***
Ночной город - безлюдный город. Отсутствие пробок и чистый воздух. Раньше, когда я был маленьким, я мечтал о том, как буду гулять ночью, когда вырасту. Не хочу расстраивать тебя, малыш, но мне восемнадцать, и я не гуляю ни ночью, ни днем. И никогда не смогу. Открываю глаза и говорю: - Я смогу. Брендон вздрагивает и непонимающе смотрит на меня. Я пытаюсь отогнать остатки сна и жуткую мысль о своей "зависимости", и объясняюсь: - Ходить. Я смогу ходить. - Ага, - соглашается Брен, и глаза его вновь возвращаются к окну, за которым проносится ночной город, - ага, - добавляет он эхом, соглашаясь уже, по-видимому, со своими мыслями. Тишина вновь возвращается в эту уютную темноту, и я тоже начинаю разглядывать бешено убегающие назад дома и деревья. Окно в машине - удивительное окно. Кажется, ты видишь весь мир, оставаясь невидимым для него. Люди, дома, машины, деревья, кусты, дороги - все это бесконечно быстро остается позади, и только облака остаются с тобой созерцать карусель жизни. На какой-то момент возникает чувство вечности - ты вечен, пока колеса наматывают километры, и мотор машины мелко вибрирует где-то внизу. Ты вечен, пока миллиарды маленьких взрывов в поршнях двигают груду железа вперед, к бесконечности. Все вокруг - лишь большая химическая реакция, взрыв, но здесь, в маленькой кабинке, обитой тканью, ты, словно огромное облако, вне взрывов, вне жизни. Ты над ней. Медленно переползаю взглядом на задумчивое лицо Брендона. Все меняется, он это чувствует, и, как только мы выйдем из машины и вернемся в большую химическую реакцию под названием "Жизнь", назад дороги не будет. Он знает и, чувствуя мой взгляд, переводит свои большие испуганные глаза, подернутые пеленой мыслей. Этот взгляд обращен не на меня, он смотрит сквозь, стараясь сорвать с будущего маску неизвестности, заглянуть за рамки дозволенного, чтобы успеть обдумать до того, как все случится. А что случится? "Ты не любишь его. Это обычная зависимость. Так использовать человека? Райан, после этого ты последняя скотина". Эта мысль щекочет мне мозг, и я раздражаюсь, не имея возможности почесать его. Что за бред? Я могу согласиться с тем, что, возможно, зависим, но использовать Брендона? Звучит очень бредово, и желание вскрыть черепную коробку и почесать свой мозг возрастает. Эта мысль, словно материальная, давит на грудь, мешая легочным мешкам расправиться и захватить воздуха. Внезапно меня начинает тошнить, и я перевожу взгляд обратно на город. Хочу верить, что меня просто укачало, и тошнота следствия долгой поездки, а не вида испуганного лица Брендона. Что-то не так.***
Я не хочу спать. Брендон ушел к себе в квартиру молча, а я вернулся к себе, так и не сказав ни слова маме. Свет ванны резал мне глаза, будто я только проснулся от долгого сна, упав с кровати от кошмара, а потом вспомнил, что в реальности все гораздо хуже. Щетка неприятно шуршала о мои зубы, мысли неприятно шипели в моей голове белым шумом. И чувство, что что-то не так, разрывало ушные перепонки изнутри. Я слышал, что во время сильных взрывов, если не открыть рот, из-за перепадов давления ушные перепонки разрываются. Плеснул себе в лицо воды. Откуда эта страшная вина в глазах из зеркала? В глазах напротив. Брендон. Надо поговорить и разобраться. Ехидный голосок шепнул: "даже часа без него не можешь", и я сплевываю в раковину, надеясь, что со слюной уйдут мысли. На скорости въезжаю в косяк, получая болезненный толчок от ударной волны. Матерюсь. Не от боли - от ненужных слов внутри. Потом въезжаю в батарею - боже, соседи меня ненавидят. Уверен, сейчас уже около пяти. Скоро встанет солнце, и я не успею поговорить с Брендоном. Он ждал на подоконнике с чашкой чая, и внутри становится тепло. Он замечает меня и улыбается. Я сажусь на подоконник, и прежде, чем я успеваю что-то сделать, он достает немного помятый лист и прислоняет к стеклу. [Вижу, что ты любишь подглядывать] Далекая новогодняя ночь жжет меня воспоминаниями. Их мало, думаю, если бы я начал писать, их бы не хватило даже на страничку, но я помню. Блеск глаз, очертания в желтом свете фонаря, и мне кажется, что я был ребенком тогда, мальчиком из шестого класса, который знал слово "секс" только фонетически и даже понятия не имел, что эти звуки что-то означают. И к чему все это? [У тебя был слишком испуганный вид] Со временем Брендон начал пользоваться тонкой бумагой, чтобы та лучше просвечивала, но это сообщение читалось с трудом: толщина листа не позволяла свету хорошо отсветить мне кривые буквы. Он говорит со мной старыми фразами? Я достаю чистый лист, потому что я сжег все свои прошлые реплики. Я касаюсь стержнем девственного листа, пачкая белизну собой, и морщусь от скрипа - фломастер засох. Мне страшно, и я ничего не понимаю. Беру красный - буквы выходят какие-то кровавые. [Я встану. Или нет.] [Нужны деньги.] [Мы записываем альбом] [Думаю, никто не будет против отдать свою долю] Я морщусь, но он этого не видит. Сам того не замечая, я включил лишь настольную лампу, которая оставляла лишь круг света на немного пыльном стекле, куда я прикладывал листы. [Нет.] Не могу вспомнить, был ли у меня лист с "нет" и точкой. С многоточием был, без точек тоже... Нет. Не было. Я не позволял своим словам быть законченными. Он смотрит на меня, и его глаза через чур блестящие. [Я пиздецки боюсь] Снова старая бумага, толстая такая, неудобная и очень родная. И глаза блестящие очень и красные. И мой красный фломастер выводит [Не знал, что ты по травке] Не помню, но вроде это мои слова. Он улыбается и содрогается в беззвучных для меня рыданиях, и мое сердце пропускает удар, воздух в носу застревает, доставляя боль, и по щеке течет вода. И он не видит. Как раньше: я вижу его, близко-близко, всего в пяти метрах, разделяемый преградой из двух слоев стекла. Я вижу - он нет. И я понял, что не так. И мой фломастер касается стекла в месте, где луч образует круг. И рука, немного дрожа, рисует самую кровавую луну на планете. Я снова вижу его, вижу его комнату, где на полу не банки от пива, а вещи и бумага, я вижу его слезы, и он здесь, со мной. А он видит черный прямоугольник с белым кругом, и он понятия не имеет, что я чувствую, чем я занят, и вообще, я ли это. Я снова скрыт от него, я снова имею возможность ему солгать. Это неправильно. Это не должно быть так, но я не могу слезть и включить свет, физически не могу. Физически не могу контролировать то, что происходит. [Ты встанешь?] Его рука дрожала. Он морщится, зачеркивает и пишет ниже, мелко и неразборчиво [Ты уйдешь?] Я копаю нам могилу. Но несмотря на эти мысли, меня накрывает облегчение. Я боялся, что все закончится, потому что он понял, что я лишний. Что я, возможно, все испортил. Глупо, глупо бояться неизбежного. Я боюсь перемен, он боится меня переменившегося. И может плохо, что мы так зависимы, но пока мы есть друг у друга, все хорошо. [Все изменится] [Но я все так же здесь, застрял на чертовом подоконнике] Брендон смеется сквозь слезы. [Ты не понял! Я реально застрял] [И вообще, из нас двоих это я тут] [Трусишка] [Паникер] [И я боялся написать это, но ты такая задница!] [Я чертовски тебя люблю] Он встает, идет к выходу и выключает свет. Я остаюсь в утренних сумерках на подоконнике, но в этот раз луна не падает, а в приглушенном сером свете неба красный кажется розовым. В двери скрипит ключ, и меня распирает смех. Он снова пришел снимать меня с чертового окна.***
Брендон ограбил мой холодильник. Спенсер надрал ему зад в приставке, и Брен пришел ко мне и съел ведерко мороженого. Оправдываясь горем от потери статуса короля, он внаглую ложками поедал мое вкусное холодное мороженое. Я не жадина, но оно было моим! Вообще изначальной целью Брендона было забрать меня на студию, поэтому я уже сидел в коридоре, готовый к путешествию в мир хаоса, когда он обнаружил это несчастное ведерко, зайдя на кухню за водой. Теперь я обнимался с холодной бутылкой минералки, наблюдая за монотонным движением ложки. Что за ребенок! Он же недавно пел, а теперь мороженное ложилось на разогретые связки этого идиота, и его получасовая распевка в моем коридоре, считай, улетела в тартар. Закрепив бутылку и бросив в ноги Брендона ключи, я выехал в подъезд. Спустился, выехал и, подумав немного о скорее всего уже пустом ведерке, набрал маму. Гудки долго и нудно вдалбливались мне в голову. Большой Райан звонит маме, чтобы она на обратном пути купила мороженого - достойный поступок, не правда ли? Набираю ее снова. Сзади мне на плечи падают холодные руки, и я шиплю Брендону, что он заболеет, и никто его навещать не будет, и вообще, я запишу вокал без него. Трубку взяли, и я начинаю говорить "привет, ма, купи мороженного, Брендон все съе...", когда мне отвечает мужской голос. Меня словно прошибает током, и Брендон обходит коляску, обеспокоено глядя на меня. А в телефоне звучит голос из прошлого, говоря: - Привет, Райан, мама отошла. Будем дома через часа полтора." Я тупо повторяю "дома", киваю, потому что связки перестают функционировать, говорю шепотом "пока" и слушаю короткие гудки, после чего телефон замолкает. Захожу в сообщения, пробегаю глазами по знакомым "задержали", "постараюсь скоро быть", "это для нашего же блага", моргаю и смотрю на Брендона, который уже писал Джону и Спенсеру в общий чат, что мы не приедем. Потому что мой отец будет дома через полтора часа, и мне кажется, что меня ударили.