Окно напротив

- Не смей! - Брендон кричал, Джон, сдерживая смех, пытался усадить того обратно на пол, - Оставь этот чертов перебор, не переделывай... Я скорчил максимально серьезное лицо, и начал тот тупой пассаж так, как Его Высочество требовало. Высочеству все нравилось, он вроде как даже расслабился. Джон отпустил буйного защитника тупых пассажей и ушел за зарядкой, так что, когда Спенсер подмигнул мне из-за спины немного надутого, но довольного собой Брендона, я, пользуясь моментом, медленно начал съезжать. Чем выше поднимались брови Брендона, тем сильнее моя импровизация напоминала Имперский марш. Спенсер начал отбивать ритм ладонями. Мне всегда было интересно, как относятся соседи снизу к барабанному соло на их потолке, однако, что-то мне подсказывает, что хорошо, что я пока этого не знаю - у меня почему-то стойкое ощущение, что они не поддерживают такое творчество. Джон влетел в комнату с радостным воем, кинув провод мне на кровать, и, подхватывая на ходу еще одну гитару, присоединился к вакханалии. Брендон растекся по полу унылой лужицей. Пока марш плавно перетекал в что-то, напоминающее творчество The Bravery, Брендон завывал, сбивая всю гармонию. - Эй, ты все нам портишь! - я кинул в Брендона подушкой, но он ее отбил. - Почему каждая репетиция с тобой приводит к тому, что мы опять подбираем какую-то хрень, а потом мешаем ее с несочетаемым? - Потому что мы не репетируем? - Спенсер перестал терроризировать соседей, - Я серьезно, у нас нет нормального материала для отработки, так что почему бы и не подурачиться? Тем более, - продолжил он немного погодя, - у нас нет здесь нужной аппаратуры. - И вообще, ты только что назвал хренью сам Имперский марш, - добавил я, пытаясь сгладить нарастающий конфликт. Я никогда бы не подумал, что Брендон умеет обижаться. Когда каким-то сказочным образом у него вышло затащить меня на запись их нового альбома, который, к слову, был никуда не годен, я заметил одну интересную черту его характера: он принимал критику к своим творениям слишком близко, так что предпочитал ее игнорировать. Сначала я был не против, ведь дела его группы никоим образом меня не касались, а потом... А потом эта группа стала и моей тоже, добавляя геморроя в мою тихую и размеренную жизнь. Геморроя по имени Брендон, который наотрез отказывался слушать дружеские советы и упрямо делал по-своему. Только вот я тоже не привык отступать, поэтому каждый раз, когда он пытался продавить очередную идиотскую идею, я устраивал протест, поддерживаемый остальными участниками. Мы настолько увлеклись идеей качественного срыва репетиций, что стали собираться дополнительно, дабы разучить и собрать что-то новое. Таким образом, каждую репетицию Брендон отбивался от моей подушки и пытался вернуть порядок, который сам же и нарушал. Прошло около трех недель, и мы с интересом ждали, когда упрямец сдастся и наконец примет нашу помощь, однако тот терпел с воистину непоколебимой волей. Брендон устало потер виски и тихо ругнулся. Я знаю, что ему чертовски неприятно, и понимаю его, но иначе нельзя: мы тоже должны участвовать в создание общей музыки. Я ни за что бы не мешал, если бы не одна штука: я не один был недоволен. Когда-то давно я состоял в другой музыкальной группе. Вообще, если подумать, это было чуть больше года назад... В той группе музыку в основном писал я, и мне тоже не всегда нравились поправки согруппников, хотя бы потому, что они не всегда соответствовали задумке, но это не значит, что они были плохими. И Брендон должен это наконец понять, иначе смысл вообще собирать группу? Мы снова и снова повторяли нечто очень сырое и не вполне достойное на право существования. Я снова и снова вносил поправки, получая злобные взгляда Брендона. Еще час мы проспорили, перекрикивая и перебивая друг друга, пытаясь донести одинаковую мысль разными путями. Глупо и абсурдно. Под конец "репетиции" Брендон ушел, хлопнув дверью - в последнее время он постоянно так уходит. - Ничего, - пробормотал Джон, - он остынет. Я что-то импровизировал на гитаре, Джон подкручивал струны: у него в последнее время не ладится с колками, и он часто прерывался на перенастройку. Спенсер жаловался на отсутствие тенор-тома - каким-то образом "бедный том" оказался порванным, однако Спенсер продолжал молчать. Ладно, пусть хранит свои секреты. Его молчание ничего не меняет: мы на дне. Спенсер учится, у него едва получается сводить концы с концами, и о покупке инструмента даже речи не может идти. Джон с Кэсси на мели, у них тоже проблемы с бюджетом. Брендон и сам понимает, что если их новый альбом не покроет расходы, можно распускаться. Я видел, как он ломается. По ночам, когда он оставался со мной, он долго смотрел в окно, рассматривая свою темную и пустую квартиру, думая и размышляя вслух о будущем. Он хотел выйти на другой уровень, он больше не хотел петь в маленьких кафешках равнодушным людям, и его силуэт на фоне желтого света от фонаря немного подрагивал. Я не мог подойти к нему, не мог поддержать, и просто смотрел, как его разрывает на куски. Упрямец. Мы должны действовать вместе. Ты больше не сольный артист, ты собрал нас вместе, а значит... Впрочем, он не будет слушать. Брендон пришел вечером. Мы сидели на полу у меня в комнате, болтая об учебе Спенсера. У него второй курс пошел, и он раздумывал забрать документы. Мы отговаривали: рано еще сдаваться. Брендон пришел тихо. Его красные глаза и опухший нос выдавали с головой, но мы делали вид, что не заметили. Я очень боялся сломать его. Мы все боялись, и оттого напряжение в комнате было слишком явным. Брендон взял мою гитару. В этом плане у него были привилегии: он единственный мог трогать эту маленькую свидетельницу всех трагедий моей жизни. Спенсер вновь заговорил, Джон взял телефон, а я спиной чувствовал тепло, исходящее от ног Брендона, сидящего на кровати. Он что-то наигрывал, и я вслушивался в мелодию, закрыв глаза. Нечто иное. Музыка имела не просто другой характер, сама природа ее изменилась. По коже пробежали мурашки. Разговоры затихли. К гитаре присоединился голос. Он был тихим, как никогда. Нежный, чуть с хрипотцой, местами срывающийся - внезапно на глаза пришли слезы, и я поспешил уткнуться в ладони, чтобы не пропустить ни секунды, ни нотки. Брендон пел, однако музыка говорила сама за себя, и слова были не то, чтобы лишними, но точно не главными. К припеву его голос стал крепче. Он словно расцветал, и заставлял расцветать. Я узнал мотивы, которые он напевал раньше - видимо это не просто импровизация, он долго работал, и, надо признать, работа сделана на славу. - Повысь на пол тона, - тихо шепнул я, надеясь, моля, чтобы он не переставал петь. Брендон послушался, изменив гармонию, и улыбнулся: теперь мелодия звучала еще острее. Мы, словно зачарованные, сидели и слушали. Каждая секунда казалась мне вечностью и одновременно ничем. Спенсер отбивал ритм пальцами. Джон что-то пробормотал про пунктир, и тихий стук сменился... Молчание было слишком долгим. Джон севшим голосом просипел: - Записано. Его телефон победно мигнул и вырубился, впрочем, как и мое сердце. Больше мы ничего дельного за тот день не придумали. Позже, вечером, я сидел в темноте комнаты и периодически наблюдал за Брендоном. Он сидел у себя в комнате, играя на гитаре. Время от времени он бросал взгляд ко мне, словно чувствуя, что я не сплю. И внезапно я понял, что слишком давно не видел его таким счастливым.

***

Мама уволилась с ночной работы. Она вообще стала очень странной, но, будем честны, я рад был видеть ее такой. Она будто зажглась: ее глаза сияли, усталость и вялость сошла на нет, и ее серое лицо расцвело. Она словно помолодела лет на пять. Изменения заметил не только я: Брендон опасливо поглядывал на нее. - Вдруг она нашла себе кого-то? - Брендон однажды все же задал давно волнующий меня вопрос, и меня передернуло. Не хотелось даже допускать такой мысли. Отец написал мне как-то летом, спустя восемь месяцев, как должен был вернуться, но я даже смотреть не стал - заблокировал номер и старался не думать о нем. Не получалось. Мысли часто навещали меня. Неужели я был настолько плохим, чтобы вот так вот уйти? А мама? Я-то, положим, не такой уж и хороший сын, но мама? Было обидно. Надо сказать, что одна моя часть, хоть и маленькая, радовалась. Моя мать достойна лучшего, и если отец не смог сохранить с ней нормальные отношения, то это лишь показывает, какой он человек. И все же, несмотря на все аргументы, я скучал. От назойливых плохих мыслей меня спасала музыка. Многое изменилось, но не это - я все так же прятался от всего мира за грифом гитары, беседуя с музами. Пальцы болели с непривычки - теперь я занимался на гитаре часа по три. Если бы я имел доступ к синтезатору, я бы и клавиши вспомнил. Мои руки вновь обрели свою жесткость, подушечки пальцев были твердыми и грубоватыми, а ладонь вновь сильной. Я снова писал песни, втихую, пока Брендон не видел - не хотелось, чтобы он слышал. Пока не хотелось. У группы тоже теперь было много работы. Репетиции проходили почти каждый день, мы занимались до позднего вечера и расходились в ночи. Я смотрел, как светилась мама, и светился вместе с ней, стараясь не думать о плохом. Я больше не тосковал по прежней жизни. Больше не хотел утром встать с кровати, потому что старая привычка заменилась новой. Я привык обходиться без ног, понимая, что иначе нельзя. Спенсер прибавлял перчинки в процесс передвижения на колесах. Задавая странные вопросы, типа "что, если съехать с того крутого пандуса не тормозя?" или "насколько тихо ты сможешь подъехать к Брендону со спины, не спугнув того раньше времени?", он вынуждал меня проверять, щекоча мое любопытство и нервы. Да и опыт показывал, что иметь свой личный транспорт в любое время весьма выгодно. Вот вы знали, сколько упаковок попкорна можно провести в кинотеатр втихую? Вот и я не знал до определенного времени. Я привык к своему телу и почти не чувствовал себя ущербным. И все же иногда людям везет. Брендон собирал последние вещи. Джон притащил свою старую бас-гитару с комбиком, педалью и мотком проводов, и моя комната стала похожа на музыкальную мусорку, потому что двумя днями ранее Спенсер приволок бас-бочку, заканчивая сборку барабанной установки. Кроме этого, на стене висела акустическая гитара Джона, в углу стояла моя гитара, а у стола - гитара Брендона. Пол был завален бумагой, и каждая моя поездка из комнаты была квестом "не наедь на какой-нибудь карандаш". Проход в эту часть квартиры маме был временно запрещен, на что она ворчала, что убираться буду сам. Закончив с барабанами - приходилось их задвигать к шкафу, чтобы не мешались - Брендон начал сматывать провода. Комбик зашипел, отключаясь. Мне все еще интересно, насколько хватит соседей, если учитывать, что репетируем мы только по вечерам. Сегодня вышла особенно громкая репетиция - Джон пытался вернуть свой бас с того света. Гитара провисела в гараже его родителей полгода вместе со всем оборудованием и, кажется, все отсырело к чертям - по крайней мере так сказал Джон. Пока из динамика разносились страшные звуки низкочастотного ада вперемешку с помехами, Спенсер повторял свою партию, а Брендон распевался, весело разглядывая воцарившуюся вакханалию, я записывал по памяти аккорды последней песни. Удивительно, что никто не вызвал полицию. Голова была тяжелой, хотелось спать, но так как Брендон на эту ночь уходит к себе, я, как гостеприимный хозяин, должен дождаться, пока он доубирается в моей комнате и свалит. - Можно я не буду пылесосить? - жалобно поинтересовался Брендон. Я очень гостеприимный. Несмотря на то, что комната пылилась не одну неделю, усталость взяла свое, и я махнул рукой. - Сегодня мы определенно сделали прорыв, - довольный голос вырвал меня из полудремы. Мой пятичасовой сон перестал снимать усталость, стоит сменить режим, а то засыпаю на ходу. Брендон плюхнулся на кровать, на автомате буркнув "прости". Мой мизинец обожгло болью, и я подскочил на диване, распахнув глаза. - Необязательно наступать мне на ноги, Брендон! Наклонившись к ногам, я посмотрел на грустно покрасневший бедный мизинчик и злобно пробурчал: - Как вообще можно сначала наступить на самое дорогое, а потом, кинув "прости", преспокойно улечься на моей кровати?! Ты - настоящая козлина! С трудом разогнувшись, я смотрел на ошеломленного Брендона и раздражался. Устал чертовски, а он на ноги наступает. Немая сцена затянулась, и я не выдержал: - Что? Он молча показывал на мои ноги, распахнув глаза. Я развел руками: это не я здесь хожу по пальцам, я имею право возмущаться. - Повтори, что ты сказал, - еле слышно прошептал Брендон, двигаясь ближе. Мне захотелось его убить. Мало того, что я безумно хочу спать, он еще и тормозит. - Я сказал, что ты козлина. - Нет, раньше. - Ты наступил мне на ногу, и это было очень неприятно, знаешь ли... Я запнулся. Посмотрел на свои ноги, которые не подавали признаков жизни год. Попробовал пошевелить ими - ничего, провел пальцем по колену - без реакции. Мизинец противно ныл. - Вот черт! - прокричали мы одновременно. - Вы видели, сколько сейчас? - в комнату зашла заспанная и крайне недовольная мать. Той ночью никто не спал.