неотрывно смотрел на Хаку, который терпеливо ждал, словно знал, о чем думает Хосок. Он сбился со счета, сколько раз сидел вот так в темноте, в своей комнате, напиваясь до беспамятства, чтобы забыть все те мысли, назойливым роем жужжащим в голове, сколько раз пытался забыть то, к чему постоянно возвращался вновь и вновь. Он забыл, сколько раз кричал про себя: «Кто-нибудь, кто-нибудь, пожалуйста! Помогите мне!», и в очередной из миллиона безуспешных попыток… Он пришел. Он услышал. Он последовал за безмолвной мольбой о помощи, когда, казалось, Хосока уже никто услышать не в силах. Он пришел к нему, несмотря на предупреждения. Он пришел и ступил в его темноту, а его маленький дрожащий огонек не потух. Хаку сидел неподвижно, сжимая своими пальцами его указательный палец. Он был теплым, как весеннее солнце, он был таким близким, таким досягаемым и таким… родным. Хосок не понял, как эта мысль вырвалась из его разума, но он и не пытался ее сдержать. Его трясло. Все эти годы, что он зарывался в пучину темноты собственных мыслей, воспоминаний и кошмаров, вдруг обнажились. Его губы дрожали, и ему пришлось их сжать, играя желваками. Он даже не моргал, он забыл о дыхании, смотря на Хаку. Неужели ты, тот, кого Хосок собственноручно убил и воскресил, пришел на помощь? Именно ты протянул руку? Именно ты сквозь полный злости крик услышал его хриплое, едва слышное «Помогите»? Именно ты? Именно ты. Хаку аккуратно, на пробу проскользил большим пальцем по треснувшим костяшкам Хосока, отдавая ему свое тепло. Хаку был терпелив. Он молчал, но почему же Хосок отчетливо слышал его голос? «Я здесь. Я рядом. Я с тобой. Я не отвернусь». Хосок раскрыл свою ладонь и почувствовал, как заскользили по ней пальцы Хаку. Он обводил линии его жизни, иногда касался его пальцев самыми кончиками, а потом Хосок вновь чувствовал его ладонь. Пальцы альфы слегка дернулись, словно он сам хотел взять его за руку, но так и не взял. Хосок перевел взгляд на их ладони. — Вспомни это, — тихо сказал Хаку. — Ты должен вспомнить то, что причиняет тебе боль. Я разделю ее с тобой, — Хаку вновь провел по его ладони своей. — Но ты должен вспомнить. Ты должен посмотреть ей в глаза. — Мы остались одни, — ломая самого себя, начал Хосок. Он не в силах был смотреть на Хаку. Его голос дрожал, каждое слово раскаленным свинцом разливалось по горлу. Люди не боятся темноты. Люди боятся того, что в ней скрывается. — Я и маленький Чонгук. Ему было всего пять лет, когда наших родителей не стало. Он совсем ничего не понимал. Не понимал, что родители больше не придут, не понимал, что мы не едим, потому что еды попросту не было, не понимал, почему эти зараженные твари кидались на людей и убивали их. А мне пришлось вырасти слишком рано. Я должен был защитить его любой ценой, — Хаку провел по его ладони и слегка сжал его запястье. — Он был единственным, что осталось у меня. Он стал моим светом, моим сокровищем, которое я должен был спасти даже ценой собственной жизни. Однажды мы спрятались в каком-то полуразрушенном доме от зараженного. Он загнал нас в угол, и я понимал, что в любой момент он убьет и меня, и его, потому велел Чонгуку сидеть тихо. Но Чонгук не был бы Чонгуком, если бы не вмешался, — Хосок слегка ухмыльнулся. — Может быть, он ненавидит меня и не понимает, но я его люблю, Хаку. Он — все, что у меня было и есть, даже если ему стыдно иметь такого брата, как я. В тот день мы могли бы оба погибнуть, но мы увидели свет в конце тоннеля. Так я думал, потому что нас спас мужчина, перед которым я молил о том, чтобы нас забрали. Я думал, что у нас с Чонгуком настанет лучшая жизнь. Как же глуп я был, Хаку. Как же был ослеплен желанием защитить Чонгука. Хосок замолчал. Каждое слово давалось ему с таким трудом, что Хаку буквально ощущал эту тяжесть на языке. Он ни на секунду не отпускал ладонь Хосока, безмолвно говоря «Ничего не бойся, я рядом». Хаку не торопил его, дав возможность собраться с силами и подумать о том, что он хочет сказать. Он чувствовал, насколько сильно Хосоку было больно вновь вспоминать о том, что с таким рвением он пытался забыть, от чего бежал долгие годы. Хосок облизнул пересохшие губы и, когда в очередной раз Хаку провел ладонью по его пальцам, невесомо сжал ее. — С нами обращались хуже, чем со скотом, но я все терпел ради брата. Нас иногда кормили, и чаще всего я отдавал свою порцию Чонгуку, потому что он был маленьким, он хотел есть, а я… Я слишком сильно любил его. И даже сейчас, после всего, что было между нами, я отдам ему последнюю хлебную крошку, ибо в моей жизни не было человека, как он, и не будет. Он — моя кровь, а я — его. Я был согласен и на рабские условия, и на тяжелый труд, лишь бы нас с ним не трогали и изредка кормили. Мы спали в амбаре с животными. Мы и сами для них были просто животными. Мы были здесь, чтобы нас били, толкали, шпыняли, словом, чтобы эти выродки развлекались, как могли. Так мы прожили много лет, в постоянном страхе и по подбородок в грязи. Но после… — Хосок тяжело сглотнул. Его сердце зашлось в бешеном ритме. Оно стучало в горле и оглушало его. — Этот ублюдок, Хенсок, наш лидер, он… — альфа прикрыл глаза. Его дыхание участилось, и грудь начала тяжело вздыматься. — Давай дышать вместе, — впервые тихо сказал Хаку. Он положил свою ладонь на грудь Хосока слева и сделал глубокий вдох. — Повторяй за мной, — Хаку спокойно выдохнул и начал все заново. Хосок некоторое время не мог успокоиться, но через несколько минут все же повторил за Хаку. Он жадно вдохнул воздух и выпустил его через нос, чувствуя ладонь омеги на своем сердце. Его пульс постепенно выравнивался, но все равно был неспокойным. Немного собравшись с мыслями, Хосок вновь продолжил: — Однажды пришла Фэйт и сказала, что он хочет видеть Чонгука. Я не знаю, какой силой был ведом, но я сразу же почувствовал, что что-то не так, и я не пустил его. Если бы я тогда не сделал этого… На моем месте был бы Чонгук, — Хаку сразу же догадался, что произошло тогда. Хосок сжал челюсти и потупил взгляд в пол. — Он… Он хотел Чонгука, но… — Хосока вновь начало трясти. Слова с каждой секундой все труднее было говорить, они даже не могли вырваться из его рта, тяжелым металлом застревая внутри. Хосок не мог найти в себе силы, чтобы сказать это. Закрыв глаза и сделав глубокий вдох, альфа резко выпалил: — Он изнасиловал меня, Хаку. Это продолжалось несколько лет, пока от меня не осталась лишь одна избитая оболочка. Я возвращался к Чонгуку, который совсем ничего не понимал, под утро, и никому не мог рассказать об этом. Лишь одна живая душа знала о том, что творится со мной за закрытыми дверьми и как сильно я хочу сдохнуть. Но я не мог. Я не мог. Если бы я убил себя, он бы просто переключился на Чонгука, а я не мог этого допустить. Каждую чертову ночь я соскребал себя со стен и собирался вновь, надевая маску на лицо. Она трещала по швам, но я не мог поступать иначе, — его голос дрожал. — Я не мог, Хаку. И если бы Фэйт не протянула мне руку помощи, если бы она не помогла мне, я бы сдох. Однажды он убил бы меня или я сам бы не выдержал, но она помогла. Она взяла меня за руку, и вместе мы убили этого урода. Свергли, и я пришел к власти. Я взял под крыло этих людей и старался делать для них все, что в моих силах, но… Хаку поднял ладонь, привлекая к себе внимание Хосока. Он сидел так, смотря точно в лицо Хосока, и молчал. Он не размыкал губ, не прерывая монолог из воспоминаний, которые альфа так долго хранил под толстым слоем злости, которые зарывал внутри себя, запечатывал на тысячи замков. Хосок последовал его примеру и тоже поднял ладонь, касаясь его, и Хаку тут же переплел их пальцы в крепкий замок. Я здесь. Я с тобой. Я рядом. — Но я никому не мог рассказать о том, что со мной творилось. Он умер, но каждую ночь я просыпался в холодном поту, думая, что он до сих пор нависает надо мной, а я кусаю подушку, чтобы не орать, — у Хосока встал ком в горле. — Не было ни дня, чтобы я не пытался забыть это, но чем рьяней я пытался забыть, тем чаще вспоминал. Тогда я начал пить. Я начал принимать наркотики, которыми кормил меня Джин. Я не конченый наркоман, — покачал головой Хосок. — Я принимаю это, чтобы забыться хотя бы на миг, чтобы не помнить этого и не чувствовать. Мои демоны терзают меня, я кричу во все горло, но никто не слышит, — он крепче сжал ладонь Хаку. — Никто не слышал, пока не появился ты. — Пойдем, — тихо сказал Хаку и поднялся с пола, потянув за собой Хосока. Он удивился, но последовал за ним, на ходу надевая ботинки уже в коридоре. Никто из них даже не надел куртку. Они вышли в том, в чем были одеты. По козырьку крыши во всю стучал холодный дождь, но Хаку это не остановило. Он сбежал по ступенькам и спрыгнул прямиком в лужу, отчего брызги разлетелись в стороны. Хосок, ничего не понимая, смотрел на него, стоя под козырьком, а Хаку нещадно мок под дождем. Мокрая челка тут же прилипла ко лбу, а водолазка, пристав к телу, выдала угловатые худые изгибы. На губах Хаку играла улыбка. Он вдруг поднял лицо к небу и раскинул руки в стороны, наслаждаясь холодными каплями, падающими с неба. — Люди боятся дождя, потому что не хотят промокнуть, поэтому им никогда не будет доступна та жизнь без страха, когда не боишься стоять вот так и мокнуть, — громко сказал Хаку, перекрикивая дождь. — Люди боятся смотреть в глаза своему страху, но, заглянув туда однажды, они больше никогда не будут его бояться. Посмотрев в него лишь раз, они становятся свободными от всего, что вселяло в них ужас. Посмотри! Я стою под дождем и мокну, потому что я свободен, — Хаку улыбнулся. Холодные капли барабанили по его раскрытым ладоням. — Я стою под дождем и мокну, потому что я ничего не боюсь! Так и ты посмотрел в глаза тому, что страшило тебя и делало больно, — он повернул голову к Хосоку. — А теперь… — Хаку протянул ему ладонь, — ты свободен. У Хосока по коже побежали мурашки. Он смотрел на Хаку и словно видел его впервые. По протянутой руке барабанили тяжелые капли, и, когда Хаку уже терял надежду на ответ, Хосок крепко схватил его за руку и вышел под дождь. Хаку рассмеялся, крепко обхватив его ладонь, показывая, что он не отпустит. Хосок сразу же намок, и футболка прилипла к его телу. Хосок и Хаку стояли под дождем, оба мокрые и продрогшие, а над головой громыхал гром, но Хосок чувствовал лишь одно. Он чувствовал свободу от самого себя. Альфа поднял голову вверх, ощущая полосующие его лицо капли дождя, и выдохнул клубок пара. Впервые за столько лет в его груди было так… свободно. Он вдохнул полной грудью и почувствовал, как Хаку переплетает их пальцы. Хаку здесь. Хаку с ним. Хаку рядом. И эти демоны, терзающие его каждую ночь, наконец, замолчали. В голове Хосока наступила тишина.

🍃

За окном стояла непроглядная тьма. Одиноко раскачивающаяся мигающая лампа висела над раковиной, полной ледяной воды. Вин склонился над ней и зачерпнул ладонями, умывая лицо. Красные с лопнувшими капиллярами глаза горели и каждый раз, прикрывая веки, он чувствовал боль. Вода холодила кожу и приводила в чувства. Свет от лампы блестел в воде. Его босые ноги замерзли на холодном кафеле, но Вин не спешил покидать ванну. Часы показывали лишь начало пятого утра. Для него каждая ночь, проведенная без сна, тянулась невыносимо медленно. Обычно в такие ночи он читал книги, которые мог отыскать, играл на гитаре или наблюдал за скудными звездами, сидя на подоконнике, но сегодня не было сил ни на что. Он просто лежал на спине и смотрел в темный потолок, пока голова лопалась от мыслей. Бледные губы были покрыты свежими, наливающимися кровью ранками. Он слегка сморщил лоб и уперся одной рукой в раковину, а второй принялся тереть затекшую шею. Тошнит. Ему ужасно хочется есть, но позволить себе этого он не может. Вин поднял взгляд на разбитое по центру зеркало. Его отражение раскололось на несколько частей, отражающей разные половины лица. И он бы даже ухмыльнулся оттого, как символично это выглядит, но сил не было даже на это. Дернув за шнурок лампы, Вин вытер лицо старым полотенцем и промокнул намокшую челку. Минутная стрелка лениво тянулась к двенадцати. Эта ночь, казалось, не закончится никогда. Вин привстал на носочки и открыл окно, запуская в свою комнату пронизывающий до костей ветер. Ему привычен холод. Он стянул черную футболку, в которой обычно спит, и достал из шкафа первую попавшуюся вещь — ею оказался черный свитер с белым квадратом у горла и такие же черные джинсы, облегающие слишком худые ноги. Он зашнуровал высокие ботинки и сунул в специально вшитую им самим выемку небольшой нож, еще один повесил на бедро. Длинное черное пальто скрыло его тело. Последним штрихом стал ремень, которым он перетянул талию, и висящий через плечо автомат. На улице не было ни души, лишь дотлевающие в бочке дрова тихо трещали. Вин спустился на несколько каменных ступенек и присел на последнюю, вынимая пальцами с накрашенными черным лаком ногтями из внутреннего кармана сигарету. Его настроение было скверным. Бессонные ночи порождают слишком много выводящих из себя мыслей, одна из которых до сих пор пульсировала на фоне, но омега всеми силами старался выкинуть ее, иначе, если бы он вышел из себя, ничем хорошим это бы не кончилось. По приказу Авеля он несколько дней занимался тщательной проверкой оружия и выяснил, что один человек решил проверить, как исправно работает оружие. Так и пропала та самая пуля, за которую Авель готов был перерезать ему глотку. Вин хмыкнул и припал губами к фильтру сигареты, затягиваясь. Морозный воздух колол кожу и морозил пальцы, которые постепенно становились деревянными. Горящие в бочке дрова освещали небольшую часть пустынной улицы. В этих краях лето уходит слишком быстро, уступая место холодам. Снег крупными хлопьями падал с неба, путаясь в волосах Вина и тая на кончике сигареты. На горизонте едва начало светать. Бордовая полоска появилась там, словно ровный порез на плоти, из которого хлынула кровь. Очередная бессонная ночь, которую Вин провел в одиночестве. Он вновь затянулся, прикрыв болящие глаза, а после затушил сигарету о ступеньку. Та потухла с тихим шипением, и омега поднялся. Снег захрустел под его ботинками. Почти каждое утро он прокладывал этот путь к нему, каждое утро приходил и будил, оповещая, что настал новый день. В некоторых домах начал загораться свет, а в некоторых он только потух, и жильцы отошли ко сну. У них нет определенного режима. Каждый их день — вольность, только если лидер не отдает команды, которые выполнять нужно беспрекословно. Их группа выживала мародерством, захватом чужих земель, шантажом и абсолютной анархией. У них было все, что можно было только пожелать, и даже великий и всемогущий Ким Сокджин перед ними был никем. Оружие, лекарства, электричество, машины, влиятельные связи — все это было у них. «Кроме еды, на которую могут сгодиться всякие шлюшки Авеля», с ухмылкой подумал Вин. Авель спал на спине, одну руку положив на живот, а вторую — под голову. Такой доступный и открытый, что даже убить его было бы не интересно. Вин неслышно ухмыльнулся и провел языком по губам, слизывая холод и привкус сигарет. Он взял автомат за ремешок и аккуратно снял, положив его на ковер. Несмотря на свою массивную одежду, он передвигался так тихо, что услышать его было очень трудно. Он был настоящей пантерой, облаченной в черное. Хитрый взгляд, в котором тотчас вспыхнул дьявольский огонь, был прикован к альфе перед ним. Он спал на смятых простынях, наверняка развлекаясь с очередной шлюхой, от которых Вина уже блевать тянет, одеяло лежало на нем комком. Омега думал, что он спал обнаженным, но на нем были спортивные штаны. Он скользнул взглядом по забитому татуировками телу. Они тянулись от шеи, по рукам, и до самого живота. Он весь был в татуировках, и Вин изучил каждую. За время долгой разлуки он вновь изголодался по нему, как хищник по свежему, кровавому мясу. Вин встал коленями на кровать и совершенно по-кошачьи, на четвереньках подобрался к неподвижному лидеру. Он спокойно дышал, хотя Вин уже давно понял, что он не спит, но если альфа хочет продолжить эту игру, Вин тоже. Он скользнул ногтями по его груди, специально надавливая и оставляя красные полосы. Омега навис над ним, опустив худую задницу на его крепкие бедра. Авель вдохнул запах холодной улицы и едва пробивающийся аромат лаванды, от которого все его существо напрягалось, желая вновь вонзить зубы в эту хрупкую шею. И пусть еще ночью он вжимал лицом в постель очередного омегу, запах которого не выветрился с постели, никто не мог утолить его вечный голод по лишь одной маленькой суке. Омега склонился над его животом и широко обвел языком вокруг пупка, поднимаясь вверх. Он очертил линии пресса, пробегаясь ледяными пальцами вдоль его бедер и отчетливо ощущая желание своего лидера. Его дыхание стало труднее, но он ждал, что в следующую минуту сделает Вин. Он провел языком по солоноватой от пота груди и сомкнул губы на его соске, не сдерживаясь с силой, когда прикусил его, а после припал губами к шее, которую начал целовать, кусать и вылизывать. Пальцы Авеля уже давно сжимали его бедра через жесткую ткань плаща, он грубо ласкал его и переходил на ягодицы. Его бесило наличие одежды, через которое он не мог в полной мере почувствовать желаемое. Вин, оставив очередной алеющий засос на татуированной шее, подобрался губами к его уху и хрипло, едва слышно прошептал: — Доброе утро, лидерним. — Ты сегодня рано, — скрипучим ото сна голосом ответил Авель. Он разомкнул веки и посмотрел на нависшего над ним омегу, который лукаво ухмылялся, оглаживая пальцами его грудь и царапая черными ногтями, нарочно цепляя соски. — Бессонница, — беззаботно ответил Вин, скользя взглядом по лицу альфу. — Чувствую, у моего лидера тоже была бессонная ночь, правда? — на его губах вновь появилась ехидная улыбка, а пальцы сомкнулись на напряженном члене Авеля. Юркий горячий язык скользнул по розоватым губам. — Лидерним хорошо провел время? Очередная шлюха смогла накормить тебя своим телом? — хлопая длинными ресницами, спросил омега. Его лисьи глаза были полны злости и раздражения. Витающий в его спальне запах хризантем — едва уловимый, но Вин почувствовал его сразу, как только переступил порог. Он реагировал на любой посторонний запах, как бык на красную тряпку. — Ты даже не представляешь, каким ненасытным он был, — Авель растянул губы в ухмылке, грубо провел ладонью по его ноге вниз и вновь сжал бедро, а второй рукой обхватил его подбородок, оглаживая большим пальцем притягивающие к себе губы. — Можешь присоединиться в следующий раз, если хочешь. — М-м-м, — протянул Вин, нарочно выгибаясь под жесткие ласки его ладоней. — Я предпочитаю, чтобы ты кончал только от моих рук. Вин приоткрыл алые губы, смотря в глаза Авеля, а после склонился над его усыпанной татуировками груди и принялся вести влажную дорожку по его прессу. Альфа неотрывно смотрел на него, на то, как медленно и тягуче он оставляет ласки на его теле, как розовый язык падает во впадинку пупка и следом он оставляет поцелуй, и Авеля кроет. Он желает схватить его за черные мягкие волосы и сжать их в кулаке до боли, заставить действовать быстрее, жестче, но он ждет. Авель дает ему полную волю в своих действиях и наблюдает, как ястреб приковывая к нему свой взгляд. Вин по-кошачьи выгибается и кидает на него полный желания взгляд. Он был единственным, кто никогда не делал ему минет, как сильно бы он этого не хотел. Но сейчас его пальцы потянули вниз спортивные штаны, высвобождая напряженный член, и альфа видел, как дернулся его кадык от желания. Хочет. И Авель хочет его так, что с трудом удерживает себя на месте. Омега пробежался по напряженному члену прохладными пальцами на пробу, и старший сжал челюсть, чтобы вздох не вырвался из его губ. Контраст его горячей плоти и холодных пальцев Вина сводил с ума и дарил то наслаждение, которое можно получить только от наркоты. Вин обхватил короткими пальцами его член, с удовольствием ощущая выпирающие вены, по которым хотелось провести языком так, что сводило зубы. Покрасневшая головка была влажной от выступающего предэякулята, и Вин с трудом мог сдержаться, чтобы не взять ее в рот. Нет, он этого не сделает. Как бы сильно он не желал сделать это для Авеля, его принципы важнее желания. Омега поднял взгляд на альфу и ухмыльнулся так, что у того внутри загорелись и без того выжженные пустыни. Вина хотелось до ломки. Он как самый тяжелый в мире наркотик, на который Авель крепко подсел. Но он не станет вмешиваться, как бы эта маленькая сука не пыталась его подбить на это. Он хочет, чтобы его мальчик все сделал сам. Остальной мир рассыпался карточным домиком, когда Вин пустил слюну на его головку. Она тяжелой патокой протянулась от его приоткрытых губ, которые Авель желал с диким голодом смять собственными губами, и упала на головку. Между ней и его губами была слюна, и альфа лишь с цепями, которыми сам себя сковал, не схватил его за волосы, заставляя взять в рот. Его вены горели от желания. Его ломало и терзало от голода, который не утолит никто, кроме него, а, утоляя его, он распаляет Авеля лишь больше. Это его личный уроборос, замкнутый круг, разорвать который невозможно. Вин облизнулся, разрывая нить слюны, и принялся растирать ее по головке большим пальцем, отчетливо ощущая, как сильно альфа хочет прорычать от удовольствия, но он не делает этого. Вин растянул губы в хитрой улыбке и нагнулся ниже, между его губами и членом Авеля остались считанные миллиметры. Авелю так жарко, словно его окунули в самое пекло ада, и одновременно с этим на подкорке сознания пульсирует мысль: «Я победил». Вин сломался от собственного желания, поступился своими принципами и сделал то, от чего у Авеля сносит напрочь всякое разумное сознание. Вин высунул кончик языка, собираясь лизнуть головку, и одновременно с этим делал короткие манипуляции рукой, лаская его напряженный член грубыми движениями. Авель даже дышать перестал, с огромным напряжением, что готово было взорваться бомбой, диким голодом и желанием наблюдая за ним. Но внезапно Вин поднял на него взгляд с очевидной ухмылкой на дне бесконечно черных глаз и отстранился, так и не коснувшись языком его члена. Омега улыбнулся уголком губ и одним резким движением оказался вновь у лица альфы, рассматривая его лицо самым заинтересованным взглядом. У того играли желваки и Вин буквально ощущал, с какой силой он сжимает челюсть. — Ты же хочешь этого, — хрипло сказал Авель, с силой, до боли сжимая его талию. Но Вин даже не морщится, а лишь ухмыляется. Он провел носом по его щеке и припал губами к его губам, едва ощутимо касаясь их и согревая своим теплом. — Хочу, — Вин положил ладонь на его щеку и провел большим пальцем по подбородку под нижней губой, надавливая. — Но кто сказал, что я хочу это сделать тебе? Авель скалится в его губы и резко подается вперед, желая вонзиться в них и заткнуть суку, но ловит лишь воздух. Вин с тихим смехом отстранился и встал с кровати, ловким движением пальцев подняв с пола свой автомат, который повесил через плечо. За окном начало рассветать, и бордовый свет кровавым потоком заскользил по полу, подбираясь к ногами Вина. Уже уходя из комнаты, он обернулся на короткий миг и сказал: — До встречи на тренировке, лидерним. Он ушел, оставляя распаленного и раздраженного альфу наедине с собственным желанием и чужим запахом, впитавшимся в его постель. Вин играет не просто с адским огнем, Вин играет с Дьяволом и не боится умереть от своих игр, с каждым разом придумывая эту игру еще изощреннее. Но эта маленькая сука получит свое наказание. За каждое действие и за каждое слово, которое сегодня посмело сорваться с его губ. Вин толкнул двойные двери, ведущие в помещение, которое было переделано под спортивный зал. Внутри было достаточно просторно для тренировок и маневров. На стенах висело различное оружие — ножи, биты с гвоздями, мачете, пистолеты и автоматы. Их тренировки не были похожи на те, которые люди привыкли видеть. Они тренируются так, что пытаются друг друга убить. Лишь показывая настоящую жестокость и вкладывая все силы возможно воспитать в себе воина. Если жалеть оппонента и выкладываться не в полную силу, ничего не получится, значит в настоящем бою будет осечка, стоящая жизни. Таким образом отбираются только лучшие, а бой заканчивается тогда, когда поверженный лежит на полу без сознания. Вин и сам не раз омывал этот досчатый пол своей кровью, когда Авель лично тренировал его. Авель не тот человек, который даст расслабиться и пожалеет лишь потому, что перед ним омега. Альфа, омега или бета — это его соперник, а у соперников нет пола. Ровно так же думал и Вин, и ему было плевать, что перед ним лидер. Если бы он подстраивался под него, подставлял лицо для ударов лишь потому, что выигрывать у лидера нельзя, он бы не задержался здесь и на день. А он сюда пришел сам, пришел и сказал, что станет для Авеля человеком, на которого тот сможет положиться. С тех пор начались его бесконечные, мучительные тренировки, о которых сейчас Вин не жалеет. Он не жалеет ни об одной пролитой капле крови, ни об одной капли пота, ни об одной пролитой слезе. Вин для Авеля не только правая рука, заведующая всеми делами группировки, Вин для Авеля — лучший друг и самый злейший враг. Они соперники. Авель не уступит Вину, а Вин не уступит Авелю, и все, что им остается — сражаться до того, пока один из них не умрет. Как только омега переступил порог тренировочного зала, на него сразу же обратились все взгляды — ненавидящие и завистливые. На его месте хотели оказаться многие, многие хотели расположения лидера, но не каждый был готов работать для этого столько, сколько работал Вин. Не жалея себя, своих сил, своего тела. Многие смотрели на него с усмешкой и шептались, мол, как такой худощавый омега со слащавым лицом смог выбиться так высоко? Каждый из этих людей думал, что Вин заработал это место своей задницей, но омега даже не обращал внимания на выпады подобных шавок. Ему было смешно и даже немного забавно оттого, насколько скудны их умы и узко мировоззрение. Им казалось, что такое место легко заработать сексом, и не допускали даже мысли о том, что Вин заработал его бесконечными тренировками и постоянными доказательствами того, что он заслуживает. Для них он всегда будет главной шлюшкой лидера, а не Вином, человеком, чье слово второе после слова Авеля. Но как бы сильно они его не ненавидели, какие бы злые взгляды на него не кидали, они склоняли перед ним головы. Альфы хотели его получить, Вин видел это в их глазах, и лишь ухмылялся. Они никогда не коснутся и его мизинца, потому что, какими сильными и крутыми они бы ни были, никто из них не оказался на его месте и никогда не окажется. Они для Вина — всего лишь лающие вслед шавки. В зале стоял негромкий шум от звуков удара, стука ножей и вскриков. Люди тренировались к предстоящей вылазке в небольшое, но очевидно богатое некоторыми ресурсами поселение. Они прознали об этом совсем недавно и не собирались упускать возможность нажиться. Сильный убивает слабого — это закон природы, это закон нового мира. Вин подошел к стойке, на которой были разложены ножи, и положил сверху свой автомат. Когда им надоело смотреть на хранившего молчание омегу, они вернулись к тренировкам. Вин надел кожаные перчатки с обрезанными пальцами и окинул взглядом блестящие в сером свете ножи. Он не любил ими пользоваться, ибо только его нож никогда его не подводил, никогда не выскальзывал из пальцев и перерезал ни одну глотку. Этот нож был подарен ему Авелем, этим же ножом Авель и получил свое ранение от Вина. Омега ухмыльнулся от воспоминаний об этом. Он вспомнил свое удовольствие и будоражущее чувство, когда кровь из раны под его сердцем хлынула потоком. Приложи он чуть больше силы, лидера бы уже давно не было, но тот среагировал мгновенно и, к разочарованию Вина, остался жив. И пусть благодарит Дьявола, что отдернулся, ибо рука Вина не дрогнула бы. Сейчас эта рана давно затянулась, но омега любил оглаживать ее большим пальцем, довольный тем, что дарованный ему шрам останется с ним навсегда и даже после смерти. Вин принялся растягиваться и разминать мышцы после проведенной неподвижно ночи. Они ощутимо ныли, и омега не отказался бы от массажа. Несколько альф остановились, наблюдая за ним, и Вин спиной чувствовал эти взгляды, скользящие вдоль позвоночника к подтянутой заднице. Ему не было это приятно, ему было все равно. Эти животные никогда не упускали возможности исследовать недоступное для них тело, пожирая его взглядом, как кусок мяса. За это каждому из них хотелось подарить несколько ударов любимым ножом в горло. Когда Вин присел, разминая мышцы ног, он услышал шаги, направляющиеся в его сторону. То был бета двадцати лет, который водил с Вином нечто, зовущееся дружбой, но оба понимали, что это не так. Вин для него — возможность подобраться ближе к Авелю, а он для Вина — возможность его к Авелю не подпустить. Но иногда они действительно составляли видимость друзей, пили или убивали вместе, однако оба точили друг на друга зуб. Омега даже не дернулся, когда походкой от бедра бета встал перед ним и окинул оценивающим взглядом, а после с едкой улыбкой произнес: — Хочу потренироваться с правой рукой нашего лидера, — Вин выпрямился, оттряхивая ноги, и окинул его безразличным взглядом. — Ты же не против? — спросил он слащавым голосом. — Выбирай оружие. Бета выбрал секач — некий гибрид ножа и топора. Вин мысленно ухмыльнулся такой опрометчивой глупости, ибо подобное оружие слишком тяжелое для него, но комментировать это он никак не стал. Вин же вынул свой нож из набедренных ножен и перехватил его таким образом, что острие было направлено вдоль его локтя, а не в направлении соперника. Многие остановились, чтобы посмотреть на захватывающую схватку, омега уверен, будь возможность, они бы даже ставки сделали. И очень жаль, что не сделали, Вин желал бы посмотреть на лица тех, кто болеет за его проигрыш. Тяжелое лезвие отражало серый свет, падающий через большие окна внутрь. Они встали друг напротив друга и заняли каждый свои позиции. Вин не собирался нападать первый, ибо знал, что этот бета слишком сильно ненавидит его, чтобы ждать первого удара. При первой же возможности он нападет, и Вин будет к этому готов. Омега принял обороняющую позицию и даже выработал стратегию, согласно которой будет действовать. Первый удар не заставил себя долго ждать, и бета напал на него, замахнувшись оружием, но Вин, в силу своего невысокого роста и природной ловкости, спешно увернулся, уходя под рабочую руку, чем затруднил его ориентацию. Оказавшись у того за спиной, Вин ударил ногой ему под коленкой, но бета не упал, а лишь пошатнулся. Вин дразнил его, как животное в клетке, и даже не пытался ударить его со спины, хотя легко мог это сделать. Тогда бой закончился бы слишком быстро, а омега еще не успел насладиться. Бета через несколько секунд перестроился и вновь атаковал, но Вин всего лишь отбежал на пару шагов назад, и острие секача лишь задело его плащ. Любимый, сука, плащ. Вин разозлился от оставленной бетой прорези, но атаковать в ответ не спешил. Атакует — начнет уставать, а он ждет подходящего момента, когда бета сам устанет. Они кружили, словно в танце, и этот танец вел Вин, заставляя бету потеть от напряжения, и уже спустя пять минут он заметил тяжелое дыхание соперника, и пошел в ва-банк. Он сымитировал нападение левой рукой, чем заставил бету выставить вперед руку с секачом в попытке защититься, но в то же время нанес удар острием своего ножа прямо в его запястье. Полный боли крик разнесся по тренировочному залу и эхом отлетел от стен. Горячая кровь брызнула на руки Вина, а его нож торчал с противоположной стороны от запястье беты. Оно вошло в его ладонь, как в горячее масло от силы, которую Вин вложил в удар. Секач с оглушающим стуком упал на пол, на котором начала собираться кровь. Бета упал на колени, а после и на спину, корчась от боли. Крики не переставали вырываться из его рта. Послышались жидкие аплодисменты, поздравляющие Вина с честной победой. Омега натянул на губы ухмылку и склонил голову вбок, наклоняясь над ним. Он крепко схватил рукоятку ножа и выдернул его из запястья, и теплая кровь брызнула из раны. На глазах беты были слезы. Он прижимал кровоточащую руку к груди и выл. Вин резко наступил на его горло тяжелым ботинком и прищурился: — В этом наше отличие, — спокойно сказал Вин. — Ты хочешь получить мое место своей задницей, когда как я получил его кровью и потом. Поэтому прежде, чем бросать мне вызов, подумай несколько раз, с кем ты хочешь сразиться. — Ты пожалеешь об этом, — прошипел сквозь слезы бета. — Неужели? — хмуро ухмыльнулся Вин и пнул его запястье. — Ты сам вызвался, а теперь не нужно мне угрожать, иначе в следующий раз я тебя не просто раню, а убью. Авель неотрывно наблюдал за этой схваткой, и ухмылка не покидала его лицо. Он оторвался от дверного проема и пошел к Вину, громко хлопая в ладони, аплодируя своему мальчику. В такие моменты он как никогда понимает, почему именно он стоит вровень с ним, когда все остальные стоят перед ним на коленях. В нем еще сидело то раздражение, которое оставил после себя омега утром, и ему как никогда хотелось именно сейчас вступить с Вином в схватку. Омега же поднял на него взгляд с явной насмешкой и театрально поклонился, благодаря за овации. С острия его ножа упала грузная капля крови. Он отошел от поверженного беты, которому помогли встать, и, смотря альфе в глаза, Вин провел языком по острию, собирая кровь. Одним движением он разбудил в Авеле того монстра, который и без прочего терзал его грудную клетку от желания разорвать этого омегу голыми руками, выжечь его, поглотить его душу. Вин без слов понял, что на этом его схватка не окончена. Альфа не стал брать оружие и предпочел бороться в рукопашную против ножа, и Вина даже будоражила эта мысль. Он очистил свое оружие от чужой крови, предвкушая, как оно окрасится в цвет крови Авеля, ибо в своей победе он не сомневался. Он уже победил. Авель с ним танцевал в безумном танце смерти, он вел его за собой и кружил вокруг, скалящим пасть львом. Но с Авелем тактика ненападения не пройдет, ведь он сам учил его ею. Все, что знал Вин, вложил в него Авель. Он был единственным человеком, который наперед знал каждое движение Вина и видел каждую мысль у него на лице. Поэтому омеге не оставалось ничего, кроме как неожиданно его атаковать. Острие ножа прошлось в паре сантиметров от его лица, но Авель молниеносно среагировал и ударил по его локтю ребром ладони. Вин непроизвольно разжал пальцы, но тут же нанес удар второй рукой альфе прямо под челюсть. Авель же завел ногу под его колено и схватил за горло, с силой укладывая на спину. Вин больно ударился спиной и затылком, но такая боль его лишь будоражила. Авель сжал пальцами его горло и ухмыльнулся, смотря в его глаза: — Видишь, ты не всемогущий, — сказал он так тихо, чтобы только Вин услышал. Омега вновь ухмыльнулся, облизывая губы. Пальцы Авеля лишь сильнее сомкнулись на его шее, словно он и вправду хотел его задушить, и он с трудом сдерживался, чтобы не сломать эту шею. Раздались ухмылки и смешки над омегой, который лежал на спине, побежденный. Но Вин одним ловким движением схватил выпавший нож и замахнулся им, собираясь нанести удар в плечо альфы, но тот перехватил его ладонь, и нож вонзился близ головы Вина. Его рука оказалось в неудобном положении и начала болеть, ведь Авель сжал его пальцы поверх рукоятки ножа и не отпускал. — Я победил, — шепнул альфа. Вин самодовольно ухмыльнулся, смотря в его полыхающие огнем глаза, ведь они оба понимали, кто здесь настоящий победитель. Вин лежит под ним лишь потому, что утром сам разбудил спящего зверя и помахал перед его носом куском аппетитного мяса, от которого у альфы сводит челюсть от желания. Лишь поэтому Вин лежал под ним и наслаждался сжимающими его горло пальцами. — Машины готовы, — громко объявил вошедший в зал альфа. — Собираемся.

***

Машина, слегка покачнувшись, затормозила на покрытой снегом грязной земле. Авель повернул ключ зажигания и открыл дверь машины, ступая тяжелым черным ботинком на снег, захрустевший под подошвой. Разнесся агрессивный лай собаки, которая цепью была прикована к своей будке. Его люди начали один за другим выходить из машины и спрыгивать из кузовов. Вин ловко перепрыгнул через ограждение и выпрямился, поправляя автомат на плече. Авель достал свою маску, которую лично сделал из человеческой кожи, и надел ее на лицо. На его черную шапку медленно опускался мелкий снег. Собака лаяла, чем переполошила жителей поселения. Они начали стягиваться из своих домов, встречая линию людей, облаченных в черное. Ворон переминулся с лапы на лапу и медленно моргнул, наблюдая за идущими к поселению людьми. Вин пребывал в хорошем настроении, в предвкушении сжимая рукоять своего автомата пальцами с накрашенными ногтями. Смерть его будоражила и заводила. Ему нравилось играть с чужими жизнями, подобно богу забирая их в любой момент, когда он сам этого захочет. Он не знал чувства лучше, чем это. Смотря в глаза, полные мольбы и надежды на лучшее, Вин испытывал экстаз и, наверное, понимал бога, который забирал чужие жизни. Рядом с ним бодро шагал альфа, которого все остальные прозвали Лисом. На его лице была черная маска с прорезями для рта и глаз. Вин не знал, для кого они устраивают этот цирк, но ему было все равно. Сам же омега предпочитал смотреть в глаза своим жертвам и давать запомнить в полной мере то лицо, которое они увидят перед своей смертью. Он мог бы быть ангелом, спасающим чужие жизни. Его кукольное, аккуратное лицо всегда было безупречно. Светлая кожа сверкала, бледно-розовые губы всегда растянуты в улыбке, а в черных глазах, обрамленных длинными ресницами, бесновался огонь. Умирающие от его рук люди были благословлены и прокляты. Авель шел впереди, держа автомат наперевес. Наблюдая за таким лидером, от которого исходило ледяное спокойствие и уверенность, Вин испытывал восторг. Его спина была напряжена и пряма, как струна. За ним тянулся черный шлейф смерти, по его стопам шел Вин. К ним навстречу шла группа людей с, очевидно, лидером. На их лицах читалось беспокойство, которое они неумело пытались скрыть. Спокойная жизнь вдали от анархии, зараженных и смерти — единственное, чего они хотели. Но они прогадали. В погоне за спокойной жизнью они забыли о тех людях, для которых человечность уже ничего не значит. Они думали, что добром привнесут спокойствие в мир, но они ошиблись. Глупая, обидная ошибка, стоящая их жизней. В мире, по локоть погрязшем в крови и грязи, нет места доброте, нет места спокойствию, и даже если где-то оно царит, шторм дойдет и до них, и сметет все на своем пути. Лидер знаком остановил своих людей и первым сделал шаг навстречу человеку в маске. — Кто вы? — громко спросил он. — Мы не хотим насилия, пожалуйста. Что вы хотите от нас? Мы выполним любые ваши условия. — Никто не хочет насилия, — спокойным тоном сказал Авель. Его холод не успокаивал, а лишь больше пугал. Вин заметил в руках эти людей ножи, а у кого-то даже был пистолет, который тот прятал под рукавом. Ему захотелось рассмеяться от лицемерия. Они не хотят насилия, поэтому вышли с оружием. — Пожалуйста, — повторил лидер и поднял ладони вверх. — Я безоружен. — Верю, — Авель ухмыльнулся, но под маской этого не было видно. Он направил автомат на лидера, а несколько людей дернулись, желая защитить его. Альфа перевел на них взгляд. — Вы стоите на месте и не двигаетесь, пока я не дам команду, — лидер покорно кивнул, но по его виску от напряжения скатилась капля пота. — Пошли, — кинул Авель своим людям, и те двинулись вперед, пока сам Авель, Вин и несколько их людей остались, держа на мушке небольшую группу мужчин. Они врывались в закрытые дома и выволакивали людей, прячущихся по углам, под кроватями и столами за волосы на улицу в том, в чем есть. Женщины, омеги, дети, подростки или старики — их сгоняли в одну большую кучу, не позволив даже ничего накинуть на себя при лютом морозе. Некоторые шли босиком по снегу, ощущая, как затвердевают конечности. Люди плакали, понимая, что живыми им уже не выбраться, но им не оставалось ничего, кроме как подчиниться и выполнять поставленные условия. Лидер так и стоял, подняв вверх руки. Вин даже огорчился — он ждал сопротивления, ответных ударов, а тут такая покорность, что даже захотелось зевнуть. Их люди переворачивали чужие дома вверх дном, выискивая все, что могло пригодиться — оружие, лекарства, овощи, соления, бинты, сушеные травы для настоек, словом, все, что могли унести. В одном сундуке нашли теплую одежду, а под ней редкие револьверы и несколько пачек патронов. Тех, кто отказывался подчиняться, били по лицу и выволакивали насильно. Лис собственноручно обшарил несколько домов. Перед Авелем постепенно вырастала куча всего, что они могли забрать, но альфа даже не кинул на это взгляд. Он был прикован к лидеру. Может быть, Авель бы и не подумал его убивать, если бы он так опрометчиво не поставил спокойную жизнь своей общины выше безопасности его людей. Доброта — это слабость. Она никого не спасет. Не в этом прогнившем мире, где за последний патрон люди готовы перебить друг друга. Колючий снег медленно опускался на землю и таял на лице лидера напротив Авеля. Страшная кожаная маска смотрела на него, а под ней — холодные пустые глаза. Он никого не пожалеет, никого не оставит в живых, и это стало понятно давно. Он вел игру. Хотел заставить людей думать, что, получив желаемое, они просто уйдут и оставят их в покое. Дети жались к родителям и горько плакали, раздражая Авеля. Его злил этот бесконечный непрекращающийся плач, но никто не мог заткнуть этих людей без команды Авеля. Лис бросил в общую кучу еще несколько пар патронов и похлопал в ладони, стряхивая с них пыль. — Больше ничего не осталось, мой лидер, — оповестил он и встал вместе с остальными, взяв оружие наготове. — Вы забрали у нас все, что нашли, — испытал удачу в последний раз лидер поселения. — Пожалуйста, отпустите нас, — взмолился он. — Хорошо, — сказал Авель в воцарившейся тишине. Люди с надеждой посмотрели на него. — Бегите. Разнесся залп первых выстрелов, и стоящие в первом ряду люди упали ничком на землю. Остальные в страхе и панике бросились рассыпную. Смех и крики ужаса смешались воедино. Авель четким выстрелом в голову снес лидера, упавшего лицом вниз. Под его головой, окрашивая снег, началась расползаться лужа крови. Из простреленной головы вверх потянулся клубок пара, а ошметки мозгов ореолом рассыпались по земле вокруг него. Авель прошел мимо, наступая в грязную лужу из крови, растаявшего снега и грязи. Лис с задорным смехом увязался за убегающей девушкой, нарочито стреляя ей под ноги и не попадая в нее. Ему нравится загонять своих жертв, оставлять их без сил и лишь потом догонять, даря сладкое мучение наступающей смерти. Правда, сладким оно было только для самого Лиса. Люди, которые успели вооружиться, давали отпор. Так, в Вина раздался целый шквал выстрелов, но каждый был мимо — руки стреляющего в него альфы слишком тряслись, а его сердце колотилось о ребра, как в последний раз. Слезы застилали его глаза, но один единственный раз он все-таки едва не попал. Лишь едва. Пуля просвистела слева от лица Вина, но врезалась в дерево, и от ствола отлетели щепки. Мужчина выстрелил еще несколько раз, но раздались лишь пустые залпы. Омега ядовито ухмыльнулся и вскинув автомат. Теперь настала его очередь стрелять. Он несколько раз спустил курок, наслаждаясь видом разлетающейся крови, что омыла его лицо. Дыра на его лбу разрасталась с каждым последующим выстрелом. Куски костей и плоти отлетали, как те самые щепки от дерева, а бордовая кровь заливала его лицо и открытые в ужасе глаза. Он упал на бок, ударяясь всем телом о голые камни, по которым струей побежала река крови из простреленной головы. Кто-то кинул горючую смесь в дом, и тот вспыхнул факелом. Пожар пылал изнутри, охватывая языками пламени каждую комнату. Лис увидел, что в дом забежало несколько людей, пытающихся укрыться от убийц, и с помощью нескольких бойцов заколотил двери, чтобы те не смогли выбраться. Он достал из рюкзака коктейль Молотова и поджег висящую тряпку, кидая ее в окно дома, в который загнали жителей поселения. Раздались оглушающие крики, и вспыхнул очередной пожар. Врата ада разверзлись, и все бесы хлынули наружу. В людей стреляли. Стреляли в лица, в спины, в головы, поочередно стреляли в конечности и тело прежде, чем убить. Кровь лилась рекой, и люди Авеля в ней купались. На Авеля с ножом попытался напасть отчаявшийся мужчина, защищающий своего омегу, но альфа выстрелил в его колено, вышибая коленную чашечку. Он упал на землю, крича в агонии. Из его рта вырывались проклятия вперемешку с криками, а отброшенный на землю нож валялся в снегу. Авель наклонился, поднял его из снега и в несколько широких шагов подошел к лежащему на спине альфе. Он пытался зажать раненное колено, и через его пальцы струилась бордовая кровь, омывающая землю. Авель крепко сжал его волосы и запрокинул голову назад, ровным четким движением вонзив острие ножа по самую рукоятку тому в горло. Кровь хлынула из его раны и рта, омывая руки Авеля липким теплом. Он резко дернул нож к себе, перерезая его горло и трахею. Мерзкие булькающие звуки вырывались из его рта, пока он задыхался. Кровь бурлила, и из горла вырывались кровавые пузыри. — А ты еще откуда? — ухмыльнулся Вин, завидев бегущего в их сторону щелкуна. Он прихрамывал на одну ногу и издавал характерные крики и щелканье. Омега этих тварей давно не видел в таких краях, странно, что он оказался здесь. Когда щелкун приблизился на достаточное расстояние, Вин выстрелил в его изуродованную наростами голову, но щелкун лишь дернулся и оскалил гнилые зубы. Омега сделал еще несколько выстрелов, поражая поверженный грибком мозг, и единственный щелкун упал на землю, пропахав ее обезображенной мордой. Если он здесь, значит тут есть и другие. За этой мыслью Вин почувствовал, как его резко сбили с ног на землю. Он перевернулся на живот и больно приложился головой, прошипев от боли. Над ним раздался крик, и Вин вовремя успел откатиться от большого камня, которым ему хотел размозжить голову мужчина. Вин резко поднял ногу и ударил его в живот. Он сгорбился и прорычал сквозь зубы, а Вин, воспользовавшись секундным моментом, сразу же подскочил на ноги. Одинокий ребенок кричал и плакал, прижавшись в темном углу у бывшего свинарника. На нем была лишь тоненькая маечка и трусы. Полуголое тело дрожало от холода, страха и непонимания — почему злые люди напали на их дом, почему убили родителей и его друзей? Он громко рыдал, сжимая пальчиками свою майку. Авель медленно подошел к нему и присел на корточки. Мальчик лишь громче закричал и прижался к углу, от которого в кожу впились занозы. Но мужчина перед ним ничего не делал, а просто сидел и смотрел на него. Мальчик кричал несколько минут, а после начал понемногу смолкать. Он неотрывно смотрел в глаза Авеля, пока совсем не стих, и лишь иногда всхлипывал и икал. Его тело дрожало от крепкого мороза, а маленькие пальцы покраснели и уже не гнулись. Авель провел указательным пальцем по курку. Зачем оставлять этого ребенка в живых? Что он может дать Авелю? Пройдет много лет прежде, чем он вырастет. В него придется вкладывать слишком многое, чтобы лишь потом получить отдачу. Им нужно сейчас, а не в призрачном «потом». Этого «потом» может и не быть. А если он просто уйдет, что станет с этим ребенком? Все люди, которые могли воспитать его, мертвы. Он сам не выживет в этом мире. А если и выживет, кем он станет? Будет ли он жить или просто волочить свое бессмысленное существование, пытаясь выживать? Авель не убивает ради убийств, ведь люди, которые охотятся на зайцев, всего лишь хотят есть, но никто их не осуждает за это. Мальчик совсем успокоился и смотрел в его глаза, как завороженный. Лучшее, что мог сделать Авель для этого ребенка — даровать ему вечный покой и надежду, что он окажется в лучшем мире. Авель поднял автомат, замечая, как в карих глазах зародился животный страх, и выстрелил. Теплая молодая кровь омыла его маску. Альфа вышел на улицу и осмотрелся. Все, что можно было забрать, начали понемногу складывать в машины. Его люди с довольными лицами стягивались к общему сбору, оставляя за собой хаос и разруху. Дома уже вовсю полыхали, и кострище громко трещало, взметывая вверх искры. И без того серое небо заволокло дымом. Внимание Авеля привлекла черная фигура, неспешно идущая на ползущего по земле человека. За ним тянулся кровавый след и грязь. Вин тихо напевал любимый мотив и шел по пятам, ведя за собой свою дорогую любовницу Смерть. Ремешок автомата волочился по земле. На его щеке остался порез от короткой схватки, но для Вина это была награда. Он резко наступил на спину поверженного человека, придавливая его к земле. — Мерцай, мерцай, маленькая звездочка, — пропел Вин и ударил по его ребрам со всей силы, заставляя мужчину закашляться и перевернуться на спину. Из уголка его губ текла кровь, а глаз заплыл от сильного удара ботинка в лицо. Он прошептал что-то себе под нос, умоляя о чем-то, но Вин даже не желал разбирать, о чем он там молил. За каждый удар, нанесенный ему, этот мужчина должен ответить. Вин подкинул повыше свой автомат и оглядел его, а после перевел взгляд на лицо этого мужчины. Он должен хорошо запомнить это лицо, этого человека, который дарует ему смерть. Он с ней танцует и кружит в страстном вальсе, отдает ей других, а сам ускользает от ее скрюченных холодных рук. Вин улыбнулся уголком губ и ударил мужчину прикладом в лицо. Он не остановился на этом, и принялся бить его бессчетное количество раз, разбивая окровавленным прикладом его лицо. Авель смотрел на него с благоговейным восторгом и понимал, почему именно он его правая рука, почему именно он его соперник, почему именно он стоит с ним вровень, почему именно он его омега. Он знал, он чувствовал всеми фибрами своей души, что Авель смотрит на него, но это представление было не для него, оно было для его обожаемой любовницы. Вин разбивал его лицо прикладом, не жалея сил. Его нос сломался и ввалился внутрь, а лицо больше напоминало кашеобразную смесь из плоти, лопнувших глаз и бесконечного потока крови. Ударив с мерзким хлюпом его лицо вновь, Вин расслабленно выдохнул и убрал ногу с его горла. Его тело начало стремительно остывать, но снежинка, упавшая на обезображенное нечто, что осталось от лица, растаяла и смешалась с кровью. Вин повернулся к своему лидеру и двинулся прямиком к нему. Авель был спокоен, даже слегка хмур, но лишь внешне. Внутри него бурлили вулканы. То, что делал с ним Вин, не поддавалось ни одному объяснению. Желание и восторг в нем смешались в безумный обжигающий коктейль. Ему было так хорошо, словно он принял лучший в мире наркотик, название которому — Вин. А омега в свою очередь подошел к нему с совершенно искренней игривой улыбкой и привстал на носочки, выравниваясь лицом с Авелем, а после поцеловал его прямо в губы. Легко и невесомо. Без дикого желания, без страсти, просто соприкосновение. — Пора идти, лидерним, — сказал омега. Он провел большим пальцем по его маске, собирая смесь чужих кровей, а после облизнул подушечку пальца, смотря Авелю в глаза. Вин развернулся и пошел к машинам, искренне и легко улыбаясь. На улицу медленно опускалась всепоглощающая тьма, и лишь кострище домов развеивало ее. Авель все еще стоял на месте, пока с неба падали крупные хлопья снега, хороня под собой всех убитых.