10:58
Его будят чьи-то шаги. Лёгкие, но чётко уловимые. Такие обычно у хрупких людей, что любят высокую платформу у обуви. Не хочешь, а заметишь. Хосок пытается осознать, где он находится. Под спиной мягкий матрас, а голова лежит на тёплой подушке. Его руки замёрзли и отекли от долгого лежания в одной позе. Шея отзывается такими же неприятным оцепенением. Но несмотря на это, ему не хочется открывать глаза. Страшно осознать, что он снова в чужой кровати, а теплота, окутывающая его, лишь иллюзия его тела. Только мысль об этом заставляет его с болью выдохнуть. Боль сначала резкая, но спустя секунду ослабевает. Может, просто трещина. Только это проносится у него в голове, как человек, ходивший рядом с ним, оказывается очень близко к нему. Хосок может чувствовать тепло, исходящее от него, но оно не пугает его. Скорее, напрягает, но как напрягают кошку поглаживания по животу, когда она только проснулась: ещё минута и она нападёт. А Ли в свою очередь постарается отползти с широко раскрытыми глазами и сжатыми кулаками, совершенно не замечая, от кого он так пытается сбежать. Это Хёнвон. Прямо сейчас он смотрит на него с нечитаемым лицом, чуть раскрыв губы, явно чтобы начать что-то говорить, но осекается, только начав произносить первый звук. И также беззвучно опускается на стул, сложив руки на коленях, словно понимает, что их не стоит прятать, и смотрит из-под отросшей чёлки. Ему стоит подстричься, заключает Хосок в слух, но всё также сидит в оборонительной позе, совсем не замечая, как все иглы, что были загнаны ему под кожу рук, теперь болтаются на трубках от капельниц. Но это прекрасно замечает Хёнвон, что в голове прокручивает множество вариантов поведения. Он уже напугал Ли, лишь одним своим присутствием. Что тогда могут сделать прикосновения? А приход совсем незнакомых людей? Вопросы остаются в голове, однако сам он говорит совсем иное. — Пора бы, — чуть улыбается, замечая, как Хосок чуть расслабляется и опускает руки, — я так ничего не сделал с того дня, как меня выписали. — Я вижу это, — на этом их глупый диалог заканчивается. И только сейчас Ли видит, где он находится. Больничная палата, одиночная, полностью отделанная плиткой. Тут будет очень холодно, понимает Хосок. Холодно. Ощущение, что его мозг заклинивает на долю секунд, чтобы затем ударить током по всему телу. Тогда он тоже проснулся от холода. Шин не закрыл форточку. Ему ещё казалось, что на следующий день он проснётся с температурой. Может, пока ещё не чувствует. От воспоминаний через его тело проходит очередная волна отвращения к себе и боли.Не только боль его тела: да, лицо опухло, и всё тело в синяках, а дышать с каждым вздохом всё труднее. Но это он может пережить. БоисьХосок боли так сильно, то его руки никогда бы не взяли ни один из ножей, чтобы от злости на себя порезать лодыжку. Всё же та его «прогулка» не была в его голове, всё же убийство не было в его голове, всё же эти две ночи не были его кошмарным сном.Всё это действительно произошло с ним, и он никак не может это изменить. Хосок и не замечает, как дышать становится невозможно, как его руки бесконтрольно сжимают ткань одеяла, как глаза перестают видеть. Ему страшно настолько, что хочется кричать, но всё, что выходит из рта, — лишь хриплые всхлипы. Ему страшно, но он не знает почему конкретно. Ведь он уже не там, он рядом с Хёнвоном. Всё же хорошо теперь? Размытые тёмные пятна перед глазами перекрывает одна большая. — Хосок, — он слышит Хёнвонасловно через воду, — ты в безопасности. Здесь тебя никто не тронет, я тебе это обещаю. Прямо сейчас здесь только мы с тобой. Я не причиню тебе вреда. Тебе нужно что-то? Я могу взять тебя за руку? Его голос сначала обеспокоенный, но с каждым предложением набирает силу. — Возьми меня за руки, пожалуйста, — единственное, что он может выдавить из себя в перерывах на глотки воздуха. — Хорошо, — Хёнвон не задаёт лишних вопросов, решая пока делать всё, лишь бы успокоить Ли, — ты сейчас в больнице. Я здесь с прошлой ночи. В комнату не заходил никто, кроме меня и медсестёр, которые меняли капельницы. Давай ты ляжешь обратно? Иначе ты можешь повредить себе что-нибудь. Получив небольшой кивок, он помогает ему лечь, но всё также не отпускает ладони из своих рук. Хосок постепенно может видеть перед собой цвета, а потом предметы. Затем чувствовать, как болит у него в груди, какие приятные у Хёнвона руки. — Лучше? — спрашивает Че. — Чуть-чуть, — почти шепчет, сил на большее нет, — как…? — Как тебя нашли? — он понимает сразу, — ты долго не отвечал мне. Я начал боятся, а потом встретился с Хёну, и… Ну… Если кратко, то просто так совпало. — Паззлики сошлись? — безрадостно усмехается Хосок, насколько вообще может. — Можно так сказать, — кивает, — нашёл тебя Минхёк. Он решил поискать тебя у нашей квартиры. Ты почему-то пришёл именно туда, а не к себе домой. Ли переводит на него взгляд, осматривает. Хёнвон взъерошен, в смятой одежде и совсем потерянный, но всё равно держащий его руки и старающийся не делать резких движений. В его голове проносится лишь один момент, но он решает оставить этот разговор до следующего раза. У него нет сил на него. — Я подсознательно знал, что там мне помогут, — выговаривает он без единого препятствия от своего тела, — наверное? Не знаю. Наши дома же одинаковые. Может, просто не смог отличить. — Наверное, — повторяет за ним Хёнвон, чуть поглаживая пальцами ладонь, что теперь тёплая. Он не решается спрашивать дальше. Но он чувствует, что у них есть много вопросов, которые им нужно будет обсудить. Они касаются не лишь одного факта, почему Хосок пришёл конкретно к нему в дом. Это, пожалуй, самое очевидное. 29.08.ХХ.05:20
Обыск дома длится целую вечность, как кажется Чангюну. Пока они обыскали лишь часть первого этажа. Даже не верится, что этот Хёнвон перешерстил его буквально за час или около того. Хотя, может он не стал рыться в шкафах, столиках и тумбочках, что всё равно пустые, за исключением каких-то тряпок или бумажек, что совсем не относятся к их делу. Пусть Чангюн здесь как лицо, заинтересованное в деле, ему приходится рыться буквально в каждой полочке, чтобы найти ещё больше улик. Будто огромного стола с документами и полного кукол чердака не достаточно. Но нет, они должны обыскать всё. Так предписывается. И Кихён этого хочет. «Так будет легче исключить Хёнвона и остальных из дела». Чангюн ему верит, но не может заразиться таким же энтузиазмом и злостью старшего. Тот прямо сейчас агрессивно роется в очередном шкафчике. Это заставляет задуматься о том, а зачем людям нужны большие дома? Ну, кроме, конечно, того, что ты можешь изнасиловать кого угодно в них и никто тебе ничего не сделает, зайдя в дом и увидев дорогую подделку. Им тяжело вздыхает и присаживается на корточки. Рядом с ним также тяжело вздыхает Шин. Тот до сих пор сидит с ними, хотя Чангюн не понимает, почему его не увезли в больницу. Кажется, он прослушал этот момент, пока его рука с трудом удерживала Кихёна на месте. Из комнаты уже все вышли. Из дверного проёма можно заметить лишь спину Ю, что тихо матерится себе под нос, разбирая очередные пыльные бумаги. Хёндже или находит эту ситуацию забавной, или так сказывается удар по голове. Иначе никак нельзя объяснить его неуместные смешки. — Прости, ты выглядишь забавным, — перестаёт улыбаться Шин, когда замечает недовольное лицо Чангюна, — можно не скромный вопрос? — Валяй, — он не знает, зачем вообще решает начать этот разговор. Человек, сидящий на диване кажется как минимум неадекватным, а как максимум им и является. — Что такой, как ты, забыл в полиции? — произнося предложение Шин специально выделяет голос «как ты», явно намекая на то, что психика Чангюна отнюдь не для этой работы. Или это то, что он сам хочет услышать в этом бреде. — Сам теперь не знаю, — честно признаётся Им, смотря то на сидящего, то на спину Кихёна, — знаешь, порой хочется сделать что-то такое, чтобы кому-то было плохо? Чтобы они… боялись тебя? Хотя… Кого я спрашиваю. В конце он даже чуть махает рукой, как только может из его положения на корточках. Доктор лишь молчит и смотрит на него внимательно. — Каждому существу присуща жестокость, интересная штука в том, что кто-то умеет её усмирять, а кто-то нет, — продолжает Чангюн, не замечая, как его слова становятся слишком красивыми для этого места, — мне кажется, что все люди хотят порой почувствовать себя повелителями мира. Поэтому они делают всё, чтобы попасть куда-то, где им позволят это сделать. Мне, например, разрешили следить за каждым откинувшимся. Представляешь, как многие хотели жить обычной жизнью, а у них не получалось? Какой бы они выбор не делали, какой бы путь не выбирали, каждый в итоге оступался снова. И так с каждым. Хёндже смотрит на него внимательно, лишь порой отвлекаясь на то, как Кихён мечется из комнаты в комнату, внезапно что-то найдя. Почему-то ему нравятся размышления этого парня, который выглядит невероятно юно для того, чтобы в принципе работать. Он даже не пытается перебивать или попросить обращаться уважительней, как сделал бы в другой ситуации. — Но знаешь что? — внезапно голос Има звучит жёстче, — я перестал даже разбираться. Мне было всё равно, кто и что сделал, порой я даже специально врал и подписывал бумаги, якобы всё написанное там — правда. И мне верили. Абсолютно все. У меня появилось даже мнение, убеждение, аксиома, называй как хочешь. Никто не меняется. — А потом ты встретил того парня и поменялся? — договаривает за него мысль. — Так заметно? — Я даже с пробитой головой это заметил, — чуть смеётся, — ты ходил за ним хвостиком. Будто это он тут главный по делу, а ты его заместитель. Кстати. Это ты получается отправил его в отделение? — Ага, — бросает Чангюн, — но мы тогда не знали о тебе. — Хёнвон? — произнося имя, Хёндже чуть дергает бровью и борется с желанием сплюнуть. — Ага, — повторяется, — но в итоге мы вышли на тебя. — Не пытайся уйти от разговора, — отрезает Шин, — это же этот мерзавец прокрался в мой дом? — Да, — кивает Чангюн, давая понять, что больше он не скажет ни слова о Че. — Тогда я был прав, — почему-то ухмыляется, но Иму эта улыбка совершенно не нравится, но он верен самому себе. Они сидят в тишине какое-то время. Спина Кихёна больше не виднеется в дверном проёме, а на улице уже светло. Им смотрит то себе под ноги, то в окно. Теперь он понимает, почему Ю так много курит. Порой просто нет другого способа сказать своему организму успокоиться. — Вот теперь можно я задам вопрос? — выдаёт он незаметно даже для самого себя, — смысл был в этом всём? Ты притаскивал людей, делал копии и что? Я бы понял, если бы каждый из них был изнасилован. Но нет, ты сделал это лишь с одним. И то, такого сломать можно было и без этого. Кихён почти сделал это и без всех этих манипуляций. Пока Ю нет рядом он совсем не стесняется слов. Он никогда не осуждал старшего за его прошлые отношения, с кем не бывает, плохие отношения были у всех. Почему он должен отказываться от того, кто заставляет его любить себя, только потому что у него был парень с хрупкой психикой и склонностью к насилию? Почему он должен осуждать его за банальное желание быть в безопасности и не чувствовать себя обязанным вытащить Ли из той дыры, куда тот сам себя загнал? Сам себе же врал, сейчас понимает. Всё это было лишь очередным двойным стандартом, который был ему удобен. Ему просто хотелось почувствовать власть. Не больше и не меньше, ни единой грустной предыстории. В какой-то степени он чувствует себя похожим на человека, с которым говорит. Всё это проноситься в его голове за секунды, в которые Шин обдумывает ответ. — Он меня разозлил. — Чем? Своим существованием, — усмехается Чангюн. — Наверное? — доктор откидывается на спинку дивана, — честно, даже не знаю, что меня раздражало больше. Его запуганный взгляд или то, как он просто относился ко всему, что с ним происходит. Чангюн хочет ему что-то ответить ещё, но его отвлекает Кихён, подошедший к ним вплотную. Тот смотрит то на него, то на Хёндже, что сейчас прикрыл глаза. Наверное, у него заболела голова после разговора. — Он сделал тебе совершенно ничего, точно также, как и Хёнвон, — проговаривает Кихён, смотря прямо на него, — ты хуже каждого из нас. Кого он имеет ввиду под «нас» Чангюну неизвестно, но и узнавать не хочется. Он сразу же встаёт и идёт за Ю, что скрывается в соседней комнате. Старший садится на стул и отпивает из бутылки. — Устал? — задаёт глупый вопрос Чангюн, будто он совсем не сидел полчаса, пока другой разбирал ящики. За что и получает выразительный взгляд. — Ладно, ладно, — поднимает руки вверх, — буду помогать, только не смотри так. Дальше он и Кихён разбирают спальню второго этажа. Кажется, здесь всё и произошло. Они, кажется, целую вечность берут пробы с пятен крови и спермы на кровати, обыскивают каждый сантиметр комнаты. Остальное уже проходит мимо внимания Чангюна. Из дома они выходят лишь вечером. — Я знаю о чём ты думаешь, — внезапно выдаёт Кихён, — ты не похож на него. Я тоже. Даже Хосок, хотя он тем более, не похож. — И да, — прерывает готового ответить ему Чангюна, — у него был выбор с самого начала, у тебя нет. Не делай ты этого, то до сих пор бы ездил по утрам и отскрёбывал девочек с асфальта. И большинство из тех людей были действительно виноваты. Не твоя вина, что уже провинившимся назначено наказание больше обычного. Так работает система, мы не можешь с этим сделать ничего. После этих слов он подходит вплотную к нему и крепко обнимает. Им не знает, что и сказать, лишь неуклюже обнимает в ответ. — Хочу домой, — лишь глупо произносит он. — Я тоже, — слабо улыбается, гладя младшего по голове, — мы скоро закончим. Дальше надо будет лишь убедить не включать в дело Че и Ли. И всё. Можем потом поехать куда-нибудь. И помнишь, ты должен мне за тот день в больнице? Чангюн прыскает со смеха. — Я помню. 04.09.ХХ.07:23
Хосок послушно выполняет каждую просьбу врача, не задавая никаких вопросов. Его жизнь превратилась в такую же привычную рутину, как и до этого, только теперь ему не надо вставать спозаранку, чтобы успеть на автобус. Он просыпается, проходит уже привычный осмотр, отвечает на вопросы, идёт, уже сам, на обед и возвращается в палату. И так по кругу. Как хорошо, что Хёнвон смог привезти ему наушники, иначе бы он давно повесился тут либо от скуки, либо от навязчивого желания сделать что-то с собой. Он до сих пор помнит, как во второй же день пытался найти любое доступное средство, чтобы если не порезать себе руки, то хоть просто приблизиться к этому. Вариант бить самого себя отпал сразу же, как он понял, что его дверь постоянно оставляют открытой. А когда он пытался её закрыть сам, то всё равно через пару минут приходила Юбин и ненавязчиво намекала, что так делать не стоит.Хосок знает, что так нужно, так предписано, но это не может не напрягать. Даже когда он просто переворачивается на отвратительно неудобной кровати, то скрип разносится по всему коридору. Это нельзя назвать напряжением, скорее животным страхом, что кто-то услышит его, войдёт и что-то сделает с ним. Он не знает даже что, но любой вариант, включающий незнакомца кажется ему одинаково пугающим. Хотя. Тогда с ним сделал это вовсе не незнакомый человек. Поэтому он решает заполнить своё время и голову играми. Кто бы подумал, что у него заново начнётся любовь к ним. Вероятно, он скачивает самые глупые игры на свете, ему когда-то это говорили. Но это заставляет его мозг не подкидывать ему лишние воспоминания и не хотеть грызть стены хоть в то время, пока у него полные жизни. Хосок вздыхает и устраивается удобней, когда в очередной раз выигрывает дополнительные часы жизни. В это время кто-то стучится в дверь и сразу же приоткрывает дверь. Ли лишь успевает бросить взгляд, как эти кто-то сразу же проходят в его палату. Медсестра, что ухаживала за ним первые пару дней и как раз и посоветовала ему эту игру, в которую он сейчас играет, Хёнвон и кто-то третий. Это точно не кто-то из знакомых Хёнвона, иначе бы его не пустили. — Не волнуйся, этот человек- Пак Соджун — полицейский, — заметив его ступор, объясняет Юбин, — он пришёл сюда, чтобы узнать, что произошло с тобой. Ты можешь не рассказывать пока всё, как было, но хотя бы попытаться стоит. — Привет, — мужчина улыбается и садиться на стул, что взял из угла. Он сразу же достаёт из своего портфеля диктофон, ручку и бумагу. Хосок внимательно следит за каждым его движением, чуть поджимая губы, совершенно не осознавая, каким отрешённым становится его лицо. Но это замечает Хёнвон, что решает подсесть сразу же на кровать, поближе к Хосоку. Он ловит недовольный взгляд Юбин, длящийся пару секунд прежде чем она уткнётся в свои бумаги. Первые дни она всё время пыталась выгнать его из палаты, под предлогом «он сейчас в самом неустойчивом состоянии, пусть вы и можете успокоить его на какое-то время, но это не означает, что не можете и не причините вред». Но уже спустя неделю поняла, что это бесполезно. Че настойчиво ходит в приёмные часы и остаётся на всё время, не отходя от Ли, и только в это время сам Хосок не кажется таким разбитым, каким выглядит даже когда занят своим телефоном и выбиваением нового уровня. Может, оно и к лучшему, думает Юбин, смотря на то, как Че аккуратно кладёт свою руку недалеко от бедра Хосока. Она внимательно переводит взгляд с каждого. Каждый из них по-своему напряжён. Хосок не хочет вспоминать и секунды из той ночи, Хёнвон не хочет и представлять через что прошёл старший, а Соджун не хочет и начинать, сам прекрасно понимая, с чем встретиться. Жертвы в разы страшнее, чем психопаты, что насилуют девушек в кустах. Они могут быть странными, опасными и загадочными, но ты всегда знаешь, на что можно нажать, чтобы их разговорить. Но с теми же, кто пострадал, так не работает. Нажмёшь туда и получишь истерику, двинешься не в ту сторону –ещё одна. А порой они вовсе не настроены на истерику, они могут начать биться о стены, грызть свою плоть, прокусывая до крови, или вовсе вставить себе ручку в глаз. От последнего воспоминания его перекорёживает. Он это даже не сам видел, а чувство отвращения и собственной боли заставляют передёрнуть плечами. Такого он точно не хочет увидеть. Парень перед ним кажется безобидным, пусть и явно крупнее его самого. Он смотрит поверх него, нервно перебирая пальцами по простыне, совершенно этого не замечая. Он не хочет. Соджун это понимает, но не может сделать с этим ничего. Рано или поздно придётся поговорить. И сдирать корку со свежей раны в разы легче, чем с уже загноившейся. — Юбин права, — кивает он, собравшись с духом, — я спрошу лишь пару вопросов, ты не обязан мне отвечать всё с точностью до детали. Понимаю, что ты не хотел бы и вовсе всё это вспоминать, но это моя работа. Хосок лишь заторможено кивает, пытаясь вспомнить хоть что-то. Получает из рук вон плохо, в его голове лишь калейдоскоп неприятных цветов из сцен и фраз, которые никак не хотят собираться в цельную картину. Тут он работал, а здесь уже рыдал под дверью Хёнвона, думая, что так и сдохнет там в одиночестве. — Ладно, — Соджун привлекает его взгляд, складывая руки перед собой, — расскажи, что ты делал за день до этого? — Ну, — чуть задумывается Ли, — пришёл на работу, отработал свою смену, мы хотели встретиться Хёнвоном и погулять, поэтому я сразу же пошёл переодеваться. А затем… Его сбивает с мысли звук трения ручки о бумагу и кивок Соджуна. Тот старательно записывает всё, чуть прикусив губу. Хосок смотрит на него и его расслабленную позу и не может не чувствовать раздражения. Этот человек знает лишь его имя и то, что с ним произошло. Как и все остальные, как и Юбин. Почему они так стараются показать своё сочувствие? Это их работа, он отвечает самому себе. Так правильно, так логично, твой мозг не должен идти на поводу у твоих эмоций, которые никак не связаны с реальными фактами. Ты не должен никого обременять, для тебя сделали и без того многое. А кто-то даже слишком многое. — Ладно, — вырывает его из мыслей Соджун, — у тебя есть какие-то мысли, почему он решил выбрать именно тебя? — Для чего? — он не понимает. — Для всего произошедшего? — пытается подобрать слова, но получается плохо, как сразу замечает, — замечал ли ты раньше внимания со стороны Шин Хёндже? Какие-то странные знаки внимания или что-то в этом роде? Можешь в целом рассказать, что ты думаешь о нём. — Я сам хочу знать, почему это произошло, — его голос неожиданно сильный, что настораживает находящихся рядом, — я хотел бы, чтобы у этого всего была бы причина. Может, я просто подошёл ему, может я его злил, может, он просто не мог терпеть тот факт, что у его подчинённых есть любимые в отличие от него, одинокого фанатика. В конце у него пересыхает в горле. — Я не знаю, что я сделал нетак, — в конце — концов говорит они тихо, опуская голову, старательно сдерживая эмоции. Они ни к чему. Они не нужны. Ты же уже согласился с этим, разве нет? Почему ты не можешь выполнить даже такой простой приказ от собственного мозга? Почему ты просто не можешь ответить на простые вопросы, не ломаясь? Почему тебе так сложно хоть сейчас побыть адекватным, нормальным??? — Тебя не обвиняют, Хосок, — пытается сказать что-то Юбин, но её сразу же перебивают. — Верно, ты — жертва, закон на твоей стороне, — соглашается с ней Соджун, хотя никто в комнате не слышит и капли сожаления и искренности в этих словах, — это не поможет твоему телу быстрее восстановиться, но духу возможно. И последний вопрос на сегодня. После этой фразы он сразу же посматривает на Хёнвона, что до этого сидел слишком смирно и тихо, будто опасаясь чего-то. — Хёнджен говорил что-то о краже, что кто-то проник в его дом, — начинает издалека, — даже называл имя, кто это сделал. Ты знаешь, кто это мог быть? Сразу после последнего звука в голове что-то замыкает, Хосок внезапно чувствует себя слишком сонливым, слишком усталым, слишком тощим и слабым, не способным даже поднять руки, не говоря о том, чтобы открыть рот и сказать что-то. Он забывает о том, как за секунду до этого вопроса хотел попросить перестать задавать вопросы, как хотел разрыдаться и ударить себя по колену до красноты, чтобы успокоиться. Он помнит те слова. Он прекрасно помнит их. Именно после них его руки впились в чужую шею, именно после этого он получил десяток пинков, именно после этого пробил голову человеку. Может, именно они стали триггером, катализатором, отправной точкой? Именно они заставили произойти всё остальное? Хосок не знает. Но может сказать лишь своё мнение. Хёнвон не виноват и никогда не был. Он — единственный, кому он нужен хоть как-то, даже таким искорёженным и побитым. Как только он думает сказать это всё вслух, Хосок чувствует прикосновение тёплой руки на бедре. Хёнвон. Он поворачивает голову чуть в бок, стараясь разглядеть выражение лица Че. Только бы не отрешённое, только бы не виноватое, хоть какое угодно, лишь бы не это осточертелое выражение вины и грусти. Вместо этого брови Хёнвона сведены к переносице, а губы чуть поджаты. Он думает то же самое? Он зол на них, что они заставляют его говорить? Он зол на него, что не хочет говорить? Что? Ч т о? Все эти вопросы заполняют его голову, и он не может понять, что должен думать и чувствовать. Его будто разрывает, и единственное, что он может делать, как пытаться не завыть и не бить себя ладонью по колену. Получается еле как. Руки дрожат и даже прикосновения Хёнвона не могут успокоить его, даже поднесённый стакан воды и успокоительное не справляются с задачей. Ему плохо. И только хуже от того, что Хосок не понимает от чего именно. Все его мысли о себе одна за другой проносятся в его голове. От старых и давно привычных, до совершенно новых. Он уже давно привык жить с навязчивым чувством глупости и странности, все люди так думают о нём, всегда так думали, а с возрастом это становится всё яснее и ярче. Та бедность, в которой он живёт лишь усугубляет положение. Он привык уже и к мыслям, что однажды умрёт один в своей квартире, а его тело найдут, лишь когда оно завоняет. Он привык чувствовать себя на грани, прикидывая, а сможет он протянуть без того или без другого. Это вошло в привычку и странную игру с собственной жизнью, где не было победителей. Хосок не мог выиграть. И не хотел. А затем одним утром проснулся с мыслью, что не хочет умирать вот так. Почему-то после пары фраз от незнакомца ему стало страшно. Страшно вот так просто и глупо умереть, даже не пытаясь что-то сделать. Просто заживо сгнить на глазах у всех. В тот день у него ужасно болела голова от мыслей на фоне. Он тебя бросит, он интересовался из вежливости, он такой же, как и все остальные. Но в тот день Хосок впервые за долгое время улыбнулся себе в зеркало. Да и в первый раз взглянул в него. Выглядит ужасно, подумал Ли, наверное, вот так прийти будет не очень хорошо. А затем незнакомцу было действительно интересно узнать о нём хоть что-то. Хёнвон думал, что может задеть какие-то чувства внутри него своими вопросами, специально спрашивал то, что вряд ли может обидеть. Хосок не мог ни тогда, ни сейчас не чувствовать благодарность. Пусть внутри него и остались лишь тупое желание пробить голову о стенку и страх с тревожностью, ему было приятно. Даже не знает от чего больше. От того, что им действительно интересовались или что вызвали хоть какие-то иные чувства. А затем Хосок нашёл себя дающим Хёнвону свой номер, лежащим у него на плече, в его руках, гуляющим с ним, лежащим рядом с ним, целующим его. И всё это казалось таким правильным и кажется до сих пор, хотя он вроде как должен испытывать отторжение от любого прикосновения. Он впервые думает о том, что может что-то преодолеть. Как бы сложно это не было. — Ты улыбаешься, — голос Хёнвона одиноко отдаётся эхом в палате. Уже темно, а гостевые часы явно уже закончились. — Вау, — пытается в иронию Хосок, но улыбка не сходит с губ, — вот это ты наблюдательный. Сколько времени? И… Почему ты до сих пор здесь? — Уже восемь вечера, — вздыхает Че, — ты долго не мог успокоится, поэтому тебе вкололи успокоительное. А я напросился остаться у тебя. В конце он чуть отводит глаза, почёсывая шею.Хосок ничего не отвечает и лишь смотрит на него. Осматривает каждую черту лица и уже появляющиеся морщинки на переносице. Видит как часть волос хочет спасть на лоб и закрыть один его глаз. Как забавно он выглядит, когда с трудом находит слова, чтобы сказать что-то. Это же и слышит Хёнвон, и сразу же поворачивается. По какой-то причине Хосок не кажется таким уставшим и больным. Или же это просто отошло на второй план. — Иди сюда, — зовёт его Ли, чуть хлопая по кровати, — хочу кое-что сказать. Сам он чуть привстаёт на кровати, отмечая про себя, как кружится голова. Неужели всё было настолько плохо? Но эти мысли сразу же уходят, когда Хёнвон садится напротив него. Хосок сразу же тянется к его руке и аккуратно сжимает её. Думает, как лучше сказать, сформулировать, чтобы не казаться таким жалким или нуждающимся. А Хёнвон терпеливо ждёт, смотрит в лицо, поглаживая пальцами костяшки. Почему-то под его взглядом Ли понимает, насколько «жалкий» неправильно звучит, насколько само слово неестественно и как же противно переваливается на языке. Но старую привычку не так просто искоренить. — Я хотел спросить тебя об одном, — начинает очень осторожно, будто заходит в болото, — врач сказал, что, когда я выйду, мне, возможно, будет сложно. Ну, антидепрессанты и побочки, вот это всё… И ты был бы не против пожить со мной? Ну или заходить ко мне почаще? Пока он говорит это Хёнвон пытается заглянуть ему в глаза, но Хосок опускает глаза вниз и смотрит на их руки. — Конечно, — отвечает, совершенно не колеблясь, — думаю, Чжухон не будет сильно против пожить одному какое-то время. А может и в принципе. Сразу после этого оба издают тихие смешки. Что за неловкие признания. — Ну давай тогда я задам вопрос, — это странно похоже на их разговор во время обеденного перерыва, вопрос ради вопроса, — ты же знаешь о том, что я сделал, да? — Да, — просто кивает в ответ. — Тогда почему? — а что почему и сам не знает, не может даже понять причины к этому вопросы. Словно он просто должен это спросить, для галочки в пункте дел. — Потому что мне с тобой не страшно, — наверное, это единственный вопрос «почему», на который он знает ответ, — мне так нравиться быть с тобой. Да и… — Да и что? — Ты не сделал мне ничего плохо, — в этот раз смотрит прямо в глаза, — даже если мне и хотят доказать, что это было твоей виной, это не так. Я знаю. Хёнвон не может найти слов для ответа, лишь сильнее сжимает руку. Наклоняется очень медленно, осторожно, чтобы посмотреть в глаза. — Я тебя не ударю, — улыбается Хосок, хитро щурясь. — Всё будет в порядке, — шепчет Че, — я обещаю. — Я знаю, — шепчет в ответ и наконец тянется, чтобы поцеловать.