Изведанное

      Уже больше часа Вирт шёл молча. Разговаривать совершенно не хотелось. Грег, казалось, нисколько не был этим смущён и болтал без умолку.              «Щебечет как птица — только когда ест, затыкается… Ах, чёрт, нет, не надо думать о ней!»              К счастью, вскоре деревья услужливо расступились и мальчики увидели небольшую деревеньку. И болтовня Грега, и размышления Вирта могли бы, при благоприятном раскладе, сделать здесь перерыв на обед.              «А говорят, сумасшедшие не умеют жить в обществе, — промелькнуло в голове у Вирта. — Вот, мы видим в Неизведанном уже вторую деревню».              Он остановился, оглядывая небольшие разноцветные домики. Что ж, они вполне приятны глазу, если не считать кованых фигурок, выступавших над каждым крыльцом — такие использовались в старину как вывески. Вирт даже испугался, не здесь ли живут посетители таверны — а кто ещё так любит заниматься самоидентификацией? Впрочем, не похоже, чтобы все эти фигурки относились только к роду деятельности — и это сбивало с толку ещё больше. Хорошо, вот сапог с лихо загнутой шпорой — очевидно, вывеска сапожника. Вот кувшин — в этом доме живёт горшечник. Туча с дождём — метеоролог? Грифон — чучельник? Рука с поднятым большим пальцем, треугольник, крылья, знак бесконечности — э-э-э…              А ещё было много фигурок в виде голов людей — мужчин и женщин. Портреты владельцев? Вряд ли уж вывески палачей…              — Зайдём сюда, — по праву главного распорядился Грег.              Мальчики ступили на дорожку, и в их ноздри сразу заструился запах садовых цветов. Цветов здесь росло очень много, а вот заборы почти отсутствовали — так что нельзя было сказать, где кончается сад одного соседа и начинается сад другого.              Вирт с удовольствием вдохнул запах полной грудью. Он любил цветы.              Не удержавшись, он сорвал с ближней клумбы жёлтую лилию, случайно прихватив с ней пучок высоко растущей травы. Траву он безотчётно положил в карман, а лилию поднёс к носу, искренне ею залюбовавшись — пожалуй, даже больше, чем ожидал. Отчего-то ему стало очень радостно — что ж, так часто бывает, когда встречаешь настоящую красоту. Даже невзгоды уже не так сильно бередят рассудок…              — Спасибо тебе, Грег, — сказал он вдруг неожиданно для самого себя.              — Не за что, — беспечно откликнулся младший брат, совершенно не заинтересовавшись причиной.              Вирт нахмурился. За что это он решил поблагодарить Грега? А, да всего-навсего за то, что он заткнулся! Видно, тоже очарован деревней.              Сам Вирт был пленён ею совершенно. Сказочный уголок, если рассмотреть поближе. Затейливые вывески, весёленькие цвета. Наверно, и люди здесь радостные живут.              Шагая по дорожке в блаженной расслабленности, Вирт не заметил, как выронил лилию. Ничего, он возьмёт другой цветок — благо, их тут больше, чем в любой оранжерее.              Он сорвал приглянувшуюся белую гвоздику. Она, хоть и была нежна и красива, совсем не пахла — и Вирта вдруг окатило волной презрения — такой же сильной, как накрывшая его ранее волна радости.              Наверняка эта деревня только снаружи веселенькая и приветливая, а за пёстрыми фасадами скрывается пустота. Нет красоты в душах её жителей, как нет у этой гвоздики аромата. Да нигде в Неизведанном нет истинной красоты. И люди здесь или пустые, или гнилые… Даже цветы у них неприятные какие-то.              Вирт негодующе отбросил гвоздику. С этим энергичным жестом отступило и презрение — что ж, ему всегда хватало немногого для эмоциональной разрядки. С его горьким опытом естественно не доверять новому месту — а всё же оно очень красивое…              Нагнувшись, Вирт ласково взъерошил куст лаванды — здесь были самые разные растения — и почувствовал, как он благодарен Богу за всё, что имеет в этой жизни. В конце концов, пути Господни неисповедимы, а ещё безусловно неизведанны — так чего удивляться? Дорогой Неизведанного он и идёт. Удивительно только, что здесь не видно церквей, и…              «Что?»              Вирт озадаченно убрал руку от лаванды. Боголюбивые мысли исчезли. Он вновь коснулся маленьких сиреневых цветков — и испытал острое желание исповедаться в том, что год назад ушёл из школы в чужой шапке и постеснялся её вернуть. Убрал руку — и понял, что это было вполне разумно. Коснулся тонкого стебля у самой земли, близко к траве — и смутно ощутил покалывание в середине ладоней…              — Грег! — завопил он, отпрыгивая от кустарника. — Грег, не трогай цветы!              — Почему? — раздался голос далеко за его спиной. Вирт в отчаянии обернулся. Отставший Грег сидел на корточках у клумбы с орхидеями и деловито набирал их. В его руках уже была здоровая охапка самых разных цветов, но почему-то к орхидеям он проявлял особое рвение. Другие цветы уже валились из его рук, однако орхидеи он набирал упорно и сосредоточенно, будто вознамерившись оборвать всю клумбу.              — Грег! — Вирт схватил его за руку и встряхнул, чтобы тот выронил цветы. Груда цветов свалилась на лягушку. Ахнув, Вирт быстро раскопал её и выудил совсем одуревшей.              — Нельзя трогать эти цветы, — объяснял он Грегу, таща их обоих к домам. В одной руке он сжимал ладонь Грега, в другой — лапу лягушки. — Обычно когда мы говорим тебе «нельзя трогать» — это значит «нельзя есть», чтобы никто не знал, что ты ешь окурки и собачью шерсть, но эти цветы тебе нельзя трогать совсем!              — Почему? — Грег хлопал глазами. — Это было круто! Мне было и весело, и грустно, и я хотел царапаться, и плакать, и петь, и сделать канат из носков…              — Спрашиваешь, почему?! — Вирт задумался и решил, что доступные примеры часто действуют лучше ругани. — Ну, разве когда ты рвёшь цветы в нашем городе, ты испытываешь такие чувства?              — Да, — озадаченно ответил Грег.              — Просто слушайся.              — Это ты должен меня слушаться!              Тяжкие объяснения прервала весёлая музыка, раздавшаяся недалеко впереди. Вскоре стал слышен и радостный гомон человеческих голосов, и звон бокалов.              «Что ни деревня, то праздник…»              И правда — мальчики оказались на празднике, только теперь это был праздник жизни.              Они вышли к деревенской площади и увидели несколько стоящих под открытым небом столов, заваленных аппетитной снедью. Часть гостей предпочитала уминать еду, другие, в сторонке от столов, играли на различных инструментах, пели, плясали или просто прогуливались, беседуя. Примерно у половины людей, не занятых едой, на руках были перчатки — Вирт удивился, что не у всех. Видно, жители деревни любят свои цветы, хоть и не забывают об осторожности.              — Ещё одни гости на нашей свадьбе! — воскликнула подскочившая к ним женщина в торжественном пурпурном наряде. — Как вас зовут, милые дети?              — Я Вирт. Вирт, вот и всё. Это моё имя. У меня есть только имя. Мне не нужно другого… Нет, нет, стойте, подождите, по правде я не знаю, кто я. Иные говорят, что я дурак. Иные — что странник. Но странник может быть дураком, да и дурак может быть странником, и тогда я опять никто, и круг замыкается, и…              — Я Грег!              — Что ж, располагайтесь, мальчики! — женщина любопытно, но доброжелательно оглядела их с ног до головы. — Вы, наверно, голодны? Пожалуйста, садитесь за стол.              — О… Спасибо, мэм! — с энтузиазмом откликнулся Вирт. Его голова была набита под завязку, а живот оставался звеняще пустым — вечный удел дураков, странников и поэтов.              Мальчики разместились за столом. Грег посадил лягушку прямо на скатерть, она нырнула в большую миску с салатом и быстро зарылась на дно.              «Кажется, он давно ищет место, где уснуть, — рассеянно подумал Вирт. — Ему наверняка пора впасть в спячку…»              Грег набивал рот пудингом. Вирт жадно окинул взглядом ближайшие к себе блюда — паштет, запечённая картошка, кажется, лаймовый пирог… И фруктов много. Только вот они какие-то подгнившие… Вообще, подумал он, что-то тут на столах много лишнего. Потому и кажется издали, что они ломятся от еды. Ну к чему тут песочные часы, какие-то маски, перья, свитки… В подарок молодым что ли? Вроде куча хлама, а что-то неуловимо напоминает, даже аппетит пропал. Череп человеческий… Нет, это слишком.              Вирт вскочил. Интерес к искусству сослужил ему дурную службу. Он всё понял.              «Ванитас… — подумал Вирт, шумно дыша грудью. — Картины такие есть, значит, я умер, значит, мы с Грегом всё же умерли, значит, нас ожидает вечная смена зрелищ смерти, ужаса и разложения, значит…»              — Извини, паренёк, — невозмутимо откликнулся человек, сидящий рядом с Грегом. Он протянул руку и забрал череп. — Бывает, даже местные пугаются.              Вирт испуганно вытаращил глаза на соседа по столу. Тот не был скелетом без головы, да и вообще выглядел более чем обыкновенно — конечно, по здешним меркам.              «Маньяки всегда неприметны… Впрочем, нет, тут это не работает, нет».              — А Вы не из робких, — выдавил Вирт, больше имея в виду голые пальцы мужчины, чем сжимаемый ими череп.              — Это череп моей почившей бабушки, — вздохнул тот. — Больше всего на свете я любил бабушку. А что походит на неё больше, чем её собственный череп, верно?              Вирт не нашёл, что возразить.              — Не думал, что ты боишься бабушек, — с ноткой укора произнёс Грег.              — Ой, я тоже уберу часы в чемодан, — отозвался другой сосед по столу. — Хоть из меня и сыплется песок, я не дам высыпаться ему ещё и из часов. В следующем припадке Вы можете задеть их, юноша.              — Позвольте возьму печать греха из-под локтя, Вам неудобно, наверно, — вежливо сказал сидящий рядом с Виртом молодой человек. Тот сконфуженно опустил руки.              — Где там моя аллегория нежности? Ах, ты караулишь пирог… — перед лицом Вирта проплыла бронзовая статуэтка оскалившего клыки медведя.              Все, сидящие за столом, спешно растащили вещи. По счастью, еда никому не принадлежала, и Вирт нервно отрезал себе кусок пирога.              — Похоже, всё это очень дорого вам, — осторожно заметил он, чтобы не сидеть в неловком молчании.              — Не просто дорого, — откликнулась женщина, мечтательно сжимавшая в объятьях надтреснутый глиняный рукомойник. — Это самое дорогое, что у нас есть.              — Чья? — озадаченно спросил обладатель медведя, держа за подмышки сонную лягушку. С неё, как осенние листья с деревьев, осыпались в тарелку кусочки салата.              — Он свой собственный! — вступился за питомца Грег. Тот сердито зыркнул на незнакомца.              — Тогда ладно, — мужчина положил лягушку обратно в салат, и та довольно ушла ко дну.              — Видите ли, мальчики, — за спинами братьев вновь возникла пурпурная женщина, — в этом месте всё имеет своё значение. Когда наши предки построили здесь деревню, они долго не могли совладать с цветами, которые, почему-то, упорно силились быть большим, чем просто цветы. Сначала с ними боролись, потом прислушались… Цветы научили нас тонкости чувств, изяществу мыслей и речей. Мы так привыкли, что ничего не бывает просто так, что уже давно не можем жить без символов. Мы разные, и у каждого из нас есть то, к чему он тянется, что он любит, что утешает его и приносит ему радость. Кто-то превыше всего почитает мудрость — и держит дома филина. Хоть я и говорю ему выпустить птицу, которая три раза гадила ему на лысину, и… Так о чём я?              — Моя тётка везде носит шкатулку из белых ракушек, — прошамкал сварливый обладатель песочных часов. — Это для неё символ молодости: той счастливой поры, когда она могла грызть ракушки фунтами.              Вирт воздержался от уточнений.              — Моя сестра не расстаётся с зажжённой свечкой, означающей надежду. Мама избрала воду в кувшине — ей важнее честность и прозрачность намерений. Когда одно соединилось с другим, был большой скандал… — сказал владелец печати греха.              — Наверно, вы заметили наши вывески, — продолжила пурпурная женщина. Видимо, она была здешней старостой. — На них всё то же самое, с чем мы неразлучны и что считаем символами милых нашим сердцам ценностей. Изредка случается, что символом самого важного для человека становится другой человек. И тогда мы играем свадьбы. А вот и молодые…              Двери одного из домов распахнулись и перед гостями предстала пара счастливых новобрачных. Их встретили ликующими криками и аплодисментами.              — Вот тот, кого я назову идеалом доброты! — воскликнула женщина, чьи глаза сияли больше, чем улыбка.              — Вот та, что воплощает для меня свет! — возвестил её румяный супруг.              К ним тут же кинулись с поздравлениями, быстрее заиграла музыка, быстрее завертелась пляска…              «Даже в этих мрачных лесах кто-то тянется к добру, к свету… А мой рассудок пребывает в плену тьмы и зла, путы которых так цепки, что уже даже желанны…» — Вирт, неожиданно для себя, улыбнулся. Ему было внове думать о своей порочности с улыбкой — пусть и горькой.              А впрочем, отчего бы и не улыбаться? Он принял свой грех и тем самым стал для него неуязвим. Теперь он может контролировать погружение. Осознание стало шестом гимнаста, с которым Вирт свободно может балансировать на канате из собственных натянутых нервов. Когда не осознаёшь, что творится в твоей голове, легко сорваться, переборщить, перегнуть палку… Да, палки из здешних деревьев наверняка никогда не ломаются. Они только гнутся, и гнутся, и гнутся…              Жители этой деревни напомнили ему о светлых идеалах, которые он не должен забывать, которым не в праве изменить. Они, как и Лесник, взывают к его совести, и он их не разочарует.              — Вы не знаете Лесника? — осторожно спросил Вирт соседа с черепом, когда тот снова вернулся на своё место. — Ну, такой угрюмый человек, который везде носит с собой фонарь и следит, чтобы он всё время горел. Похоже, этот фонарь очень дорог ему.              — Мы здесь стараемся не ходить в лес. Но, знаешь ли, что касается фонаря… Порой самое светлое питается самым тёмным.              — Вы же не хотите сказать, что Лесник — это Зверь? — с надеждой спросил Вирт. — В таверне…              — Им лишь бы ярлыки навесить. Сказать по правде, у нас с этими ребятами нередко бывают драки. Разве так уж важно, кто ты есть? Важно, к чему ты тянешься! Хотя рядом с ними тянет лишь познакомить свои кулаки с их наглыми рылами!.. Нет, Лесник не Зверь.              А почему Зверь… делает то, что делает? — Вирт ощутил прилив любопытства. — Что движет им, к чему он тянется и во имя чего? Есть ли у него что-то, что ему дорого?              Сосед усмехнулся.              — Зверь не нуждается в идеалах и символах. Он сам — символ. Символ всего наихудшего.              Вирт сглотнул и ощутил, как неповоротливо движется кадык — будто стиснутый чьими-то длинными пальцами. Во рту пересохло, погорячело, затем жарко стало во всём теле.              — Символ овощного джема? — спросил Грег, подперев подбородок указательным пальцем. Он навеселился вдоволь и теперь вернулся отдохнуть. — Символ мокрых носков? Символ… о нет, символ овощного джема в мокрых носках?!              — Нет, Грег, нет и нет! — взвился Вирт. — Когда ты поймёшь, что в жизни есть много вещей куда серьёзнее и хуже?!              — Эй, ты должен соглашаться!.. Ой, а вы знали, что Вирт достиг возраста согласия? — восторженно сообщил Грег всем сидящим за столом. Впрочем, на его восклицание обернулись не только они.              Вирт сорвал колпак и в отчаянии уткнулся в него лицом.              В ту же секунду прямо перед ним на стол приземлился букет.              — Что за…              — Надо же, какая удача, юноша! — сказала подлетевшая женщина в пурпурном. — Надеюсь, у тебя есть избранница?              Вирт растерянно рассмотрел букет. Поняв, в чём дело, он тут же покраснел.              — Впрочем, букет не обязательно знаменует брак, — утешила женщина. — По нашим поверьям это скорее значит, что тебе скоро суждено осознать свой главный идеал, свою дражайшую ценность.              — Я… Послушайте, а вы не знаете, как выйти отсюда? Мы как бы ищем дорогу домой и всё такое… — ухватился он за спасительную и всегда уместную тему.              — Так вот что привело вас сюда… — пурпурная женщина посмотрела на него с пониманием. — Вам нужно обратиться к Цветочнице. Быть может, она и подскажет, каково главное сокровище твоей жизни.              Женщина указала на стоящий особняком домик, стен которого не было видно под сплошь покрывающими их цветами, бутонами, листьями и стеблями. Никакой вывески у домика не было.              — Только держи букет аккуратнее.              Вирт, обнаружив, что зачем-то схватил букет со стола и держит его на сгибе локтя, едва его не выронил. Он пугливо обернул ладонь краем плаща и только тогда осмелился взять букет в руку.              Он сделал Грегу знак поторапливаться, и тот, схватив салатницу со спящей лягушкой, тоже направился к увитому цветочными гирляндами крыльцу.              Избавив Вирта от необходимости стучать, Грег решительно распахнул дверь. Вирт увидел, что задетый дверью рычажок привёл в действие механизм, слегка стиснувший мягкие бутоны какого-то невиданного цветка, и те выпустили облако ароматной пыльцы.              — Иду-иду, — приветливо откликнулась цветочница, видимо, уловив запах своих «дверных колокольчиков». Вирт пригляделся и понял, что это и правда цветы колокольчики, только почему-то слишком ароматные.              Цветочница оказалась скромно одетой женщиной. Ни единый цветок не украшал её платья и волос. Она провела мальчиков через прихожую в комнату, и Вирт увидел, что внутри дома совсем немного цветов: кроме колокольчиков над дверью — только ландыши в вазе и пара растений в горшках. Но женщина не носила перчаток, а обувь на её ногах без чулок была открытой и лёгкой, что говорило о многом.              — Мы бы хотели узнать, как нам попасть домой… — начал Вирт. — Понимаете, мы нездешние. К сожалению, не все места в Неизведанном так прекрасны, как Ваш домик, ха-ха…              Вирт нервно взялся за затылок.              — А ещё я вот поймал букет… невесты, и мне сказали, что в связи с этим Вы мне подскажете, что для меня самое главное, или что-то в этом роде… Ну, то есть, это не значит, что я женюсь, тут считается, что… Впрочем, Вы же знаете, Вы тут живёте, извините, мне очень жаль, я сожалею…              — Да, я тебе помогу, — лицо женщины сделалось серьёзным и, как показалось Вирту, немного грустным. — Это несложно. Ответ на оба вопроса один. Знаешь, отчего тебя послали именно ко мне?              Она с нежностью осмотрела букет Вирта. Будто приласкала взглядом каждый цветок.              — Цветы — самые банальные символы, самые распространённые… И правда, где они только не растут. Но это ещё и очень сильные символы — такие, что, как видите, действуют даже на тех, кто давно сросся с другими. А всё потому, что обозначают чувства. Я Цветочница, но цветы, как и чувства, общие символы, принадлежат всем и я не могу владеть ими всецело. Как Цветочница, я просто хорошо разбираюсь в цветах и это значит, что я не буду хватать их без разбору. Так же хорошо я разбираюсь и в чувствах. А после того, как совладаешь с этой сложной символикой, все остальные символы кажутся не сложнее алфавита. Поэтому я легко могу назвать твой собственный. Возьми букет в руки, не бойся.              Вирт выдохнул и, отпустив край плаща, быстро взял букет обеими руками. Не хотелось, чтобы Грег снова завопил про возраст согласия.              Его сразу захватил вихрь самых разнообразных и противоречивых чувств. Ему показалось, что его мимика дико меняется одновременно с эмоциями, но на самом деле его лицо выражало лишь недоумевающий страх. Он стал хватать воздух ртом. Промелькнула мысль, что, наверно, букет оказался перед ним потому, что все подружки невесты от него увернулись.              — Так. Теперь медленно отдавай мне цветы по одному, — успокаивающе произнесла Цветочница.              Трясущейся рукой Вирт выдернул и протянул ей крупный подсолнух, и ему стало ещё хуже: ушли возвышенные мысли об очищающем страдании, которое нужно претерпеть во имя благого исхода. За ним последовали гортензия, магнолия и мак. Чувства стали проще, но печальней. Освобождение от каких-то четырёх цветов, названий которых он даже не знал, вернуло ему радостный настрой, а несколько других избавили от неуместно страстных помыслов. Что ж, ведь тех, о ком эти помыслы, даже не было рядом… Наконец он с сожалением отдал лотос, пион и, последней, жёлтую розу. С ней Вирта покинула радость и, оставшись с пустыми руками, он недоумевающе посмотрел на Цветочницу. Та чего-то ждала.              Внезапно вспомнив о сорной траве, которую он сорвал вместе с лилией, Вирт вытащил её из кармана и протянул Цветочнице. Быть может, она проверяет его память, чтобы он не забыл маршрут, который она укажет?              Цветочница посмотрела на протянутую руку и осторожно, осторожнее, чем другие растения, взяла пучок травы, тут же спрятав его в середине букета.              — Сейчас в тебе ничего не изменилось.              Вирт прислушался к своим ощущениям. Действительно, что с пучком этой травы, что без неё — его чувства были совершенно теми же.              — Но ведь это просто трава, — робко сказал Вирт. — Обыкновенная трава, она растёт повсюду, по ней все ходят.              — Ходят, да крепкими подошвами, — печально улыбнулась Цветочница. — Трава — это покорность, мальчик. Вот то, что в тебе неизменно. Вот твоя главная ценность.              Вирт открыл рот. Грег тоже открыл — только в восторге. Вирт был уверен, что он бы отреагировал так в любом случае.              — Вы знаете, ну… Такое мнение, конечно, не лишено оснований, но… Нет, нет, Вы не подумайте, я уважаю Ваши порядки! — Вирт спешно выставил вперёд руки. — Просто… Давайте переиграем! Верните мне букет!              Он отчаянно бросился к забранным цветам.              — Нет.              Вирт замер с растопыренными пальцами.              — Это твоя ценность. И ты ничего не сможешь с этим сделать, — Цветочница печально покачала головой.              — Что ж, а какой… какой символ?              — Зверь, — спокойно сказала она.              — Зверь?! Зверь — символ покорности?! Что-то не похо…              — Не совсем.              — Спасибо большое, дорогу мы лучше узнаем в другом месте!              Вирт попятился. Оглянувшись в поисках Грега и увидев в его руках миску с салатом, он ахнул, вытащил из неё лягушку и, пальцами держа миску за края, испуганно поставил её на пол. Всё, что имело растительное происхождение, теперь вызывало в нём ужас. Схватив Грега и его питомца под мышки, Вирт выбежал на улицу.              И почему он распознаёт безумцев только когда они начинают заговариваться?! Никакой обучаемости…              — Скажи нам, скажи! — загалдели пирующие, когда он проносился мимо них. — Какой у тебя символ?              — Зверь! — в отчаянии выкрикнул Вирт, поддержанный радостным «ю-ху!» младшего брата. Он не был уверен, отвечал ли на вопрос или просто вопил в ужасе.              За его спиной оборвалась музыка и послышались испуганные восклицания. Заплакал чей-то ребёнок.              «Расстраивать я умел всегда, но вот свадьбу расстраиваю впервые», — мрачно подумал Вирт.              Грег попытался радостно засвистеть, но только обрызгал его слюной.              

***

             Лежа животом на ковре из золотых листьев и подпирая голову ладонями, Вирт думал.              «Интересно, а есть ли избранник у Беатрис? И каков он? Наверняка не такой, как я… Быть может, они были разлучены и теперь воссоединились. Тогда… Тогда вполне естественно за них радоваться, ведь так? Она не говорила мне, но ведь и я не всё сказал… Беатрис поступила не очень хорошо, но ведь она тоже человек, да и… Чёрт побери, она же просто спасала свою семью! У этой пти… девчонки такая большая семья, какую хотел бы иметь мой отчим, если бы не опасался, что следующие дети могут быть похожи на меня!»              Вирт перевернулся на спину. По небу косяком летели какие-то птицы.              «Они-то могут улететь…»              Да отчего он вообще так обиделся на Беатрис? Он прощал её несносность, зачем же осуждать её за попытку спасти семью? Всё закончилось хорошо. Строго говоря, он и правда не годен ни на что, кроме как быть тупым безропотным слугой, и… ладно, ладно, это слишком. Хотя вот Цветочница, кажется, не думала, что слишком. Какая же хитрая вещь этот язык цветов. Кажется, о чём-то таком он читал…              Он вновь беспокойно перевернулся за живот.              Ладно. Она счастлива. И от этого ему самому легче. Она рядом с любимыми людьми. Ей не нужно терпеть его глупость. И она не может оказаться свидетельницей той черноты, что разливается в его душе…              Он просто дрожащий осенний лист. Который держался, держался всю жизнь за дерево, а потом раз — и сорвался. А сейчас уже начинает гнить. Нет, это было неизбежно…              А Грег всё так же беспечен. О Звере с ним не говорит.              «Никогда бы не поверил, что в тебе столько такта, Грег… Вот за что тебе нужно сказать спасибо. Спасибо от всего гнилого сердца».              Вирт снова глядел вверх. Только теперь видел не небо, а кроны неумолимо высоких деревьев.              «Что ж, приди. Вот я, здесь, перед тобой. Твоя смола уже в моих жилах. Ведь только смола может так гореть — это не под силу крови».              «Без дорог блуждая, кто-то       Здесь, в лесах, повитых тьмой,       Тень мою приметит ночью       И услышит голос мой…»*              — Приди, — прошептал Вирт еле слышно. — Приди.              «Как ты выглядишь? Это не важно. У страха глаза велики, но у восторга больше. Если ты отчаяние, горе, боль, мрак — ты уже взял меня. Нет ничего прекраснее бури. Нет ничего чудеснее ночи. Кто бы из поэтов не ходил в трауре вечность, если бы то было прилично? Не зло — так меланхолия. Не порок — так смерть. Не боль — так ужас. Как светлы могут быть эти чувства. Так светлы, что легко выдают себя за иные…»              Вирт наслаждался этими мыслями. Хотя его душа в самом деле была вся пропитана сладкой горечью, он знал, что они не утянут его ко дну. Ведь они о прекрасном. Прекрасное не может быть жестоко до конца. Он попросит — и оно отпустит его, отпустит домой, только не надо противиться, не надо показывать, что ты недостаточно тянешься к нему…              Если это жажда, Вирт готов пить чёрную смолу. Если голод, он живьём съест самого себя. И он не уверен, что этого ещё не случилось.              Если достигнуть дна пропасти и выжить, она окажется хорошим убежищем. Таким, какое он искал всегда.              Уйти в мрак от жизни, суеты, сверстников, с которыми у него нет ничего общего, которые сами гонят его. Уйти в сон от однообразных пробуждений. Уйти в чарующий страх от уныния, в вязкое болото от отталкивающих рук.              Смириться. Восторженно смириться. И быть не в силах смириться с восторгом.              Пусть всё зарастает травой.              «Какой же ты, Зверь? Я так хочу увидеть тебя».              Дрожь наслаждения прошла по телу Вирта от кончиков пальцев на ногах до самой макушки. Будто Зверь откликнулся на его мысли и чувства.              Вирт подумал, что ещё никто его так не касался. Он и сам-то себя касался редко. Слишком пугали мысли, которые лезли при этом в голову.              А теперь они лезли и без этого.              «Покажи мне, как ещё ты можешь меня взять, — Вирт безмолвно поднял брови. — Я всегда был не больше, чем марионеткой. Если подумать, марионетки — из дерева. Я уже давно жил в твоём царстве…»              Смириться. Временно смириться, чтобы затем воспрянуть. Только так. Принять свои страхи и грехи. Если хочешь, чтобы они приняли тебя.              — Приди… — прошептал он одними губами.              — Ах, вот вы где! Знали бы вы, как долго я вас искала, мальчики! — запыхавшаяся сиалия, хлопая крыльями, опустилась на кончик колпака, прикрывавшего пах Вирта. — Придурки из деревни на радостях едва не сделали из меня чучело.              — Беатрис?!