Отражение.

До обеда его никто не беспокоит и он забывается беспокойным сном, чтобы проснуться от очередного стука в дверь. Прежде чем открыть глаза, он ощущает острое чувство голода, которое сопровождается тошнотой. В какую-то секунду недомогание становится невыносимым. Фран вскакивает на ноги и забегает в ванную комнату, склоняясь над туалетом. Плохо переваренный рис белой кашей покидает его желудок и рот. Неприятный тухлый запах забивает ноздри и его перехватывает рвотный спазм, но блевать более нечем и он вздрагивает над туалетом, высовывает язык, но ничего не помогает. Сплюнув и спустив воду, он встает с колен и, дрожа, подходит к умывальнику. В отражении его уже поджидает мертвец. — Почему тебя стошнило? — спрашивает он, придвинувшись к зеркалу. Фран отшатывается, боясь, что он схватит его за шею. — Не знаю… Наверное, потому что они пытаются накормить меня той дрянью, и я редко ем, — парень быстро обливает лицо холодной водой, ей же полощет рот. — Не ешь мясо. И не перечь женщине. Моли мужчину, он мягче, поможет, — Бельфегор кивает и исчезает, а в следующее мгновение открывается дверь ванной. «Отец» стоит в дверном проеме и голова его обращена к зеркалу. — С кем ты говорил? — спрашивает он, подчеркнуто повелительным тоном. Фран пожимает плечами, он так и хочет сказать «Сам с собой. Я шизофреник!», но наставления призрака все еще стучат в его ушах, а потому он произносит в слух другое. — Я просто… меня стошнило завтраком, мне ужасно плохо. Можно мне ужин в спальню? — и неожиданная мысль озаряет его голову. И как он только раньше к этому не пришел? Он же может утопить чертов кусок мяса в туалете! Нарезать мелкими кусочками и смыть. Кто узнает? Никто! А они отстанут от него и, возможно, все наладится? — Если ты надеешься так избавиться от еды, то ничего не выйдет. Твоя мама поднимется в твою спальню и будет следить, — Фран не видит ни его глаз, ни губ, но по тону догадывается, что мужчина раскаивается, что ему жаль. Неужели призрак не соврал? Но как молить его? Упасть на колени? Расплакаться? — Зачем она так поступает? Я… Я просто не могу есть мясо. Оно не усваивается у меня, это такая болезнь. — Не ври мне, мальчик, — «Мать» объявляется в дверях и тон ее суров и холоден, как и поза, в которой она застыла, точно каменное изваяние. Руки строго лежат под грудью, осанка до неприятного прямая, а голова величественно вскинута вверх. Фран думает о том, что ее можно облить цементом, или гипсом, и оставить так навечно. И такая задумка его бесспорно радует. Он бы предпочел ее как молчаливое изваяние, нежели живой человек. — Я не вру! — Я читала твою медицинскую карту. Это ему нечем крыть. Опустив голову и сжав кулаки, он выходит из ванной и спускается в обеденный зал. На его месте стоит все та же порция. Видимых признаков гниения нет, но мясо по краям обветрилось, на верхушке появился неприятный зеленоватый отлив. Совсем скоро оно покроется слизью, начнет вонять. Даже тогда она продолжит эту изощренную пытку? Чего ради? Фран пьет апельсиновый сок, ест хлеб и не притрагивается к тарелке. Родители жуют молча, никак не выказывая своего недовольства. Решив, что выйти из-за стола можно, он тихо отодвигает свой стул, встает на ноги. — Если ты не начнешь есть, я запру тебя на чердаке. — угрожает «мать» ему. Фран оборачивается, смотрит на то место, где должно быть лицо и хмыкает. Мертвец предупреждал, что не нужно перечить, но он просто не способен себя сдержать. — Вы заперли меня в спальне. Невелика разница. — Правда? Ты так думаешь? — весело говорит она, сжимая в руке бокал с вином. Франу чудится, что она надменно улыбается, глаза ее остервенело смотрят на него. Фран не знает, как выглядит такое выражение лица, но воображение рисует ему что-то ужасающее. Что-то подстать ее голосу, в котором сквозит опасность и насмешка. — Прошу, не надо, — «Отец» кладет свою руку поверх ее, — Иди, Фран. Уходи. Он решает не продолжать. Выйдя из столовой, бегло оглядывается, подходит к парадным дверям и дергает их на себя. Они поддаются и в лицо ему ударяет опьяняющий свежий, холодный воздух. Ни о чем другом не думая, он делает шаг навстречу этому потоку и исчезает в тенях кустов. Крадется быстро, чуть дрожа от холода. Теперь, когда ветер перебирает его волосы, а мороз колет кожу под одеждой, ему совсем не страшно идти. Темный лес, окрашенный в черный, почти не страшит. Не слышно пения птиц или других животных. Все умные создания забились в свои гнезда и норы, дабы переждать там надвигающийся ливень. Соленый аромат дождя висит в воздухе и щекочет ноздри. Фран идет медленно, внимательно смотря себе под ног. Глаза, что удивительно, хорошо приспособились к темноте и разобрать дорогу не составляет такого уж труда. К тому же он находит тропку. Она не до конца протоптана, местами и вовсе заросла, но он ориентируется по ней и шагает туда же, куда шли первые люди, проложившие тропу. Первые раскаты грома заставляют втянуть шею в плечи и сжаться. Фран жалеет, что не надел свитер или куртку. Стоило озаботиться этим еще утром, когда он решил бежать, но теперь пути назад нет. Эти люди ненормальны и жить с ними дальше невозможно. Да даже поселиться в этом лесу — перспектива куда ярче. Он выходит на поляну, оглядывается в ужасе, не зная, что сказать. Повсюду кресты. Их тут больше двух десятков и все они свежие. Белые, красивые. Еще не успевшие облезть, покоситься. Некоторые выглядят старее, чем те, что стоят дальше. Но один из них, совсем рядом с Франом, прямо-таки сияет чистотой и новизной. И что страшнее — земля под ним свежая, только-только прибитая лопатой. Фран отходит назад, прижимает руку ко рту. Необъяснимое чувство страха и ужаса бьется в нем вместе с ритмом его сердца. Он оббегает поляну, смотрит по сторонам в поисках другой дороги или огня. В самый последний момент он видит фигуру среди деревьев, а когда собирается закричать, позвать на помощь, немеет от ужаса. За секунду до конца он видит занесенную над своей головой лопату. А потом темнота-темнота-темнота. Когда он открывает глаза в другой раз, его несут на руках к дому. Холодные, тяжелые капли дождя бьют по его лицу, скользят по шее, проникают под ворот рубашки. Он порывается закричать, но может только мычать и вертеть головой. На его стенания никто не отвечает, а он опять не видит лица. Войдя в дом, он смотрит на «Мать». Она подходит к нему, хватает за волосы и заставляет запрокинуть голову. — Ты пожалеешь об этом! Крупно пожалеешь! — и кивает кому-то, кто держит его на руках. Фран отворачивается от нее, припадает головой к чужой груди и закрывает глаза. — Не отключайся, — велит голос и парень узнает в нем «отца», — Не вздумай засыпать. Они поднимаются по лестнице и Фран представляет как упадет на свою кровать, как уснет на сутки или даже больше. И, возможно, даже не проснется. Умрет, но в отличие от Бельфегора, не пожелает остаться тут. Может он воспарит? Может падет ниц? Совсем не важно. Но они не останавливаются на втором этаже, а поднимаются выше. В этой части дома не горят лампы и тишина стоит нехорошая. Дверь, которую отворяет «отец» своим ржавым ключом, слишком старинная. А за ней такая тьма, что Фран чувствует как ему становится дурно, просто смотря на нее. — Чтобы не произошло, не засыпай, — наставляет мужчина, аккуратно опуская его на ноги, — И если веришь в бога — молись. А потом толкает его в эту непроглядную черноту. Фран падает, смотрит по сторонам и ничего не видит, но чувствует как тысячи рук обвивают его и утягивают в пустоту. Фран начинает кричать.