реквием

Декабрь опустился на затихший вечерний лес. Он укрыл белоснежным покрывалом сухую траву, сгнившие листья и обнаженные ветви деревьев, скрипящие при каждом дуновении ветра. Белка поднялась на лапки, вслушиваясь в лесную тишину, и повела ухом, а после перепрыгнула на соседнюю ветку и скрылась в дупле дерева. Небо было заволочено серыми тучами, которые лениво плыли по небосводу. Трещал мороз. За несколько лет впервые зима выдалась такой холодной в самом ее начале. Многие надеялись, что снег не выпадет как минимум до января, но у природы, как это было всегда, другие планы. Пара молодых оленей, громко хрустя снегом, прошли вдоль забора, не без интереса обнюхивая металлическую сетку. Оттуда, за чертой забора, доносился смех и вскрики, из печных труб валил дым и мерцали огоньки — свет зажженных фонарей. Олениха резко вскинула голову, увидев приближающегося зараженного. Он с трудом перебирал ноги, хрипел и изредка клацал зубами. Снег под ним жалобно ломался и скрипел. Он обнажил безобразную пасть, увидев прямо перед собой скопление живого, но в то же мгновение раздался выстрел прямиком в его голову, и он завалился вперед, окрашивая снег грязной кровью. Сторожила опустил ружье, из дула которого шел дым, а олени унеслись прочь, испуганные звуком выстрела. Намджун мог бы назвать этот вечер спокойным. Он сидел в плетеном кресле на крыльце, укрыв ноги теплым пледом, и не спеша попивал приготовленный Тэхеном чай. В голове витала приятная пустота. Альфа наблюдал, как медленно зажигаются в домах огни. Там семьи укрывались от трескучего мороза, усаживались перед огнем и уделяли время друг другу. Они вкусно ели, пили горячий чай и обсуждали насущные темы, и не всегда приятные — у них вновь корова заболела. Ханен сразу же попытался ей помочь, но что он мог бы сделать? Вылечить ее полностью точно не получилось бы, но он старался, даже скармливал ей запасы некоторых не особо важных трав. Оставалось лишь надеяться на чудо. Но в целом, если опустить этот неприятный момент, все было в порядке. Ему было хорошо, горло согревал теплый чай, а вокруг царило спокойствие… — А-а-а! — закричал Юнги, получив очередной снежок в лицо. Тэхен громко засмеялся и принялся убегать от него, ловко лавируя между играющими вместе с ними подростками и детьми. — Ким Тэхен, ты будешь наказан! — громко и разъяренно провозгласил Юнги, скатывая в ладонях огромный снежок. …если не считать визжащих прямо перед альфой детей. Юнги и Тэхен, покончив с делами, завалились прямо в снег, в выдающиеся такие сугробы, и Юнги не был бы Юнги, если бы не стукнулся локтем о припорошенную ступеньку. Он взвыл от боли, а Тэхен над ним посмеялся — уж слишком смешно выглядел корчащийся в агонии младший, грозящийся сломать эту ступеньку с наступлением весны. Собственно, так и началась эта война, которую открыл Юнги. Он первый залепил Тэхену в лоб смачный снежок, а омега терпеть атаку не стал. С тех пор они, как две заведенные юлы, носились по двору, обкидывая друг друга снежками. Один раз даже Намджуну прилетело, за что оба получили убийственный взгляд, а потом смеялись, убегая от брошенного в их сторону снежка. Постепенно к ним стягивалась молодежь, желая поиграть в озорную игру, а дети лепили снеговиков, вместо носов приделывая им палки. Они прервались лишь на короткий миг, чтобы выпить чай и согреться, а после битва продолжилась. Намджун бы и рад носиться с ними, как угорелый, и вспоминать былую молодость, но спина говорила категоричное «нет», и он вообще не отказался бы от массажа. Чай, стоящий на небольшом столике, клубился паром. Воздух было одновременно и приятно, и больно вдыхать — настолько морозным он был. Что у Юнги, что у Тэхена раскраснелись щеки и носы, а губы так и вовсе приобрели голубоватый оттенок. Папы и мамы принялись загонять своих чад в дома, чтобы согреваться и готовиться ко сну, а некоторые еще даже не приступили к домашнему заданию. Резвиться с друзьями — это всегда здорово, но нельзя забывать про учебу, которая имеет важное место в жизни каждого человека, и не важно, в каком мире он живет — до наступления пандемии или после нее. Учеба, как и искусство, помогает человеку развиваться и вносит ощутимый вклад в саморазвитие. Однако учить нужно то, что интересно и привносит пользу в разум, а иначе учеба обернется лишь каторгой. Собственно, именно поэтому Намджун еще очень давно решил проводить занятия по биологии, анатомии и ботанике, изредка — математике, литературе и родному языку, а также специальные обучения по самообороне, стрельбе и умению владеть ножом. Это базовые знания, которые должен знать любой человек для того, чтобы выживать. Альфа допил остывший чай и поднялся со своего кресла, прихватив плед и кружку, на дне которой осели чаинки, травинки и несколько малиновых косточек. Для полного счастья ему не хватало только совершенно не вкусного печенья Тэхена, которое он не готовил уже одному богу известно сколько лет. Юнги же нагнал Тэхена и завалил на землю, и они вступили в перепалку, громко крича друг на друга и смеясь. Бета все пытался накормить его сына снегом, но Тэхен ловко уворачивался, а после и сам завалил Юнги в снег. Тот стал намного тяжелее, чем когда только пришел в их общину, его щеки заметно и приятно округлились, а в целом он по весу скоро догонит самого Тэхена. Только у Тэхена то были мышцы, а у Юнги — жирок. — А ну, заканчивайте, — крикнул Намджун, отчего из его рта вышел пар. — Вы уже окоченели оба, пошли в дом, согреться нужно. — Но пап, — возмутился омега, устремив на него взгляд. — Мы не замерзли. — Да, не замерзли, — поддакнул Юнги, стуча зубами от холода. Альфа закатил глаза. — Завтра продолжите. Вставайте оба с земли, вы легко можете подхватить простуду. — Зануда, — буркнул Юнги и не без помощи Тэхена, который протянул ему руку, поднялся. — Старик, — шепнул Тэхен, и они оба рассмеялись над вздохнувшим альфой. Будто он не знал, что они за спиной его называют доисторическим артефактом, динозавром, окаменелостью времен мезозоя и прочее, прочее, прочее. Они каждый день выдумывали нечто новое. Буквально вчера Юнги подбежал к нему, придумав очередную гениальную шутку, пока позади стоял раскрасневшийся от попыток не засмеяться Тэхен, и сказал ему: «Знаешь, что общего между тобой и самым первым глобусом на Земле? Вы оба старые!», и команда “идиоты-самоубийцы” взорвалась смехом, а Намджун лишь вздохнул. Когда-нибудь эти двое прекратят шутить над его возрастом… Вот посмотрит Намджун на них, когда они сами будут в таком возрасте. Юнги подбежал к Намджуну первый и забрал из рук плед, кутаясь в него и стуча зубами. Намджун хотел усмехнуться и подколоть, мол, тебе же не холодно, но все же не стал его трогать. — Я хочу к Ханену сходить, проведать его, — сказал Тэхен, отряхивая одежду от снега. — Он говорит, что Хенджин сейчас очень активный и постоянно пинается, хочу почувствовать это, — ярко улыбнулся омега. — Когда Джойз впервые почувствовал толчок, он чуть не захлебнулся слюной и не умер, — усмехнулся альфа. — Знаю, — засмеялся Тэхен. Юнги топтался на месте, пытаясь согреться. — Мне Ханен рассказывал, каким его лицо было в тот момент. Он даже не дышал. — Его можно понять. Ну ладно, иди, — вздохнул Намджун. — Передай привет всем и особенно моему племяннику Хенджину и следи, чтобы Джойз в порыве чрезмерной заботы не задушил Ханена в своих загребущих объятиях. — А ты домой придешь ночевать? — поинтересовался Юнги. — Не знаю, — пожал плечами омега и улыбнулся. — Как получится, хочу с хеном побыть. Ну ладно, я пошел, вы смотрите сами не убейте друг друга, — Тэхен махнул им рукой и вышел со двора, направляясь к дому Ханена и Джойза. — А почему мне нельзя у других ночевать? — тихо возмутился Юнги, заходя в дом первым. — Потому что ты даже не убираешь за собой, — усмехнулся альфа. Намджун прошел следом и снял свою куртку, повесив ее на крючок. Юнги по привычке просто скинул ее на стул, заставляя альфу в сотый раз вздохнуть и повесить ее возле своей. Мин снял ботинки, наступив на пятки, и пошлепал ногами в мокрых носках на кухню в поисках чего-нибудь вкусного. Вот об этом Намджун и говорит, когда запрещает Мину ночевать у других. Он может доставить им слишком много хлопот, к которым и Намджун, и Тэхен уже привыкли. Юнги нужно воспитывать, в нем все еще живет маленький ребенок, нуждающийся в заботе, и Тэхен ему это с удовольствием дарит и тем самым балует, а Намджун же старается приучить его к самостоятельности. Но кто бы его там слушал… На печи стоял горшочек, в котором Тэхен приготовил мясо с кусочками картошки, базиликом и мелко порубленной морковью. Юнги обхватил крышку тряпочкой, чтобы не обжечься, и глубоко вдохнул манящий аромат мяса, дразнящий вкусовые рецепторы. Во рту сразу же начала скапливаться слюна. Пока альфа возился в зале, Юнги достал две тарелки и принялся раскладывать по ним ужин, не забыв положить Намджуну больше, чем себе. Он выудил из нижнего ящика, в котором всегда было прохладно, небольшой огурец, вымыл его и нарезал, а также переложил в маленькую тарелку несколько маринованных помидоров. Они совсем недавно открыли эту банку и экономили, как могли. Расставив на столе тарелки, Юнги положил рядом ложки и поставил два стакана, наполненных компотом из сушеных абрикосов. Мин хотел бы еще и на десерт что-нибудь, но лепешек нет, печенья тоже, а сам бета готовил из рук вон плохо, хотя и пообещался Тэхену обязательно научиться готовить. Намджун, умывшись, зашел на кухню и протянул Юнги сверток. — Смени носки, иначе точно заболеешь. — Точно, — Юнги хлопнул себя ладонью по лбу и улыбнулся, забрав сменную пару носков. — Я даже внимания не обратил, думаю, почему же так холодно ногам. Спасибо. — Да не за что, — сдержанно улыбнулся Намджун в ответ и, пока Юнги менял мокрые носки на сухие, сел за стол. После свадьбы Ханена и Джойза уже месяц прошел, ровно столько же прошло и после их разговора. В Намджуне что-то переменилось по отношению к Юнги, и бета не мог понять, в какую сторону. Альфа стал более задумчив, и помощь младшего теперь принимал не с такой охотой, но Юнги старался не обращать на это никакого внимания. Он понимал, что ему нужно время, ему нужно подумать и проанализировать все, что произошло, ведь он видит этот мир совсем не так, как сам Юнги. Для него не было никакой проблемы в том, что они, возможно, братья — ну какое это имеет значение? Никакого, когда тепло вот здесь, и с каждым днем Юнги становилось все теплее. Он не знал, чувствовал ли Намджун то же самое, но альфа не относился к нему как-то грубо, он не отталкивал его, просто был более задумчив и хмур. Даже если он и обижал Юнги своим поведением, он делал это неосознанно, явно не желая причинить ему какую-то боль. Намджун действительно был слишком задумчив, и это заметил даже Тэхен. Былая легкость рядом с Юнги, которую можно было заметить невооруженным глазом, пропала, но лишь потому, что альфа думал о многом. У него разгорелся внутренний конфликт в первую очередь потому, что они действительно могли быть родственниками. Однако Юнги абсолютно прав — никакого значения это не имеет ни для кого, и Тэхен, Намджун видел это, поддерживает их. Ему было несколько… неловко оттого, что сын все понимает. Ни Тэхена, ни Юнги, ни Джойза, ни Ханена, ни Гююн — никого это не смущало, только лишь Намджун загонял себя этими мыслями в угол. Вторая беспокоящая его мысль — возраст. У них слишком большая разница в возрасте, и что Намджун сможет дать этому молодому бете? Он может завести семью с альфой его лет, но Юнги даже и не думает об этом. Намджун не знал, что ему делать. Он одновременно и рвался к Юнги, желал быть с ним рядом, желал проводить время лишь с ним, учить его тому, что знает сам, и учиться у него, но и убегал от этих мыслей. Это похоже на замкнутый круг. Альфа не знал, что ему делать, а потому лежал в своей комнате без сна и все крутил в пальцах ракушку, подаренную Юнги. Почему он бережет ее? Даже кулон Сэром он снял, и тот лежал в маленькой шкатулочке на полке. Хотела бы она этого? Хотела бы, чтобы Намджун был счастлив вновь? Однажды Намджун озвучил этот вопрос, и получил твердое, уверенное «Да». Ответила ему не Сэром, а Тэхен. Альфа сидел возле поросшей травой и цветами могилы бывшей жены, низко склонив голову, и смотрел на почти выровненный с землей холмик. Тэхен издалека увидел одинокую фигуру над могилой матери и подошел к папе как раз тогда, когда он задал свой вопрос в пустоту. Тэхен ответил, потому что ни на мгновение не сомневался — мама хотела бы этого. Прошло так много лет после ее смерти, и боль от утраты притупилась, а его сердце готово полюбить вновь. Тогда Тэхен просто присел рядом и положил ладонь на папино плечо. Он знает, что мама его простила уже давно и хотела бы, чтобы он был счастлив. Этого хотели все, кроме самого Намджуна, по-прежнему страшащегося заглянуть своему зародившемуся в груди чувству в глаза. Ужин проходил в тишине, лишь треск дров в печи и стук ложек о дно тарелок прерывали ее. Юнги не желал лезть в его мысли, но и видеть, как с каждой минутой его лицо мрачнеет все больше, не хотел. Когда они доели и выпили компот, Мин вызвался сам помыть посуду, чем не на шутку удивил Намджуна, а альфа тогда предпочел сесть в зале на диване и дочитать книгу по садоводству. Юнги, намывая тарелки, кинул на него задумчивый взгляд через коридор и прикусил губу. Ему хотелось помочь альфе принять свои чувства и сделать окончательный выбор, а, если Мин ошибается, и Намджуну он вовсе не нравится, дать осознать это. Юнги стряхнул руки от пены и вытер их о полотенце, бесшумно идя по коридору к залу. Свечи тихо дрожали, в воздухе витал запах теплой еды и тлеющих дров. Юнги положил ладонь на дверной косяк и тихо позвал альфу: — Намджун? — Да, — тут же отозвался он, подняв голову к бете. — Научишь меня играть на гитаре? Альфа удивленно вскинул брови, но кивнул. Он вложил закладку на нужной странице и поставил книгу обратно на полку, а после удалился на второй этаж, чтобы взять свою гитару. Юнги залез на диван и уселся по-турецки, наблюдая за искорками в печи, которые вспыхнули, когда он поворошил кочергой поленья. Намджун испытал приятное чувство удовольствия от просьбы младшего. Ему нравилось то, что Юнги просил его научить играть, ведь он не раз видел завороженный взгляд беты, когда альфа брался за гитару, а Тэхен принимался петь. Раньше они делали это с Тэхеном вдвоем, закрывшись в его комнате, а теперь к ним присоединился Юнги, ведущий себя как никогда тихо, словно мышка. Намджун неторопливо спустился в зал и, проходя мимо окна, замер. На оконной раме с обратной стороны сидела голубая бабочка с пораненным крылом. Альфа едва не прилип носом к окну, удивленно наблюдая за насекомым. — Юнги, скорей иди сюда, — шепотом позвал Намджун, подзывая обернувшегося к нему бету ладонью. — Иди, иди. — Что там, что? — Юнги вытянул шею, пытаясь рассмотреть, что там увидел альфа, и пролез под его рукой, прилипая носом к окну. Бабочка повела крыльями. — Это папа! — широко улыбнулся Юнги, обнажая маленькие зубы. Он ринулся к своему дивану и достал из коробки найденный когда-то давно полароид. Под вопросительный взгляд Намджуна он сделал фотографию, которая тут же появилась из окна для выхода фото. Юнги потряс ее, чтобы фотография скорее проявилась. — Открой окно, он же замерзнет там! — Какого черта, — пробормотал альфа, но все-таки послушался его и открыл окно, впуская в комнату морозный воздух. Но бабочка не залетела внутрь, а вспорхнула с рамы и скрылась в темноте. На лице Юнги проскользнула грусть, но улыбаться он все-таки не перестал, бережно держа в руках фотографию. — Папа? — удивился Намджун, разглядывая темное фото, на котором едва виднелись очертания голубых крыльев. — Почему ты назвал ее папой? Прости за такой вопрос… — Все хорошо, — покачал головой Юнги, хотя альфа видел, что ему стало грустно. — Когда я был маленьким, папа рассказал мне, что бабочки — это не улетевшие на небеса души живших когда-то людей, и Великий дух оставил их на земле исполнить назначение «почтальонов». Они проводники между нашим миром и миром душ, — бета почувствовал, как на глаза накатили слезы. — С тех пор я верю, что это папа рядом со мной, что он не покинул этот мир, а всегда находится рядом и оберегает меня от всего… — одинокая слеза покатилась по его щеке. Ему стало так одиноко, так грустно, так захотелось вновь прильнуть к папе, ощутить его тепло и увидеть согревающую душу улыбку. — И однажды я загадал, чтобы мы с папой всегда-всегда были вместе. С самой смерти папы эта бабочка всегда со мной, — Юнги громко всхлипнул. — Иди ко мне, — вздохнул Намджун и притянул его к себе, заключая в крепкие, теплые объятия. Юнги вздрогнул, всхлипывая, и уткнулся лицом в грудь альфы, а свободной рукой сжал его свитер в кулак, не желая выпускать. Намджун прижался щекой к его макушке и посмотрел за окно, в котором отражалось лишь пламя свечи, и никакой бабочки там не было. Ему не хотелось говорить, что бабочки не живут так долго, ему хотелось верить, что папа Юнги действительно всегда рядом с ним, оберегает его от всяких напастей и поддерживает. Хотелось верить, что это действительно он пришел проведать своего любимого волчонка, посмотреть, как он теперь живет, счастлив ли он. Намджун прикрыл глаза и на мгновение прижался к светловолосой макушке губами, оставляя легкий поцелуй. Он провел ладонями по его спине, утешая и согревая своим теплом, показывая, что он рядом. Его сердце болезненно ныло от такого Юнги. Он не был тем вечно смеющимся и озорным ребенком, которого альфа видел час назад, он не был ходячей катастрофой, он был сломленным человеком, который очень сильно, до накатывающих на глаза слез хотел к папе. И никто и никогда не заменит ему этого человека — ни Намджун, ни Тэхен, ни Гююн. Никто не сможет заменить его папу. — Знаешь… — тихо протянул Намджун, заглядывая Юнги в глаза. Они были блестящими от слез. — Люди, которые живут вот тут, — он коснулся ладонью его груди слева, — не умирают. Пройдет год, десять, хоть сто лет, они будут живы. Они живы, пока жива память о них. Ты не можешь коснуться, не можешь его увидеть или услышать, но он всегда рядом с тобой, — Юнги снова заплакал, и дорожки слез побежали по его щекам. Намджун вытер их большими пальцами. — Я скучаю по нему, — дрожащим голосом прошептал Юнги. — Я очень сильно хочу к папе… — Я знаю, волчонок, я знаю, — вздохнул альфа и вновь обнял его, чувствуя, как Юнги жмется к его груди. — Однажды, будучи очень-очень старым… — Таким старым, как ты? — шмыгнув носом, спросил Юнги. — Нет, — тихо засмеялся Намджун. — Еще более старым, чем я. Когда твои волосы поседеют, а лицо покроют морщины, ты будешь лежать старичком в своей постели, и чувствовать, что готов покинуть этот мир. Вокруг тебя будут твои внуки и дети, они тебя будут очень сильно любить, знаешь? Но настанет момент, когда ты увидишь темноту, а после… Тебя встретит папа. — Правда? — шепнул бета, вытирая нос, и на рукаве остался мокрый след. — Конечно, правда. А пока у тебя впереди целая жизнь, и мы должны идти вперед, искать, за что сражаться, — с улыбкой ответил альфа. — Есть сто причин, по которым мы могли не дожить до сегодня. И еще сто, по которым мы можем не дожить до завтра. Но мы боремся за каждую секунду, что можем провести вместе. Пусть всего две минуты… Или два дня… Они бесценны. — Я буду бороться, — прошептал Юнги в его грудь очень-очень тихо, а после повернул голову и посмотрел на фотографию бабочки в своих руках. — Намджун, научи меня играть. Однажды я напишу песню для папы, и как бы далеко он ни был, он услышит ее и будет знать, что я его люблю и очень сильно скучаю. — Потрясающая идея, — улыбнулся альфа и слегка коснулся пальцами его подбородка, приободряя. — Только не порви со злости струны, если не будет получаться, хорошо? Боюсь, второй гитары я уже не найду, — усмехнулся альфа, вызвав у Юнги улыбку. Он вновь вытер нос и беззаботно пожал плечами. — Ничего не могу обещать, ты же знаешь. Они сели на диван друг перед другом. Намджун поставил гитару на колено и принялся настраивать струны, а Юнги внимательно наблюдал за его пальцами, стараясь запомнить каждое движение. Он буквально не отрывал взгляда от его пальцев, и слегка вздрогнул, когда альфа провел по струнам, и пронесся перелив первых нот. Намджун глянул на него и усмехнулся, покачивая головой. Альфа взял за гриф гитару, мелодия смолкла. — Ты ошибаешься, думая, что это поможет тебе, — по-доброму сказал альфа. — Запомнить все и сразу попросту невозможно, ты лишь забьешь себе голову и будешь постоянно путаться, какую же ноту сыграть. Давай сейчас выучим, где ты должен держать пальцы, чтобы играть. Вот, держи, — Намджун протянул ему гитару. — Уже? — удивился Юнги, но гитару все-таки забрал. Он поставил ее на ногу и неумело обхватил за гриф, пытаясь повторить то, что делал только что альфа. — Конечно, а чего ждать? Вот смотри, — Намджун обхватил его руки, правильно укладывая на гитаре, а каждый палец уложил на необходимые лады. От прикосновений его пальцев у Юнги перехватило дыхание, и стало тяжелее дышать. Его кожа была такой горячей, в отличие от холодного Юнги, что бета выпал на мгновение и совсем не слушал, что там ему говорит альфа. — Если ты не умеешь настраивать гитару, значит, ты никогда не научишься играть. Сейчас она уже настроена, поэтому в следующий раз мы с тобой обязательно настроим ее вместе, а сейчас давай просто выучим позиции. — А как я узнаю, какую струну дергать? — сморщился Юнги, разглядывая гитару в своих руках. Ему все это казалось таким странным, сложным и непонятным. — Никак, — улыбнулся альфа и пожал плечами. — Понимаешь, когда ты только начинаешь изучать, это бессмысленно, ведь у аккордов есть тысячи и тысячи вариаций, ты можешь сыграть абсолютно любую. Нужна практика, чтобы ты все запомнил, понимаешь? У меня не осталось никаких записей, но я обязательно сделаю их для тебя и обозначу каждую ноту. Есть такие обозначения, называются бемоль и диез. Бемоль означает понижение аккорда на один полутон, а диез — повышение. Полутон — это один лад, вот они, смотри, — альфа указал на разделенные горизонтальными линиями участки. — Мгм, — промычал Юнги и кивнул. — Лады… — Твой средний палец должен быть на четвертом ладе, безымянный на третьем, а мизинец на втором, вот так, — Намджун немного поправил его пальцы. — Айщ, иди сюда, — альфа сел дальше к спинке дивана, прижавшись к ней, и похлопал по месту между своих ног. Одну он свесил вниз, а вторая так и осталась на диване. Юнги второй раз за вечер стало тяжело дышать, но он сел между ног альфы по-турецки и тихо сглотнул, когда почувствовал спиной его теплую грудь и дыхание на шее, от которого вдоль позвоночника побежали мурашки. — Вот так, — тихо сказал он и обхватил ладонь Юнги своей, правильно укладывая ее на лады и слегка прижал. — Ты должен зажимать их. — Зажимать, — тихо повторил Юнги. В нос ударил запах Намджуна, смешанный с запахом тепла и домашнего очага. Он пах тем самым кофе, который Юнги никогда за свою жизнь не пробовал, и ему было очень интересно — а его губы такие же на вкус, как кофе? От этих мыслей его щеки раскраснелись, и как хорошо, что он сидел спиной к альфе. Лицо Намджуна было совсем рядом с ним, и Юнги чувствовал, что он улыбается. Чувствует ли сам Намджун то же, что и Юнги? Чувствовал ли он это тепло? — Давай попробуем вместе? — предложил альфа. — Хорошо, — Юнги выдавил из себя улыбку, словно он действительно мог ему отказать. Хотя Намджуну было очень неудобно, он принялся, придерживая пальцы Юнги, перебирать струны. Он действительно хотел сыграть с ним самую любимую песню, которую они поют и играют с Тэхеном, но решил, что нет. Не она сейчас должна играть, не в тот момент, когда его сердце скачет галопом вовсе не из-за давления. Юнги так близко к нему, так завороженно смотрит на его пальцы, играющие мелодию, которую альфа придумывал на ходу, так льнет к нему и доверяет каждой клеточкой своего тела. Тихую мелодию добавлял треск дров в печи едва слышное колыхание свечей. Если прислушаться, можно было услышать, как фитили свечей горят и как громко стучит сердце у Намджуна в груди. Юнги иногда цеплял самостоятельно струны, тем самым вливая в песню свои собственные аккорды. Намджун на мгновение прикрыл глаза и коснулся носом его волос на затылке. Юнги… пах. Он пах домом, пах уютным теплом и пионами. Едва различимыми цветами, но, наверное, Намджуну всего лишь показалось. Юнги склонил голову, открывая вид на свою шею. Альфа заметил рой мурашек, покрывающих его бледную кожу, и ему как никогда захотелось почувствовать это тепло губами. Намджун мог сколько угодно бежать от этого чувства, но какой в этом смысл, если нельзя убежать от самого себя? Юнги вот он, в его руках, и никакой другой альфа ему не нужен, ведь у него от Намджуна тепло вот здесь. Намджун приоткрыл глаза, смотря на Юнги. Он повернул голову к альфе, и его глаза блестели в полутьме, а Намджун все играл придуманную им мелодию, которая посвящена Юнги. Юнги как шелест пенных волн, вдоль которых они бегали по пляжу. С ним спокойно. С ним так хорошо, как за последние десять лет не было ни с кем, и Намджун будет полным идиотом, если оттолкнет его от себя, прогонит, скажет полюбить другого. Ведь какой в этом смысл, когда Намджуну с ним так… тепло? Альфа на мгновение отпустил его руки, но Юнги не перестал перебирать струны, и коснулся пальцами его лба, убирая выбившиеся прядки волос. Намджун может бежать, сломя голову, но он понимает, что бежать больше бессмысленно. Ну и что, что они такие разные? Ну и что? Нет в этом никакого смысла. Ведь Намджун сам сказал, что нужно идти вперед, искать за что бороться. Раньше он был готов бороться за свою общину, за свою семью, за своего сына. А теперь, с появлением волчонка, этого маленького человека-катастрофы, Намджун понял, что готов бороться и за него. Не так, как за всех остальных. А как за своего бету. Как за человека, от которого тепло вот тут. Намджун улыбнулся уголком губ и погладил костяшками пальцев его округлившуюся щеку. Он очень хочет сказать: «Ты у меня вот здесь», и Юнги безошибочно знает, где, но альфа вновь обхватил его пальцы своими ладонями, и вернулся к игре. Дрова тихо трещали, а за окном завывал ветер. На небольшом столике покоился полароид и фотография бабочки, блестящие крылья которой мерцали в свете горящих в печи поленьев.

🍃

Юнги оказал Тэхену большую услугу, вытащив отца на вылазку в лес, сообщив, что хочет поохотиться на зайцев, благодаря чему тот смог урвать несколько свободных часов. Тэхен очень волновался перед встречей и знакомством с Хаку. Он первый добрался по заснеженному лесу в их с Чонгуком домик, наскоро протер осевшую пыль, которой оказалось слишком много ввиду долгого отсутствия, разжег в камине огонь и подкинул в топку достаточно много дров, чтобы как надо разгорелись. В доме стоял собачий холод, и омеге хотелось, чтобы Хаку, зайдя сюда с холодной улицы, как следует отогрелся. С собой омега принес достаточно много угощений — кусочки козьего сыра, сушеные фрукты, свой особый чай, который он собрал из мяты, малины и листьев лимонной вербены, принес он и лепешки, правда, немного подсохшие, а еще немного ягодного варенья. Тэхен не знал, что Хаку придется по вкусу, и оттого еще сильнее переживал — вдруг он вообще ничего поесть не захочет? Чонгук не раз говорил ему о плохом аппетите младшего, что заставляло волноваться как Чонгука, так и Тэхена. Если он и дальше будет так голодать, это не приведет ни к чему хорошему, и вскоре он просто-напросто не сможет есть вообще. Омега разложил на столике перед диваном угощения и, когда старый чайник с водой закипел, принялся заваривать чай. В воздухе стоял теплый запах тлеющих дров, ароматного чая и сыра. Это был любимый сыр Тэхена, и он надеялся, что Хаку он придется по вкусу, и тогда он очень часто сможет передавать ему это угощение. Чаинки и маленькие косточки всплыли, когда Тэхен залил их горячей водой, и клубы пара взмыли вверх. Чонгук предупредил его сразу о том, чтобы он разговаривал с Хаку, как с равным. Ему не нужна жалость, сочувствие и прочие чувства, которые могут вызвать в нем чувство неполноценности, и Тэхен это учел, тщательно обдумывая свои слова и то, что вообще он хотел сказать Хаку. Однако у него совсем не было опыта общения со слепыми людьми, и он не знал, как правильнее будет себя вести. Но и думать об этом времени у него не было, ибо с обратной стороны двери постучались. Тэхен поставил чайник на его законное место и подошел к двери, медленно ее открывая. — Привет, — с широкой улыбкой сказал Чонгук, завидев Тэхена. Альфа положил широкую ладонь на плечо Хаку, который выглядел вполне расслабленно и даже довольно. — Привет, Чонгук, — мигом ответил Тэхен и перевел взгляд на Хаку, сразу же протянув ему ладонь. Омега, почувствовав ее тепло, обхватил его ладонь и слегка сжал. — Привет, Хаку, — голос у Тэхена стал теплым, а на губах расцвела улыбка. — Что же вы стоите? Проходите скорее. — Я очень рад познакомиться с вами, Тэхен, — вежливо ответил Хаку и аккуратно прошел внутрь, трогая пальцами дверной проем и высоко поднимая ноги, чтобы не стукнуться о порожек. Чонгук его предупредил — порог высокий. — А мы тут не одни, с нами Клифф, — услышав свое имя, пес гавкнул. Он быстро-быстро вилял хвостом, стоя позади Чонгука и Хаку, и дрожал от порывов ветра. — Какой хорошенький, — Тэхен присел на корточки перед псом, когда тот зашел в дом, и принялся его чесать. Альфа закрыл дверь на щеколду и снял куртку, потому что в доме было достаточно тепло, а также помог раздеться младшему омеге. — Он твой, Хаку? — Ну, вообще-то нет, он принадлежит Фэйт, но он часто гуляет со мной, — улыбнулся Хаку и снял свои перчатки без пальцев, отдав их Чонгуку. — Вернее как гуляет, просто достает меня… Мы не часто гуляем, к сожалению, поэтому я рад, что вы с Чонгуком устроили это для меня. Спасибо. — Перестань, бусинка, — сморщил нос Чонгук и стряхнул с его волос таявшие снежинки. — Правда, и я очень рад с тобой познакомиться, Хаку, — сказал Тэхен и поднялся с корточек. Клифф сразу же рванул к камину, поудобнее устраиваясь возле источника тепла. — Ты даже не представляешь, сколько я думал об этом и просил Чонгука погулять с тобой, но он все тянул чего-то, — возмутился омега и ткнул альфу в ребро. — Ты почему от меня скрывал это сокровище? — Не-е-ет, никакое я не сокровище, — засмущался мальчик. — У нас просто были трудные времена в общине, поэтому не получалось никак, а сейчас все более-менее спокойно. — Вот-вот, скажи ему, — нахмурился Чонгук. — Мне-то он не верит, а тебе поверит точно. — Хватит тебе жаловаться, — усмехнулся Тэхен и слегка стукнул альфу по плечу. — Еще и бьет меня, — возмутился альфа. — А я могу по дому пройтись? — спросил Хаку, перебирая пальцами свои длинные рукава. — Хочу немножко освоиться, чтобы было легче ориентироваться. — Конечно! — Тэхен улыбнулся и кивнул, и хотя Хаку не видел его улыбку, он ее чувствовал. — Думаю, тебе тут понравится. Здесь очень уютно и можно скрыться от всего мира. Я был бы очень рад, если бы мы чаще тут встречались. — Я тоже, — мягко улыбался младший. Ему было комфортно здесь, с Чонгуком и Тэхеном, хотя второго он знал только по рассказам, этот омега нравился ему. Он был очень добр к Хаку и не пытался торопить его или навязать свою помощь, предпочитая находиться в стороне, но рядом, чтобы в любой случай протянуть ему руку помощи. Он дал мальчику полную свободу действий, чтобы он самостоятельно изучил это место, которое, хотелось верить, вскоре станет пристанищем и тихой гаванью и для него. Хаку коснулся спинки дивана и прошел вдоль него, твердо переступая ногами, под которыми ощущался ковер. Он вытянул перед собой руки, касаясь стен, и нырнул на кухню через арку, с интересом ощупывая мебель. Клифф поднял мордочку и посмотрел на него, не выпуская из виду, и неохотно поднялся с места, следуя за ним. Хотя он и был псом Фэйт, Хаку он очень любил и не упускал возможности поиграть с ним или просто побыть рядом. Чонгук развернулся к Тэхену и заключил в крепкие, теплые объятия, смыкая ладони на его талии. Альфа нагнулся и припал к нему в поцелуе, на который Тэхен сразу же ответил, размыкая свои губы. Он старался как можно тише целовать альфу, однако трещание дров сильно не помогало им, и все равно были слышны звуки поцелуев. Тэхен не хотел как-либо смущать Хаку этим, а потому поспешно отстранился, приложив к губам альфы пальцы, которые тот начал целовать один за другим. Тэхен свел брови, показывая, что не нужно этого делать, но альфа был непреклонен. — Да брось ты, — шепнул Чонгук и усмехнулся. — Но Хаку… — прошептал и нахмурился Тэхен. — Может ему это неприятно, ты не думал? — Чувствую себя так, словно пытаюсь поцеловать своего мужа при ребенке, — вздохнул альфа. — Ладно вам, — понимающе улыбнулся Хаку, появившись из-за арки. Он махнул рукой, мол, ничего страшного. — Я же знаю, что вы любите друг друга, так что это нормально. Не нужно стесняться меня, тем более у меня слух, как у летучей мыши. — Правда? — вскинул брови Тэхен. Он выпутался из рук скорчившегося Чонгука, который бормотал «Я же говорил» и сел рядом с Хаку на диване. — Я слышал, что при потере одного из органа чувств развивается другой, но никогда не сталкивался с таким. — Я уже привык к этому, и уши мне заменили глаза, — Хаку благодарно кивнул, принимая из рук омеги кружку с теплым чаем. — Пахнет изумительно, — удивился мальчик. — Даже не помню, пил ли я что-то такое… — Мы сами собираем травы, а после делаем из них чай, — улыбнулся омега. Чонгук сел на пол рядом с Клиффом, который положил морду ему на колено, прося ласки. Альфа неохотно начал чесать его шерсть. — Нравится? — спросил Тэхен, когда младший омега на пробу отхлебнул из своей кружки. Он в удовольствии зажмурился и облизал губы. — М-м-м, очень. Вкус превосходный. — У меня есть с собой еще немного, поэтому когда засобираемся домой, я дам тебе. Будешь заваривать и пить, тем более он не только вкусный, но и полезный, — Чонгук улыбнулся и подпер голову кулаком, наблюдая за этими двумя. Как он и подозревал, они сразу же нашли общий язык, так что альфе даже не пришлось подкидывать им тему для разговора. Он взял из мисочки сушеное яблоко и отправил его в рот, запивая чаем. — Правда дашь? — удивился мальчик. — Вау, спасибо большое! Чувствую вкус вербены, — задумчиво сказал Хаку, вновь отпивая. — А я не знал, что ты так хорошо разбираешься в травах, — просиял Тэхен и широко улыбнулся. — Поскольку мы не выращиваем специальные чайные травы, мы собираем лекарственные, а после делаем из них чай. О, а ты пробовал кофе из тыквы? — Ничего себе, вы и такое делаете? — Хаку даже не мог скрыть удивления на своем лице. У Тэхена проскользнула мысль, что, несмотря на подернутые туманом глаза, они были очень живые, и омега словно видел переливающиеся в них эмоции. — Нет, я никогда не пробовал… У нас в общине почти ничего не растет, почвы неплодородные, — вздохнул Хаку. — Выживаем на охоте и собирательстве, но особо не разживешься этим… — У нас этой тыквы очень много, и знаешь, это вообще незаменимый продукт. Из нее можно сделать сто-о-олько всего, закачаешься. Особенно зимой вещь необходимая, правда, калорийность оставляет желать лучшего, но лучше, чем ничего, правда? Я вот думаю, общины ведь могут заключать между собой типа… ну, соглашения? И почему бы нашим общинам не сделать это? — вскинул брови Тэхен. — Нам нечего вам предложить, у вас и так есть все. Пушнина, мясо, фрукты и овощи, — пожал плечами Чонгук. Он оторвал кусочек лепешки и положил сверху сыр, протягивая бутерброд Хаку. — Ешь, малыш. — Неправда, — нахмурился омега и покачал головой. — У нас, допустим, очень мало оружия, а то, которое имеется, устарело. Даже мой лук, — омега кивнул на висящее на крючке оружие. — Он еще маме принадлежал, очень старый. Конечно, еще ни разу не подводил, но кто знает, будет ли так и в будущем… — Я думаю, Тэхен прав, — закивал Хаку. Он все-таки забрал бутерброд и принялся понемногу есть, наслаждаясь вкусом сыра на языке. Каждый кусочек он смаковал и запивал чаем. — У них много продовольствия, у нас — оружия, так почему бы и не заключить соглашение? Мне кажется, это выгодно обеим сторонам. — Да, — вздохнул альфа, поглаживая Клиффа по голове. — Но есть несколько отягчающих обстоятельств, которые пока не позволяют нам вступать в соглашения с другими общинами. У нас будут проблемы, причем огромные, если мы сделаем это, — Тэхен нахмурился и прикусил губу. Он вполне понимал, что Чонгук говорит о том человеке, который держит их общину в узде. — Так-то мы бы не были против и с новосозданной общиной дела общие иметь. — Новая община? — свел брови Тэхен. — Впервые об этом слышу… Они не враждебны? — Нет, — покачал головой альфа. — Ну, насколько мне известно. — Хосок рассказывал, что эта община уже давно появилась, просто о ней стало известно совсем недавно. К нему примыкают люди, — Хаку отпил из кружки, и Тэхен последовал его примеру. — Наверное, он очень хороший лидер, раз в новосозданную общину приходят люди и остаются там… — Кажется, у них сейчас непростые времена… — протянул Тэхен. — Как знать, — альфа развел руками. — Возможно да, а возможно и нет. Зимой зараженных намного меньше, легче строить забор, но в то же время из-за низких температур это не всегда удобно. В общем, сложно рассуждать на эту тему, но в будущем, когда мы освободимся от оков соглашения, хочется верить, что и Намджун, и Кристоф пойдут нам навстречу. — Кристоф? — спросил Хаку. — Лидер этой общины? — Ага. — Папа точно согласится, — улыбнулся Тэхен. — По крайней мере, я постараюсь его уговорить, но ты ему нравишься, Чонгук, так что… — Поэтому он и грозится меня убить, — усмехнулся альфа. — Правда? — прыснул от смеха Хаку. — Это все из-за Тэхена, да? — Не все родители готовы отдать своих детей в руки других альф, — вздохнул Чонгук. — Но я буду уверенно идти к своей цели… — А мне кажется, если вы поженитесь, то у него не останется никаких шансов, — улыбнулся Хаку, заставив Тэхена засмеяться. — Ну, а что? Объедините две общины родственными связями, я думаю, это очень здорово. Мы станем непобедимыми и выстоим против всякого врага! — гордо сказал Хаку и сжал локоть, демонстрируя свои тощие бицепсы. Чонгук усмехнулся и похлопал его по колену. — Мы всем наваляем, здоровяк. — Ой-ой, не издевайся, — слегка сморщился Хаку. Клифф гавкнул и принялся обнюхивать руки Хаку, которыми он еще держал не съеденный кусочек сыра и лепешки. — Тэхен, ты не против, если я поделюсь с ним? — Конечно нет, — нахмурил брови омега. — Зачем ты спрашиваешь вообще? — Хаку благодарно улыбнулся и скормил псу остатки бутерброда. Он заглотил его и принялся вылизывать пальцы омеги, прося добавки. Чонгук оторвал немного лепешки и скормил голодному псу. Тот с громким чавканьем пережевал лепешку и проглотил. — Только слишком много не давай, а то он наглый. У остальных собак и так таскает еду. — Ты работаешь с животными? — поинтересовался Тэхен. — Тебе нравится? — Да, — покивал ему Хаку. Клифф, расстроенный оттого, что угощений больше нет, подошел к омеге и улегся возле его ног, громко засопев от недовольства. — Я думаю, это вообще мое призвание — заботиться о животных. Я люблю их, а они любят меня. Вот недавно я выпросил для них войлок, чтобы утеплить им спальные места, — похвастался Хаку. — Наступили холода, боюсь, они простыть могут, а лечить их нечем, сам понимаешь, — Тэхен кивнул, бросив взгляд на Чонгука, который увлеченно поедал сухие фрукты. — А что входит в твои обязанности? — омега чуть наклонился к нему и подпер подбородок кулаком, уперев локти в колени. — Я их мою, расчесываю, кормлю, с некоторыми гуляю и играю. Вот бы научиться их тренировать… Но все они уже взрослые псы, только вот Клифф маленький и слушается, но он много времени проводит с Фэйт, она его учит всему, что считает необходимым. Я мечтаю, чтобы у нас родились щеночки, и я смог взять себе одного, — улыбнулся Хаку. — У меня когда-то была собака, но она умерла, так что… — М-м-м, — понимающе протянул Тэхен. — Понимаю. У нас тоже очень давно был пес, Эйса, но после его смерти папа никого не разрешает заводить, а я так хочу котенка, — вздохнул он. — Кота? — вскинул бровь Чонгук, посмотрев на омегу. — Серьезно? — Ну да… А что такое? Коты очень милые и с ними можно спать в обнимку. — Ага, а еще они дерут мебель, — усмехнулся альфа. — Айщ, Чонгук, все портишь, — махнул на него ладонью Тэхен и вновь повернулся к улыбающемуся от их перепалки Хаку. — Ты уже привык к такой жизни в общине? Прости, если это слишком неуместный вопрос… — Нет, нет, все в порядке. Мне нравится у нас дома, — Хаку погладил Клиффа по голове. — Хотя со мной немногие общаются, но я подружился с Билли, нашим поваром, милым мужчиной Донхек-хеном и одним очень печальным омегой, Енхи… Он почти как я, — Хаку указал на свои глаза, и Тэхен нахмурился. — Почти. У него нет одного глаза, и он всегда носит повязку. — Ох, — выдохнул Тэхен, не зная, что и сказать. — Они хорошо к тебе относятся? — Конечно, — улыбнулся младший омега. — Я люблю их, они мои друзья. Енхи вот, например, учит меня на запах определять травы, а я его учу математике. У нас взаимопомощь и взаимопонимание. — Это прекрасно, — Тэхен растянул уголки губ в улыбке и положил теплую ладонь поверх ладони Хаку. — Я счастлив, что тебя окружают люди, которые ценят тебя и учат чему-то новому. — Надеюсь, что мы тоже теперь друзья, — Хаку взял его за руку. От его улыбки у Тэхена в груди становилось очень тепло, и к нему приходило осознание, почему Чонгук так сильно любит его. Хаку невозможно не любить и его нельзя не уважать, потому что он, несмотря ни на что, идет вперед, берет от этой жизни все, что может, и освещает своим светом других. — Ох, снег пошел, — сказал Чонгук, посмотрев за окно, которое начало медленно покрываться белым слоем. — Как насчет выйти на улицу и слепить снеговика? — улыбнулся альфа. — Все-таки мы гулять пришли, а не греть косточки у камина. Что скажете? — Я думаю, это хорошая идея. Хаку, ты «за»? — воодушевился Тэхен. — Безусловно! Чонгук затушил поленья в печи, потому что возвращаться назад они уже не собирались, после прогулки Чонгук поведет Хаку домой, да и Тэхену уже будет пора возвращаться, ведь Юнги не может отвлекать Намджуна до самого вечера. Тэхен собрал остатки еды и завернул в холщовую тряпочку, укладывая все это на дно рюкзака Чонгука, туда же он переложил и баночку с чаем из своей сумки. Клифф гавкал и неторопливо топал лапами, цокая когтями по полу. Хаку сам оделся, обвязал шарф вокруг шеи и надел перчатки, чтобы руки не мерзли. У него было прекрасное настроение, он вполне себе хорошо поел, согрелся у камина и выпил прекрасный чай, но больше всего этого он рад был тому, что наконец-то познакомился с Тэхеном, о котором слышал так много. Не зря Чонгук любит этого человека. Тэхен ему очень понравился, и Хаку было даже немного грустно оттого, что вскоре им придется попрощаться. Перед самым выходом, когда и Чонгук, и Тэхен оделись, омега надел на голову Хаку свою шапку, наказав, чтобы всегда ее носил и никогда не болел. Все трое во главе с бегущим впереди Клиффом вышли на улицу, и мороз начал кусать щеки. Снег пушистыми хлопьями падал с серого неба, укрывая ветки и землю белым полотном. Оно приятно хрустело под ногами. Тэхен и Хаку шли впереди Чонгука, взявшись за руки. Тэхен грел его пальцы в своем кармане и рассказывал о том, что этот чай, который так понравился Хаку, также можно использовать как седативное, только в чуть больших дозах. Хаку всегда интересовался травами, и был счастлив, что у него появились Енхи и Тэхен — люди, по-настоящему разбирающиеся в этом. А Чонгук шел позади, сунув руки в карманы, и с улыбкой наблюдал за ними. Это было такое приятное чувство, когда два дорогих тебе человека находят общий язык, и им хорошо друг с другом. Но улыбка его сползла с лица, потому что мысли как-то плавно перетекли к Хосоку. Чонгук подумал о том, что брат там один, пока Чонгук с дорогими ему людьми. Он хотел бы, чтобы и Хосок был здесь, ведь он понимает и видит, что Хосоку Хаку небезразличен. Может быть, решил Чонгук, он и сам хочет так говорить с Хосоком, как Хаку и Тэхен. Он тоже хочет иметь с братом общие темы и свободно с ним общаться, не ощущая этой пропасти между ними, и, может быть, ему пора что-то для этого делать. Снежинки мягко опускались на лицо Хаку и таяли. Клифф с громким лаем пронесся мимо них, гоняясь за снежинками, а Чонгук прислонился к дереву и решил покурить. У Хаку в груди царило окрыляющее чувство счастья. Иногда он останавливался, чтобы поймать языком летящие снежинки, и Тэхен присоединялся к нему, а не стоял в стороне, наблюдая. Они с удовольствием лепили кривого снеговика, которому приделали откопанные из снега камешки вместо глаз и палку вместо носа. Тэхену было так хорошо рядом с этим человеком, словно он приплыл к тихой гавани, где всегда тепло. Рядом с Хаку тепло, потому что он сам как солнечные лучи, и Тэхен ни капли не покривил душой. Клифф бегал вокруг них и даже пару раз покусился сломать снеговика, прыгая на него с разбегу. Чонгук присел на корточки и с улыбкой наблюдал за ними, думая, что Хосоку, наверное, это понравилось бы. А может быть и нет. Во всяком случае, Чонгук желал, чтобы брат это увидел. Хаку и Тэхен возвращают его в то детство, которого у него никогда не было. Альфа откинул голову на кору дерева и увидел, что Тэхен не спеша идет к нему. Хаку играл с Клиффом, кидая ему палочку, которую он сразу же приносил обратно, прося поиграть с ним вновь. Тэхен сел на корточки рядом с Чонгуком, у него на губах была расслабленная улыбка, а взгляд был прикован к Хаку. — Он невероятный, — тихо сказал Тэхен, слушая смех мальчика. — Я так рад, что ты нашел его. — Да-а… — так же тихо протянул Чонгук и улыбнулся уголком губ. — Он другой. Не такой, как я, не такой, как ты. — Я смотрю на него и не понимаю, откуда в нем столько силы, — покачал головой омега. — Откуда он нашел в себе силы продолжать жить и не потерять свой свет? Я восхищен. Правда, у меня нет слов, чтобы описать его. Будь я на его месте, я бы уже давно покончил жизнь самоубийством, — прикусил он губу. — Для меня смерть легче, чем вечная тьма… — Почему? — спросил Чонгук и повернул к нему голову. Тэхен сомкнул губы и вздохнул, ближе подсаживаясь к альфе. Он накрыл ладонями его глаза, чувствуя, как щекочут кожу его подрагивающие ресницы. Омега положил подбородок на плечо Чонгука и перевел взгляд на играющего с Клиффом Хаку, беззаботно бросающего ему палочку, а после припал губами к его уху и прошептал, вызывая у альфы мурашки: — Когда ты закрываешь глаза, ты видишь приятную темноту. Но что, если она будет с тобой всегда? — прошептал Тэхен ему на ухо. — Куда бы ты ни пошел, что бы ты ни делал… Она навсегда с тобой. Там, где Тэхен уже давно не выдержал бы, Хаку нашел в себе силы двигаться и жить дальше. Не оступился, не отобрал жизнь у самого себя, а восстал из пепла, словно Феникс. Хаку сильнее всех тех людей, которых Тэхен знает и знал. Нужно обладать непоколебимой силой духа, чтобы найти силы не выживать, а жить. Просыпаться каждое утро и с улыбкой встречать новый день, таящий в себе столько опасностей. После этой встречи Тэхен уяснил для себя одно. Вся человечность, которую человечество утратило за годы в пандемии, сосредоточилась в одном маленьком человеке, имя которому — Хаку.

🍃

Хаку прошелся влажной тряпкой по столу, смахивая в раскрытую ладонь оставшиеся после ужина хлебные крошки. Закончив есть, Чонгук ушел куда-то, и Хаку остался предоставленным самому себе. Он провел поверхностную уборку, решив завтра протереть пыль во всем доме и вымыть полы. Ему нравилось убирать и вообще занимать себя чем угодно, только бы не сидеть на месте и не заниматься самокопанием. Он полностью освоился в их с Чонгуком доме и передвигался так, словно видел каждую дверь и каждый угол. Его трость спокойно висела в коридоре на крючке, и он доставал ее только тогда, когда была необходимость выйти на улицу. После того разговора им с Хосоком видеться больше не доводилось, Чонгук уставшим голосом говорил, что он слишком занят, и его беспокоить сейчас не нужно. К кому, к кому, а к Чонгуку Хаку прислушивался. И поскольку после уборки заняться ему было нечем, он решил разрезать войлок, который притащил с улицы, на части, чтобы завтра завершить подготовку лежанок. Снег уже выпал, и температура заметно опустилась вниз. Теперь мальчик, каждый раз проводя время с собаками, чувствовал их дрожь, и сердце обливалось кровью. Завтра Билли также обещал его научить готовить пирог с кроличьим мясом, и Хаку думал о том, что первым делом он угостит своим пирогом Хосока. Он и сам не знает, откуда Хосока стало так много в его голове, но каждая третья мысль сводилась к нему. Хаку было интересно, что он делает, о чем думает, какую книгу читает в своем кабинете, скрывшись ото всех. Чонгук упоминал, что вскоре им нужно будет выбраться на вылазку и пополнить свои запасы, и как бы сильно Хаку, так любящий гулять, ни хотел бы помочь им, он совершенно понимал, что будет лишь обузой. И, тем не менее, ему бы хотелось однажды погулять с Хосоком так, как они гуляли с Тэхеном и Чонгуком несколько дней назад. Хаку аккуратно коснулся новой баночки с травами, которую подарил ему старший омега. Рядом стояли такие же небольшие баночки, наполненные травами Енхи — страстоцвет, корни женьшеня, зверобой, сушеные цветки липы и мелисса, а теперь еще и лимонная вербена с малиновыми косточками. Ему есть к чему стремиться, и он был счастлив, что старшие поделились с ним своими запасами. Енхи сам собирал их и заботливо сушил. Хаку надеялся, что с наступлением весны они вместе будут выходить за пределы общины в лес, чтобы собирать травы. Хаку обхватил войлок, лежащий на полу в коридоре, и потащил его в кухню. В основном здесь Хаку и проводил свое время, занимаясь абсолютно разными вещами — иногда шил, иногда пытался вырезать фигурки из дерева, часами нюхал травы, чтобы различать их по запаху, и про себя повторял целебные свойства, готовил завтраки, обеды и ужины им с Чонгуком и, — с грустью отмечал, что хотел бы, чтобы и Хосок присутствовал с ними, — но он никогда не сидел на месте. Когда становилось совсем невмоготу сидеть в четырех стенах, он брал свою трость и просто шел на улицу, приставая к первому встречному человеку с вопросом, чем бы ему помочь. И, как ни странно, после оценивающих взглядов, помощь Хаку все-таки всегда приходилась кстати. Он любил разговаривать с этими людьми и узнавать их лучше, даже если они сами не были слишком предрасположены к разговору, Хаку просто рассказывал о тех же травах, и иногда попадал в самую точку — у кого-то невроз, кто-то не мог заснуть, кто-то мучается от постоянной головной боли, и тогда мальчик с радостью делился с ними настойками или советовал обратиться к Енхи. Он удивлялся — почему этот омега официально не займет пост лекаря? Но Енхи лишь вздыхал и отмахивался, говоря, что не для него все это. Он кривил душой, и Хаку это знал. Просто здесь по какому-то негласному правилу не принято разговаривать о том, что беспокоит. Хаку это огорчало. Вот если бы эти люди стали больше общаться между собой, влюблялись бы, дружили, создавали семьи, сколько проблем было бы решено! Хаку также заметил, что в общине практически нет детей, и это было удивительно для него, ведь у них достаточно молодых омег и здоровых альф, так почему же? Хосок сделал несколько ошибок, придя к власти. Он направил силы на обеспечение стабильности и защиты своих людей и общины, и это правильно, но он не подумал о том, что происходит внутри. Хаку его не винит, ибо он и так всего себя отдавал этому делу, и уследить за всем попросту невозможно. А было бы очень здорово, если бы эти альфы и омеги присмотрелись друг другу и нашли своего партнера. Очень здорово быть независимым и сильным человеком, но какой в этом смысл, если не с кем разделить счастье, теплую постель, если просто не с кем поделиться, как прошел очередной день? Это же… бессмысленно вовсе. В эту политику Хаку лезть не желал, но хотел поговорить с Хосоком о многом. Например, почему бы не передавать свои знания другим людям? Хаку на своем опыте убедился, что это очень полезно и нужно. Каждый человек сможет защищать себя, сможет делать настойки, в конце концов просто будут знать, как устроен этот мир! Эти мысли крутились у Хаку в голове. Он следил за днями и знал, что совсем скоро наступит рождество. Так почему же не устроить общий праздник? Можно наготовить еды, развесить украшения, попросить людей играть на инструментах. Ведь все это вполне возможно, нужно лишь захотеть. Мальчик вытащил кусок войлока и положил его на стол. С трудом расцепив ржавеющие ножницы, он принялся резать материал на куски. Задача это была не из простых — ножницы лишь противно скрипели и никак не хотели разрезать плотную ткань, и от напряжения у Хаку покраснели пальцы, которыми он сжимал кольца ножниц. Челка упала ему на лицо, и омега сдул ее, с трудом борясь против не поддающегося ему материала. Через десять минут он, наконец, отрезал один лоскут и победно улыбнулся, но едва не выронил ножницы из рук от неожиданности, когда входная дверь громко хлопнула. Хаку сразу понял, кому принадлежат эти громкие шаги, и что Чонгук если не зол, то ужасно раздражен. Альфа налил из графина в стакан ледяной воды и залпом осушил, громко сглатывая, а после с резким скрипом отодвинул стул от стола и уселся на него, хватаясь за голову. Она у него рассыпалась на части от боли и незнания, что ему делать. Каждый раз, когда Хосока накрывает, Чонгук впадает в ступор — он не имеет понятия, как с ним говорить, как успокаивать, что вообще нужно делать, чтобы помочь ему. Чонгук знает, он знает, что нельзя злиться на это, но он злится. Скорее на самого себя, чем на Хосока, ведь он никак не может помочь ему облегчить страдания, и все, что он может — просить успокоиться. Но как его просить об этом, если его всего выворачивает наизнанку? Чонгук зажмурился до мушек перед глазами и сжал пальцами собственные волосы. Хаку аккуратно отложил ножницы на стол и подошел к нему, коснувшись напряженного плеча альфы. — Что-то случилось? — осторожно спросил мальчик, абсолютно понимая, что да, случилось. — Хосок, — хмуро ответил Чонгук, даже не подняв голову. — Хосок случился. — Ты ведь говорил, что он занят чем-то. Дела пошли не по плану? — свел брови Хаку, заставив альфу обреченно ухмыльнуться. Он резко потер лицо и на мгновение прижал к нему ладони. — Я соврал, чтобы ты не подходил к нему, — признался Чонгук и вновь поднялся с места, вынудив Хаку убрать руку с его плеча. — У него третий день ломка, я не знаю, что с ним делать. Он никак не реагирует на меня, словно и не слышит, я пытаюсь ему помочь хоть чем-то, но вызываю лишь большую агрессию и сам начинаю злиться. Я не знаю, как ему помочь, — зло сказал Чонгук и резко смахнул с тумбы стакан, разбившийся с громким треском о пол. — Блять. — Я уверен, что это не в первый раз. Как раньше вы справлялись с этим? — абсолютно серьезно спросил Хаку. — Что вы делали? — Иногда просто пережидали, иногда он сам употреблял новую дозу, лишь бы прекратить это, — Чонгук прикрыл глаза и сжал пальцами край столешницы. — Ни Фэйт, ни я не знаем, как его успокоить, как вразумить. Он не слушает и вряд ли будет слушать. — А он и не будет слушать, если вы на его агрессию реагируете агрессией, — вздохнул мальчик. — Этим вы только все усугубляете. Если вы действительно хотите ему помочь, наберитесь терпения и смелости быть рядом с ним, пока ему плохо, — Чонгук глянул на него. — Я пойду к нему. — Нет, — резко ответил альфа и оторвался от тумбы. — Хаку, нет. — Да, Чонгук. Я хочу быть рядом с ним, поэтому, если ты правда хочешь помочь своему брату, отведи меня к нему. Чонгук плотно поджал губы и долго пилил взглядом омегу, у которого на лице не промелькнуло и тени сомнения. Он говорил так, словно не раз сталкивался с подобным и знал, как правильнее поступить в этой ситуации. Отчасти это было правдой, ведь жизнь с его братом многому научила Хаку, но сейчас важно было не только это. Он словно действовал на подсознательном уровне, с абсолютной уверенностью, что сейчас он сможет ему помочь, что именно он должен быть рядом с Хосоком, а потому не потерпит возражения. Если Чонгук не отведет, Хаку сам пойдет, в абсолютной темноте и тишине, но он найдет его, услышит его голос. Чонгук вздохнул и потер пальцами переносицу. Он боится лишь, что это испугает Хаку, но если он действительно может помочь его брату, нет смысла отказываться. Чонгук уже готов буквально на все, только бы ему стало легче. — Хорошо, — сказал Чонгук. — Что я могу сделать для него? — Для начала, забери все мои травы, — мальчик указал пальцем на баночки с засушенными листьями. Пока Чонгук, одной рукой держа все банки, а другой — Хаку, вел его к Хосоку, у омеги подкашивались ноги. Он боялся того, что ждет его за дверью, и одновременно рвался туда, ведь он знал, что такое ломка не по наслышке. Он не может, не имеет права оставить Хосока наедине с этим монстром, он не может допустить, чтобы в очередной схватке Хосок в очередной раз проиграл, ведь теперь он не один в своей кромешной тьме. Теперь зажглась его маленькая свечка, огонек, способный осветить его путь. Он слишком долго был в ночной тьме, и теперь, когда пришел Хаку, рассвет начал пробиваться где-то на горизонте. Едва заметно, но он появился, и Хаку не позволит этой тьме вновь накрыть Хосока. К сожалению, Чонгук попросту не знает, как ему помочь. Наркотики — это не то, с чем можно справиться за месяц. Потребуются годы, и Хаку готов помогать ему все эти годы, если сам Хосок осознает, что хочет этого. Для Хаку дать ему выбрать свой приоритет — главная задача, ведь можно сколько угодно подставлять свое плечо, но в этом нет смысла, если сам Хосок этого не захочет. В доме Хосока их встретил привычный холод и темнота, сгущающаяся и ползущая по полу туманом. По просьбе омеги Чонгук принес ему стакан холодной воды, который мальчик крепко сжал в пальцах. Хаку передернул плечами и натянул свой пуловер, сползший от холодного ветра, обратно на плечи. Он отпустил руку Чонгука и двинулся к лестнице. Омега сам знал, куда должен идти, а даже если бы и не знал, голос Хосока вывел бы его на правильный путь. Взойдя на несколько ступенек, Хаку обернулся к Чонгуку и тихо сказал ему: — Эти баночки, они подписаны. Сейчас тебе нужно вскипятить воду и заварить три ложки страстоцвета, две ложки зверобоя и ложку цветков липы. Хорошо? — Да, конечно, — хмуро кивнул Чонгук, внимательно читая надписи на баночках. — Ему это поможет? — с надеждой спросил альфа. — Давай надеяться, Чонгук, — вздохнул Хаку и отвернулся, поднимаясь по лестнице. Хаку безумно хотел бы сказать, что да, поможет, обязательно поможет. Он искренне верил в это, но сначала нужно его успокоить. Мало преодолеть физическую зависимость, нужно работать и над психической зависимостью. По крайней мере, страстоцвет — растение уникальное с мощным седативным эффектом, направленным на центральную нервную систему. Его главное преимущество сейчас в том, что оно успокаивает ломоту и мышечные боли, и если не до конца, то хотя бы немного облегчит их. Зверобой сам по себе — хороший природный антидепрессант, который в совокупности с страстоцветом и цветками липы, снимающими напряжение, должен дать необходимый эффект. Хаку оставалось лишь надеяться, что этот внезапно пришедший в голову рецепт ему поможет. Хаку боялся дышать и сделать лишний шаг, чтобы не быть слишком громким. Он знал, как Хосок может отреагировать на каждый громкий звук, на каждое неосторожное слово. Даже не разговаривая с ним, Хаку чувствовал и знал, что с ним происходит. Его ушей касались тихие стоны и мычание, когда Хосок стискивал зубы. Но Хаку слышал. Иногда его слепота — это награда, ибо увидь он, что происходит с Хосоком, смог бы выдержать это стоически, так, как когда перед ним сплошная темнота? Хаку крепко обхватил дверную ручку в спальню Хосока и толкнул ее, отворившуюся со скрипом. Хосок затих на мгновение, всеми фибрами своей души почувствовав его. Не брата, не до скрежета зубов раздражающую сейчас Фэйт, не кого бы то ни было еще, а именно его. Того, кого он хотел видеть меньше всего в таком состоянии. Хосок зарылся в одеяло, укрываясь почти с головой, и дрожал от озноба. Он оделся в самые теплые вещи, но ему все равно было холодно, и с каждой минутой становилось все хуже. Его трясло в припадке, он метался по постели от боли и ломоты в мышцах. Его кости и сухожилия выворачивало, ломало, раздирало на части, и эта боль была почти невыносимой. Он хотел бы заорать в голос, но кусал подушку и затыкал себя. Его влажные волосы прилипли ко лбу, а туманный расфокусированный взгляд был прикован к застывшей у двери фигуре. Ему не нужно зрение, чтобы понять, что это Хаку. Этот запах свежего дождя раздражает слизистую носа, и ему хотелось провалиться сквозь землю, только бы не чувствовать его. — Уходи, — грубо сказал Хосок, но Хаку не шелохнулся. Тогда альфа собрал последние остатки силы и заорал на него: — Проваливай! Хаку сделал глубокий вдох и постарался успокоиться. Ему было страшно, ему было так страшно, что тряслись колени, но это Хосок. Даже если очень сильно захочет, он не причинит ему боль, ведь Хаку верит ему, и он хочет, чтобы Хосок верил ему тоже. Он слишком долго сталкивался с непониманием, злобой и раздражением. Он привык так реагировать на всяких людей, пытающихся ему помочь, он так отвык от этой помощи, что теперь попросту не знает, как ее принять. Хаку мелкими шагами двинулся к нему, и чем ближе подходил, тем дальше от него отодвигался Хосок, путаясь в одеяле. Его горящий злой взгляд был прикован к мальчику, который источал только спокойствие и терпение. Хаку поставил стакан с водой на прикроватную тумбу и повернул лицо прямо к Хосоку. Лунный свет осветил его спокойную улыбку и белесые глаза, которые, казалось, не видят, но смотрят прямиком в душу альфы. Его снова скрутило спазмом, и он перегнулся через край кровати, отплевываясь желчью в таз, который принес ему Чонгук. Мальчик аккуратно присел рядом с ним, подогнув одну ногу под себя, а вторую оставив на полу. Он склонил голову и потянулся ладонью к холодной влажной ладони Хосока, которую тот сразу же одернул, но Хаку не показал разочарования. Тогда он просто положил свою руку на голень Хосока, даже через одеяло и теплую одежду ощущая, как он дрожит. Хосок прижался спиной к стене, дрожа и сжимая пальцами одеяло, и неотрывно смотрел на Хаку. Он был словно не из этого мира, и Хосоку даже начинало казаться, что он и вовсе нереален. — Тебе нужно попить, — спокойно сказал Хаку и, взяв стакан в руки, протянул его альфе. — Проваливай, — зло повторил Хосок. — Хорошо, — кивнул Хаку. — Я обязательно уйду, когда ты попьешь. Хорошо? Всего несколько глотков. Обещаю, что тебе станет лучше. — Мне не нужна твоя помощь, — прорычал альфа и ударил его по руке слабее, чем нужно. Вода в стакане выплеснулась на постель, оставляя мокрый след, но Хаку даже не почувствовал боли, потому что альфа не хотел ее причинить. Он лишь хотел сказать «Не приближайся». — Как скажешь, — улыбнулся спокойно мальчик и сел по-турецки, по-прежнему протягивая ему стакан с водой. Свободной рукой он подпер щеку и отвернул голову в сторону, туда, где было окно. — А знаешь, на улице выпал снег. Так много снега, почти по щиколотку. Наверное, ты будешь удивлен, но я никогда не видел снега, — Хосок тяжело сглотнул. Его по-прежнему трясло и выворачивало наизнанку, он зарылся поглубже в кровать и одеяло, но голос Хаку проникал в его сознание. Он говорил тихо и вкрадчиво, не раздражая слух, не тревожа и без того раскалывающуюся голову. В его голосе царило понимание и спокойствие. — А ведь мне нравится играть в снежки и лепить снеговиков. Давай как-нибудь слепим вместе? — он улыбнулся. — Я знаю, что это совсем не для тебя, но узнать что-то новое, заниматься всегда разным — это очень интересно. Вот я сейчас решил, что хочу заниматься изучением целебных трав. Как думаешь, из меня получится неплохой лекарь, а? — Я не знаю, — после продолжительного молчания, когда Хаку уже и не надеялся на ответ, выдавил из себя Хосок. Его взгляд сфокусировался на воде в стакане перед ним. Она переливалась серебристым цветом, и лишь сейчас альфа ощутил, как же сухо у него во рту. Так сухо, что язык едва есть силы волочить. — А я вот думаю, что получится! Э-эх, моя воля, я бы и садоводом был, и учителем, и художником, да кем бы я только не был, — по-доброму усмехнулся. — Но больше всего я хотел бы делиться знаешь чем? Своими силами. Я тебе сейчас расскажу одну легенду о черном лебеде, — Хаку устроился поудобнее, но стакан по-прежнему держал перед альфой, несмотря на то, что ему было тяжело. — Давным-давно жила стая лебедей. Это были самые прекрасные птицы на Земле. Их оперение было таким белым, что когда солнечные лучи падали на него, лебеди начинали сами сиять так, как будто каждый из них был частичкой солнца. На своих крыльях они несли людям радость, счастье и судьбу. Но постепенно лебеди стали нести счастье не всем людям, а лишь тем, кого они считали достойными его. Не всем людям они стали приносить радость, а делали это лишь для избранных. И только один лебедь из стаи продолжал относиться к людям так, как раньше — он продолжал нести людям радость, счастье и благую судьбу всем, без разделения на достойных и недостойных, на избранных и отверженных, — Хосок перевел на него взгляд и тяжело сглотнул слюну с привкусом горечи. — Вскоре он стал раздражать своих собратьев. «Почему я должен судить людей, разделяя их на лучших и худших?», часто спрашивал он себя. «Разве я Бог, чтобы иметь право судить?». Голос Хаку был подобен успокоительному. Омега был спокоен, не раздражался на Хосока, даже когда тот относился к нему агрессивно. Голова у Хосока кружилась и дико болела. Он не мог спать, не мог есть, не мог даже от постели себя оторвать, не то, что заниматься делами общины, которые целиком легли на Чонгука. Хосок дико хотел уснуть, но он попросту не мог сомкнуть глаз, не мог уснуть или хотя бы мгновение прекратить эту дрожь, прошивающую до самых кончиков пальцев. Хосока выворачивало, скручивало, его мышцы горели от непрекращающихся спазмов. Одним своим появлением Хаку не мог ему помочь, но было то, что несомненно, хотя бы немного расположило Хосока к нему. Он не отвечал раздражением на агрессию и источал спокойствие. Он не сделал акцент на состоянии Хосока, не упрекал его, ни к чему не принуждал, а просто сидел рядом и разговаривал. Даже протянув ему стакан с водой, он дал ему выбор и время подумать. Он хотел, чтобы Хосок сам принял это решение и сделал маленький шаг ему навстречу. Ведь это очень просто — протянуть руку и попить, но не для Хосока, только не для него. Он обезвожен и не совсем понимает, что происходит вокруг. Его то накрывает бессилием, то дикой агрессией от желания получить очередную дозу, которой попросту нет. И не будет. От этой мысли его штормило по уголкам утрачивающегося сознания, но Хаку отвлекал его, как мог, приковывал внимание к себе и переключал его, заставляя слушать и хотеть знать, чем кончится легенда. — На закате дня, когда солнце почти уже совсем опустилось за горизонт, и его последние лучи бросали на воду кровавые отблески, одинокий лебедь решил поговорить со своими собратьями и постараться убедить их вернуться к прежнему отношению к людям. Но когда он подплыл ближе, то услышал среди собратьев шепот, переходящий постепенно в громкий гогот: «Черный! Черный! Черный!». В отблесках последних лучей заходящего солнца лебедям показалось, что его оперение вместо белого стало черным — так лучи заката осветили его, — Хосок с трудом приподнялся на локтях и постарался принять полулежачее положение, но с тихим стоном вновь повалился на спину. Тогда Хаку спешно поставил стакан на тумбу и обхватил его, помогая присесть, опираясь спиной о стену. Он не отпускал Хосока ни на мгновение, поддерживая его и протягивая всю ту же воду к дрожащим пальцам альфы. — Одинокий лебедь был глубоко опечален происшедшим настолько, что тотчас вышел на берег и лег, свернувшись клубком. Ночью он начал умирать. Он умирал от скорби за своих собратьев, вознесшихся в своей гордости и опорочивших его напрасно, — Хаку перешел на шепот, так, чтобы только Хосок его слышал и слушал. — Он обессилел настолько, что не мог даже пошевелить крылом. Он очень хотел пить, но не мог сдвинуться с места, силы покинули его. Внезапно в утренней предрассветной дымке он увидел ворона, который подошел к нему, толкнул клювом, внимательно посмотрел на него и внезапно куда-то улетел. Вскоре он вернулся, наклонился над лебедем и просунул свой клюв в его. Лебедь почувствовал, как из клюва ворона ему в горло потекла вода. «Вот, оказывается, куда улетал ворон», подумал одинокий черный лебедь, «Он хотел принести мне воды и напоить меня», — и Хосок обхватил стакан с водой обеими руками, принявшись жадно осушать его не без помощи Хаку. Он был настолько обессилен, что едва мог держать этот стакан, поэтому за него его держал Хаку и поил его. Вода текла мимо, стекая по подбородку вниз и впитываясь в ворот влажной от пота толстовки. И пока Хосок пил, Хаку припал губами к его виску и тихо прошептал: — Вода, которой лебедя из своего клюва напоил ворон, оказалась волшебной, живой, и силы, казалось, совсем покинувшие лебедя, вернулись к нему вновь. Хосок жадно облизал губы, чувствуя, что хочет еще, но сил сказать об этом Хаку попросту не было. Хаку убрал стакан в сторону и обнял Хосока изо всех сил, прижимая его, дрожащего, к себе. Хосок начал сопротивляться, он хотел вырваться из его рук, но омега не позволил, прижимая его голову к своей груди. Хосок трясся, не контролируя бегущие по щекам слезы, и шепотом молил Хаку, чтобы он ушел, но омега лишь начал мычать какую-то мелодию, прижимая его к себе и покачивая, словно ребенка. Он скользил пальцами по его влажным волосам, ни на минуту не выпуская из своих рук, и начал тихо напевать песню о том, что как бы ни было тяжело, Хаку будет рядом. Он пел невпопад и фальшивил, но никому не было до этого дела. Хосок просто лежал в его объятиях, с каждой секундой становясь все тише и тише. Он лишь изредка дрожал или мычал от боли, но голос Хаку, его свежий запах и тепло рук, когда альфа не мог согреться, успокаивали его. — Я ебаный наркоман, — дрожащим голосом прошептал Хосок в грудь Хаку, жадно вслушиваясь, как бьется его сердце. Оно было спокойно и размеренно, как и сам Хаку, едва слышно напевающий ему на ухо песню. Он все покачивался, прижимая альфу к себе, и гладил его по волосам, по затылку, по спине. Омега почувствовал, как сам Хосок усилием воли тянется к его талии и обнимает, но сам шепчет: — Уходи, Хаку. — Не уйду, — прошептал Хаку ему на ухо и лишь крепче прижал его к себе и зажмурился, прижимаясь губами к макушке Хосока. — Как бы сильно ты этого не хотел сейчас, не уйду. Хаку напевал ему свою песню или просто мычал, успокаивая провалившегося в бессознание Хосока. Даже там он не мог найти покоя и видел кошмарные сны, от которых то и дело дергался или едва слышно стонал. Хаку лег на спину и шумно выдохнул, а Хосок лежал на его груди, прямо у сердца. Оно билось под его ухом, утешая, убаюкивая, говоря «Я здесь, я с тобой, я не брошу тебя». Хаку лежал с открытыми глазами и гладил Хосока по голове, тепло укрыв его одеялом. Чонгук не знал, что ему делать, что сказать, как поступить. Он просто сидел за дверью, смотря на плавающие в настойке травы и подумал о том, что у Хосока, наконец, появился тот самый человек. Тот человек, который услышал его голос среди крика тысячи голосов, увидел его тянущуюся в пустоту руку и крепко схватил ее. Альфа на секунду прикрыл глаза и откинул голову на стену, чувствуя огромную вину перед Хосоком и благодарность Хаку. Он был зол на себя за то, что за все эти годы не смог просто вот так прийти к нему и побыть рядом безо всякого раздражения, выслушать его. Не давить, не принуждать, а просто… выслушать и понять. Как никогда Чонгук понял, какой же он эгоист, каким слепым ублюдком он был, чтобы замечать и просто игнорировать страдания своего брата. Человека, который поставил на кон свою жизнь ради Чонгука. Альфа почувствовал, как защипало глаза от слез, и поспешил сжать уголки глаз пальцами. Он поднялся с пола и тихо вошел в комнату, оглядывая заснувшего впервые за три ночи брата и спокойно лежащего рядом с ним Хаку. — Эй, — едва слышно сказал он, привлекая к себе внимание омеги. — Я сделал то, что ты сказал, — он аккуратно поставил широкую кружку рядом со стаканом. — Как он? — По крайней мере, он смог попить и, надеюсь, немного поспит, — с грустным вздохом сказал Хаку. — Это было сложно, но… не напрасно. — Спасибо за то, что ты сделал, — Чонгук едва ощутимо коснулся пальцами мокрых волос Хосока и сжал губы, чувствуя себя последней тварью на земле. — Мы поможем ему справиться, ведь так? Мы все. Его семья. — Так, — слегка улыбнулся Хаку. — А теперь отдохни сам. Ты молодец, Чонгук. Я верю, что мы все справимся, главное быть рядом с ним. Все будет хорошо, обещаю. — Я верю тебе, — шепнул альфа, не отрывая взгляда от брата. Его ресницы беспокойно дрожали. — Тогда… я буду внизу, хорошо? — Конечно, — кивнул омега и вновь отвернулся к Хосоку, не прекращая мягко поглаживать его. Чонгук дунул на свечу, и та погасла, растворяясь сизым дымом в лунном свете. Выходя из комнаты, он в последний раз оглянулся на Хаку и Хосока, сплетенных руками друг с другом. Вот они — его семья. Его брат. Хаку. Тэхен. И как бы много ошибок Чонгук не совершил перед Хосоком, настала пора все исправить.

🍃

В комнате горела только одна прикроватная свеча, освещая старые выцветшие страницы «Грозовой перевал» Эмили Бронте. Вин нашел ее очень давно, месяца три назад, но с тех пор роман так и лежал нетронутым. Омеге было плевать, какая книга перед ним, он проглатывал по одному произведению каждую бессонную ночь, чтобы отвлечь кишащий рой мыслей на буквы на этих старых страницах. Некоторые книги отсырели и стали почти непригодны для чтения, но Вин все равно их читал, потому что читать больше нечего. Перестанет читать и это — совсем загнется. Некоторые книги он читал и по пять, и по десять раз, и, казалось, вскоре сможет пересказать каждую с точностью до точки с запятой. От тренировок болело все тело, и ныли мышцы. Вин даже не запомнил, сколько раз приложился спиной о пол, прежде чем сам завалил Авеля, приставив к горлу нож. После тренировки он чистил оружие, курил в перерывах или просто смотрел на снующих людей, не замечающих его. Вин вздохнул и перелистнул страницу. Из-за долгих и бессонных ночей он чувствовал себя овощем. Голова раскалывалась, глаза болели изнутри, словно на них давили, а постоянная тошнота не проходила. Его желудок жалобно урчал, прося хотя бы кусочка пищи, но Вину было все равно. Почему он не ел? Очевидно потому, что Авелю нравились тощие мальчики. От этой мысли Вин вновь почувствовал легкое раздражение и попытался сосредоточиться на чтении. Все упиралось в его брата, который был донельзя худой, красивый, весь такой из себя утонченный, что Вина тошнило. И от Авеля, и от его братца, и от самого себя тоже, потому что подсознательно он вбил себе в башку, что чтобы нравиться Авелю, нужно быть не только трудолюбивым, упорным и не бояться смотреть в лицо смерти, но еще и худым. Вину едва исполнилось семнадцать, когда он пришел в его группировку, у него были пухлые щеки и маленькие пухлые пальцы. Детская, невинная полнота сменилась из-за бесконечных тренировок на изящную худобу. Он мельком глянул на свои руки, у которых теперь торчали сухожилия, и вернулся к чтению. Больная тема. И сам Вин больной, потому что всерьез думал, что Авелю это понравится. Однако — тщетно. Он все равно при каждом удобном случае бежал к братику, погреться о его костлявый бок, дышать его запахом, чтобы расслабиться и успокоиться, поглаживать его кожу, и если Вин продолжит об этом думать, он что-нибудь сломает. Кости Авелю, например. Его это бесило. Бесила та связь, что образовалась между ними. Она была задолго до того, как появился Вин, ведь они были вместе всю жизнь, а Вин появился совсем недавно. С одной стороны Вин вполне мог найти этому объяснение, а с другой стороны его дикий собственник и эгоист рвал и метал, потому что Авель принадлежит ему, Вину, и никто не смел забирать его внимание. Только Авель думал иначе. Вин очень часто думал о том, какое место занимает в его жизни, и очень часто приходил к выводу, что с его братом он никогда и близко стоять не будет. Даже сейчас, Вин уверен, Авель переключился на него лишь потому, что брата он собственноручно отправил на верную смерть, а теперь хочет его найти. Зачем? Почему? Никто Вину на этот вопрос ответа не даст, сколько бы он ни спрашивал. Вин вздохнул и прикрыл на мгновение глаза, потирая прохладными пальцами переносицу. Вот и зачем он так часто думает об этом, если его эти мысли выводят и в конечном счете не дают ничего хорошего? Но не думать Вин не может. Эти мысли всегда крутятся в его голове, оттого Вин внезапно может стать холодным и отстраненным по отношению к Авелю. Авель не понимает одного — Вин его очень давно, глубоко и так, сука, сильно… Омега поджал губы и насильно приковал взгляд к страницам, заставляя себя читать. Неважно, впрочем. Самому Авелю это не нужно, как думал омега. Вин сомневался, что альфа даже сам понимал, нужен ли ему Вин не только как его правая рука и опора. Эти мысли грызут и обгладывают его кости, а самое страшное, от них не скроешься. Авель предпочтет трахаться с шлюхами, чтобы показать Вину его место, чтобы сказать «Ты мне не нужен», будто сам Вин об этом не знает. Авель не любит никого, даже своего пресловутого братца. Все, что испытывает к нему альфа — чувство собственничества. Он стал его слабым местом, а слабые места нужно держать рядом с собой и не показывать никому. Собственно, именно поэтому Авель и держит Вина подальше, ибо никакого значения для него, как брат, он не имеет. От этих мыслей Вин мрачно улыбнулся и сжал пальцы на книге. И почему Вин все еще не ушел? Когда-то очень давно, после смерти дорогого ему человека, у него было два пути — искать защиты у его старого знакомого или самому пробиваться на вершину. Вин выбрал второе, он сам выбрал Авеля и примкнул к нему, потому что ему не нужна ничья забота, опека, уж тем более защита. Эти люди могут ненавидеть его, насмехаться, тыкать пальцем и называть лишь подстилкой лидера, но они никогда не достигнут и сотой доли того, чего достиг он. Почему Авель заметил именно его? Потому что он не жался по углам, не расстилался перед ним, не выпячивал задницу напоказ, а выбил дверь с ноги в его кабинет и сказал «Я буду твоим лучшим бойцом, и знаешь почему? Потому что они тебя боятся, а я нет. И если ты научишь меня всему, что знаешь сам, если сделаешь из меня не своего союзника, а своего соперника, тебе не нужны будут все они», и так начался его долгий, тернистый путь. Он не плакал, когда было больно, не стонал, он лишь крепче сжимал зубы и поднимался с колен, даже когда сил уже не было. А эти люди? Кто они без своей напускной ненависти, под которой одни скрывают зависть, а другие — желание, кто они, если выйдут из-под управления Авеля, кто они, забери у них все, что есть? Они похожи на диких, агрессивных животных, которым дали в лапы оружие. За окном стояла тьма, а в его комнате царил холод. Голова постепенно становилась такой ватной и пустой, что всякое раздражение от бесконечных мыслей спало, и наступила пустота. Он уже даже читал сквозь строчки, но сон все не приходил. Часы показывали начало двенадцатого, и, наверное, Вину нужно потерять всякую надежду на то, что ему удастся заснуть. Внезапно в тишине Вин услышал шаги к своей комнате, и он сразу же понял, кому они принадлежат. Когда дверь открылась, омега не повернул к нему голову, продолжая читать книгу, а Авель вошел внутрь и прикрыл за собой дверь. Вин лежал на спине и держал книгу. Одна нога была прямой, а вторая согнута в колене. Ни одна мышца на его лице не дрогнула, и даже взгляд от книги он не оторвал. Авель тихо хмыкнул, уперев руки в бока, и долго смотрел на Вина, ожидая какой-то реакции, но для омеги его словно и не было рядом — он просто скользил взглядом по строчкам, слегка хмурился, если что-то из прочитанного ему нравилось, и так могло продолжаться целую вечность, но Авелю надоело. Он снял кожаную куртку и шапку, кинув их куда-то в сторону, даже не посмотрев, куда, расшнуровал и снял ботинки, а после встал коленями на кровать и пролез под руками Вина, укладываясь головой ему на грудь и ложась между ног. Вин тяжело выдохнул от веса альфы, который превосходил его килограмм на тридцать, но возражать не стал. Альфа поудобнее улегся на нем, прижимаясь ухом к его груди слева, слушая в тишине, как бьется его сердце. Вин некоторое время двумя руками держал книгу, но после переложил ее в одну руку, и плевать, что неудобно, и принялся гладить Авеля по затылку и спине, слегка почесывая ногтями. Альфа лежал на нем и вдыхал его тонкий аромат лаванды, который успокаивал его и дарил спокойствие, словно так, как сейчас, должно быть всегда. Без лишних разговоров, без злости, без агрессии, без страсти, без всего остального мира, только он и Вин, только ты и я. Вин на мгновение прикрыл глаза и припал губами к макушке Авеля, зарываясь носом в его волосы. То, как пах его альфа, омегу одновременно и притягивало, и отталкивало. Вин ненавидел этот запах ладана, которым пах Авель, но одновременно едва заметный аромат кипариса заставлял жадно вдыхать его и прикрывать от наслаждения глаза. Вину было несколько тяжело дышать от веса альфы на нем, но это было так неважно. Важно было лишь то, что они вместе и не пытаются друг друга убить. Вин продолжил читать, не переставая гладить Авеля по голове, перебирать пальцами его волосы. Авелю было так хорошо и спокойно, что он готов был заснуть после этого долгого дня прямо так. Лишь Вин мог подарить ему такие ощущения. Только он мог разжечь в нем пылающее кострище и затушить его. Они были льдом и пламенем. Там, где один сгорал, второй был холоден и своим холодом его спасал. Они дополняли друг друга. Вин провел пятерней по его волосам, а сердце омеги стучало через раз, и Авель слышал это прямо под своим ухом. Он все чувствовал, он все знал, он все видел. Авель приоткрыл глаза и наткнулся взглядом на шрам прямо на внутренней стороне локтя Вина. Омега держал этой рукой книгу, а вторая покоилась на широкой спине, и он аккуратно чесал ее ногтями. Авель слегка приподнялся с него и припал губами к его шраму, привлекая внимание омеги, который даже дышать неосознанно перестал. Альфа бережно водил губами по этому шраму, абсолютно понимая, что физически уже очень давно не больно, но внутри… Смог ли Вин это забыть? Потому что Авель — нет. Шрамы, разбросанные по телу его мальчика и по нему самому — одно большое напоминание о том, что теперь, как бы сильно он не был зол, он никогда не причинит Вину ту боль, что посмел причинить однажды. Как бы сильно он не выводил его, не пытался выбесить намеренно, Авель не сделает этого. Пусть он будет причинять боль тем, кто даже не виноват в этом, пусть он будет наполнять своей дикой злостью этих шлюх, что добровольно ложатся под него и наигранно стонут, даже когда больно, чем еще раз он услышит сорванный голос своего мальчика, шепчущий «Мне больно», «Хватит, отпусти меня». Они так врезались в его память, что каждый раз, когда он доходит до точки кипения, до точки невозврата, Авель сжимает ладонь с точно таким же шрамом и вспоминает о том, какую ошибку совершил. — Я уже очень давно простил тебя, — впервые за этот долгий вечер разомкнул губы Вин. Его голос был такой уставший, но одновременно с этим спокойный. Он отложил книгу, предварительно заложив в нее листок гербария вместо закладки, и повернулся к Авелю. Его рука бесконечно долго гладила его спину, пробегая пальцами по затылку и волосам, показывая, что он действительно простил Авеля за то, к чему сам его и сподвиг. В этом есть вина самого омеги. Он никогда не умел держать язык за зубами, и если он выходил из себя, он обязательно выводил и альфу. Авель приложил ладонь к его локтю так, что их шрамы совпали, а после посмотрел на омегу. — Это не значит, что я простил себя. Вин улыбнулся уголком губ и посмотрел в его глаза. Такой Авель, который предстал сейчас перед ним, не был ни перед кем, потому что все они — не Вин, и даже его брат далеко не Вин. Омега коснулся ладонью его щеки и обвел татуировку прямо под глазом. У Вина на правой руке, на безымянном пальце набит меч, а на безымянном левой — сердце. Авель сам сделал ему эти татуировки, вернее, он предложил ему набить меч, а сердце Вин захотел сам. Омега провел большим пальцем по губам Авеля. На краешке едва заживала ранка, оставленная Вином. Она покрылась кровавой корочкой и наверняка болела. Но Авелю нравилась эта боль, когда омега специально слегка надавил и невинно улыбнулся, укладывая голову Авеля на свою грудь. Альфа закрыл глаза и вновь прижался ухом к его сердцу, наслаждаясь размеренным сердцебиением, а Вин гладил его теперь двумя руками по спине сквозь черную футболку. Странно, но ему вдруг захотелось прикрыть глаза и, может быть, у него бы даже получилось заснуть. — Ты мне сегодня на тренировке оставил синяк на бедре, — с долей обиды и претензии сказал Вин, смотря в окно. Его пальцы запутались в волосах Авеля, а альфа лишь слегка усмехнулся, не желая открывать глаза, шевелиться и вообще говорить что-либо. Ему было так хорошо, что не хотелось даже думать о том, что это может кончиться. Ладони Вина, как и его сердце, успокаивали. Он расслаблял напряженные после усердных тренировок мышцы, и, блять, Авель готов продать полжизни за то, чтобы они с Вином лежали вот так всегда, не прерываемые разговорами и какими-то неважными делами. С Вином так тепло и уютно, и пусть Авелю тепло чуждо, с Вином оно правильное. Оно там, где и должно быть. Не будет Вина, не будет и того единственного тепла, которое Авель готов принять. Эти омеги, эти беты, даже его брат — все это превращается в пыль рядом с ним. Вин становится центром его Вселенной, Вин сам становится его Вселенной. Авель приподнял голову и уперся в его грудь подбородком, устремив взгляд на омегу. Он не обращал на это внимания, а потом вдруг вздохнул, не выдержав пристального взгляда, и спросил: — Что? — Расскажи мне, где ты был все те месяцы, — попросил Авель, видя, как Вин меняется в лице. Он сжал пухлые бледные губы в полоску и посмотрел на Авеля раздраженно, даже немного зло. — Я ведь просил не поднимать эту тему. — И что? — слегка усмехнулся Авель. — Ты невыносим, — вздохнул Вин и откинул голову на подушку, а Авель опять прижался к его груди. Пальцы Вина беспорядочно бродили по его телу, очерчивая каждый изгиб и невесомо массируя. Авель бы даже промычал от удовольствия, но не хотелось издавать ни звука и нарушать сердцебиение Вина, которое он слушал. Омега смотрел вверх, думая над словами Авеля, вновь и вновь возвращаясь в ту метель, когда он пропал. Его тело всякий раз покрывалось мурашками, когда он думал об этом, поэтому он не разрешал даже самому себе вспоминать об этом и старался забыть, как страшный сон. Это случилось спустя четыре месяца после того, как Вин и Авель совершили свою главную ошибку, и пусть сейчас Вин его ошибкой не считает, тогда ему казалось, что это конец. Для самого Вина точно. Когда он внезапно пропал, Авель сходил с ума и несколько месяцев вместе со своими людьми прочесывал местность в надежде найти хотя бы тело мертвого Вина. Он не мог думать о том, что в той страшной метели, когда они отбивались от зараженных, Вин погиб, но эти мысли назло лезли в его голову, оттого он становился все злее. Шли долгие месяцы, но Вин не возвращался. О нем никто не слышал, в последний раз его никто не видел, он просто растворился в том снегу. Но Вин не умер. Порой за ошибки приходится платить слишком высокую цену, и омега ее заплатил. Он посмотрел в окно, за которым крупными хлопьями падал снег, и ему не хотелось сейчас думать о двух людях, оставшихся наедине друг с другом из-за Вина. Ему эгоистично хотелось думать лишь об Авеле, который в эту секунду рядом с ним. Сможет ли он когда-нибудь рассказать своему альфе о том, почему так внезапно пропал из его жизни, а потом вернулся спустя восемь долгих месяцев, которые были адом для омеги? Он не знает. Быть с Авелем невыносимо, а без него было в тысячу раз хуже, но ради таких моментов, когда Авель сам льнет к нему и позволяет гладить себя, Вин готов отдать все. Но когда-нибудь ему придется раскрыть правду, и он не знает, как альфа отреагирует на это. Когда-нибудь, но точно не сейчас. — Я еще не принимал ванну, встань с меня, — лениво, даже несколько сонно протянул Вин. Альфа сморщился и закатил глаза, недовольный, что этот мальчишка уже в который раз портит момент. Он недовольно перекатился на бок и подпер голову кулаком, наблюдая за Вином, который неспешно поднялся с кровати и подошел к шкафу, достав из него два полотенца. Авель не часто бывает у него, но каждый раз для них обоих — особенный. У Вина достаточно широкая кровать у стены, сверху которой лежал темного цвета плед и несколько подушек — только Авель знает, что он не может спать, если вокруг недостаточно подушек, одну из которых он должен обязательно обнимать. На длинном подоконнике лежала его старенькая гитара, на которой омега иногда играл при Авеле, на полу лежал ковер, кое-где протертый от времени, и покоились стопки книг у кровати. В этом доме он жил не один, у него были соседи снизу, но у омеги была своя ванная, дверь которой находилась прямо в его комнате, а кухней он не пользовался, поэтому он и выбрал именно это место. А еще отсюда открывался красивый вид на звездное небо в теплые дни. Авель лег на подушку, наблюдая за Вином. Он расстегнул все многочисленные цепи и ремни на себе и сложил их в шкаф — на самом деле там творился тот еще хаос. Омега был далеко не хозяйственным. — Ты знаешь, что испортил момент? — сказал с легкой усмешкой в голосе Авель. — Я об этом не жалею, — Вин оглянулся на него и хитро улыбнулся, а после скрылся за дверью ванной, заставляя Авеля хрипло рассмеяться. Может быть, именно поэтому альфа до сих пор его еще не убил. Авель полежал еще некоторое время, уткнувшись носом в подушку Вина и вдыхая запах лаванды, которым он готов дышать до конца жизни. Из-за двери послышалось журчание набегающей в ванну воды. Альфа неохотно поднялся с его кровати, затушив свечу на прикроватной тумбе, и пошел к своему мальчику. Вин зажег несколько свечей, стоящих на раковине и бортиках ванны, и встал перед ванной, медленно расстегивая черную рубашку на своей груди. Он слегка улыбнулся уголком губ, услышав, как тихо закрылась дверь за Авелем. Альфа не заставил себя долго ждать и пришел, как Вин и думал. Его пальцы лениво скользили вдоль пуговиц, и он знал, что этим самым разжигает в своем альфе адский пожар, но специально медлил. Авель стоял у двери и наблюдал за Вином. Его рубашка просвечивала в свете свечей, открывая вид на тонкую талию. Сколько он уже не видел этого тела, подобного произведению искусства? Сколько не касался его, сколько не пробовал на вкус, сколько не ощущал себя внутри него? И не только физически, но и духовно. Вин как наркотик. Он убивает, он сводит с ума, он заставляет быть зависимым от себя, но Авель на все это готов. Он хочет еще и еще, плевать даже, если от передозировки умрет. С Вином он согласен и на это. Когда легкая ткань рубашки спала с острых плеч, Авель почувствовал, что ему тяжело дышать. Слюна начала выделяться, будто перед собой он увидел то, чего желал долгие годы, и получил лишь сейчас, но так оно и было. Каждый день без него тянулся месяцем, а каждый месяц — годом. Рубашка спала ниже, обнажая изгибы его спины и талии, которой альфа хотел коснуться так, что горели ладони, но он стоял и смотрел, словно завороженный на свое произведение искусства. Искусство не трогают, не марают, им восхищаются, к нему стремятся. Но когда Вин расстегнул не по размеру большие брюки, просто спавшие у его ног, а потом и плавно нагнулся, снимая белье, Авель не мог выдержать более ни секунды. Он в несколько широких шагов преодолел расстояние между ними, видя, как он появился в отражении разбитого зеркала. У Вина на губах играла победная улыбка, ведь он слышал, как тяжело дышит его альфа. Он буквально чувствовал, как быстро бьется его сердце, как оно трещит и сгорает в разожженном омегой пожаре, и ему это нравилось. Альфа едва ощутимо коснулся его спины, проведя вниз. В отражении зеркала его прохладные пальцы пробежались по выступающим ребрам Вина, по его талии, которую хотелось сжать в своих руках, но ниже Авель опуститься не посмел. Вин изящно наклонился, прогнулся, словно кошка, одной рукой упираясь в бортик ванны, а второй касаясь пальцами теплой воды, пахнущей ароматическим маслом с хвоей. Он специально дал прикоснуться к себе, дал попробовать, ощутить бархат кожи, а после ускользнул от него, заставив хватать воздух. Грудная клетка Авеля тяжело вздымалась, а взгляд с расширенными зрачками был прикован к Вину. Когда он прогнулся, демонстрируя Авелю свое тело, которое вот оно — протяни руку и дотронься, но нельзя, ведь Вин не разрешил, альфа подумал, что сойдет с ума. Его напряжение уже упиралось в ширинку, а Вин лишь сильнее издевался над ним, изводил его, играл с ним. Ему это доставляло удовольствие. Свечи слегка задрожали, отчего выпирающие позвонки Вина отбросили кривые тени на его спине. Он слегка повернул голову к альфе и улыбнулся уголком губ: — Ты так тяжело дышишь, — тихо сказал он. Вин повернулся лицом к Авелю и присел на бортик, смотря ему прямо в глаза, и хотя он сидел ниже, смотрел он сверху-вниз. Омега прикоснулся пальцами к его футболке и потянул ее вверх, помогая альфе раздеться. Он нарочно касался пальцами его пресса и напряженной груди. — Тебе жарко? — Вин вскинул брови, словно удивился, а после вновь расплылся в улыбке, видя желание своего альфы. — Выйди на свежий воздух, подыши. — За тщеславием по пятам всегда следует разорение и позор, — холодно усмехнулся Авель, хотя в нем горело желание. Желание пылало так, что выжигало изнутри, и Вин это видел. Он видел, как выпирает бугорок на джинсах Авеля и знал, как сильно он его желал, а получить не мог. Потому что он получит его лишь тогда, когда сам Вин того захочет. Он не из тех шлюх, что покорно раздвигают ноги перед лидером в надежде понравиться ему. Лишь Вин — тот, кто имеет право ответить ему «Нет», и Вин знает это. Вин никогда не встанет перед ним на колени, и именно поэтому он на вершине, тогда как остальные лишь пресмыкаются перед лидером. Омега хрипло рассмеялся, расстегивая пуговицу на его джинсах, и коснулся пальцами будто бы случайно его паха, заставляя при каждом касании альфу делать жадный вдох. — А тебе придется выбирать между потаскушкой и веревкой, — прошептал ему на ухо Вин, встав на носочки. — Не хочу цитировать Гюго, хочу принять ванну и лечь спать. — Не боишься, что тот огонь, с которым ты играешь, однажды сожжет тебя? — улыбнулся Авель и вскинул бровь. Он снял джинсы, наконец, освобождая свое возбуждение от всяких оков, но Вин его словно и не заметил. На его риторический вопрос омега лишь улыбнулся и пожал плечами, оставив его без ответа. Ответ, впрочем, никому из них и не требовался. Когда-то он сожжет их обоих. Авель лег в теплую воду и откинул голову на бортик, подложив под нее свернутое полотенце. Он раздвинул ноги, чтобы Вин лег между ними. Вода тихо плескалась, пока Вин залезал и удобнее устраивался спиной на груди Авеля. По воде плыла тонкая пленка масла, которое отражалось в свете свечей. Они выключили воду, и наступила тишина. Вин наслаждался теплом воды и груди своего альфы, руки которого принялись бродить по его телу, и чем больше Авель его трогал, тем сильнее он его желал. Ему буквально сносило крышу оттого, что Вин лежал в его руках, абсолютно обнаженный не только физически, и охотно льнул под ласки. Альфа провел широкими ладонями по его груди вниз, по впалому животу и тазовым выпирающим костям, и коснулся пальцами расплывшегося на бедре синяка. Сегодня альфа был слишком груб с ним, но иначе нельзя. Только к Вину он относится, как к самому себе, и если он хочет, чтобы омега был достойным соперником, он должен к нему относиться жестче, чем ко всем другим. Вин тихо промычал, когда альфа надавил на его синяк, и слегка дернулся, задевая спиной член Авеля. Альфа тяжело выдохнул ему на ухо и принялся целовать шею Вина. — Авель, — тихо прошептал омега, кусая свои поалевшие губы, но он лишь откинул голову вбок, открывая больший участок нежной кожи. Альфа слегка подул на его шею, вызывая рой мурашек и легкую дрожь, а после вновь начал целовать каждый миллиметр, проводя языком по пахнущей лавандой и хвоей коже, покусывая, но не оставляя следов. Он просто лениво целовал его и гладил ладонями, как Вин, когда они лежали на кровати. — Мне неудобно, твой член мне в спину упирается, — Авель громко усмехнулся, и его смешок перешел в хриплый смех. Вин улыбнулся и повернул к нему голову. — Ты сам меня довел, сам с этим и разбирайся, — прошептал он ему на ухо, слегка поцеловал в хрящик и лишь плотнее прижал за талию к себе, заставляя полностью чувствовать свое возбуждение. Альфа посмотрел в его глаза и провел большим пальцем по его подбородку, аккуратно оглаживая, поднялся чуть выше, касаясь нежных алых губ. Вин неотрывно смотрел на него, а в его мыслях крутилось, не прекращаясь: «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя». Постепенно улыбка сползла с его губ, и с каждой минутой он все больше провалился в затягивающие черные глаза. Они были такими глубокими, что Вин мог часами смотреть в них и находить все — смысл, себя, целую вселенную. Вин провел руками по рукам альфы, взял его ладони в свои и положил на себя, прося обнять, и Авель сразу же обнял его, прижимая к себе так сильно, что у омеги заболело тело. Он прикрыл глаза и потянулся губами к его губам, не думая больше ни о чем. Авель подался ему навстречу, наконец, чувствуя мягкость и жар его сладких губ. Вин целовал его не спеша, смакуя каждое движение, посасывая и облизывая его губы. Их языки встретились в ленивом танце, и звук поцелуев слился с тихим плеском воды. Им было так хорошо друг с другом. Просто лежать рядом, слушая дыхание друг друга, изредка обмениваясь поцелуями и касаниями друг к другу. Вин перевернулся на живот и вновь припал к Авелю, только теперь он прижимался щекой к его груди, наслаждаясь сердцебиением под ухом. Внутри Вина расцветали бутоны, там цвело все оттого, как же хорошо ему было. Авель крепко обнимал его и прижимался губами к макушке, изредка прикрывая глаза, а иногда смотря, как пламя свечи колышется от легкого сквозняка. Постепенно дыхание Вина стало размеренным, они так долго лежали в ванне, что вода начала остывать. Альфа даже не сразу понял, что его мальчик заснул, положив ладони на его грудь. Он склонил голову, заглядывая в спящее лицо омеги, и слегка улыбнулся, отодвинув влажную челку с его лица. — Эй, пошли в кровать, — прошептал альфа ему на ухо, заставляя омегу сморщиться. — Вода уже почти остыла. Давай, я помогу тебе, — Авель улыбнулся и поцеловал сморщившегося и недовольного Вина в переносицу. Вин никуда не хотел идти, он очень хотел спать, но альфа не мог позволить ему уснуть прямо здесь. Он с трудом отлепил от себя Вина и оставил его сидеть в ванне, уронив подбородок на грудь. После многих бессонных ночей он просто засыпал на месте, измученный усердной тренировкой, но довольный оттого, что Авель рядом с ним, а теплая вода с запахом хвои так и вовсе разморили его. Альфа обмотал вокруг бедер полотенце, а вторым укутал Вина, который встал прямиком в ванне, едва не падая, но альфа вовремя подхватил его на руки и бережно понес обратно в спальню. Его голова упала назад, и он слегка приоткрыл губы, не желая просыпаться. Улыбка непроизвольно лезла на губы альфы. Именно такой Вин — искренний. Без всяких масок, без фальши и притворства. Искренний, настоящий, такой беззащитный и открытый перед альфой. Он усадил клюющего носом омегу на кровать и наскоро вытер его тело и волосы. — Я одену тебя, и ляжешь спать, хорошо? — шепнул Авель в его губы, взяв омегу за подбородок. Вин что-то пробормотал, то ли соглашаясь, то ли восклицая, но сил у него на сопротивление не было, поэтому он просто покорно сидел. Авель выудил из его шкафа длинную футболку, в которой он обычно спит, и чистое белье. Вин совсем как ребенок позволил себя одеть, даже глаза не открыл, настолько он устал и хотел спать. Авель откинул одеяло и плед в сторону и уложил его, тепло укрыв одеялом и подоткнув его, чтобы не мерз, но как только альфа уже хотел отстраниться, Вин приоткрыл глаза и потянул к альфе руки. На его лице отразилась настоящая детская обида. Он свел густые брови, а пухлые губы надул, словно вот-вот собирается заплакать, чем удивил альфу и заставил вскинуть брови. — Не уходи, — хрипло прошептал сонным, грустным голосом Вин. — Не бросай меня… Авель смотрел на его приоткрытые губы, протянутые в его сторону руки и сонное лицо. Он просто хотел одеться, но, смотря на него, такого беззащитного, в голове скользнула мысль: «М? С чего он взял, что я ухожу?». С чего он взял, что Авель вообще в силах сейчас оставить его одного, бросить и уйти? Его глупый мальчик. Авель усмехнулся и слегка покачал головой, смотря на него. «А потом это невинное создание вонзит в меня свой нож». Авель снял полотенце и приподнял одеяло, забираясь к Вину, который сразу же прижался к нему, положив голову на его плечо, а руки сложив на груди Авеля. Он прижал его к себе так тесно, чтобы между их телами не было расстояния. — Я не ухожу, — едва слышно прошептал Авель ему на ухо, касаясь губами виска. — Я тут. Спи, моя маленькая звездочка. Альфа обхватил свободной ладонью ладонь Вина, принимаясь поглаживать палец, на котором было вытатуировано сердце. Он очень долго лежал так, без сна, вслушиваясь в дыхание Вина. Его мальчик, наконец, заснул. Может, ненадолго, но Авель помог ему. Альфа смотрел то на потолок, то на спящее лицо омеги, и не мог заставить себя заснуть, не мог заставить себя оторвать от него взгляд. Даже если бы за окном происходил конец ебаного мира, Авель продолжал бы лежать рядом с ним и охранять сон своего мальчика, чтобы чужие крики, полные ужаса, его не разбудили.

***

Когда Вин разлепил глаза, взгляд сразу же упал на прикроватные механические часы, показывающие начало пятого утра. Голова, на удивление, не болела, как и глаза. Вин чувствовал себя как никогда отдохнувшим, но что-то было не так. Он помнил, что засыпал с Авелем в ванне, но что было дальше — все как в тумане. А сейчас он чувствовал боком его тепло, под головой крепкое плечо и запах ладана вперемешку с кипарисом. «Он не ушел», первой после пробуждения мыслью пронеслось в его голове, и сердце подпрыгнуло. Он думал, что альфа уйдет и оставит его одного, но он не ушел. Альфа лежал, наблюдая за пробуждением омеги, а после потянулся к тумбе, обхватил пальцами стакан с водой и протянул Вину, одновременно с этим хриплым ото сна и долгого молчания голосом прошептав ему на ухо: — Доброе утро, Вин. — Доброе, — выдохнул омега, протерев глаза и уставившись на альфу, спокойно лежащего рядом с ним. В груди у Вина разлилось приятное чувство теплоты. Он забрал у альфы стакан с водой и осушил его, а после перегнулся через него, поставил стакан на пол и улегся обратно. Было раннее утро, и вставать никому из них не хотелось. Омега пробежался пальцами по его груди, очерчивая подушечками пальцев любимые татуировки, а Авель внимательно следил за ним. — Я думал, что ты уйдешь, — тихо сказал омега, делясь с ним своим маленьким страхом. Он прикусил бледную губу и поднял взгляд на альфу. — Но ты не ушел. — Не ушел, — кивнул альфа, погладив Вина подушечкой большого пальца по щеке. — Я ведь пообещал, что не уйду. Вин прикрыл глаза и подался вперед, жадно целуя своего альфу. Он тяжело дышал от одной мысли, что Авель все это время был рядом и не бросил его, обнимал всю ночь, несмотря на затекшее плечо, гладил его пальцы и наблюдал, как подрагивают его ресницы. У Вина по телу пробежалась приятная дрожь. Авель сразу же ответил на его поцелуй, прикусывая любимые сладкие губы, широко облизывая их и оттягивая в наслаждении. Вин тихо промычал в поцелуй и отстранился на пару сантиметров, улыбаясь ему. Он невесомо коснулся губ альфы и поддел его нос своим, дразнясь. Руки Авеля бродили по его телу, наслаждаясь теплом. Он задел ногтем сосок Вина, отчего омега хрипло выдохнул и зажмурился. Вин и сам трогал своего альфу, наслаждаясь крепостью мышц. Он своими маленькими пальцами ощупывал бицепсы Авеля и перебрался на шею, слегка сжимая затылок. В его спальне было темно и холодно, но Вину было невыносимо жарко рядом с ним. Они целовались, нарушая звуками поцелуев ночную тишину, и постепенно Авель все больше нависал над ним, вжимая в постель. Он становился жадным, голодным и ненасытным, когда дело касалось Вина, да и глупо было отрицать, что сам омега невероятно соскучился по нему, по его рукам, по его прикосновением и губам. Он откинул в удовольствии голову и приоткрыл губы, когда Авель поцелуями спустился до его шеи. — Я хочу тебя, — едва слышно прошептал Вин, путаясь пальцами в волосах альфы. И все, для него спусковой крючок сработал. Авель начал чаще дышать, целуя каждый сантиметр его кожи. Он не упускал ни одной детали — его шея, ключицы, плечи, руки и пальцы, его грудь с выступающими ребрами и впалый живот, который он втягивал от удовольствия всякий раз, когда Авель касался его или слегка дул. Альфа трогал его губами, пробовал на вкус кожу, и чувствовал дикую жажду. Он как путник, потерявшийся в пустыне, а Вин — его оазис. Он наркотик. Сколько бы он его не принимал, каждый раз хотелось все больше. Вин поднял руки, помогая альфе снять свою футболку, в которой он спал, и притянул альфу к себе за плечи. Сам Вин изголодался по любимым губам, он целует его и никак не может насладиться. Им обоим всегда будет мало, сколько бы времени они не провели вместе, сколько бы не касались друг друга губами, руками, телами, всегда мало. Слишком мало. Вин прогнулся в спине, касаясь своей грудью груди альфы, и развел красивые худые ноги в стороны, прося о большем. Авель чувствовал, что эта грань, отделяющая его от безумной жажды, уже близка, а Вин собственноручно толкает его к ней. Альфа еще с ночи сгорал от дикого желания, и ему хватило всего лишь трех слов, чтобы этот пожар разгорелся вновь. Он взял член в ладонь, но не направил его в омегу, решив помучить и его, и себя, как сделала эта пантера накануне. Вин даже дыхание задержал, смотря прямо в глаза своего мужчины. Он беспорядочно кусал начавшие болеть губы, и резко выдохнул, когда почувствовал его головку у алой влажной дырочки. Вин сжал пальцы на затылке Авеля, слегка скреб ногтями, но он так и не сделал толчок. Авель начал тереться членом о его дырочку, дразня, издеваясь и получая наслаждение оттого, как омега двигал бедрами и капризно хныкал. На его члене оставалась теплая смазка Вина. Свободной рукой альфа водил по его груди, надавливая на соски, а на губах появилась ухмылка. Ему нравилось видеть Вина таким, и он не хотел приступать вот так сразу к действиям, хотя и сам чувствовал, что вот-вот сойдет с ума, но мучить его вот так — это слишком дорогого стоит. — Авель, пожалуйста, — прошептал Вин, жмурясь, изнывая от желания. Его голос был таким обиженным, словно не он ночью издевался над ним, заставляя терпеть, а когда терпеть его заставил Авель, начал давить на жалость. Маленькая хитрая сука. — «Пожалуйста»? О чем ты меня просишь? — тихим хриплым голосом спросил у него на ухо альфа, имитируя толчки, но не входя в него. — Пожа-а-а… — от удовольствия протянул омега, почувствовав, как медленно Авель ввел в него головку. Альфа только благодаря железной выдержке не сорвался, хотя у самого звезды перед глазами плясали от узости и жара его мальчика. От имитаций толчков член Авеля был покрыт естественной смазкой Вина, которая обильно выделялась и стекала на простыню. Его мальчик был возбужден до предела. Концентрированный запах лаванды забился в ноздри, он не мог сделать ни одного вдоха. Эта лаванда проросла в его легких и цветет там, оплетая каждый орган. Вин его, сука, убивает. Он убивает его вот так, лежа под ним, раскрывая сладкие искусанные Авелем губы, заламывая брови и откидывая голову на подушки, пока альфа медленно входил в него по самое основание. Его мальчик замер, одной рукой стискивая подушку у головы, а второй ногтями вцепившись в плечо Авеля, оставляя четыре полумесяца. Авелю рвет крышу. Он начал медленно двигаться в нем, выходя наполовину и вновь входя в него. Вин начал судорожно дышать, с трудом вдыхая кислород через раз, и на каждом выдохе он стонал. Стонал так, что Авель крепко сжимал пальцами спинку кровати над ним. Его мальчик был подобен падшему ангелу. Он разжег пожар, и они горели в нем вместе. Авель начал двигаться, постепенно наращивая амплитуду толчков. Он не хотел грубо трахать его, потому что с Вином не просто трах, это даже не секс. Это то, что называется слиянием душ. Лишь с Вином он может быть таким, лишь ему одному может нараспашку открыть грудную клетку, вручить в одну ладонь сердце, а в другую душу, как скипетр и державу. Лишь он один имеет для него значение. Его правая рука, его опора, его омега, его мальчик, его Вин. Омега стонал и громко тянул гласные. В его голосе от удовольствия проскальзывала дрожь и всхлипы. У него так давно не было секса, не было секса именно с Авелем, с его альфой, что сейчас он под ним просто плавится, рассыпается на составляющие, умирает и воскресает вновь. Боль мелькает на периферии, но это так не важно, когда губы альфы сливаются с ним в поцелуе. Он ловит стоны Вина, жадно проглатывает их, сцеловывает, и быстрее двигает бедрами, доводя своего мальчика и себя до пика удовольствия. Им обоим жарко, они оба сгорают. Прервав поцелуй, Вин откинул голову, захлебываясь в стоне наслаждения. Он провел ногтями по его спине, оставляя красные полосы. — Авель, — протянул Вин, дрожа и всхлипывая от удовольствия. — Авель… Вин все звал и звал его, цепляясь пальцами за его плечи, умирая от удовольствия. Казалось, еще чуть-чуть, и он не выдержит, его сердце остановится. Альфа провел пальцами по его члену, прижавшемуся к животу, и Вин протяжно застонал, пытаясь слезть с его члена. Ему было так хорошо и плохо одновременно, что он больше не мог выдержать ни секунды, но альфа не позволил ему слезть, одним резким движением войдя в него по самое основание. Вин закричал от наслаждения и сладкой пытки и начал крупно дрожать. Он кончил на свой живот и грудь, непроизвольно приподнимая бедра и пытаясь сжать коленки. Авель с наслаждением наблюдал за его лицом, когда он получил оргазм. Он готов продать за эту картину все, что у него было, только бы наблюдать за этим вечно. Но Авель не позволил ему сжать колени, продолжая двигать бедрами. Он наклонился, слизывая все до последней капли с живота Вина и не прекращая толчков. Вин под ним метался, его хныканье переходило в жалобные стоны удовольствия, которые альфа ловил губами и получал укусы-поцелуи. Омега хрипел, упирался ладонями в его грудь, но Авель все равно входил в него, чувствуя, как он сжимается вокруг его члена. Он был слишком голоден по своему мальчику, чтобы вот так отпустить его, не насладившись, не наигравшись. Он как голодный волк, который наконец дорвался до того, что может утолить этот дикий голод. Вин хрипло стонал осипшим голосом при каждом толчке и едва заметно двигался ему навстречу, жмуря до боли глаза. Авель вышел почти полностью и резко двинул бедрами, наполняя его собой, отчего Вин вскрикнул, а после прошептал в его припухшие губы, целуя то верхнюю, то нижнюю: — Смотри на меня. Вин разлепил слезящиеся глаза и посмотрел Авелю прямо в глаза. Его ресницы слиплись треугольниками и дрожали, от чего альфу крыло лишь больше. Его мальчик плачет оттого, как ему хорошо, и альфа уже готов был кончить от одного вида раскрасневшегося, влажного и такого открытого Вина. Он начал делать резкие толчки в его тело, смазка хлюпала, а Вин вскрикивал и с трудом заставлял себя смотреть в глаза Авеля, который изредка наклонялся к нему и целовал в губы. С каждым толчком он двигался все быстрее, и кровать билась спинкой о стену, а Вин кричал от удовольствия, поджимая пальцы на ногах. Его сердце билось так быстро, что едва не пробивало грудную клетку, готовое выпрыгнуть навстречу его альфе. Авель сжал его талию в своих пальцах, оставляя краснеющие следы, и сам уже не мог сдержаться от стонов. Ему так хорошо не было ни с кем и не будет никогда. Он не трахался, как животное, он доставлял удовольствие в первую очередь своему мальчику, и от этого его крыло. Вин с громким, протяжным стоном вновь кончил в свою ладонь, а следом кончил и Авель, войдя в Вина по самое основание. Они слились в поцелуе, и плевать, что Вин пачкал его своей спермой, он цеплялся за Авеля. Они сплетались языками, жадно целуя друг друга и не желая выпускать из объятий. Как и ночью, Авель завалился на него, громко дыша и слушая, как быстро бьется любимое сердце. Вин еще пребывал в эйфории от полученного оргазма, а потому лишь скользил пальцами по спине своего альфы, наслаждаясь его теплом рядом и в себе. Внезапно Вина пробила холодная дрожь от осознания, что сделал Авель. Он распахнул глаза и нахмурился, смотря на макушку альфы, а после начал его спихивать с себя, отчего недовольный лидер все же неохотно слез. Вин, очевидно психуя, поднялся с постели и принялся вытирать руку, живот и грудь от спермы вещью Авеля. — Я просил тебя, — грубо сказал Вин, не желая даже смотреть на альфу. — Это все, о чем я просил тебя, но тебе плевать, — омега начинал раздражаться еще больше. — Детка, не порть такой момент, — сморщился Авель и потер виски. — Еще даже не рассвело, а ты мне уже нервы мотаешь. — Я просил тебя, — вновь процедил сквозь зубы омега, отбросив вещь альфы в сторону. — Это так сложно для тебя? Я лишь просил не делать этого внутрь. — Хватит, — альфа уже и сам начинал злиться. Он присел на кровати, свесив ноги вниз. — Ты мой, и если я захочу, я буду делать это. Не понимаю, к чему эта истерика. — Ты просто эгоистичный ублюдок, — поджал губы Вин. — Я не твоя вещь, я не принадлежу тебе. Ты можешь плевать на просьбы своих шлюх, но не на мои. Ты, блять, даже не- Вин внезапно замолчал, не договорив «не думаешь, чем это кончается», пиля взглядом альфу, а потом просто кинул «Да пошел ты», и скрылся в ванной, предварительно выкинув все его вещи оттуда, чтобы не заходил. Вин открыл воду в раковине, умылся ледяной водой и уперся ладонями в раковину. Горевшие ночью свечи потухли, а в воздухе до сих пор витал запах хвои. Он услышал, как дверь его спальни хлопнула, оповещая, что лидер ушел. Ну и отлично, пусть катится. Вин поднял взгляд на разбитое зеркало. Все, чего хочет Вин — чтобы их ошибка не повторилась. Второй раз он уже не перенесет. Но Авелю этого не расскажешь, не объяснишь и не покажешь. Омега вздохнул и уперся поясницей в раковину, обхватив себя за плечи. За окном едва начало рассветать и, смотря на кровавую полоску горизонта, Вин все думал, как же там его мальчик.