Растаять до весны

      Похоже, звать Изуку чучелом у Каччана вошло в неубиваемую привычку, и, как всегда, спорить было банально бесполезно.       — Жив, чучело? — вот первое, что рявкнул он в трубку через день после того, как Изуку промерз, наверное, до позвоночника и только его стараниями не слёг с самой противной простудой.       — О, веснушек больше стало у тебя, чучело.       — Чучело ты чучело, с матерью твоей тут случайно встретился, она вся беспокоится, что ты забываешь поесть.       Изуку терпел, Изуку даже привык. Окружающие, правда, недоумевали, в принципе очень сильно удивляясь, что они с Каччаном вообще способны мирно взаимодействовать.       — Кацуки, как всегда, очень своеобразно выражает свою привязанность, — хохотнул Киришима, когда они все втроём встретились на одной из телевизионных — так совпали по интервью и паре передач, а потом вольготно расположились в небольшом ресторанчике рядом.       — Заткнись, — рыкнул Каччан и добавил уже к открывшему рот Изуку, который примерялся к аппетитному жаркому. — А ты ешь и молчи, чучело.       — Ну, я же говорю. А мне никакую кличку не придумал, не стыдно тебе?       — Придумал, ты как был придурком, так и остался.       Киришима притворно вздохнул, подмигнув сидящей за соседним столиком миленькой ведущей одного из многочисленных шоу. Так его и след простыл почти сразу, уже через минуту с ней болтал о жизни и своих геройских буднях. Каччан только фырнул: «Позер», — а Изуку, задумчиво жуя, уставился в большое окно на лениво падающий снег.       — Только не говори, что ты от одного вида снега мерзнёшь.       — Что-то ты совсем плохого обо мне мнения, Каччан.       — Ну, со школьных лет оно стало капельку получше.       Такая смутная, да и то, наверное, в шутку похвала — уже что-то нереальное, что Изуку закашлялся и запил застрявший в горле кусок большими глотками воды, Каччан же сердито прицокнул языком, какое-то время смотря на него прямо, словно чего-то ждал, а потом, вздохнув, поднялся из-за стола, легко хлопнув по нему ладонями.       — Пора мне, дел полно. Пересечемся. Под Рождество, наверное, снова будет урожай причуднутых долбоебов, как обычно, так что замёрзнуть точно не успеешь.       — И правда… Слушай, Каччан…       — А?       — Ты прихрамываешь совсем чуть-чуть, — решился Изуку поделиться тем, что заметил в самую первую минуту, стоило им сегодня пересечься. — Опять же действовал напролом, как всегда, на последнем задании?       Каччан состроил одну из своих самых злющих мин, которые не позабыл со школы:       — А ты, как всегда, зануда, Деку. Ещё и знаменитый ломатель собственных конечностей.       — Просто будь осторожнее.       Каччан просто пожал плечами, разворачиваясь к выходу, так и молча махнул рукой напоследок. Изуку, проводив его взглядом, заметил, как задумчиво на него покосился Киришима, словно что-то хотел сказать, но передумал.       Каччан был прав — с приближением праздников становилось больше и тех, кто старался их испортить, пользуясь тем, что люди, пропадая в радостной эйфории и ожидании, порой не замечают ничего вокруг. Тогда их и легче обмануть или запугать.       Изуку порой казалось, что он и есть тот, кто боится в такие дни больше всех. Всегда ведь можно не успеть, пропустить нужный момент, и тогда уже не остановишь людскую панику, которая снесёт всё на своём пути. Или кого-то в порыве злости поглотит причуда настолько, что он, не думая, разрушит не одну жизнь. Такое ведь было, ведь Изуку уже двадцать пять, и за те несколько лет, как он стал профессиональным героем, он повидал много сломанных судеб. Даже он не всегда успевал. Всемогущий в такие моменты всегда приезжает его поддержать, бросая все дела и заботы. Изуку не спрашивает, было ли такое у него. Наверняка ведь было, у всех героев было, и многие из них потом сталкиваются с тем, что переживают в своих жутких снах это снова и снова.       Такие сны всегда живые, реальные, травят ощутимо, порой и не различишь, вдруг всё взаправду. Изуку растерянно моргает, глаза и правда слезятся так ощутимо резко, и образы плывут, смешиваются в одно неприятное колючее пятно. Голоса тоже гремят единым гулом, но тут один вырывается вперёд вместе с болезной пощёчиной:       — Ну же, Деку!       У Урараки ещё со школы хорошо поставленный удар правой — почему-то он смутно думает об этом сейчас, и это даже смешно. Он бы и засмеялся, не придави ему бок что-то тяжёлое, что Урарака, внимательно оглядев, раздумывает, как бы поднять поудачнее своей силой. Перед глазами теперь поблёскивает пыль, или же это всё-таки снег, и Изуку крепко стискивает зубы, пропадая в боли, не зная, попросить ли Урараку быстрее поднять эту чёртову глыбу или же оставить всё так. Собственная сила подводит в такой нужный момент, и ему просто холодно, хотя обычно мощь разгорается в крови, стоит только захотеть.       Но ему холодно, и Изуку пытается собрать в голове кусочки того, что произошло, что взрыв в одном из больших торговых центров оказался частью теракта, что вроде они сумели вывести большую часть людей, что здесь было какое-то кафе или ресторанчик, в котором Каччан, говорил, лучше всего готовят бургеры, и Изуку должен их попробовать, чтобы не быть таким задохликом на вид.       — Каччан… — болезненно выдыхает он, и Урарака только тихо ругается. Что-то и с её силой не так, глыба поддаётся едва-едва, но всё-таки она справляется и стирает побежавшую из носа струйку крови.       — Давай, вставай, Деку, вставай. Всё хорошо с Каччаном, только он такой же бесполезный, как мы все сейчас. Давай, придётся тебе самому пойти, моей гравитации больше не хватит.       Встать получается не сразу, и так стыдно опираться на её плечо, ведь всё должно быть наоборот, и какой бы сильной Урарака не была, она же девушка, но сейчас она вытаскивает и себя, и его, угадывая, где ещё можно пройти. Полузаваленные проходы держатся на честном слове, и Изуку мог бы разнести их в один миг даже с размозжённым боком, как сейчас, но собственная причуда молчала.       — Почему причуды не действуют?       — Похоже, со взрывом что-то распылили, я не знаю… Я прибыла немного позже вас сюда, поэтому у меня получилось пробраться к тебе, Каччан сам рвался, но его взрывы для такого, сам понимаешь, ещё хуже. А без взрывов — особенно, я бы вас двоих на себе не потянула, — удивительно, как она умудряется улыбаться в самый дерьмовый момент даже тогда, как перед ними оказывается очередной завал из особенно крупных камней — похоже, тут была одна из главных стен.       — О нет, тут же был проход, — растерянно бормочет Урарака, и Изуку, сделав глубокий вдох, аккуратно подходит к преграде. А ведь она наверняка последняя, он почему-то в этом уверен, кажется, он даже слышит за ней шум, он чувствует, что ещё немного — и получится. Ему и собственной силы надо совсем чуть-чуть, чтобы не разнести всё тут ещё хуже, просто сделать небольшой проход. В боку предостерегающе колет болью, и Урарака ойкает следом:       — Деку, не надо, ты же ранен, мы попробуем что-нибудь другое.       — Я смогу, я знаю это. Я смогу, — последнее он тихо повторяет уже для себя, прикладывая ладонь к щели меж крупными глыбами. Он сможет, он герой, он справлялся и с худшим. И сила действительно откликается, нехотя поддаётся, слетает искорками с кончиков пальцев, и этого так мало, но… Но в пальцы отдаётся волной ещё что-то, что-то извне, такое же отчаянное, и глыбы рассыпаются тёплой пылью, смешиваясь с рванувшими в образовавшийся проход снежинками.       — Давай! — вдруг гремит голос Каччана, который тянет его за руку вперёд, вытаскивает в один миг, успевая хрипло материться и перекрывая собой даже взволнованного Ииду, который помогает выбраться Урараке — и очень вовремя, потому что через несколько секунд проход вновь засыпает камнями.       — Ты попёрся в это крыло в одиночку, чучело, — выдыхает Каччан, падая с Изуку рядом на землю, и закашливается кровью — похоже, использование собственной причуды тоже не отдалось меру просто так. Своё же плывущее сознание Изуку кое-как пытается поймать за хвост.       — Мы тут с тобой точно теперь не сходим в то кафе с бургерами, — выдаёт он, и Каччан смеётся, снова кашляет и снова смеётся, и его смех — надломленный и истерический.       — Придурок ты, — хрипит он, и Изуку кивает. А ещё ему очень холодно, и эта мысль давит, выбивает из колеи. Последняя здравая мысль перед тем, как сознание всё-таки вырывается в темноту.