Золотой Лотос

Дорога до Башни Золотого Карпа заняла не так много времени, как того хотел юный наследник Пристани Лотоса, поэтому, уже в середине дня он мог спокойно поклониться Главе Цзинь и его супруге, уводя любимую шицзе подальше от посторонних глаз. — А-Чэн, я рада, что ты здоров, но ты так бледен, позвать лекаря? — сестра нежно провела ладошкой по растрепанным от верховой езды волосам и улыбнулась, так как никто не мог, до этой злосчастной охоты. — Благодарю за беспокойство, со мной все в порядке, шицзе, — Цзян Чэн попробовал улыбнуться в ответ и отвел взгляд в сторону, сомневаясь, говорить ли обо всем случившемся этой ранимой девушке, — я пока не хочу затевать этот разговор, может лучше расскажешь, что нового случилось за время нашего отсутствия? Тебя не обижали? Перевести разговор получилось почти сразу, значит деве Цзян действительно было чем поделиться, румянец ее щек выдавал дела сердечные, о которых уже беспокоиться не стоит — пускай и заносчивый, Цзинь Цзысюань был отличным товарищем по охоте, к тому же осознанным выбором сестрицы. Смотря на нее, юноша чувствовал как тепло расходится по всему телу, а руки сами просятся заключить ее в такие не характерные объятия, и идя наперекор собственному Я, все же смыкает руки за хрупким станом, вдыхая родной запах ее волос. — А-Чэн… Цзян Яньли почти что плачет от счастья, не может и слова вымолвить, потому что сейчас это совсем не важно. Первым тишину рассеивает тихий шепот, спрятанный в пышных волосах девушки. — Шицзе, я, кажется, влюбился. Мне страшно. Совсем непрошенные слезы вмиг сорвались с ресниц, прокладывая соленые дорожки по щекам, падали на фиолетовую ткань женского платья, на собственные ладони юного заклинателя. Все что тревожило нашло свой путь для освобождения: вся злость на себя, весь стыд и разочарование покидали тело, оставляя влагу на глазах и пустоту на душе. Брат с сестрой редко могли так сесть и насладиться обществом друг друга, не беспокоясь, что кто-то лишний нарушит обретенный покой. Разумом юноша понимал, что все пройдет, забудется, но вот душой знал как неумолимо глубоко врастает в сердце тоска, как ранят чувства и никто не будет с ним честен до конца, когда узнает о той заботе, которой приручили Цзян Ваньиня и что за этим последовало. Отпустив из своих объятий, юноша сел на кровать — гармония течения Ци все еще была нарушена и нужен был отдых, небольшие передышки между сменой эмоций, окружения, чувств в конце концов. — Ты можешь рассказать мне все, что посчитаешь необходимым, — девушка присела рядом, комкая рукава своих одеяний, — я очень беспокоюсь о своем маленьком шиди. — Я не маленький. Тебе когда-нибудь снились… смущающие сны из которых не хотелось уходить, потому что там ты счастлива? Слова шли довольно тяжело, а лицо темнело от всплывающих в памяти образов любви и страсти, которым не суждено воплотиться в жизнь. «Я схожу с ума, сестра, пал низко и не желаю выбираться из ямы, которую вырыл себе сам за все эти годы. Полюбил мужчину, женатого главу ордена твоего будущего супруга, его отца. Как же больно». Даже сам того не заметив, он произнес последние слова вслух, на которые шицзе подскочила, растерянно вглядываясь в юношу. — Что болит? А-Чэн, пожалуйста, не упирайся, я оповещу слуг и они приведут лекарей, — дева Цзян было уже развернулась к выходу из покоев, но ее руку обхватила чужая и до ушей донеслась жалобная просьба остаться рядом. Немного успокоившись, они просто сидели на аккуратно заправленной постели, когда А-Ли тихо заговорила: — Пока тебя не было, Цзысюань все мне рассказал, то, как ты спас моего будущего мужа было смелым поступком, хотя таким рискованным, я благодарна тебе. Я знаю, что ты хотел держать это в тайне от меня, но настояла на правде, не вини его за это. Кажется и господин Цзинь доволен твоими навыками на Ночной охоте, пока мы были на прогулке, он тепло отзывался о достойном заклинателе нашего поколения, а госпожа Цзинь и вовсе посрамила А-Сюаня за то что подверг всех опасности. Смех ее был тихим, похожим на звон серебряного колокольчика родного клана, он успокаивал и как все предшествующие слова вселял покой в юное сердце. Если все так и было, а сестра никогда не лгала, то никакого осуждения не было, наоборот, только всеобщая похвала, которая интересовала меньше, чем-то, что Цзинь Гуаншань отметил его выше собственного отпрыска. Внутри мелко покалывала еще не преобразовавшаяся чужая энергия, будто напоминая о трепете, с которым они находились в той уютной гостевой комнате. — Именно о нем я и хотел поговорить с тобой. Когда я был болен, Глава ухаживал за мной и всячески поддерживал, не отворачивался при виде слабости, даже когда я впал в долгий сон, он приходил и чистил мои меридианы от яда. Все шесть ночей и дней, об этом я узнал от прислуги, когда очнулся полностью здоровым и разбитым сердечно. Я не хотел просыпаться, мне снилась ива в Пристани Лотоса, широкий луг Ланьлина и человек, который заставлял меня чувствовать себя особенным в этих видениях, любимым и нужным. Таким, каким я здесь, — юноша обвел взглядом стены, — не являюсь. После столь длительной речи, полной живых, не сокрытых от глаз и ушей эмоций, ему становилось дурно, а в глазах прыгали черные мушки. Цзян Чэн полулег на высокий борт своей постели и закрыл глаза, отчасти от страха увидеть осуждение в глазах сестры, но продолжил говорить он уже погрузившись в приятную темноту: — В моих сновидениях и наяву, Глава был рядом со мной, но по разному: в бессознательности как любовник, в жизни как отец. Прости, что говорю столь постыдные вещи, но ты единственная, кто выслушает меня и сохранит тайну. Когда Ваньинь открыл глаза, его единственная собеседница поглаживала его дрожащие руки и безмятежно, с долей грусти, смотрела своими светло-карими глазами. — А-Чэн, кого бы ты не любил, я всегда буду твоей семьей, мне не важно мнение посторонних, только твое счастье сделает счастливой и меня, но… у Главы скверная репутация, если ты готов делить любимого человека, я не вижу ничего плохого. Мне кажется, ты действительно влюбился, этот взгляд так знаком. Шицзе отпустила брата и поклонившись ушла по своим личным делам, оставляя несчастного юношу на растерзание навязчивым размышлениям, пока объятия царства снов не приняли его. Цзян Яньли осторожно ступала по мраморным коридорам, надеясь «случайно» встретить суженного, который яро обещал ей показать все великолепие садов главной резиденции. Но за уже не столь напыщенными речами стояло стеснение и желание провести время наедине, которое девушка ценила больше всех богатств, обещанных замужеством. Высокая фигура любимого нашлась сразу после выхода во внутренние дворы, витиевато расположившиеся среди озер с карпами — он стоял подле своей матушки, явно недовольной чем-то, отчего и так звонкий голос доходил за несколько чжан. Завидев юную госпожу, женщина расслабилась, ее лицо приобрело живого румянца и она поспешила по делам ордена, веля сыну быть почтительным по отношению к будущей хозяйке Башни Золотого Карпа. — Дева Цзян, могу ли я сопровождать вас на прогулке в наших садах? — юноша немного сжался, ожидая ответа, но получив согласие воспрянул телом и душой. Указав в направлении вымощенной камнем дорожки, молодой господин Цзинь завел руки за спину, сдерживая порывы юношеского безрассудства, которые требовали взять госпожу за руку и ощутив бархат этих изящных ладоней вознестись на небеса от радости. Но все что он мог позволить — идти рядом, услаждая взор и ждать их брака, когда все мечты станут явью. — Молодой господин, ваши сады не лишены изящества, присущего всему здесь, — девушка, придерживая рукав одежд одной рукой, попыталась убрать упавший в ее волосы цветок, но чужие пальцы ловко, не касаясь, подцепили опавшую магнолию и протянули как сердечный подарок, — б-благодарю. Влюбленные, донельзя смущенные попытались ускорить шаг, теряясь в бело-золотом лабиринте цветущего сада.

***

Глава ордена Цзинь мечтательным взглядом проводил парочку молодых господ, что сменят нынешнюю чету, когда настанет время. Предаваясь их чувственному настрою, мужчина невольно вспоминал тот роковой рассвет, когда впервые заинтересовался своим почтенным гостем и ночи в Охотничьем угодье, где скорее всего украл невинный первый поцелуй юного очарования. Фиолетовый цвет теперь привлекал внимание, заставлял вглядываться в каждого адепта Юнмэна и страшиться самого себя в неправильных чувствах. «Очищается сердце мое Здесь, на Чистой реке Цвет воды ее дивной — Иной, чем у тысячи рек»* Кончик тугой кисти выводит последний штрих, прежде чем со звонким звуком упасть на фарфоровую подставку. В казалось бы коротком стихе смогла поселиться смутьянка увлеченность, игриво поглядывающая не застывшей еще тушью с листа пергамента в самое нутро написавшего, зная, какой хаос приносит с собой. Цзинь Гуаншань мог заполучить любую женщину, имел сокрушающую власть, перед которой многие склоняли голову, но этот парнишка был не тем, кого имевшаяся совесть позволила бы опорочить. Это было, наверное больше, чем мимолетное желание и прихоть тела, изнывающего по утехам с искусными наложницами и падшими женщинами. Цзян Чэна хотелось видеть, просто любоваться еще не лишенных детской наивности чертами, приподнятыми в удивлении бровями, малозаметной улыбкой на, как оказалось, полных губах. Еще больше хотелось касаться расслабленной спины, когда тот отворачивался скрыть смущение, пробовать аромат лекарств с его губ, ощущать кожей дыхание — спокойное и безмятежное, сокрыть этот дивный цветок ото всех, чтобы когда он расцветет в заботливых руках быть рядом. Ступая тяжелой поступью по собственным владениям, заклинатель остановился у гостевых покоев и получив краткий поклон от слуг вошел внутрь, зная, что юноша спит и вряд ли прогонит его имея прекрасное воспитание. Картина представшая перед взором была поистине трогательна: А-Чэн полусидел, отчего подбородком почти касался собственной груди и сладко посапывал, не чувствуя чужого вторжения. Аккуратно подняв его голову одной рукой, Глава подтянул под колени второй, опуская тело в своих руках в более благоприятное для сна положение. Теперь, видя лицо так крепко спавшего, он понимал, как несправедливы порой люди, не замечающие мгновений, способных поменять весь привычный строй жизни. Он и сам таким был, пока не нашел в себе чувство схожее с глубокой привязанностью, что направляла его сюда, вынуждала снова и снова оставаться непрошеным гостем, которому можно было лишь касаться плотных одежд и взглядом обводить вздернутый носик, линию губ и шелк раскинувшихся на подушках волос. Боясь потревожить сон своего чистого лотоса, Цзинь Гуаншань невесомо коснулся кончиками пальцев до лба юнца, отводя пряди его прически в сторону, не отрываясь вел незримую линию от висков до нетронутой взрослением скулы, обрывая себя перед тем, как продолжит и не сможет остановиться перед соблазном.