***
Следующий учебный день по причине одного местного праздника был коротким, и несколько учителей воспользовались случаем, чтобы произнести старшеклассникам напутственную речь. Перед концертом школьной музыкальной группы они заняли невысокую уличную сцену, и оттуда по-очереди обращались к школьникам — кто с торжественными прокламациями, кто с увещеваниями. Многие из их речей были заготовлены для вечера выпускников, но крайне несерьёзный настрой, с которым старшеклассники в этом году приступили к учёбе, заставил учителей прибегнуть к отчаянным мерам. Вирт уныло слушал о том, как важно выбрать предметы для поступления в ВУЗ тем, кто не сделал этого в том году, как важно не ошибиться с уровнем изучения этих предметов, как важно не копить пропуски, как важно определиться со своими желаниями и именно сейчас крепко встать обеими ногами на путь, которым придётся идти, быть может, всю жизнь… «Наверно, "Другую дорогу" читать будут», — со вздохом подумал Вирт. С этого месяца он ёжился при мысли о том, что ему скоро так или иначе придётся услышать это стихотворение. Его почти всегда цитируют на выпускных вечерах и прочих мероприятиях, на которых требуется преисполниться осознанием важности выбора. И в самом деле, его страх ответственно воплотила учительница литературы. «В осеннем лесу, на развилке дорог, Стоял я, задумавшись, у поворота; Пути было два, и мир был широк, Однако я раздвоиться не мог, И надо было решаться на что-то. Я выбрал дорогу, что вправо вела И, повернув, пропадала в чащобе. Нехоженей, что ли, она была И больше, казалось мне, заросла; А впрочем, заросшими были обе. И обе манили, радуя глаз Сухой желтизною листвы сыпучей. Другую оставил я про запас, Хотя и догадывался в тот час, Что вряд ли вернуться выпадет случай. Еще я вспомню когда-нибудь Далекое это утро лесное: Ведь был и другой предо мною путь, Но я решил направо свернуть — И это решило все остальное». «Ну и какой же путь мне выбрать? — подумал Вирт, сжав зубы, когда учительница, закончив, сошла со сцены под неожиданно громкие аплодисменты. — Наверно, надеются, что им больше не придётся этого слышать, если они хорошо похлопают… Или их и правда не очень-то беспокоит выбор дороги? А я вот не знаю, куда идти. И высшее образование тут ни при чём. Мои пути другие, и, выбрав один, я распрощаюсь с собой. Но и выбрав другой, я себя потеряю…» — Ах вот вы какой, молодой человек, — услышал он вдруг рядом бодрый голос. — Вы так внимательно слушали стихотворение. Любитель поэзии? Вирт обернулся и увидел сухощавого седого мужчину лет пятидесяти на вид. У него была мягкая и деликатная манера говорить и держаться — наверно, подумал Вирт, так вели себя джентльмены 19-го века. На шее мужчины был аккуратно повязан платок с тусклым принтом. Приглядевшись, Вирт понял, что узор составляли кустарники, капустные кочаны и тыквы. Сплетаясь в изысканный орнамент, они не выглядели ни странно, ни аляповато — скорее, походили на изящные старинные натюрморты, хоть и напомнили немного о Хэллоуине. Вирт воспользовался этим необычным узором, чтобы не смотреть мужчине в глаза. — Меня зовут мистер Кларксон, — представился мужчина. — Я преподаватель сценического искусства. Ваша подруга Сара рассказывала мне о вас. Вирт смущённо заозирался по сторонам, не слышал ли кто из знакомых этих неоднозначных слов. — Э, да? — выдавил он, не сдержав нервного смешка. — Быть может, быть может, она говорила о ком-то другом, сэр? — Судя по всему, нет, — ответил мистер Кларксон, быстро оглядев Вирта с ног до головы, и тот весь сжался, вообразив, по каким приметам могла описать его Сара. — Я слышал, театр Вы любите не меньше поэзии, — продолжил учитель. — Я не хочу уговаривать вас, но вы и без меня знаете, как важно заниматься тем, к чему лежит душа. Если же сейчас вы немного сомневаетесь, к чему она лежит, то где как не в театре вы можете примерить на себя самые разные роли? Многим вашим сверстникам это не помогло бы, но если есть способности… Приходите, и мы узнаем, имеются ли они у вас. — Благодарю, — выпалил Вирт, старательно пялясь на узоры. Ему показалось, что те, не вынеся пристального взгляда, начали беспокойно двигаться, и он, поморгав, отогнал морок. — Приходите, вас же насильно никто держать не будет, — Кларксон дружески похлопал Вирта по плечу и, оставив его, направился по своим делам. Похоже, мир, перестав беспристрастно взирать на бедного потерянного Вирта, снизошёл к нему и начал давать ответы. Пусть пока он пользовался посредниками, но разве так не лучше? Не привычней? Как бы то ни было, дремлющая надежда пробудилась, и Вирт беззаветно вверился мистеру Кларксону. Тем вечером, как и всегда, Вирт снова задержался в школе, но уже без всяких ложных предлогов. Впервые за долгое время он был по-настоящему счастлив. Правда, сперва, когда мистер Кларксон проверял его способности, ему всё-таки пришлось понервничать. Из нескольких разноплановых монологов, которые учитель подобрал Вирту, тот оказался убедителен только в двух: Гамлета и Пьеро. Зато реакция Кларксона и ребят на эти последние была такой, что Вирт перестал сомневаться в своих способностях чаще, чем один раз в пять минут. Мистер Кларксон сказал, что для следующего спектакля труппе как раз не хватало Пьеро. Никто не мог по-настоящему Пьеро прочувствовать, прожить его. Мистер Кларксон спросил, сможет ли Вирт заплакать, если того потребует роль. Вирт подумал, что для этого ему просто нужно перестать сдерживать слёзы счастья, беспрестанно просящиеся из глаз после такого приёма. Он постарался проникнуться чувствами Пьеро ещё больше, и у него действительно получилось заплакать. Впервые Вирт мог плакать, не стесняясь своей чувствительности, а гордясь ею. Здесь его чувствительность оказалась нужна. Здесь его за неё хвалили. Все его качества, так долго не дававшие ему покоя, тут одобрялись, поддерживались, их даже просили развивать и совершенствовать… Это было прекрасно. Он чувствовал себя нужным и полезным. Он чувствовал себя на своём месте. И он бесконечно обожал мистера Кларксона за этот щедрый подарок. Мистер Кларксон не был строгим наставником. Он был добрым, понимающим, направлял мягко и аккуратно. Всё у него было просто: чтобы актёр заслужил жёсткое обращение, он должен нарушить правила. Ты пришёл сюда сам, добровольно — значит, ты эти правила всецело принял. От тебя не ждут, что ты их нарушишь. Если что-то тебе не понравится и это всё-таки произойдёт — ты можешь уйти, этот предмет абсолютно свободный для посещения. Остаются те, кто действительно обладает лучшими качествами актёра: пластичностью, эмпатией, неконфликтностью. «Послушностью» — добавлял про себя Вирт с замиранием сердца. Он увидел, как обходительна, ровна и созидательна может быть власть. Мистер Кларксон не скупился на похвалу своим актёрам — и показывал этим, как ему важно, чтобы его слушались. Его мягкость делала его в глазах Вирта только величественнее. И до чего же приятно было ему это величие сознавать… Через три занятия Вирт уже чувствовал себя так, будто играл в школьном театре Кларксона не меньше месяца. Роль была идеально вытвержена, учитель хорошо изучил его, а он полностью доверился учителю. О маячившей где-то вдалеке перспективе выхода на сцену Вирт старался не думать. Если мистеру Кларксону будет очень нужно, он пойдёт и на такое, но пока… Пока можно просто наслаждаться. И Вирт блаженствовал — блаженствовал как никогда. А потом как гром среди ясного неба грянул Джейсон Фендерберкер.***
Как и у всех школьников, настроение Вирта постепенно улучшалась в течение дня. Только у него это случалось лишь дважды в неделю, ведь его пик совпадал не с окончанием уроков, а со временем начала занятий у мистера Кларксона. Вот и теперь Вирт, как всегда, влетел в помещение для репетиций радостным и воодушевлённым. — Здравствуйте, мистер Кларксон! — громко проговорил он, и добавил заметно тише, хоть и добродушно: — Привет, ребята. — Э… Привет, Вирт, — ответила ему Сара и слабо улыбнулась. Эта улыбка не понравилась Вирту — она выглядела какой-то извиняющейся. Остальные и вовсе не отреагировали на его приветствие, только учитель рассеянно кивнул ему головой. Все они отчего-то сгрудились вместе у дальней стены. Хм, неужели в труппе снова новичок? Но ведь все роли вроде заняты… Подходя к ребятам, Вирт поймал на себе ещё парочку сочувствующих взглядов. И всё же большинство ребят неотрывно смотрели на новенького, и в глазах их читался восторг. Это сразу же вызвало у Вирта смутное беспокойство. Новенький оказался невысоким худеньким пареньком со страдальческим взглядом и старомодно подстриженными волосами. Ломано жестикулируя, он робким блеющим голосом зачитывал монолог Пьеро. Увидев Вирта, он осёкся и смущённо воззрился на Кларксона. — Здравствуй, Вирт, — спокойно сказал тот. — Познакомься с Джейсоном Фендерберкером. Так получается, что Пьеро в новом спектакле должен будет играть он. Ты можешь пока отдохнуть, оценку я тебе выставлю. Я дам тебе на дом новую роль — ты разучишь её к следующему спектаклю. Не могу сказать, когда мы поставим его, но это случится довольно скоро, и всё равно для тебя не будет лишним позаниматься самому. Вирт пялился на Джейсона. Он всё ещё не мог поверить своим глазам. — Джейсон, продолжай, — ободряюще сказал мистер Кларксон, заметив взгляды их обоих. — Посмотрим, что скажет эксперт. Джейсон помялся и возобновил игру. Воюще-всхлипывающие интонации его голоса терзали душу. Каждое слово было изломано, истерзано, искалечено. Если бы в мире существовал язык на основе рыданий и лепета, он звучал бы именно так. Когда Джейсон вскидывал руки и как-то нелепо и вместе с тем резко опускал их, казалось, что он путается в длинных рукавах воображаемого сценического костюма. Страдания Пьеро он подавал так, будто любовь была тяжкой смертельной болезнью вроде чумы или холеры. Такой игры Вирт не видел ни у кого и никогда. Вопрос: «кто такой этот Джейсон Фендерберкер?!» больше не возникал. Джейсон был истинным Пьеро. — Великолепно, — процедил Вирт, готовый расплакаться от ярости. — Великолепно. «Великолепно!» — в отчаянии повторял он, рыдая дома в подушку. — Ого, так вот что такое слёзы счастья… — уважительно прошептал Грег, тихо затворив дверь в комнату Вирта. Тот, вернувшись в расстроенных чувствах, не удосужился закрыть её сам. Постепенно рыдания Вирта стихли. Он немного успокоился. Перевернув подушку на сухую сторону, Вирт лёг на неё щекой и приготовился провалиться в спасительные объятья сумрака, но тут же одёрнул себя. Надо оставить эти игры. Он будет засыпать, как все нормальные люди, а не растворяться и не отдаваться ночи. И, кстати, засыпать ещё не время. Вирт устало сел на кровати и отрешённо уставился в пустоту. Почувствовав, что сумерки уже заволакивают комнату, он очнулся и сердито включил лампу. Она засияла в надвигающемся мраке ярким огоньком, напоминая фонарь одинокого путника. «Нет, я больше не буду ни в чём растворяться. И ни в ком. Это вредно. Опасно. Стоит раскрыться, ввериться, подчиниться — и тебя выкидывают. И куда потом деваться, если уже успел привыкнуть? Если не можешь по-другому?» Вирт стал снова и снова с въедливой злостью прокручивать в голове игру Джейсона Фендерберкера. Да, обсуждать здесь было нечего — если в шестнадцать лет можно быть гением сценического искусства, Джейсон был им. Если нельзя, Джейсон доказывал обратное. Но не всем же быть самородками, которые пришпиливают к себе взгляды зрителей и завладевают их сердцами с первой реплики! Не всем быть такими элегантно-скромными с соперниками, против воли очаровывая даже их! И не все, чёрт возьми, обладают таким самобытным голосом! И так уместно и филигранно заикаться тоже могут не все, а ведь это тот дар, который либо есть у тебя, либо нет! Если не сказать феномен… О, научиться этому невозможно… Таким, как Джейсон Фендерберкер надо было родиться. Увы, эта возможность упущена безвозвратно. «Я никогда не хотел самоутверждаться. Сейчас я самоутверждаюсь, но лишь в том, чтобы быть самым послушным. Почему же меня прогоняют?» — подумал Вирт, глядя на прикроватную лампу. Её свет никогда не слепил глаз, но Вирту нравилось думать, что он лишь с этого дня может спокойно смотреть на неё. Слишком уж ярким было зрелище игры Джейсона, чтобы после него щуриться от какой-то лампы. Пытаясь отвлечься от своих мыслей — или, может, сознательно желая разбередить рану — Вирт взялся за любимый сборник стихов. Спешно пробежав взглядом несколько страниц, он отчего-то вспомнил историю со стихотворением о Князе Любви и решил его перечитать. «В полях порхая и кружась, Как был я счастлив в блеске дня, Пока любви прекрасный князь Не кинул взора на меня…» После первой же строфы Вирту стало горько, и он захлопнул книжку. Ни к чему читать о любви, когда он может думать только о ненависти. Вирт вяло разделся и лёг под одеяло. Он тут же заснул — моментально, крепко. Не мягко растворившись в ночи, а с размаху ухнув в чёрную, неприветливую мглу. Больше без мыслей о Джейсоне Фендерберкере у него не проходило ни одного дня. Он вызнавал о нём всё, что мог. — А наш юный гений находит время на учёбу? Он же, наверно, в театральный пойдёт, к чему ему все эти… Всё то, чем теперь вынужден заниматься я, — спросил Вирт у Сары через неделю пристального наблюдения за Джейсоном. Чтобы его вопрос прозвучал как можно более непринуждённо, он несколько раз хихикнул. — О ком это ты? — недоумённо посмотрела на него Сара. — Джейсон Фендерберкер, — через силу ответил Вирт. Дома он тренировался не сжимать руки в кулаки при звуке этого имени. — Джейсон… Вроде бы у него не очень с учёбой, но не из-за наших занятий. Он сам по себе ничем не увлекается. Вот мне нравится заниматься чирлидингом, тебе — сочинять стихи, музицировать… А ему как-то ничего не интересно. «Потрясающее постоянство, удивительная ровность характера — и это всё у актёра!!!» — Вирт, ты в порядке?.. — Нет. Сара недоумённо пожала плечами и поспешила на занятия. Хорошо. Он не успел обнаружить своих чувств в полной мере. Ещё не хватало прослыть бездарным завистником… Когда Вирт пробовал следить за самим Джейсоном, тот моментально просёк его намерения и, со злорадной утончённостью истинного актёра, начал разыгрывать простачка. Он делал вид, что совсем не замечает Вирта — доходило до того, что он вздрагивал, когда якобы случайно натыкался на его яростный взгляд! Порой он даже сам здоровался с ним, при этом улыбаясь вроде бы виновато, но с толикой еле заметного лукавства в уголках губ. Наверно, он рассчитывал, что Вирт будет мучиться, пытаясь понять, было ли там это лукавство или только показалось ему… Ну, а чего ещё ожидать, когда пытаешься бросить вызов настоящему мастеру? — Популярность, конечно, иногда штука вполне заслуженная, но ведь и у неё должны быть границы, хе-хе! — как-то сказал Вирт Саре, заговорщически кивнув на стоявшего в нескольких метрах Джейсона. Конечно, сказал он это шёпотом и даже слегка прикрыв рот ладонью. Сара проследовала взглядом по направлению кивка и долго рассматривала сгрудившихся у шкафчиков ребят. Не поняв намёка, она удивлённо повернулась к Вирту. «Конечно же она не согласна, — зло подумал Вирт. — Кто же будет спорить с оправданностью высочайшего положения Джейсона Фендерберкера…» О, Джейсон пользовался особым видом популярности. Таким её видом, который Вирт не наблюдал ранее нигде и никогда. Вокруг него вовсе не теснились толпы поклонников и прихлебателей, нет-нет. Они до того уважали его, что даже побаивались к нему подойти! В ту ночь Вирт снова плакал в подушку. Такого он, несмотря на шарм Джейсона, от лучшей подруги всё-таки не ожидал. Почему Джейсон так чудовищно ненасытен? Зачем ему его подруга? Зачем ему, если разобраться, эта роль в простом школьном театре вообще? Быть может, ему доставляет особое удовольствие ставить зарвавшиеся бездарности на место? Вирт не забросил учёбу только потому, что ему было стыдно перед учителями. Он даже пытался казаться бодрым и неунывающим — только на это все его актёрские «способности» и годны… При виде мистера Кларксона Вирт всегда опускал голову и ускорял шаг. Как-то раз тот окликнул его, но Вирт не отозвался. А после мистер Кларксон, кажется, и сам перестал замечать Вирта, и тогда тот много раз пожалел, что не откликнулся… «О, Джейсон Фендерберкер, ты разлучаешь меня со всеми близкими людьми!» Конечно, мистер Кларксон не мог знать, что творится в душе Вирта. Не мог знать, как много уверенности он черпал в своей роли, и как много — послушания. Не мог знать, как он возмущён выбором Джейсона и как болезненно ему рад. А если бы знал… Разве это что-то изменило бы? Но кое-чего не знал не только мистер Кларксон, но и сам Вирт. Того, как ему нравится ставить над собой даже самых жалких людей. Того, как нравится ему считать всех лучше себя, и как чудесно Джейсон, самый никчёмный из всех, это подчёркивает. Если бы Вирт осознал это, оставленный в труппе, он бы только покраснел и улыбнулся. Если бы он осознал это теперь, он бы, наверно, швырнул в стену свою настольную лампу — вечный фонарь путника, блуждающего в мире книжных грёз… — Я вовсе не боюсь Джейсона! И не злюсь на него! — внушал Вирт Саре спустя примерно три недели после расставания со спектаклем. Таких экспрессивных внушений он, кажется, не делал даже Грегу. — Пойми, — ответила она со спокойным сочувствием, — так трепетать перед Джейсоном — это то же, что быть рыбой и бояться не рыбака, а того, что другая рыба возьмёт удочку и вдруг начнёт тебя удить. Он безобидней, чем моя девяностолетняя бабушка и невинней, чем мой годовалый брат. Бояться его — это как… как вместо ведьмы бояться Золушки, думая, что она чудовищный оборотень под маской скромницы. — Ты можешь гарантировать, что это не так? С точки зрения оборотня очень даже выгодно прокрасться во дворец! Придя домой, Вирт снова раскрыл томик стихов на закладке. «Мне в кудри лилии он вплел, Украсил розами чело, В свои сады меня повел, Где столько тайных нег цвело…» Нет, не идёт… Лучше он перечитает «Золушку». На следующий день Вирт был близок к смирению. Разве не это лучшее его качество? Разве не это то, чем он всегда гордился, если у такого, как он, может быть гордость? Конечно, завтра он вдвойне больше будет бушевать, страдать и отчаиваться, но пока, пока… Почему вообще им непременно должен кто-то руководить? Это может быть очень вредно. Надеяться на свои силы куда спокойнее. «Спокойнее»… какое отрадное слово. До чего легко и славно, должно быть, жить в спокойствии… Сейчас, впервые за долгое время, спокойствия перепало и ему. Даже деревья на школьном дворе, казалось, снова зашелестели так, как шелестели раньше, когда он мирно сидел под их тихой сенью и никуда не рвался, не стремился... Теперь они вновь обрели для Вирта особый смысл. Ведь эти деревья ценны не тем одним, что растут около школы, в которой есть класс сценического искусства с идеальным наставником мистером Кларксоном и с идеальным актёром Джейсоном Фендерберкером… Они важны просто так, сами по себе. Как важны облака на небе, как важны звёзды вокруг луны, ручейки среди красивых статных гор… Они родные, они вечные. Вроде пресловутой книжки стихов в его руках — такой привычной и такой необходимой. «Восторг мой Феб воспламенил И, упоенный, стал я петь… А он меж тем меня пленил, Раскинув шелковую сеть…» — Вирт, — мистер Кларксон появился рядом с ним незаметно. Наверно, эта кажущаяся незаметность — черта лучших актёров… — С-сэр, — проговорил тот, глупо моргнув. — Я всё хотел побеседовать с тобой: кажется, между нами осталось недопонимание. Никто и не думал прогонять тебя и забывать о тебе… И да, хотя Джейсон действительно прекрасно соответствует тому образу Пьеро, который я создал в своей голове… Вирт силился не зажать руками уши. Может, он и домой к нему будет приходить, чтобы читать лекции о совершенстве Джейсона?! —…Но теперь он заболел. А ты, по правде говоря, вряд ли так уж сильно уступаешь ему. Мы все ждём, что ты его заменишь. Я немного понаблюдал за тобой на днях. В тебе очень много есть от Пьеро. Удивительно много… Вирту показалось, что от счастья он начал задыхаться. Подобно рыбе, он открывал и закрывал рот, не в силах ни проглотить этот крючок, ни выплюнуть его. Наконец он почувствовал, как в уголках его глаз защипали слёзы, и лихорадочно закивал. — Спасибо, сэр. Я так… Я не… Спасибо, спасибо, спасибо!!! — К сожалению, учитывая, что спектакль уже послезавтра… Вирт застыл. Как же это вылетело у него из головы? Вылетело самое важное… —…Тебе нужно будет как следует вспомнить свою роль. Завтра можешь занятия не посещать, я объяснюсь с преподавателями. Ты, безусловно, справишься со всем: я не припомню, чтобы ученик так быстро всё схватывал. Тебе просто нужно будет перечитать подзабытые реплики. Пьеро в тебе уже есть, тебе даже не нужно играть его. Вирт снова закивал. Улыбнувшись, мистер Кларксон положил руку ему на плечо, и тот еле сдержался, чтобы не броситься ему на шею. — Я всё сделаю, сэр. Конечно, он сделает. Он очень, очень постарается. Но, чёрт возьми, как же мало времени…***
На генеральной репетиции Вирт был очень нервным. Он ни разу нигде не сбился, играл превосходно, но, уходя за кулисы, каждый раз судорожно вздыхал и заламывал руки. Несмотря на то, что те же действия предполагала и его игра, все ощущали, что он слишком сильно волнуется. Мистер Кларксон поинтересовался, всё ли в порядке у него дома, и даже дал успокоительное, чего без звонка родителям не делают и в медпункте. Вирт был очень благодарен ему за такую заботу, но помогала она плохо. К тому же, как ни пытался Вирт отвлечься от своей обиды на учителя, она всё-таки осталась в его сердце. Мистер Кларксон, как опытный психолог, это сразу увидел, и на перерыве отозвал его в сторону. — Послушай, ты должен полностью доверять мне, как своему руководителю, — проникновенно сказал он. Вирт даже испугался, как бы Кларксон не присел перед ним, как это обычно делают, когда хотят поговорить по душам с маленьким ребёнком. — Без доверия у нас ничего не получится. Нужно продолжать доверять и в том случае, если какие-то мои решения — мы знаем, какие — были тебе непонятны. Они все идут на благо нашей труппе — а значит, в том числе, и тебе. Вирт виновато отвёл взгляд. — Да, Вирт, сам факт того, что тобой руководят и даже управляют, вовсе не означает зла. Конечно, я не говорю, что нужно смиряться со всем и всегда, и всех и всегда слушаться. Если отец ударил тебя — он неправ. Если учитель незаслуженно поставил тебе низкий балл — он неправ. Но, увы, даже самое бережное управление будет в твоих глазах злом, если ты не примешь, что оно необходимо. Вирту стало очень стыдно. И правда — ведь его не прогоняли. Для дела было лучше, чтобы играл Джейсон. Для их общего дела. К чему же воображать даже полезную и добрую власть злой и жестокой? Ах, увы, он так часто склонен это делать… — Ты редкий ученик, который был бы прекрасным актёром, даже если бы играл посредственно. Подумай об этом, и не разрешай ничему препятствовать радости, которую ты получаешь от игры. Эти слова Вирта немного утешили. Он стал играть увереннее, даже начал шутить — правда, неловко и несмешно. Однако вскоре разволновались все. С самого начала на Вирте не было костюма Пьеро: его куда-то засунули ещё на прошлой репитиции, но близилось время спектакля, а белый комбинезон с длинными рукавами и белый колпак так и не нашлись. Костюма не было среди реквизита, а когда позвонили Джейсону, то оказалось, что в его школьном шкафчике, равно как и дома, его тоже нет. Что же делать?! — Вот, держи, — спешно обыскав все театральные кладовые, мистер Кларксон всучил Вирту какой-то цветастый свёрток, — не лучший вариант, но хоть что-то. Всё равно то, что зритель воображает, куда важнее того, что он видит. Вирт обескураженно рассмотрел своё новое облачение. — Синяя накидка? Красный колпак? Красный гномий колпак? — растерянно произнёс он. — А почему нет? Кто тебе сказал, что все несчастные любовники испокон веков ходили только в белом? — Но… Но в дурацком колпаке… — Мы не успеем его покрасить. Надевай, я должен удостовериться, что он не слетает у тебя с головы. Вирт покорно нацепил колпак и закрепил резиночку на подбородке. Она оказалась вполне удобной — не висела и не давила. Да и сам колпак хорошо сидел на голове. Затем Вирта поспешно загримировали и он доиграл роль до конца. Через десять минут ему предстояло пережить всё с самого начала ещё раз. — Вирт? — окликнула его Сара, когда он, силясь успокоиться, попробовал наладить дыхание. Глубокий вдох… Глубокий выдох… — Что? — Ты грызёшь ногти. Вирт недоумённо посмотрел на свою руку, и понял, что подруга действительно права. Какой кошмар, он же не делал этого с двенадцати лет. Уже четыре года. — Ты так судорожно дышишь. Попробуй поделать дыхательные упражнения. — Это они и есть. — Может, перекусишь чего-нибудь? — Боюсь, меня стошнит. Сара упросила учителя дать Вирту ещё успокоительного, и тот всё-таки смог расслабиться и почти полностью прийти в себя. — Готовимся! — наконец произнёс мистер Кларксон. Ребята собрались за кулисами. Вирт медленно вдохнул и выдохнул ещё несколько раз. Поднялся занавес. Мистер Кларксон вышел на сцену для объявления… Вирт сам не заметил, как очутился на сцене. Зато он заметил куда более важный факт. Зал был ужасающе полон! Здесь сидели его родители с Грегом. Сидели почти все ребята, которых он знал в лицо. А главное, в середине третьего ряда, почти прямо перед ним, сидел Джейсон Фендерберкер. Вирт похолодел. Какого чёрта этот ублюдок припёрся сюда с простудой?! И он что, специально перед ним устроился?! Вирт на несколько секунд задержался со своей репликой. Ему хотелось бросить всё и убежать, закрыв лицо руками. — О, прекрасная Коломбина! — процедил он сквозь зубы. — На твоём платье так много заплат, не дашь ли одну для моего раненого сердца? Коломбина проговорила свою реплику, тщетно пытаясь поймать его взгляд. Наконец Вирт оторвался от Джейсона и повернулся к ней. — Мой белый колпак… — попробовал он вернуть голосу нужную экзальтированную печаль. — Мой красный колпак, кажется, готов покраснеть от смущения вместе со мной, возлюбленная моя Коломбина! А моё синее одеяние? Ах, кажется, скоро я весь стану сплошь красен, и ты не отличишь меня от Арлекина! Быть может, хотя бы так придусь я тебе по нраву? Все эти слова Вирт произнёс автоматически. Его эмоции сконцентрировались в середине третьего ряда. Ему хотелось выкрикнуть Джейсону что-нибудь со сцены, но ломать четвёртую стену он не имел права. Он мог только беспомощно и отчаянно бомбардировать её яростными мысленными ругательствами. — Отчего бы тебе тогда не вырезать заплату из красного твоего одеяния и не залатать сердце ею? Она как раз придётся под цвет! — Да, — тихо прошептал Вирт. Он уже не мог держать себя в руках. Его голова закружилась. Коломбина замешкалась. Она не могла произнести следующую фразу, потому что та сильно зависела от реплики Пьеро. — Будет очень кстати, — повторила она, как бы невзначай коснувшись его локтя. Вирт медленно обернулся и тупо посмотрел на неё. Он с ужасом осознал, что забыл свои слова. И что именно нужно вспоминать? Сколько реплик он уже пропустил? Вирт ошалело уставился в зрительный зал. Кое-где послышались смешки. Но Джейсон Фендерберкер не смеялся — нет, наоборот, его лицо было грустным, будто бы даже сочувственным. Что за коварный манипулятор! Вирт продолжал молчать. Коломбина извиняющимся взором забегала по лицам зрителей. — Я не могу так, — проговорил он вдруг тихо. Все выжидающе глядели на него. — Я не могу так! — воскликнул Вирт отчаянно. — Я плохой актёр! Теперь уже смешки раздались громче. На самом деле смех лишь лёгкой волной прокатился по залу, но Вирту показалось, что зрители согнулись от хохота. Он в отчаянии прокричал ещё парочку бредовых фраз, и теперь уже зрители и впрямь развеселились как надо. Оставалось много сочувственных взглядов, на весельчаков шикали, но Вирт этого совсем не замечал. В отчаянии он кинулся за кулисы, за двери, за ворота, и без оглядки помчался домой.***
Лёжа ничком на кровати, Вирт задыхался от слёз и боли. Горечь и стыд, которые он испытывал, были настоящей пыткой. Какая уж там заплата — теперь кусочки его сердца и в узелок не соберёшь, с которым путники ходят. А то собрал бы, надел бы на палку, да и пошёл куда глаза глядят… Пусть только след кровавых капель напоминает о позоре несчастного дурака. Вирта всего трясло. Он комкал в руках одеяло и это спасало его от того, чтобы не царапать и не щипать себя. «И ведь все, все они были там… Все до одного… Джейсон Фендерберкер видел мой позор… Мистер Кларксон видел мой позор… Сара… Вся труппа… Все учителя… Они видели!» Вдруг Вирт осёкся. Он почувствовал, что эта мысль вызывает в нём не только горечь. Разве может сейчас он испытывать что-то кроме страдания?.. Но, похоже, не всякая рана приносит только боль. И даже не всякая пытка. Хотя мысли о пережитом терзали его душу, они были по-своему приятны. Они… доставляли удовольствие. И удовольствие это, по мере прокручивания случившегося в голове, всё росло и росло. Не просто удовольствие. Возбуждение. Вирт с отчаянным всхлипом перевернулся на бок и снова ревностно вгрызся в свои воспоминания. Не может такого быть. Нет, он ошибся, виновато помутнение рассудка… Вожделение не отпускало. И продолжало расти. «Я ведь унизил себя… — силился урезонить его Вирт. — Я ведь унизил себя прилюдно, при всех, это ужасно, это немыслимо…» Какой же он теперь жалкий в глазах всей школы. В глазах Джейсона. В глазах мистера Кларксона. Сердится ли на него учитель?.. О нет, нет, он не будет за такое сердиться! Он тоже доволен. Да-да, он тоже по-своему доволен! А Джейсон — он злорадствует. Они все удовлетворены. Да, именно этого они ждали, именно этого хотели… Он никого не разочаровал. Нет! Он хороший актёр, даже когда плохой. Так сказал мистер Кларксон. Вирт рывком перевернулся на спину и сдвинул бёдра. Они дрожали от возбуждения. Ещё несколько минут он боролся с собой, но в конце концов с горестным всхлипом просунул руку в штаны и обхватил напряжённый член. Перед взором пронеслись сцены с репетиции, участливое лицо мистера Кларксона, его голос и взгляд… Затем как в водовороте закружились лица Джейсона, Сары, других ребят, учителей… Не прошло и полуминуты, как они все, потеряв черты, стали разноцветными заплатами на платье Коломбины, затем смешались в сплошную черноту, и Вирт кончил. И потом — второй раз. Истерика сменилась апатией. Приведя себя в порядок, Вирт ещё долго лежал, безразлично уставившись в потолок. Затем он встал, отправился в ванную, чтобы смыть грим, и спустился на кухню. «Вот они две мои дороги, — подумал он, безучастно сидя за столом. Есть совершенно не было сил. — Или к этому кошмару, или от него». Он подумал, что скоро вернутся родители с Грегом, и ему не нужно попадаться им на глаза. «Так или иначе, пока мне нужно скрыться от людей. Уйти, уйти ото всех… Я, конечно, вернусь к ночи, но сейчас я не могу их видеть. Никого». Вирт вышел на порог, украдкой осмотрелся по сторонам и направился прочь из дома. Куда угодно, лишь бы подальше от людей… Лес! Густая сень его деревьев подойдёт лучше всего. В нём деревьев больше, чем на школьном дворе, и они так же приветливы. Идти до леса недолго… Вирт старался не смотреть на окрестные дома. Там жили люди, у которых были совсем другие заботы. Если они вообще были… Эти люди куда лучше его, куда умнее его. Их-то смогли научить тому, что хорошо, а что плохо. Ну, хотя бы самым основам самой незамысловатой морали. В голове Вирта сами собой зазмеились строки тоскливого стихотворения Эдгара По. «Я не таким был с детских лет, Как прочие; открылся свет Иначе мне; мирских начал В моих страстях не замечал. Я из других пределов ждал Мою печаль; не пробуждал В душе восторг под общий слог; В любви всегда был одинок. Тогда же — в детстве, в ранний миг Мятежной жизни, — вдруг возник Из глубины добра и зла Блеск тайны, что меня прожгла: Из потока, от истока, С красных круч горы высокой, От светила на заре В золотистом сентябре, От зарницы озорной, Пролетевшей надо мной, Из грозы, под грома стук, Да из тучи, ставшей вдруг На лазурных небесах Демоном в моих глазах». Скоро уже лес… Скоро, совсем скоро… — Эй, Вирт! Голос младшего брата раздался рядом с ним так внезапно, что он едва не завопил. — Ты так круто сыграл, Вирт! Все были в восторге! Ты слышал, как все смеялись! Ха-ха! Ха-ха-ха! — и Грег сам счастливо рассмеялся. — Что ты тут делаешь? — Я увидел, что ты идёшь в лес, и тоже захотел прогуляться. — Убежал от родителей? Нет, так не пойдёт, — Вирт остановился и безапелляционно указал Грегу в сторону дома. — Возвращайся сейчас же! Что это у тебя на голове?.. — Это чайник из школьной столовой. Как думаешь, а с таким Пьеро можно сыграть?.. — Не в лесу, Грег. Иди домой. — Почему? Мы ведь только немного погуляем! Грег выглядел таким непосредственным и сияющим, что Вирт махнул рукой и решил не мешать ему идти рядом с ним. Хоть отвлекать немного будет. Он ведь всего-навсего ребёнок, и стесняться его нечего... Тропинка была прямая и светлая. Деревья будто сами расступались, открывая мальчикам путь. «Какая удобная дорога. А мне всё равно кажется, что я в тупике…» Надо забыть. Надо отвлечься. Хотя бы немного… Но что делать со своим пороком? Что делать со всем тем, что роится в нём, мучает его, не даёт ему спокойно жить? Вдох… Выдох. Вдох… «Я не знаю, как к этому относиться».