Изведанное

      Вирт давно привык к тому, что им помыкают. Но было ли так всегда? Он плохо помнит своё детство. Вот, рядом с ним идёт Грег, он такой своевольный, такой бойкий. Неужели и Вирт когда-то был таким? Если да, то это грустное, а не радостное напоминание.              Ему и без того перед ним стыдно. Стыдно перед его, хоть и глупой, решительностью за свою разумную инертность. Стыдно перед его детской смелостью за свою взрослую осмотрительность. Потому что не будет в них ничего разумного и взрослого, даже если он придумает тысячу самооправданий. Самооправдания — единственное, в чём он преуспел. Он просто жалкий слюнтяй.              И это не просто плохо. Это... настоящий порок. Вирту было стыдно за свой порок перед таким чистым, таким беззаботным Грегом. Хотя Грег часто помогал ему принять реальность Неизведанного, не менее часто он невольно заставлял его больше ненавидеть себя.              Да, Вирт не помнил, всегда ли им помыкали, но он точно знал, что теперь им помыкают все. Он жертва и добыча даже для тех, кто так же слаб. Вирт подумал об этом, глядя на рыбу с удочкой.              Да это и без неё было очевидно.              Он что-то пробормотал — и сразу забыл, что. Будто бы и не услышал себя. На миг ему показалось, что он уже нем и даже не в силах кричать о своей боли. Как плотва, проглотившая крючок.              — Я не смогу вывести нас, Грег, — собравшись, сказал он. Повторил он предыдущие свои слова или это были новые?              — Вирт, ты можешь всё, что угодно, если правильно настроишь свой разум!              Как сквозь толщу воды — ох, этот туман и правда плотный, как вода — бодрый голос Грега достиг его ушей.              — Что? — повернувшись, ошарашенно переспросил он. — Что ты сказал?              — Ну, утром я, кажется, сказал: «смотри, Омлет сомлел в твоей тарелке с омлетом», потом...              — Нет! — досадливо оборвал Вирт. — Что за слова про разум? Ты говоришь как мой школьный психолог, а мне хочется питать надежду, что он умнее шестилетнего ребёнка.              — М-м, вроде бы мне ответила это старая леди, когда я сказал, что не могу понять, почему она просит меня работать в её саду.              — И что, помогло? Это твёрдое убеждение?              — Конечно нет, ведь ты его забрал!              Лодка причалила к берегу. Вирт занёс ногу, чтобы с облегчением ступить на твёрдую почву, но почва оказалась какой-то зыбкой, скользкой и сильно пачкающейся.              — Понимаешь, твоё убеждение не воплощается в камне. Оно либо есть, либо его нет. Надо устремить взор на свою совесть, на своё сердце, и искать его там.              — Получается, теперь у тебя камень на сердце?              «Выкинуть его, что ли», — мрачно подумал Вирт, не уверенный, что имеет в виду камень.              — Слушай, я устал. Я не понимаю этого места и я не понимаю тебя. Судя по всему, вы на одной волне, — Вирт экспрессивно изобразил волну руками. Долгое пребывание среди воды немало подкосило его. — Не думаешь сам поискать дорогу, а?              — Хм-м-м-м, — Грег задумчиво прижал палец к подбородку. — Ты хочешь, чтобы я был главным?              — Я не хочу. Но ты можешь. Отец бы тобой гордился и всё такое. Давай, резвись с этими яслями Сатаны на одной волне, только слегка плесни мне на руки, чтобы я умыл их!              — Не нервничай так, Вирт, — серьёзно сказал Грег, покачав головой и положив руку ему на локоть. — Я буду хорошим лидером.              Вирт сжал зубы и с силой наступил на подвернувшуюся ветку, чтобы сломать её, но она лишь лениво погнулась.              Некоторое время братья шли в молчании.              «Знаешь ли ты при паденьи листов эту томительность долгой печали? — пришли Вирту на ум строки Росетти. — Скорби сплетают, давно уж сплетали, сердцу могильный покров...»              Да, скорби и впрямь оплели его сердце чёрными ветвями, ничего тут не скажешь. Но вот листья на них... они ведь красивы. Такие живописные. Воздушные. Может, иные из них, подхваченные ветром, унесутся далеко-далеко и покинут это место... Яркие-яркие. Как конфеты Грега.              — А ты знал, что черепахи — это медленные ролики, и панцири им нужны, чтобы на них было удобнее стоять?              — Ещё один из твоих фактов, как про динозавров?              — Не-е-ет, — протянул Грег и указал пальцем куда-то в сторону, совсем близко от них.

***

      Вирт увидел джентльмена средних лет — низкого и тоненького, но в очень высоком цилиндре с необыкновенно широкими полями. Изящно выгнув левую ногу, правой ногой джентльмен стоял на чёрной черепашке. Черепаха, судя по всему, не испытывала никаких неудобств, и двигалась, для представительницы своего рода, довольно бодро.              При виде чёрной черепашки Вирта передёрнуло. Ему было неприятно даже смотреть на неё.              Через несколько шагов мальчики поравнялись с диковинным наездником. Конечно, незамеченными они не остались.              — Здравствуйте, молодые люди! — бойко воскликнул джентльмен. — Куда так спешите?              — Здравствуйте, сэр. Мы хотим найти дорогу из этого леса, — сообщил Вирт, замедляя шаг до еле заметного. — Нам очень нужно домой.              — Дом? Какая чушь. Берите пример с черепах — к чему дом, когда есть крепкая, сковывающая броня? Скажу вам по секрету, — он ловко нагнулся к Вирту, совершенно не утратив равновесия, — у людей тоже будут панцири. Неснимаемые. Прочные и жёсткие. Тяжёлые и чёрные. Да-да.              — Тогда мы сможем спать на улице! — разрядил атмосферу Грег.              — Мы уже спали на улице, — напомнил Вирт.              Грег сделал изумлённо-счастливое лицо и попытался разглядеть свою спину.              — Послушайте, сэр, ведь Вам, наверно, неудобно? — не удержался Вирт.              — Не стоит беспокойства, я привык к детской глупости.              — ...неудобно стоять на одной ноге.              — Ты хочешь, чтобы я стоял на двух черепахах сразу?! Они же расползаются!              — Что ж, удачного путешествия, сэр, — поспешно сказал Вирт.              — Как хорошо, что ты не черепаха, Омлет, — обратился Грег к лягушке, когда джентльмен остался далеко позади. — Я не люблю чёрный цвет.              — Черепахи не всегда чёрные, ты забыл? — сказал Вирт, с тревогой вглядевшись в его пухлощёкое лицо. — Они только здесь такие.              — Да, я просто сказал, что не люблю чёрный цвет. Мы с Омлетом знакомы недавно и нам интересно узнавать друг друга.              — Ква-а-а, — вступилась за Грега лягушка.              — Проклятие!              — Послушай, у всех свои вкусы, — развёл руками Грег.              — Проклятие! — повторил Вирт, глядя на открывшуюся его взору поляну. Её занимало десятка два мирно пасущихся чёрных черепашек. А на их спинах стояли люди.       

***

      — Такие юные мальчики!              Раздалось множество приветственных возгласов — мужских и женских.              — Идите сюда, присоединяйтесь к нам! Мы подыщем вам черепаху!              — Зачем вы вообще стоите на этих черепахах? Это... вроде какой-то забастовки, да? — растерянно спросил Вирт, подойдя к людям с чувством неловкой обречённости. Всё равно путь лежит через поляну. Впрочем, какой путь? Ведь совершенно не ясно, куда идти! Вот сообразил бы он это быстрее...              — Если не знаешь, так и проваливай! — взвилась вдруг одна из женщин и даже покачнулась от возмущения на своей черепахе. Вирт ощутил острую потребность спрятаться за младшего брата.              — Не горячись так, — деликатно взяв даму за локоть, мягко сказал ближний к ней мужчина. — Медленный ум, как и всякое медленное движение, вернее достигает цели.              Вирт вгляделся в нового джентльмена. Его волосы были растрёпаны, а глаза то блестели нездоровым блеском, то вдруг мутнели — Вирт всегда представлял такой взгляд у тех викторианских любителей морфия, о которых столько читал. Не целенаправленно, конечно.              — Эти дивные черепахи влекут нас в прекрасный мир, в земли счастья, блага, изобилия! Мы не будем знать забот и горя, и у нас будут панцири — панцири, благодаря которым нас никто не тронет! — когда джентльмен говорил, всё выражение его лица, вторя глазам, менялось от сияющего к измождённому и обратно. — Никто не сможет нас поучать, не возьмётся перевоспитывать! Мы будем неуязвимы для всех. Неисправимы. И счастливы.              К концу его речи Вирт отвлёкся на картину, разворачивающуюся сбоку. К черепахе, на которой стояла печальная и задумчивая женщина, подползла черепаха такого же печального и задумчивого мужчины. Перекинувшись слабыми улыбками, оба сделали робкую попытку соединиться задранными назад, как и у всех здешних ездоков, ногами, но черепахи неумолимо продолжили каждая свой путь и принудили неудачливую пару расстаться ещё до соединения.              — Не хотите присоединиться к нам? — предложил растрёпанный джентльмен, закончив.              — Как же они могут идти в одном направлении, если они влекут вас в разные стороны? — озадаченно спросил Вирт, думая, что в местечке с таким ненормированным движением он вправе уйти от ответа.              — Просто каждый достигнет блаженной земли своим путём, — не смутившись, пояснил джентльмен. При этом его глаза въедливо блеснули, а затем, расфокусировавшись, уплыли под нижние веки. Вирт пожалел, что его оптимизма не хватило, чтобы проследить путь незадачливой пары подольше.              Тем временем Грег развлекался, играя с лягушкой в черепаху и наездника. Убеждённый, что у него есть панцирь, он катал лягушку на спине, не сковывая свою подвижность приличествующими здесь рамками. Черепахи, с которыми он сталкивался, недовольно расползались в стороны. Возможно, это означало у них паническое бегство.              «Нет. Эти черепахи не могут бояться», — подумал Вирт, и ему стало очень не по себе.              — Неужели вам не лень стоять так? — решил он продолжить диалог, увидев, что перепоручить переговоры Грегу не удастся.              — Ещё как лень! Однообразие приедается, — встряла неопрятного вида старая леди. Её одежда вся пестрела кривыми заплатами, а одна заплата даже была наложена на неряшливую причёску. Видимо, чтобы закрыть свалявшиеся пряди.              — Как же вы так долго балансируете, если не любите однообразие?              — Это что, — еле ворочая языком и размахивая непослушными руками, вставил весёлый молодой человек. — Вот я, например, пьян. И держусь отлично! У нас здесь только одна неуравновешенная...              — Заткнись! — яростно взвизгнула гневная женщина — та, что заговорила с братьями первой.              — Если опустить ногу, путь черепах будет закрыт для тебя, — пояснила неряшливая леди.              «Наверно, многие уже и не могут опустить», — подумал Вирт, и почувствовал, как покрывается гусиной кожей.              — Я думаю, юноша, ты оказался здесь не случайно, — проговорил «морфинист». Теперь его глаза были закрыты. — У тебя непременно должна быть своя черепаха. Ты мыслишь слишком ме-е-едленно... Медлительность — не достоинство и не суть черепах, но, знаешь ли, чем медленнее черепаха, тем крепче и тяжелее её панцирь... А может, наоборот?              Тут он распахнул глаза.              — Я... я, кажется, проворонил свою черепаху, — выпалил Вирт, дёрнувшись от неожиданности. Он вспомнил первое приключение в Неизведанном. — Одна всё настырно ползала рядом, но мой брат прицепил к ней конфету, и её сожрала собака, потом она захотела сожрать нас... В общем, когда эти черепахи вас взбесят, не ешьте их.              — О, так бывает, так бывает, мальчик, — сочувственно промолвила женщина, прячущая руки в голубой перьевой муфте, остро напомнившей Вирту оперение Беатрис. — Иные черепахи могут и послужить обедом, и сожрать сами, если с ними так неаккуратно обойтись... Говоришь, приклеил конфету?.. Ах, как они бывают опасны для детей...              — Не думаю, что меня можно называть ребёнком, мэм. Я уже достиг возраста согласия, — запальчиво ляпнул Вирт и тут же захотел врезать себе по лицу. Это же надо так сформулировать мысль!              — Ничего себе! Почему ты не говорил мне об этом, Вирт? Ха-ха, я знал, что ты должен со всем соглашаться!              — Грег, это значит совсем не то! — Вирт хлопнул себя по лбу. — Это означает... ну, что ты уже не дитя!              — Оправдывайся, оправдывайся, Вирт, — осуждающе сказал Грег, сложив руки на груди. — Мы с Трофеем давно тебя рассекретили.              — Трофеем? — Вирт озадаченно глянул на лягушку и поискал в толпе взглядом человека, который мог бы подсказать это имя Грегу. Никого, походящего на безумного охотника, Вирт не увидел, но на всякий случай подозвал брата к себе. Как бы оградить его от всех этих людей и тем более черепах...              — Я вовсе не хотела задеть тебя, юноша, — сказала женщина, упорно пряча руки в муфте и начиная комкать её изнутри. — Ты нездешний и просто не мог увидеть свою черепаху раньше. Но она была с тобой ещё в детстве, и ты точно так же, не видя её, доверчиво играл с ней, как твой брат делал это здесь. Она всего-навсего показала тебе, с чего всё началось... Если она ушла и больше не появлялась, то она тебе уже не нужна. Ты давно следуешь её путём.              — Потрясающе, — сказал Вирт, не моргнув. — Кажется, её путь лежит дальше, так что спасибо за беседу, и...              — Любопытно, что у тебя за черепашка? Не возьму в толк... — прервал «морфинист», почёсывая подбородок. Он оглядел Вирта с ног до головы и с особым вниманием сосредоточился на красном колпаке. Вдруг его глаза хитро блеснули. — А впрочем... Ты же знаешь, что сама наша Земля стоит на черепахе? Так вот, это чёрная черепаха.              Вирт уже развернулся и приготовился крепко взять Грега за руку, чтобы, если придётся, тащить его силой, как вдруг тот звонко и ровно возвестил:              — Вирту не нужны черепашки и не нужны края блаженства. Он идёт к Зверю.              У Вирта потемнело в глазах. Он обернулся и увидел, что на лицах дам и джентльменов отразилась крайняя степень удивления и трепета. От неожиданности они зашатались, черепашки под ними заёрзали, и люди, все разом, грохнулись на землю.              — Пойдём, Вирт, — позвал Грег со спокойной улыбкой. Лягушка стояла на его голове на одной задней лапе, важно оттопырив другую. Вирт подхватил их обоих и кинулся бежать.       

***

      Вирт сидел на куче золотистых листьев, уставившись в одну точку. Вокруг него широким обручем зияла чёрная земля, с которой он и сгрёб эти листья под себя. Как будто зрачок вокруг радужки. Или как почерневший белок. Всё наоборот. Всё совершенно не так, как надо...              — Грег? — тихо позвал Вирт.              — А? — беззаботно откликнулся Грег. Он занимался поисками достаточно красивого и большого листа, чтобы украсить им носик чайника.              — Почему ты сказал, что я иду к Зверю?              — Я ведь говорил, что мы с Лягушкой давно тебя разгадали, Вирт.              От этой «Лягушки» Вирта передёрнуло. Будто бы всё напускное, считая ложные имена, теперь спало и остаётся только голая, как сама эта лягушка, правда. Но разве он хочет идти к Зверю? Как такое может быть?              — Мы ведь ищем дорогу домой. Разве не так?              — Тебе тут нравится, — Грег вставил по крупному кленовому листу себе в уши, чтобы добиться большего сходства со слоном, чего он очень сильно хотел. Теперь эти уши — кажется, очень чуткие — колыхал любой ветерок. Точно так же Грег улавливал настроение брата своими собственными ушами...              — Тебе тоже нравится, но ведь ты хочешь домой? К маме? К папе? Они скучают по нам, — сказал Вирт с беспомощной интонацией, пытаясь замаскировать её под проникновенную. — Ведь там тоже хорошо, правда?              — Я ведь главный, Вирт, ты забыл? Я отыщу дорогу. Но ты, наверно, не захочешь пойти со мной, — Грег по-прежнему беспечно улыбался.              — Что?! Да почему? Я... Я не понимаю, с чего ты взял, — жалобно воскликнул Вирт. — Тебе черепахи нашептали эту чушь, да?              — Вирт, ну ты как маленький, — нахмурился Грег, набирая целые охапки листьев и разбрасывая их. — Черепахи не умеют разговаривать. Просто ты со Зверем как в прятки играешь. Слишком долго прятаться скучно. Тебе хочется, чтобы тебя нашли.              «Как бы прятки не перешли в догонялки», — мрачно подумал Вирт.              Но ведь Грег в чём-то прав. Конечно, его вывод по-детски наивен и опрометчив, но... Вирту правда хотелось увидеть Зверя. Ну, это не значит, что для этого нужно оказаться к нему вплотную — можно посмотреть издалека... Разве это не естественно — хотеть выяснить, что же тебя так пугает? Изведанный кошмар лучше неизведанного.              Вирт прислушался к себе. Прислушался до звона в ушах. А может, это колокольчик Лорны?..              Да, ему нравилось в Неизведанном. Да, он часто подумывал здесь остаться. Да, да, пусть рядом ходит Зверь, всё равно здесь интересно, здесь прекрасно, здесь всё дышит терпкой, горькой поэзией, полнится нежной и печальной музыкой, здесь десятки распахивающихся театральных занавесов... Даже если прожекторы — это глаза Зверя.              Колокольчик продолжал звенеть в ушах.              Прожекторы — это глаза Зверя. А в свете прожекторов всё обрисовывается неукоснительно и явно.              Есть ли выход с этой сцены? И если нет, не лучше ли смириться? Что может быть неразумного в таком выборе? Вирт и правда вряд ли покинет этот лес. Слишком он слаб. Грег силён своей невинностью и чистотой, а он... будто завяз в чёрной смоле. В торфяном болоте.              А если выход есть, да только сил уйти нет? «Кто волей слаб, страдает больше всех...»*              Однако силы есть. Даже у самого слабого создания есть силы бороться за жизнь.              Желания нет. Ладно. Что ж, его всегда тянуло к мрачному, как и всех поэтов в той или иной мере. Его всегда тянуло к властным людям и... нелюдям, как и... Как никого.              Как никого. И так, будто он сам — никто.              Беатрис подчинила его почти полностью. Немного лишь не хватило ей времени. А Зверю хватит. Пределов его власти тут нет. Ни пространственных, ни временных. И путы крепче, чем у Аделаиды.              Нет, здесь уже не поэзия. Это страшная сказка, которую рассказывают друг другу побитые камнями сиалии, достигшие земель блаженства черепашки, немые рыбачащие рыбы.              Поэтов всегда влекла ночь. Зверь — это тысяча и одна ночь. Он — это чернота и тайна всех этих ночей разом. И запах листьев его леса так прян, что оседает терпкой остротой на языке. Запах превращается во вкус, которого не перебьёт соль целых ливней слёз, воздух превращается в плоть, смутное ощущение становится твёрже камня убеждений.              Он даже не может хранить свою боль втайне. Грегу известно, конечно, не всё, но слишком, слишком многое. Почему в сознании ребёнка должны быть такие вещи?! Почему Грег должен осмысливать, что происходит с его братом?              Чёрный — цвет разложения. Морального разложения. Грег не должен касаться этой мерзости.              Вирт найдёт дорогу домой. Обязательно найдёт. Не только для Грега, конечно — он сам преисполнен желания тут же отправиться по ней. Одолела минутная слабость, да, ну и что? Грязевые ванны не так и ужасны, если после них мыться. Полезны даже. Вот, он, наконец-то, честно с собой поговорил. Теперь станет легче. Если думать о Звере отвлечённо, слегка окунаясь в томительную негу засыпания, но не давать себе заснуть, эти мысли не поглотят, не затянут.              Вирт отчётливо понял, что путь домой из этого леса существует. Его надо найти, однако он есть — ровный, прямой. Но не менее прост, не менее труден, не менее длинен и не менее короток другой путь. Путь к Зверю. И теперь Вирт стоит перед выбором — направиться домой или прямиком к нему в лапы.              Перед самым важным выбором в жизни.              Прозвучал третий звонок. В свете прожекторов всё обрисовывается явно и рельефно.              Вирт закрыл глаза. Он почувствовал неумолимое и тёплое плотское возбуждение. По его щеке скатилась слеза и, сорвавшись с подбородка, исчезла в массе терпких прелых листьев.