Raging Fire

Опера начиналась с контрабасов. Десятки смычков опускались на струны, и из-под них раздавался низкий, глухой скрип. Эта жутковатая мелодия, похожая на похоронный марш, длилась целых две с половиной минуты, и только затем вступал альт со своим высоким, лёгким мотивом. И только спустя целых семь минут и три четверти, вступала Кристина со своей арией. — Кристина, всё безупречно, но… — месье Кантелло осёкся под тяжелым взглядом девушки. — Но, по-моему мнению, ваша Аминта выглядит чересчур траурно. — Месье Кантелло, позвольте мне изобразить Аминту такой, какой я её вижу, — спокойно произнесла Кристина, и месье Кантелло не посмел ей возразить. Кристина взяла несколько нот. — Нет краше места на земле, чем луга Севильи… Её серебристый голос соловьиной трелью разлетелся по залу. — Спасибо, что зашли ко мне, мадемуазель Даае, — чопорно поприветствовал девушку месье ДюБуа. — Полагаю, у вас что-то для меня есть? — Да, месье. — В лугах Севильи прошло мое детство, та беззаботная пора… Оркестр подхватывал её голос и превращал его в свой самый совершенный инструмент. Месье Кантелло взмахивал дирижерской палочкой с особой грацией. — В лугах Севильи я встретила того, кого звала своей судьбой… Кристина закрыла глаза. — Давайте без церемоний, — флегматично произнес месье ДюБуа. — Вы знаете, где скрывается Призрак? — Да, месье. — Того, с кем поклялась я всю жизнь прожить, в печали, в радости, в болезни… Кристина пела так чувственно, что даже Карлотта Гуидичелли была готова вытащить из кармашка свой носовой платок. Рауль де Шаньи смотрел на её лицо. Он знал, о чём пела Кристина. Конечно, она пела арию Аминты, выросшей в деревушке Севилье в Испании — об этом знали все. Но только Рауль де Шаньи знал, что произошло сегодня утром. Только Рауль де Шаньи знал, что рука Кристины Даае постучала в деревянную дверь второго кабинета Фирмена Ришара, временно занимаемого шефом Лораном ДюБуа. — Кристина, если вы здесь для того, чтобы лить слёзы — извольте, этого я уже насмотрелся. Взгляд Кристины сделался холодным, как сталь. — В актовом зале, слева от сцены есть ход, ведущий в коллектор. — Когда не знала я всего, что мне готовит жизнь, готова я была поклясться — была счастливейшей я из людей. Слеза скатилась по щеке Кристины, и десятки смычков, взмывших я в воздух, поспешили её стереть. — Вход загорожен решеткой. Её нужно поднять. На земле вы увидите тусклые бурые пятна. Они почти неразличимы, но если присмотреться, их можно увидеть. Если следовать за ними, они приведут прямо в пещеру, где он прячется. Месье ДюБуа довольно ухмыльнулся: — Спасибо, Кристина. Это очень сильно поможет делу. Снова зазвучали контрабасы. Партия Аминты была окончена. Следующим должен был вступить сеньор Пьянджи, исполняющий главную роль — роль Дона Жуана. Кристина оставалась стоять на сцене до конца партии контрабасов — немая, недвижимая. — Месье ДюБуа! — воскликнула Кристина, уже стоя в дверях. ДюБуа поднял на неё вопросительный взгляд. — Он не владеет огнестрельным оружием, — выпалила девушка. — Не стреляйте в него и вы. Если он вдруг окажет сопротивление… — А вот это уже не ваша забота, — отрезал месье ДюБуа. — Спасибо, Кристина. Вы свободны. Кристина сошла со сцены. — Публика будет в восторге, — заверила её мадам Вильнёв. — Я даже не могу поверить, что это пели вы, Кристина. Вы звучали так… Так по-взрослому. Кристина открыла рот, чтобы ей ответить, как в зал вбежало несколько жандармов. — Без паники, — раздался голос Лорана ДюБуа. — Мы решили не дожидаться ночи, на случай, если кто-то вдруг решит предупредить Призрака Оперы… Он многозначительно посмотрел на застывшую на месте Кристину. Жандармы окружили сцену и начали пробираться к её левой стороне. Кристина увидела, что каждый из них держал по ружью в руках. — Вы же обещали! — воскликнула Кристина, обращаясь к месье ДюБуа. Она знала, что это произойдет, но не ожидала, что это произойдет так быстро. У них могло бы хватить достоинства дождаться, пока они окончат репетицию, и её не будет в этом зале. — Я ничего не обещал вам, Кристина, — негромко сказал ДюБуа и кивнул жандармам, ожидающим его команды. Раздался металлический грохот, и железная решётка свалилась на деревянный пол. — Там и правда есть проход, — крикнул один из жандармов. — Замечательно, — улыбнулся ДюБуа. Кристина кинулась на грудь мадам Вильнёв. — Пойдем отсюда, — девушка услышала голос Рауля де Шаньи. — Мы больше ничего не можем сделать. Кристина отлепилась от мадам Вильнёв и поспешила взять руку Рауля, стараясь не смотреть на левую сторону от сцены. — Я вижу пятна! — крикнул другой жандарм. Кристина позволила Раулю вывести себя из зала. Гастон нерешительно вздохнул. Он не знал, как ему следовало реагировать на задержание Призрака. С одной стороны, он был рад — наконец-то сумасшедшего гения поймают, и театр окажется в безопасности. С другой стороны — лица Кристины и виконта де Шаньи выглядели более скорбно, чем выглядел он сам на похоронах своей матери несколько лет назад. — Теперь можно не выступать, — он негромко обратился к Кристине. Как близкий друг Рауля, он знал про всю эту историю с оперой — и, конечно, он знал, чьего она была авторства. — Ну, в том смысле, что теперь это не имеет значения. — Я буду выступать, — равнодушно ответила Кристина. — Потому что я обещала ему. И после этого я покину театр. Я никогда больше не буду петь. Гастон снова вздохнул. По сути, этот день должен был стать торжественным, но он этого не чувствовал. Гастон во что бы то ни стало решил разыскать сегодня Мэг Жири — он просто обязан был поговорить с ней обо всем, что произошло этим утром. Кристина встала из-за стола, и Гастон в первый раз за день обратил внимание, во что она была одета. Её фигура была облачена в чёрное платье с пришитой на неё накидкой из тёмно-серого меха. Кристина никогда не одевалась так раньше: на памяти Гастона, она всегда выбирала лёгкие и непринужденные тона, вроде кремового, или серебристого, или розового. — Ты куда? — поспешил спросить Гастон. — В сквер, — отозвалась Кристина. — И что ты собираешься делать? — вопрос прозвучал ужасно глупо, но никто не придал этому значения. — А что полагается делать Иуде? — Кристина подняла правую бровь. Гастон не ответил. Рауль де Шаньи знал, почему платье Кристины было чёрным. Рауль де Шаньи знал, почему Кристина кляла себя убийцей. Призрак Оперы не стал бы дожидаться, пока Лоран ДюБуа и его десяток жандармов схватят его и отдадут под трибунал. Если Призрак Оперы был тем человеком, которым его описывала Кристина — он был уже мёртв. — Спасибо, виконт де Шаньи, — месье ДюБуа протянул Раулю свою руку. — Если бы не вы, навряд ли у нас бы получилось убедить Кристину выдать убежище Призрака. Рауль в ступоре пожал руку шефа. — Если вас интересует будущее в полиции, уверен, я смогу вам помочь. — Не уверен, что я хочу снова иметь с вами дело, — Рауль поднял на ДюБуа глаза. Тот застыл в праведном недоумении. — Не забудьте вымыть ваши руки после того, как вы завершите свою операцию, месье ДюБуа. И Рауль зашагал прочь от него по коридору. — Вот и славненько, — Мушармен отхлебнул виски из своего стакана. — Этот ДюБуа обещал вернуть нам наши деньги, если что-то найдет в пещере Призрака, — отозвался Ришар. — Ну не мог же он всё потратить, да? — И главное, опера состоится, — кивнул Мушармен. — Благодаря мне состоится, — заметил Ришар. — Помнится мне, что вы, дражайший Арман, чуть не проговорились любезнейшему месье ДюБуа, что наша новая опера является творением Призрака. — Я был в смятении! — воскликнул Мушармен. — Тогда, когда Жозефа Бюке… Ну вы поняли. — Вы были обеспокоены тем, что напишут в газетах, — мягко напомнил Ришар. — Заголовок и правда вышел бы не очень приятным. Это очень понимаемо. — Понимабельно. — Понимательно. Кристина дотронулась до каменной арки, обозначающей вход в сквер за театром. Отсюда открывался вид на западную часовню. Кристина поспешила отвести взгляд. Слева и справа арку украшали каменные скульптуры грифонов. Правда, когда Кристина первый раз их увидела (а это было при лунном свете), ей показалось, что это химеры. О том, что это именно грифоны, Кристина узнала чуть позже от мадам Жири. Кристина услышала позади себя шаги и обернулась. К ней направлялся Гастон, под весом которого щебёнка издавала особый хруст. Гастон подошёл к ней и молча встал рядом, глядя на полуденное солнце. С несколько минут они просто смотрели на небо. — Зря вы зовёте себя Иудой, Кристина, — наконец сказал Гастон. — Гастон, вы ведь пишете об этом историю? — Кристина подняла на него глаза. — Ну… — Гастон замешкался, не будучи уверенным, стоит ли говорить Кристине о том, что он почти что превратил историю о Призраке в потенциальный рукописный бестселлер. — Вроде как, пишу. — Вычеркните меня оттуда, — негромко попросила Кристина. — Или, ещё лучше, назовите меня последними словами. Так и напишите, «Кристина Даае не заслуживает никакого уважения. Ей нельзя верить. Она — худшее, что существовало в этом мире.» Гастон опустил глаза в щебёнку. — Но ведь Кристина Даае всех спасла, — сказал он. — И Кристина Даае хотела спасти Жозефа Бюке, просто у неё не получилось. Гастон увидел, как нижняя губа Кристины задрожала. Девушка схватила его за руку — и это был первый раз за всё время их знакомства, когда Кристина до него дотронулась. — Кристина Даае всё ломает, просто поверьте мне, — прошептала девушка. Затем Кристина развернулась и быстро-быстро зашагала по дорожке, ведущей прочь от сквера. Из-за её спины открылся вид на каменную химеру, сидящую возле арки. Несколько минут Гастон так и оставался стоять на месте, погружённый в свои размышления. — О чём думаете, месье? Обернувшись, Гастон увидел мадам Амандин, уборщицу театра. — Интересная архитектурная задумка, — отозвался Гастон. — Арка, барокко… И вдруг — химеры! — Вы на солнце перегрелись? — мадам Амандин окинула Гастона недовольным взглядом. — Какие химеры? Это грифоны!

***

Кристина открыла глаза и вытянула вперёд руку. Она могла бы дотронуться до его лица, если бы оно существовало в реальности, в её реальности. — Я сделала это, — сходу призналась Кристина. — Я знаю, — отозвался мужчина. — Я ненавижу себя за это, — проговорила Кристина. Он осторожно взял её за руку, и Кристина словно во второй раз поняла, что это — всего лишь очередной сон. Настоящий Призрак никогда бы не дотронулся до неё первым. — Тебе больно? — спросила Кристина. Призрак расставил руки в стороны и запрокинул голову, делая вид, что прибит к кресту. Кристина невольно улыбнулась. — Я серьёзно, — сказала девушка. — Тебе больно из-за того, что я предала тебя? Призрак вдруг сделался чрезвычайно серьёзным, даже печальным. — Сколько раз предавали Тита Андроника, Кристина? Вон, парню даже руку отрубили… — Только не это! — замахала руками Кристина. — Хватит с меня сценок из Шекспира. Уже тошно от этого, если честно. И, в конце концов, Тит Андроник сошёл с ума. А я — нет. — «В конце концов», — негромко повторил Призрак. — Разве мы в самом конце? Кристина снова протянула к нему руку и сжала пальцы: её ладонь поймала воздух. — Так тебе больно? — снова спросила Кристина. — Невыносимо больно, — признался Призрак.

***

— Что напишут в заголовках? — спрашивал вслух месье Ришар, наворачивая круги по своему кабинету. — Что напишут в заголовках? На секунду ему даже показалось странным, что Мушармена не было в кабинете, словно тот был негласной частью его, Ришара, тела. Ришар окинул взглядом пустое кресло. — Что же напишут в заголовках… Кристина Даае взошла на сцену. Привычный тяжёлый звук контрабасов сотряс воздух. — Премьера «Торжествующего Дона Жуана» состоится уже через десять дней, — до неё доносился голос месье Кантелло. «А в чем, собственно говоря, торжество?», подумала Кристина. Он плохо продумал свою оперу. Он просчитался. Убальдо Пьянджи поднялся на сцену и встал рядом с Кристиной. — Моё дитя, меня не бойся, я не нарушу твой покой. Коль напугал тебя я — дай мне испуг твой снять своей рукой… Кристина про себя усмехнулась. Грустный человек с грустным именем — как ты можешь знать, о чём ты поёшь?.. — Убальдо, вы не могли бы явственнее изобразить северный акцент? — остановил его месье Кантелло. — В этой сцене, Дон Жуан переодевается Ангелом, якобы посланным к Аминте её убитым отцом. То есть, зритель должен как бы понимать, что вы — Дон Жуан, но было бы хорошо, если бы вы изобразили отличие… Пьянджи понимающе кивнул. — Твои слова звучат достойно, — серебристой трелью отвечал ему голос Кристины. — Но кто ты? Друг ты мне? Или явился ты сюда, чтобы потешить себя моей печалью и утратой? Голос Кристины дрогнул. — Не друг тебе я, но и не противник, — вторил тенор Пьянджи. — Не здесь я, чтоб смеяться над твоей бедой… Со сцены Кристина видела, как в зал зашёл встревоженный и очевидно злой Лоран ДюБуа, и тут же кинулся к Мушармену, одиноко и неприкаянно стоящему возле сцены без Фирмена Ришара. ДюБуа что-то шепнул ему на ухо, и Мушармен замер на месте, словно громом пораженный. — Так кто же ты, мистическая сущность? — Кристина резко обернулась к Пьянджи. В её глазах мелькнул огонь. — Скинь капюшон свой, и лицо своё открой. — Я… — Пьянджи явно замешкался, сбитый с толку резкой переменой в поведении сценической Аминты. — Не друг тебе я, но и не противник… — Сеньор Пьянджи! — воскликнул месье Кантелло, готовый швырнуть на пол свою дирижёрскую палочку. — Вы поёте уже следующую фразу, следующую! — Я… — Пьянджи бессильно разводил в воздухе руками. — Мы вынуждены прерваться, — громко заявил Мушармен снизу сцены. Актёры на сцене, музыканты в оркестровой яме, мадам Жири и мадам Вильнёв — все обратили на него глаза. — Призрак не был пойман, — произнёс Мушармен, и месье ДюБуа, очевидно, только что сообщивший ему эту новость, сделался мрачнее тучи. — Как так? — первой голос подала Карлотта. — Но ведь вход в подземелье нашли? — Вход-то нашли, — сокрушенно отозвался ДюБуа. — Но Призрака там не оказалось. Мы нашли его жилище, все его вещи, его рукописи. Но самого Призрака там не было. — Но что же это, вижу я — обрел ты наконец и плоть, и кровь? — воцарившуюся тишину разрезал звенящий голос Кристины. — Aut vincere aut mori*, — нерешительно подхватил Пьянджи, то и дело косясь на директора и шефа полиции. — Иль сразу всё, иль ничего взамен. Здесь победить нельзя любой ценою — святые клятвы не стерпят измен. Кристина сделала шаг ему навстречу. — Так что же? Ты рискуешь всем? — Готовь отдать я половину царства, чтоб обмануть отцовское коварство, и вырвать правильный сундук, сулящий мою Порцию добыть из рук её коварного покойного отца.** Руки Кристины схватили его за талию. «Месье Мушармен только что остановил репетицию!», хотел было крикнуть месье Кантелло, но у него не было власти, чтобы остановить внезапно нахлынувший на актёров пыл. Кристина выглядела так, словно она заново родилась. В её глазах горел огонь, коего никто на площадке никогда не видел. — Он ушёл, — со всех сторон раздавался возбужденный шепот. — Призрак Оперы снова улизнул. Шеф ДюБуа так и не поймал его… — Кристина! — Рауль де Шаньи нагнал Кристину почти в дверях. — Ты уже слышала? — Из первых уст, — кивнула Кристина. — Они не нашли его. Жандармы обыскали всё подземелье. Его там нет. Он исчез. И эти десять дней вихрем пронеслись мимо них, словно внезапно нахлынувший тайфун. И бросил Иуда свои серебрянники в реку, ибо тот, кому он вынес смертный приговор, был предупреждён заранее. И не придется Иуде ткать для себя верёвку, чтобы в один июньский вечер накинуть её на сук кленового дерева.

***

[Entr'acte] — Дамы и Господа, только сегодня, только на сцене «Опера Популер»… Клоун подул в мундштук своего крошечного саксофона. — Сенсация! Невероятное воссоединение отца и дочери. Что может быть прекраснее? На сцену выбежал клоун в светлом парике и коричневом пальто. — Месье, представьтесь для нашей публики, пожалуйста, — вежливо попросил артиста клоун с саксофоном. — Я? — артист растерянно развёл руки в стороны. — Ну, вообще-то, я скрипач. Ни пойми откуда, клоун извлёк крошечную скрипку-альт. — Надо же, — удивился клоун. — Какая редкость для Парижа. Подскажите, вы уже бывали в Париже? — Нет, никогда, — честно ответил артист. — Это мой первый раз. — И вам тут нравится? — Затрудняюсь ответить. Клоун поклонился в сторону зала. — Хорошо, представьтесь, пожалуйста, месье. — Я не совсем месье, — отозвался артист. — Хотя это как посмотреть. В Париже я — месье, в Англии я был бы сэром, в России — сударем, но у себя на родине я зовусь «герр». — «Герр»! — воскликнул клоун. — Довольно нелепо. Так каково ваше полное имя, «герр»? — Герр Густав Даае, — отозвался артист. — Герр Густав Даае! — воскликнул клоун. — И что же привело вас в Париж, «герр Густав Даае»? Клоун в светлом парике шаркнул ногой: — Старое обещание. — Старое обещание? — Старое обещание, — подтвердил артист. — Что ж, посмотрим, что из этого выйдет, — заключил клоун. — Дамы и господа — прошу внимание на сцену…

***

Зал осветился тысячами огней. Публика замерла в ожидании — со сцены Кристина видела сотни, может быть даже тысячу зрителей. И все они были недвижимы, словно находились под действием мощного заклинания. «Магия театра», подумала Кристина. В первый раз, опера «Торжествующий Дон Жуан» встречала свет. В первый раз, свет встречал оперу «Торжествующий Дон Жуан». Низкие звуки контрабасов разрезали тишину. Кристина не знала насчёт Дона Жуана — но она торжествовала, это точно. Когда публика затаила дыхание в ожидании, она торжествовала. Когда она знала, что творец этой оперы жив — она торжествовала. В низкий, глухой унисон контрабасов врезалась лёгкая, высокая партия альта. И Кристина начала свою арию. — Не знаю, что там с биографией автора, но эта музыка божественна, — шепнул Гастон Раулю, находящемуся в первых рядах. Во втором акте Дон Жуан убивает отца Аминты, и предстаёт перед ней в образе Ангела, посланного ей её же отцом. По началу, Аминта высказывает своё недоверие, заявляя: «Обрел ты наконец и плоть, и кровь, и руки, и лицо? Теперь, когда ты так похож стал на человека, не стоит ли и мне начать тебя страшиться?» Кристина с потрясающей достоверностью играла праведный испуг Аминты, и зал наверняка это чувствовал. Уже хорошо известный публике тенор Убальдо Пьянджи пел свою партию «в сторону» про Порцию и Сундук, и затем обращался к Аминте: «Коль грешен я лишь тем, что облачен в одежды человеческие, и тем, что человека у меня лицо и руки, я прошу простить меня.» Наконец, Аминта вверялась ему, и Пьянджи пел коронную арию Дона Жуана «в сторону»: — Свою судьбу сейчас я в жертву приношу Неведомым безжалостным богам. И потому у бога я единого прошу Победу мне послать, а не провал. Что будет в случае победы? Прикосновенья женских рук И голос, словно пенье соловья И взгляд очей богини ясный Милльоны прелестей познаю я. Но если потерплю я пораженье? Что делать мне? Какую долю получу я в возмещенье? Всю жизнь обязан буду одиночество терпеть? Что ж, вижу я, что выбор мал — Иль победить, иль умереть! Акт завершался сценой, где переодетый Ангелом Дон Жуан уводит Аминту прочь. Зал ликовал: публика вскакивала с мест, свистела и швыряла цветы на сцену, хотя до конца оставалось еще добрых два акта. — Вот что напишут в газетах! — ликующе воскликнул Фирмен Ришар. Кристина снова вышла на сцену под громкие аплодисменты зрителей. В этой сцене, она узнавала, что Дон Жуан своей рукой умертвил горячо любимого ею отца. Зал был тронут искренностью её голоса. Рауль судорожно отвёл глаза от сцены. Его терзало нехорошее предчувствие. Он помнил, как во время самой первой репетиции «Торжествующего Дона Жуана» Кристина начала кричать: «Покажите мне, чем эта опера заканчивается! Загляните на последние страницы: именно на них кровавыми чернилами выведено ваше будущее!» Было ли это бредом тронувшейся рассудком девушки? Было ли это чем-то ещё? В любом случае, конец оперы был близок, и Рауль де Шаньи в напряжении ждал его. «Куда пропал Призрак?», вдруг пронеслось в его голове. Кристина говорила, что последние две недели не чувствует его присутствия. Куда он подевался? Неужели он вот так просто бросил своё жилище, позволив жандармам рыться в его вещах? Рауль затряс головой, стараясь отогнать от себя эти мысли: какая вообще разница? Кристина начала уставать. Близились две заключительные сцены — где Аминта и Дон Жуан покидают полыхающую пламенем Севилью. С момента второй репетиции, Кристину не покидало чувство, что этот конец был фальшивым, ненастоящим. Словно вся опера была написана с невероятным усердием и старанием, а конец был… Ненастоящим. Сфабрикованным. Кристина тряхнула головой: какая вообще разница? Её дело — исполнить написанное на бумаге. Начало предпоследней сцены обозначали контрабасы. Точно так же, как и в самом начале оперы. — Когда бы я могла сон от яви отличить… Взгляд Кристины прошёлся по залу и поднялся выше. Что-то привлекло её внимание в пятой ложе. — Когда бы я могла сон… От яви отличить… Из-за яркого света Кристине было трудно сфокусировать взгляд. — Когда бы я могла сон… От яви… Отличить… Месье Кантелло в дирижёрской яме явно напрягся: Кристина повторила одну и ту же строчку три раза подряд, и оркестр попросту сбился. В зале послышалось взволнованное перешептывание. Наконец, глаза Кристины Даае смогли окончательно привыкнуть к свету, и теперь она явственно могла различить нечто, напоминающее бурый, истлевший череп, прямо в роскошном бархатном кресле в пятой ложе. Вглядевшись ещё тщательнее, Кристина так же увидела и остальную часть иссохшего скелета, расположившуюся на том же кресле. — Когда бы я могла… Глаза Кристины Даае закрылись, и девушка обрушилась на пол. В следующую секунду, кто-то из зрителей посмотрел вверх и увидел то, что находилось в пятой ложе. Раздался пронзительный крик, и теперь на пятую ложу устремили свои взгляды все в зале. Рауль де Шаньи вскочил на ноги, готовый в любой момент обнажить свою шпагу. Но в этом не было нужды: незванным гостем оказался всего лишь истлевший мертвец. В следующее мгновение случилось кое-что ещё: гигантская хрустальная люстра зашаталась под потолком, словно кто-то подпилил её основание, и перед тем, как кто-то успел заорать: «срочно бежим отсюда!», обрушилась прямо на зал. В суматохе и панике было сложно разобрать, где вообще происходит действие — в «Опера Популер» или на картине Карла Брюллова [3].

***

Несколько минут в доме Даае висело молчание, и было слышно, как холодный ветер за окном бьётся в деревянные рамы. — Я переписал концовку «Торжествующего Дона Жуана», — вдруг сказал Эрик. Густав посмотрел на него. Это означало полное перемирие между ними. Несмотря на свою гордость, Эрик всё-таки послушался его. — Твоя опера обязательно увидит свет, вот увидишь, — сказал Густав. — Когда-нибудь её поставят, и я буду в зале, когда это произойдет. — Клянёшься дочерью? — спросил Эрик. Густав почувствовал легкий мороз у себя на коже. К некоторым странностям Эрика он не мог привыкнуть даже за одиннадцать лет их знакомства. Густав нервно улыбнулся и едва заметно кивнул. Эрик рассмеялся, переводя разговор в шутку.