***
У Серёжи оба глаза карие. И это просто возмутительно! Как только ему исполняется достаточное количество лет, чтобы осознавать мир вокруг себя, мама предостерегает его о возможных гонениях со стороны сверстников. Серёжа заведомо обижается на себя и весь белый свет, исключение делая только для родных, близких и соседского кота — уж больно он пушистый. В детстве он носит пиратскую повязку, в юношестве отращивает чёлку, но от дворовых репрессий его ничто не спасает. Дети остро чуют чужие беды и бросаются на них как собаки на кости, лишь бы никто не кидал камни в их собственный огород. Серёжа замыкается в себе, но после решительно сжимает кулаки и идёт в контратаку, становясь самым популярным мальчиком среди юных девиц. Каждая из них свято верит, что сможет расколдовать его зачарованные глаза, ведь совершенно очевидно, что это любовный сглаз. Знал бы тогда Серёжа, сколько обрядов на него проводилось в узком девичьем кругу, самооценка его бы взлетела до опасных высот. Вырастает Серёжа раздолбаем, но раздолбаем обворожительным, предприимчивым и остроумным. Засовывает руки в карманы и идёт в юмор, минуя университетскую специальность. Внешне Серёжа кажется вполне довольным жизнью. Ему и самому так часто думается. Одинаковые глаза, эти безобразно одинаковые глаза становятся его изюминкой, билетом в беспорядочные романтические приключения. Но. Иногда Серёжа останавливается на полпути и до боли закусывает щеку с внутренней стороны. Волна непонятной горечи омывает ребра изнутри — Серёжа снова сжимает кулаки и терпит, пока чувство не проходит. Выдыхает и идёт по делам. На зло судьбе, без лишних треволнений.***
Первое рукопожатие выходит крепким. Вечно стеснительный Дима вдруг развязно ухмыляется, когда подает руку. — Дмитрий, — представляется он и ухмылка его увядает, потому что глаза напротив откровенно карие. Дима на секунду видит в них отражение собственных мыслей. Правый глаз собеседника меняет свой полутон — слабое, незримое затемнение радужки глаз, которое вполне может оказаться и неправдой, которое вполне реально списать на игру света и воображения. Сережа впервые улыбается скромно, боязно. — Сергей, — и пожимает руку в ответ. Он и вовсе ничего не замечает — очки бликуют в свете двух ламп. Держит руку Димы чуть больше положенного, но вскоре отпускает. Сережа отходит пообщаться с другими, и радость от знакомства выветривается из помещения, будто и не было. Дима старательно не смотрит вслед Матвиенко, и думает о том, почему так хочется прикоснуться к нему еще раз.***
Серёжа медленно проходится глазами по Диме. Начинает от колен, скользит вверх: по рукам, по плечам, по шее. Спотыкается на губах, секунды на две задерживает взгляд и изучает дальше. Диму всего лихорадит, но виду он не подает. Их молчаливый диалог глазами из раза в раз становится все томительнее, все тяжелее. Это — цветочки, пара колосьев в пшеничном поле. Балансировать на грани приходится на сцене: не было, нет и не будет такого номера, где меж ними не проскакивала бы неловкость, легкая двусмысленность в самых обычных фразах. Серёжа беспрекословно отдает бразды правления Диме, если им не посчастливилось играть в паре. И смотрит. Просто смотрит. Не туда и не так, как следовало бы. Следовало бы не думать об этом. Не думать о том, что где-то в мире ходит человек, который предназначен Серёже судьбой. Возможно, Серёжа нашел его в толпе и тут же потерял — к сожалению, такие случаи участились, — оттого его унылое выражение лица грозит стать перманентным. Природа вокруг веранды, где они сидят вдвоем, — мелодрама. Прохладный вечер и рановато зажженные фонарики располагают к задушевным беседам, но разговор как-то не клеится. Так часто бывает, когда сказать надо слишком многое. Дима пытается вздохнуть полной грудью, но тугой узел душит, душит изнутри. Хочется все рассказать, вывалить кучу информации и упасть в исступлении на пол, но он лишь отпивает горячий чай и утыкается в книгу. Серёжа, лёжа на скамейке, разглядывает его. — Позов, — зовёт он, и Дима поднимает глаза, — ты же врач, да? — Да, Матвиенко, я врач. Приятно познакомиться, — фыркает Дима и демонстративно продолжает читать. — Скажи, а бывают случаи, когда люди рождаются с одинаковыми цветами? — Да, это монохромия. Редкий случай. Есть множество причин, но обычно это происходит потому, что родственная душа умерла раньше положенного. — Человек с монохромией не способен влюбиться? — Человек на все способен, Серёжа. К примеру, твоя родственная душа могла родиться с таким же цветом глаз. Но такая вероятность крайне мала, — голос дрожит, и Дима кашляет, чтобы скрыть смятение, — так мала, что почти ничтожна. Серёжа умолкает, и Дима умолкает тоже. Слова остаются висеть в воздухе без точки в конце. — Кто твой соулмейт, Дима? Дима сжимает книгу в руках, и хрупкие газетные странички мнутся у боков. — Тебе-то на что? — ворчит он и ерзает, усаживаясь поудобнее. — Я ни разу его не видел, — с недовольной ноткой говорит Серёжа. — Как и я твоего, — бледно улыбается Дима. Серёжа отворачивается и смотрит в потолок. Дима чувствует его душевное смятение и покорно ждет. — У тебя монохромия, да? — спрашивает Серёжа, и Дима недовольно кивает головой. — Почему ты не думаешь, что твой соулмейт тоже кареглазый? — Потому что мне слишком много лет, чтобы верить в такое совпадение, — Дима хмуро глядит на него исподлобья и делает очередной глоток. — О, забери свои слова обратно! Я старше тебя на год, и до сих пор могу пожаловаться в государственный суд Неверлэнда! Лицо Серёжи вдруг становится испуганным и удивленным, и Дима даже бросает короткий взгляд наверх, чтобы удостовериться, что эмоции вызваны не внешними причинами. — А что, если это правда? Что, если твой соулмейт вполне себе жив? — Аргументируй, — крохотный росток надежды зарождается где-то далеко, и Дима боится его как огня. Сережа подрывается с места и пересаживается к Диме. Тот чувствует приятное тепло, исходящее от него так близко, и выдыхает. — У меня специфическая аргументация. Если будешь бить, то только не в лицо — нам скоро выступать, — Серёжа сдерживает неуместную улыбку, и Дима подозрительно щурится. — Постараюсь, — всё же отвечает он и нервно сглатывает. Он успевает три раза моргнуть, прежде чем Серёжа отбирает у него книжку и целует в губы. Легкое золотистое свечение от кожи на секунду ослепляет обоих — прямо как в медицинских справочниках, которые день и ночь штурмовал Дима в поисках информации для диссертации. Эта мысль быстро проносится в голове, а после Дима теряет всякую связь с действительностью. Серёжа отстраняется, медленно и неохотно. Секунда. Вторая. Третья. Он нервно постукивает пальцами по спинке лавки. Дима сидит с закрытыми глазами, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Губы горят, щеки горят, вместо здравого рассудка давно пепел. Но все встаёт на свои места, впервые за долгие годы. — Вот ты гнида, — говорит Дима и открывает глаза. Замахивается и несильно, но показательно бьет Серёжу куда придется. — Вот ты гнида! Я ждал тридцать лет, скотина ты такая! Неужели так трудно было с другим цветом глаз родиться?! Свинья! — А чего я-то сразу?! — возмущается Серёжа, перехватывает Диму за запястья и сжимает до покраснений. Дима дёргается, чтобы высвободиться, но Серёжа смотрит так, что сил не остается. — Ты у нас медик, не я. Мог бы пораскинуть мозгами за нас двоих… С громким свистом рвутся натянутые узлы. Воздух беспрепятственно поступает в лёгкие, заполняя их до предела. Дима наконец-то дышит, и ему настолько легко, что кружится голова. Серёжа притягивает к себе Диму и снова улыбается своей чертовой широкой улыбкой. — Знаешь, я был бы разочарован, если бы все было по-нормальному. — Угадываешь мысли. Ты сегодня прямо-таки в ударе. — Хватит запугивать меня избиениями! Дима смеётся. Сколько лет прожить бок о бок и понять, что любовь была под носом. Дима почти не жалеет: Вселенная предоставила им уникальный шанс — узнать друг друга прежде, чем полюбить.