01:01
Как же он жалок. Это первое, что приходит в его голову, когда боль чуть уходит, и он может чувствовать что-то кроме неё. Он чувствует, как Хосок в панике обыскивает его карманы, стараясь найти ключи от дома. Ощущает, как парень, отыскав нужное в заднем кармане брюк, несётся к двери и выбегает прочь. Как же он убог. Это уже вторая мысль, когда он может уже почувствовать кровь на своём лице. Не смог даже с собственной жертвой справится. Хёндже не боится быть пойманным, он смирился с этим ещё в тот момент, когда Кихён обыскивал его кабинет, где он так неосмотрительно хранил копии своих документов. Кто бы мог подумать, что такая глупая прихоть — иметь копии, чтобы делать срочные пометки — сыграет с ним злую шутку. Но в итоге он тут в луже крови, рискует умереть от кровотечения, если сейчас не встанет и не доползёт до аптечки и телефона. Но потеря крови уже сильно ослабила его. Хочется остаться лежать на полу в позе морской звезды, представив, что он лежит на тёплом мокром песку, а кровь — это тёплые волны, что бывают лишь в самый закат. Медленно, ужасно медленно его мысли перекатываются от одной к другой, чтобы в один момент застыть на одном воспоминании. Чонхун, тогда ещё длинноволосый, внимательно раскрашивающий кисточкой очередную куколку. Он любил это. Порой делал их сам из глины или ткани, а порой покупал уже готовые куклы, стирал с них краску и переделывал на свой лад. И в тот день они как всегда сидели в его маленькой квартирке. Было утро, Хёндже развалившись на узкой кровати, смотрел за парнем, который чуть нахмурив брови и прикусив язык, старательно выводил на девичьем лице реснички. В лучах утреннего солнца он выглядел по-своему неуловимо, словно дотронешься до него, и сразу исчезнет. — Проснулся? — Чонхун самостоятельно нарушает эту иллюзию, чуть поворачивая голову в его сторону и сразу же возвращаясь к своей работе, знал, что его не будут отвлекать. — Нет, — шутливо отвечает ему Хёндже, прекрасно зная, как тот любит его глупый юмор, который всех всегда заставлял лишь съёживаться. — Тогда спи дальше, я доделаю эту малышку через пару часов, — он поднимает куколку вверх, осматривая со всех сторон, — смотри, какая красавица получилась! Даже и не сказать, что была сделана из самой дешёвой подделки. — А кто это? Чонхун переводит на него чуть растерянный взгляд. — Ну, в смысле какая у неё история или хотя бы имя? — объясняет, — грустно, если такая красавица останется без истории за плечами. — Я даже не знаю, я плох в этом. Как бы ты её назвал? — Виви? Или же Минни? Мне кажется, что ей подойдёт. — Виви. Мне нравится этот вариант, — улыбается, — не подумал бы, что ты можешь придумать что-то такое милое. Он прав. Хёндже совсем не умеет быть милым. — Потому что тот, кто её сделал, милый, — решает он попытаться в который раз. — Мы уже говорили на этот счёт, Хёндже, — Чонхун тяжело вздыхает, — мы не можем встречаться, вообще никак. У меня уже есть невеста, которой я могу изменять до свадьбы, она делает тоже самое, но я не могу нарушить соглашение между нашими родителями. — Ты всегда так говоришь! — Шин хмурится и чуть надувает губы, что так несвойственно ему, — что я могу сделать, чтобы ты согласился? Чон на секунду задумывается. Просто отказать будет слишком грубо, как ему кажется, а вот поставить совершенно невыполнимую задачу… — Хорошо, я придумал, — он улыбается своей самой хитрой улыбкой, — знаешь, есть такие восковые куклы, которые делаются по меркам человека и будто его точная копия? Так вот, я хочу, чтобы ты собрал коллекцию таких кукол. И, нет, не думаю, что это будет так легко. Я хочу, чтобы это были куклы, специально созданные под заказ, с мерок реальных людей, которые окружают нас двоих. Да, кажется, это будет лучшей уловкой. Невыполнимо. Хёндже хихикает, во рту прибавляется железного привкуса. Чонхун действительно верил, что эта задача будет невыполнимой. Он думал, что знал его, что Шин не станет так изворачиваться ради получения согласия уже давно женатого мужчины, у которого уже три ребёнка и красивая жена, с коей вскоре после свадьбы случилась самая настоящая любовь. Но коллекция на его чердаке говорит об ином. В этот момент все его мысли исчезают. Коллекция, все мужчины и женщины, которых он, как минимум, лишил стабильного хорошего заработка, Хосок, которого он изнасиловал. Из-за чего? Из-за того, что он просто не смог двинуться дальше. И не может до сих пор. Он не чувствует ни капли вины за всё, что сделал, и это пугает. Хёндже должен испытывать боль, раскаянье, всё то, что так любят говорить людям, когда речь заходит о преступлениях. Заслуживали те люди этого? Нет. Они просто подошли под критерии коллекции, которую задумал Чонхун. Все разные, со своей историей за плечами и изготовленные лучшей художницей в Сеуле. Заслужил ли такого Хосок? Или его Хёнвон? Пожалуй, тоже нет. Они напомнили ему о Чонхуне. Смотря на них, он будто заново переживал все те моменты, когда они тайно встречались после его стажировок, гуляли, ели уличную еду, а потом шли к нему в маленькую студийную квартирку, где было тесно даже двоим. И только поэтому ему хотелось сделать им больно. Разрушить их идеальный мирочек, в котором они оказываются просто находясь рядом друг с другом. Последней каплей стали лишь украденные туфли, что были последним подарком от Чонхуна. Внутри словно что-то разбивается от понимания, насколько сильно он зациклен на одном человеке, насколько привязан к нему до сих пор. Прошло десять лет с тех пор, как ему дали невыполнимое задание, он его выполнил, однако вовсе не счастлив. Ведь Чон совсем не обрадуется, что он напомнил о себе. Наверное, в нём жив их последний разговор пять лет назад, когда Хёндже отшили резче всего. С того дня они так и не говорили ни разу. И в ближайшее время не встретятся. И Чонхён так и не узнает, что сделал для него, откуда вытащил. От этого становится так невыносимо тоскливо, что он начинает злиться и чуть приподнимается на руках. Просто так умирать будет невероятно глупо. Особенно, когда Хёндже так и не сделал самого главного, того, к чему шёл все эти годы. В этой мысли он укрепляется, когда дверь его дома снова открывается, и через неё входят неизвестные ему люди. Среди них Хёндже видит и Кихёна, который делит обеспокоенный взгляд с каким-то мужчиной в маске. Они единственные без официальной формы. Кто-то подбегает к нему и пытается помочь, на что он лишь машет рукой и просит принести аптечку. Последнее, что он видит, прежде, чем его обзор закрывает парень, обматывающий ему голову, не читаемый взгляд Кихёна. 29.08.ХХ.00:49
— Он точно должен быть в это время дома? — задаёт самый очевидный, но глупый вопрос Хёну, когда они спускаются вниз и выходят из дома. Глубокая, но пока что не сильно холодная ночь встречает их лишь поскрипывание качелей с ближайшей площадки. Ветер дует слишком холодный, скоро будет дождь, отмечает каждый из них у себя в голове. — Точно, он сам сказал, что уходит раньше всех, — вздыхает Хёнвон, роясь в карманах в попытках отыскать сигареты, — не думаю, что он спит так крепко, чтобы не проснуться от твоих стуков. Хёну кивает, соглашаясь. Он может разбудить даже Минхёка с похмелья, не говоря уже об уборщике в больнице. Что его больше беспокоит так ледяное спокойствие Че, который ещё полчаса выглядел ужасно обеспокоенным, и всё время пытался дозвониться до своего парня. Сейчас же он тихо закуривает и садится на корточки, внимательно смотря себе под ноги, будто пытаясь отыскать там хоть что-то в темноте. — Есть какие-то идеи, где он может быть? — вопрос ещё глупее, Сон это знает, но должен спросить. Они должны дойти до конечной точки их разговора, начавшегося ещё несколько часов назад. Пусть Хёнвону этого явно не хочется. — Никаких, — Хёнвон поднимает голову на него, — знаешь, странно понимать, что я настолько сильно пекусь за него, хотя познакомились мы всего лишь где-то неделю назад. Не думаешь, что в итоге это неправильно? Что в конце нас не ждёт что-то плохое? — Не мне тебя судить, — ему не нравится, как говорит Че, совсем не нравится. Таким тоном говорят лишь люди, готовые на что-то плохое. Его мысли прерывает лишь шорох шагов и характерный звук волочения биты об асфальт. Сначала он думает, что это лишь подростки, которые ошиваются по ночам, но потом замечает знакомые нашивки на предплечьях людей. Ярко-алые. — Хёнвон, нам нужно уйти отсюда быстрее, — произносит одними губами и тянет сконфуженного парня за собой подальше от дома, — если кратко, то людям позади нас очень не нравится, что я работаю на две стороны. Они уже месяц пытаются выследить меня и узнать, где живу. Если что, то бежим к спортивной площадке на конце улице. Хёнвон кивает, нахмуривая брови. Хёну редко бывает таким тихим и напряжённым. Кажется, они действительно могут попасть в западню, если не будут тихими и быстрыми. Только удача никогда не была их чертой. Хёну редко отключает звук, боясь, что пропустит что-то важное. И в этот раз это сыграло с ним плохую штуку. В панике не получается быстро выключить звук, наоборот он даже отвечает случайно проведя не в ту сторону пальцем. Уже поздно, понимают они, когда вожак группы смотрит прямо на них и что-то говорит своим подопечным. Он выглядит слишком худым для главаря банды, острые коленки виднеются из разрезов джинсов. А девушка с битой рядом совсем не придаёт банде суровости. Но их больше в пять раз. И это всё решает. Они подходят почти в плотную, почти окружают. — Шиён, — единственное, что слышит Хёнвон, из уст парня. Вероятно, он говорит девушке какой-то приказ, после которого девушка хмурится и закидывает биту себе на плечо. Она кажется отдалённо знакомой ему, только совсем не помнит почему. — Сон, не думал, что ты настолько бесстрашный, чтобы вот так просто бродить по нашему району, да и тем более с другом, — выплёвывает ещё совсем мальчик, Че понимает это по наигранности речи и растягиванию слогов. — Не думал, что вы добрались и до сюда, Сынхён, — кажется, Хёну пытается не засмеяться в голос, — прости, боюсь, я сегодня занят, чтобы поговорить стобой. Мой номер ты всё равно знаешь. После этих же слов он резко разворачивается и начинает бежать, Хёнвон еле поспевает за его движениями. На первом же перекрёстке они разбегаются в разные стороны, усложняя задачу преследующим. Хёнвон бежит мимо ночного магазинчика, потом мимо парка, привлекая внимание одинокого собачника с плюшевой собачкой на поводке, а после он перестал замечать хоть что-то. В голове лишь мысль о том, что если попадётся, то заново окажется в больнице, только в этот раз с сотрясением и гематомами. Он не знает, сколько бежит, понимает лишь, что в правильном направлении. Порой он специально петляет, чтобы наверняка отбиться от преследования. Добежав до нужного места наконец останавливается. Мышцы словно раздуваются в размере и, сопротивляясь, кое-как позволяют ему согнуться пополам. Лёгкие горят, а в во рту собирается кисло-солёная слюна. Хёнвон не может вспомнить, когда он бегал так быстро. А Хёну, кажется, совершенно не устал. — Давно не бегал? — спрашивает Сон, чуть ухмыляясь, а сам пытается остановить собственное сбитое дыхание, — думаю, мы от них оторвались, но нам не стоит тут оставаться. — Зачем тебе звонил Чжухон? — обрывает его Хёнвон, чувствуя растущее напряжение. Что-то глубоко внутри его тела говорит, что всё это не к добру. Что-то произошло. И хочет он или нет, но вынужден узнать. Но он точно знает, что услышал лишь «в беде». — Сейчас это и узнаем, — Хёну уже набирает номер и прикладывает телефон к уху. Задаёт самые простые вопросы, видимо, он действительно боялся за себя и него, раз даже не расслышал ту фразу, что проговорил Чжухон. По изменившемуся лицу и брошенному взгляду Хёнвон понимает, что дело касается его напрямую. — Чжухон, что произошло? — он пытался звучать не настолько злым, но в итоге ничего не получается. Ещё до того, как ли произносит «Хосока», «Шин», «изнасиловал» он понимает, что его самой большой страх, который сковывал его пару часов назад, сбылся. Дослушав, Хёнвон передаёт телефон Хёну, сам оглядывается по сторонам и в бессилии пинает банку из-под пива, которую оставили последние посетители площадки. Внутри поднимается что-то, что кто-то бы окрестил ураганом. Да, наверное, это лучшее описание. Он готов пешком дойти до дома Шина и лично добить его. Заставить отплатить за всё, что он сделал. Он даже не думает о том, какими последствиями ему это обернётся. Всё равно. Между злостью в голову снова вползает то чудовище, преследующее его с момента кражи. Оно совсем тихое, его голос шероховатый, с явным произношением шипящих звуков. Его шорох заполняет всю его голову сразу же, как завершает фразу, начинавшуюся с «если бы не ты». — С Шином разберутся Чангюн и Кихён, Минхёк уже ищет Хосока, — сообщает ему Сон, осторожно подходит к нему и кладёт руку на плечо, — не делай ничего, о чём потом пожалеешь, ты сейчас нужен ему. Эти слова заставляют утихнуть шум в его голове. Заставляют его подумать. Хёнвон вспоминает ту сцену в больнице, когда он держал Хосока на руках. Помнит, как тогда думал о сказках, русалках и принцах. Как потом, спустя пару дней он пробрался в дом и украл для него обувь. Помнит, как Ли был так удивлён его подарком, что не мог скрыть этого даже руками, закрывавшими рот и пол-лица, а затем и свою радость, когда только надел туфли. Сначала Хосок отказывался принять подарок, говоря, что они знакомы слишком мало, и что это вообще очень похоже на жалость. Но его поток слов удалось перекрыть, положив ладони на щёки. Хёнвон бы действительно не сделал ничего, если бы не считал Хосока кем-то важным и заслуживающим хорошего. Он заслуживает гораздо большее, чем хорошая обувь, но это уже осталось в его мыслях. Он заслуживает того, кто может его защитить, в первую очередь от него самого. Хёнвон уже знает, что те капли крови, которые он видел тогда в больнице, были от тех ран, что Хосок наносил сам. Это было очевидно. И стало ещё более очевидным, когда он не смог с утра найти ни одного ножа на кухне. Хосок их хранит на самой верхней полке, закрывая её на ночь. Единственное, чем можно воспользоваться, — маленький нож для масла. Он боится. Конкретно чего — не ясно. Но это настолько простая истина, что Хёнвону хочется расплакаться. А от понимания, что произошло буквально у него под носом, хочется раскрошить собственные костяшки об асфальт. И слова Хёну «ты нужен ему сейчас» как нельзя лучше подходят для того, чтобы он смог вздохнуть, разжать кулаки и расслабить челюсть. — Откуда лучше начать искать? 28.08.ХХ.23:12
Кажется, его тело превратили в камень, который не может ничего чувствовать. То место, где он лежит слишком мягкое, чтобы хотеть выбираться. Даже пронизывающий холод и странная боль в низу живота не кажутся действительно стоящими его внимания. Хочется лишь зарыться носом в холодную подушку и спать дальше. Повернув голову, он чувствует запах. Чужой запах, совсем не похожий на его порошок или даже на него самого. Понимание приходит не сразу, но как только он вспоминает силуэт мужчины над собой и его руки на своём теле, так сразу пытается отползти, подняться не получается с первого раза, руки дрожат от количества таблеток, что ему скормили. Теперь они это может понять. Что-то на заднем фоне говорит ему даже, где могли это сделать. Но Хосоку хочется лишь спрятаться. Он до сих пор не может сообразить, где он точно и кто с ним это сделал. Привстать получается, открыть глаза тоже. К удивлению комната не ходит ходуном, и он может даже потрясти головой. Но делает он это зря, потому что движение сразу же заставляет остальные мышцы тела напомнить ему о себе тупой болью. Первым он решает ощупать лицо. Опухшая кожа такая чувствительная, страшно даже надавить чуть сильнее. Хосок даже чуть рад: его нос не сломан, а основные удары приходились не на глаза. Иначе бы он не смог даже что-то видеть.Но подняв руку чуть выше, он чувствует, как неестественно слиплась его чёлка. Боже, он должен теперь это сам оттирать. Чуть наклонив голову, он понимает, почему ему так холодно. Его накрыли лишь лёгким покрывалом, которое совсем не может спасти его от ледяного воздуха, что проникает через открытое нараспашку окно. Вероятно, ему мало того, что он сделал с Хосоком. А Ли знает, что после такого обязательно сляжет на следующее утро с температурой. Смотреть под покрывало страшно. Хосок не может нормально присесть, поэтому вынужден опереться локтём на кровать, чтобы осмотреть себя. На всём теле он видит лишь синяки, оставленные пальцами и губами, на бёдрах виднеются тёмно-синие отметины, которые со временем ещё расползутся вширь. Там же ощущается засохшая кровь. К горлу подступает комок слюны. Его бы сейчас вырвало от отвращения, но его желудок пуст уже около суток, как он понимает, и всё, что может сделать — выдавить жалобный спазм. Хосок чуть стонет больше от бессилия, чем от боли. Кажется, его тело хочет умереть. Он будет не против. Осознание произошедшего подкрадывается очень тихо, непонятно. Вина в этом таблеток или того, что он боится поверить в реальность происходящего. Кто-то смог так легко выкрасть его и использовать. И так, как он никогда не думал. Хосок попадал до этого в драки, попадал в плохие компании, которые пили отвратное пойло, смешивая с чем-то. Но он никогда не чувствовал себя так плохо. Так отвратительно. Так неправильно. Он хочет расплакаться, как в комнату входит Шин Хёндже. Его босс, руководитель отделения, в котором он работает. Тот самый человек, из которого он фактически не умер от голода в последний год. Хосоку кажется, что всё в его мире рассыпается на острые осколки, по которым он должен пройти без подготовки. Его ощущения никогда не подводят. В это время Шин хмыкает при виде парня, старательно пытающегося не напрягать своё тело. С синяками его лицо не так привлекательно, а тело не кажется таким сильным. А глаза остались теми же кукольными, идеально подходящими. Стоит попросить художницу уделить именно им больше всего внимания. Он видит жалкие попытки Хосока прикрыть своё тело покрывалом и кожу покрывающуюся мурашками. Ах, он не закрыл окно, когда вышел. — Прежде, чем ты встанешь и приведёшь себя в порядок, — Хосок скукоживается при этих словах не ясно от чего — от мерзости или страха, — нам нужно кое-что обсудить. Я не буду повторять дважды, Хосок, ты же знаешь меня. После этих слов он ставит небольшой тазик с водой на прикроватную тумбу. — Итак, думаю, предельно ясно, что если тебе придётся уволиться с работы, — Хёндже садится перед ним на кровати, не позволяя отползти, хватая за подбородок и чуть сжимая пальцы, — не дёргайся, больше ты мне не нужен. Отлежись несколько дней пока не пройдут синяки на лице, потом придёшь и напишешь заявление об увольнении. Ты меня ясно понял? Хосок лишь коротко кивает, пытаясь скорее освободится от хватки на лице. Отвечать ему фразами не хочется. В памяти живы смутные ожоги от оплеух. — Как закончишь, спускайся вниз, — бросает ему Хёндже, уже открывая дверь, — я не хочу, чтобы ты по дороге домой завалился в обморок и тебя нашли утром. Первой реакцией на эти слова было желание плюнуть ему спину, вторую же выдал его желудок. А третью он понял, как страх. Он боится того, что может произойти, если не подчинится. Что его снова свяжут, прижмут к чему-то и сделают ещё больнее. Его тело будет отвратительно болеть, а лицо ещё больше опухнет. А Шин будет лишь улыбаться точно также, как тогда, несколько месяцев назад, в его кабинете. Но его руки живут отдельной жизнью, опускаясь в тёплую воду и сжимая пальцами небольшую тряпку. Оттереть чёлку даже не пытаются, вместо этого снимают уже засохший слой спермы с лица и уха, затем опускаются ниже и стирают кровь. Сил на большее нет, да и что-то внутри всё твердит ему о том, что надо торопится, что его насильник совсем не любит ждать и не будет этого делать. А злить его совсем не хочется. В прошлые разы это закончилось ударами. На краю кровати Хосок замечает свою одежду, что идеально сложена в стопочку. И только сейчас он думает, как ему лучше встать, чтобы уменьшить боль. Получается с трудом, когда при первой же попытке встать прямо его пронзает словно ножом. Он не знает, как смог натянуть джинсы и спуститься по лестнице на первый этаж, где Хёндже уже сидит в кресле перед чайным столиком, на котором уже стоит небольшая миска с едой и стакан воды. Достаточно для того, чтобы не свалится в обморок в ближайшие несколько часов, недостаточно, чтобы его вырвало. В другой бы момент он бы посмеялся. Это кажется таким жалким зрелищем. Его не позвали на кухню. Хёндже не доверяет ему. Если это можно, конечно, так назвать. Но прямо сейчас он не может думать так. Все мысли крутятся вокруг того, что он должен выполнить абсолютно всё, чтобы его отпустили домой. Но что-то говорит ему о том, что их разговор не закончен. Кто вообще придумывает такой глупый предлог для того, чтобы досказать что-то? Да и не может он уйти пока не заберёт свою обувь. — Вы хотели мне что-то досказать? — голос чуть дрожит, но Хосок собирает все силы, чтобы звучать менее напуганным и настороженным, чем есть, — и… Где моя обувь? Шин совсем не ожидал того, что он спросит его. — В смысле «твоя»? Если твой Ромео это и украл, это не значит, что он имеет право этим распоряжаться, — слова выходят очень острыми и неотёсанными, Хёндже говорит зло и грубо, даже сжимая кулаки и сжимая губы в тонкую линию после. Внутри где-то в районе лёгких и солнечного сплетения начинает гореть. Кажется, его тело даже трясётся. В уме появляются одна идея безумнее другой, и он понимает, что еслиЛи скажет ещё хоть пару слов, то ему не поздоровится. — Украл? — звучит Хосок очень тупо, чуть расширяя глаза и приоткрывая рот. Выглядит он невероятно глупо и забавно. Словно потерянная куколка. — Да, он тебе не рассказывал? — совсем холодно замечает доктор, складывая руки перед собой. Злость уходит. На её место встаёт лишь желание повеселиться. Хосок кажется таким наивным сейчас, таким глупым. Над ним хочется издеваться дальше. Хочется узнать, в какой момент он сломается окончательно. Парень прикусывает губу, что-то прокручивая у себя в голове. Его руки начинают дрожать, будто он скоро расплачется. Это так предсказуемо, думается ему. Слышится какой-то шорох. Чуть приподняв бровь, Хёндже понимает, что это был шёпот Хосока. Приходится встать и подойти вплотную, чтобы хоть что-то разобрать. — Но это же лишь повод, да? — выдаёт так несчастно Хосок. От звука его голоса что-то внутри сжимается. В последний раз он испытывал такое чувство перед тем, как Чонхун назвал дату свадьбы. — Это всего лишь чёртов повод, да? Я вижу это по вашим глазам, — его голос становится хриплым, совсем ненормальным, а глаза смотрят так зло, — почему я? Хёндже не успевает ответить, как чувствует крепкую хватку на шее. Ногти врезаются ему в шею, а воздуха почти сразу перестаёт хватать. Руки очень сильные, а хватка кажется стальной. Он пытается замахнуться кулаком, но удар проходит мимо. Единственное, что спасает его от удушья, — его рост. Пинок приходится прямо ему под коленку, что заставляет ноги подкосится. Хосок сразу разжимает пальцы, пытаясь удержаться на ногах. В это время Шин выскальзывает и отпихивает в сторону лестницы. Он падает на пол плашмя, не успевая подставить руки. Тупая боль охватывает всё тело, глаза слезятся сразу. Воздуха не хватает, когда его пинают в рёбра. Он кричит и пытается встать, отползти. — Сволочь! — Хёндже уже кричит, пиная во второй раз уже в живот, — специально же пытался, по-доброму с тобой. Я не сделал и половины того, что хотел, с тобой, чтобы ты так относился ко мне! — Если бы не я, то ты бы сгнил в бедности год назад, — ещё удар, — ты знаешь, ко мне так и пришли, сказав, чтобы взял тебя. Хотя бы из жалости. Ещё один. Хосок перестаёт слышать. Всё смешивается лишь в ужасный шум из ругательств и боли. То в районе живота, то в груди, то бок, то ноги. В другом бы состоянии он смог бы легко победить. Хватило бы обычного удара под дых. Но он с трудом даже стоит. — Теперь твой Хёнвон точно отправится в тюрьму. Я уж позабочусь. Последний удар Хосок не чувствует. Понимает лишь, что он пришёлся куда-то туда же. Его взгляд сосредотачивается лишь на небольшой статуэтке, что стоит не небольшой тумбочке рядом с лестницей. Он никогда не думал, что звук соприкосновения чего-то металлического и головы человека будет таким глухим. Хёндже, до этого зачем-то начинавший подниматься на второй этаж, падает на пол. От его головы начинает растекаться лужа крови. Статуэтка выпадает из рук, приземляясь рядом с его ногами. Хосок отшатывается назад. Что он сделал. Что. Он. Только. Что. Сделал. К горлу подступает крик, но он не может выдавить и звука. Он не знает сколько стоит на месте, но когда Шин чуть стонет, Хосок понимает, что это его единственный шанс. Бросившись к телу, он осматривает все карманы, которые только видит, совсем не задумываясь о том, что сидит буквально в лужи крови. И только в заднем находит небольшую связку ключей. Он почему-то чувствует, что дверь заперта именно на них. Ключ вставляется удивительно быстро. Хосок сразу же проворачивает им три оборота, открывает дверь и выбегает. Он совсем не смотрит куда бежит. Лишь бы подальше. 29.08.ХХ.04:22
Первое, что он понимает более осознанно, чем холод, это то, что он на улице и лежит где-то на асфальте. Голова раскалывается и до сих пор кружится, но сейчас он может понять, кто он, чёрт возьми, такой. Ли Хосок, двадцать восемь лет, теперь официально безработный. Если похищение собственным начальником, а потом раздребезжение его же головы можно считать увольнением. Сквозь головную боль и очередной приступ тошноты он усмехается. Смеётся недолго, от холода колотится сердце и ощущение, что если не поторопиться, то скоро умрёт на этой улице. Руки совсем деревянные, пальцы пытаются зацепиться за что-то, но лишь царапаются об асфальт. Суставы не хотят работать и распрямляться, он с трудом приподнимается, опираясь на прямые руки. Дышать становиться чуть легче. Дальше труднее, встать прямо получается даже не с третьего раза, при каждом падении он ударяется коленками, загоняя, кажется, маленький камушек под колено. Но как-то всё равно. Кое-как выпрямившись, снова борясь с дезориентацией, осматривается. Улица совсем пуста, но уже виднеется небольшой утренний туман. Кажется, он так быстро бежал от того чудовища, что даже половину пути прошёл. Его дом совсем недалеко, Хосок помнит. Или чувствует, лучше сказать. Шаги даются тяжело, приходится заставлять себя идти дальше, чуть ли не руками переставляя ноги. Становиться чуть теплее, пусть дыхание и сбивается снова. Улица смазывается в одно грязное пятно, и коленки сгибаются не по его воли, снова роняя его на холодную землю. Боли совсем не чувствуется, хотя по рваным джинсам и пятнам крови на них — его или Хёндже — можно сразу сказать, что, когда Хосок сможет почувствовать её, он будет плакать. Если не уже. Подносит оцарапанные руки к лицу — сухо. Но не стоит трогать лицо, а особенно глаза, грязными руками. Он это помнит, выучил давно. Падая и поднимаясь, он добирается до своего дома. Лестница становиться адом, заставляя уже отходящие ноги хрустеть от боли, или Хосоку это только кажется? Интересно, кто-то видел его сейчас? Или слышал? Хрустящий звук и рвущиеся связки могут оглушить кого угодно, по его мнению. У того, кто услышит этот звук, разорвётся перепонка и пойдёт кровь. Она будет медленно стекать по лицу человека, пугая его и заставляя кричать. От криков начнётся паника у всего организма и следующей кровь пойдёт из носа, отключая функцию дыхания. А затем бурая жидкость закроет и глазницы, не оставляя ни одного шанса бедняге на спасение. Хосок тихо усмехается и перемахивает даже две ступеньки за раз. Страдания неизвестного бедняги кажутся ему такими смешными. Даже аллегорией, метафорой. К тем самым обезьянкам. Только вот несостыковочка — вместо рта у него нос. Наконец, его этаж. Такая же обшарпанная слегка дверь и белый бетон. Только дёрнув ручку, он понимает, что всегда закрывает дверь на ключ. Ключ, который всегда кладёт в сумку. Ключ, которого сейчас у него нет. Смех оглушает, заставляя горло саднить, а лёгкие гореть. Жалкие, отрывочные смешки перерастают во всхлипы, исходящие прямо из гортани. Хосок прислоняется к стенке и медленно скатывается по ней. Слёзы совсем не хотят катиться вниз, наоборот они скапливаются где-то внутри в желании убить его. Как если бы все капли дождя хотели упасть вместе на землю и убить всех внизу. Наконец, солёная вода скатывается по его лицу, делая его ещё грязнее. Только легче не становиться. Хочется кричать и биться в дверь, будто кто-то пьяный и сонный от громких звуков проснётся и откроет ему дверь. Но никто ему не поможет сейчас. Крик душит, слёзы сжимают всё внутри, но из-за рта выходят только хриплые гортанные звуки. Хосок не знает, сколько он уже сидит здесь. Достаточно для того, чтобы перестать хотеть плакать. Но уходить совсем не хочется. Здесь тепло. Бетон совсем не кажется таким жёстким. Глаза начинают закрываться, мокрые ресницы слипаются даже быстрее, чем обычно. Он засыпает, что-то бормоча себе под нос.