Dead man's arms

      Сон мой тревожен. Он прерывистый и беспокойный. Я просыпаюсь каждый час, пытаюсь снова и снова найти более-менее удобное положение, но тщетно. И я опять проваливаюсь в пучину ночных кошмаров. Я не могу до конца осознать, что мне снится. Все затемнено и размыто. Я слышу лишь шум, гул и грохот выстрелов где-то совсем близко. Страшно ли мне? Странно, но уже нет. Скорее меня просто бесит сам факт того, что все это со мной происходит. Даже во сне. Я хочу проснуться в общежитии своего колледжа, хочу, чтобы всех этих нескольких лет просто не было в моей жизни… Но я просыпаюсь там же, где и заснула.       Где-то за спиной я слышу глухой кашель и непонятные шорохи и, приподнявшись и заглянув через спинку дивана в сторону кухни, я вижу Виктора. Черт, не приснилось, значит… Он, комфортно устроившись прямо на столе, сидит и с самой довольной мордахой пожирает мои запасы мороженого. Эта картина заставляет мое возмущение проснуться даже быстрее меня самой.       — Эй! — сипло кричу ему, — А ну быстро убрал на место! Это мой неприкосновенный запас!       — Но у тебя тут больше нет ничего съедобного, — отвечает Зсасз и, закинув в рот еще одну ложку пломбира, снова начинает кашлять.       — Правильно. Потому что у меня все еще нет работы! Хочешь жрать – пойди и купи! А мороженку не трожь! Вон, и так, похоже, простужен. Куда тебе еще?       — Моя бабуля всегда говорит, что клин клином вышибают, — поучительно отвечает мне он и самодовольно лыбится, а затем быстро наворачивает еще пару ложек и говорит с набитым ртом: — Попробуй отбери.       Я зверею. Если в этой жизни для меня и есть что-то святое – так это еда. А уж за сливочную сладость, приправленную хрустящей шоколадной крошкой, можно вообще порвать кого угодно! Так и подрываюсь – в трусах да слегка растянутой майке – и бросаюсь защищать священную вкусняшку.       Виктор спрыгивает со стола и поднимает заветную коробочку вверх, не давая мне до нее дотянуться. Высокий, зараза! Я подпрыгиваю на месте, нелепо размахивая руками в воздухе, и его это, похоже, знатно веселит. Он расплывается в хитрющей улыбке и начинает периодически опускать коробку с мороженым вниз, но вновь резко убирает ее от меня, как только мои пальцы уже почти касаются цели. Дразнит, как собачку какую!       Я бешусь все больше, то подскакивая, то дергаясь влево и вправо в тщетных попытках добраться до коробки. Уже даже чувствую, как от закипающей ярости венка на виске пульсировать начала. Виктор отводит мороженное себе за спину, и я, издав глухой злобный рык, тянусь за ним так быстро, как только способна, но Зсасз другой рукой перехватывает мое запястье и крепко сжимает его в ладони. Дальше все происходит на автомате. Так стремительно, что я сама даже не успеваю ничего сообразить. Весь мир в этот момент будто бы сжался до одной точки и все, что я слышу, это лишь гул, звенящий в моей же собственной голове, и глухой стук сердца.       Свободной рукой я хватаю с кухонной тумбы первый попавшийся предмет и хорошенько замахиваюсь. Виктор же реагирует куда быстрее. Он успевает отставить упаковку с мороженым в сторону и перехватить мою вторую руку с зажатым в ней ножом. Тем самым, который еще вчера он выудил из-под подушки.       Зсасз с силой толкает меня назад, и я врезаюсь спиной в холодную каменную стену. К стене же он прижимает мои руки, резко и сильно, так, что я непроизвольно разжимаю пальцы и роняю нож. Этот не болезненный, но ощутимый удар заставляет меня вмиг прийти в себя. Вот это я попала…       "Ну все! Конец! Он меня сейчас прибьет!" — крутится в голове, пока я так и стою, зажмурившись, готовясь принять свой неотвратимый печальный конец. Но ничего не происходит, и я решаюсь открыть глаза и взглянуть на Виктора. К моему удивлению, он не злится. Продолжая прижимать мои руки к стене, он стоит передо мной и словно изучает меня. Он сверлит меня взглядом темных карих глаз, как будто пытается пробраться мне прямо в голову. А потом вдруг он вновь улыбается. Да так, что становится немного не по себе. Виктор отпускает мои запястья, но сам делает шаг навстречу, приближаясь непозволительно близко, по-прежнему не давая мне сдвинуться с места. Он наклоняется, и я чувствую его дыхание на своей щеке.       — А черти, живущие в твоем омуте, злее, чем может показаться на первый взгляд, — тихо произносит он и отстраняется, продолжая следить за моей реакцией.       Мне неловко. Я опускаю взгляд в пол и просто пытаюсь унять бешено колотящееся сердце. Меня бесит, что я не контролирую эти вспышки агрессивной самозащиты. Еще ни разу ни к чему хорошему они не приводили.       — Слушай, — неуверенно начинаю я, — Прости, я… я это не специально.       — В смысле?       — Ну, у меня это как-то само происходит. Иногда… в некоторых ситуациях. Я ж в полицейском участке тогда и оказалась из-за одного такого инцидента… Короче, считай, это что-то вроде посттравматического стресса, окей? И не будем больше об этом.       У меня совершенно нет никакого настроения для долгих разговоров по душам. Тем более с ним. Да и вообще, жаловаться на жизнь и выворачивать наружу все свои травмы и проблемы, как на приеме у психотерапевта, – не в моем характере.       Я отлипаю от стены и обхожу Виктора, намереваясь наконец привести себя в порядок и чем-нибудь позавтракать. Но не тут-то было. Теперь, когда все эмоции уняты, а тело и мозг окончательно проснулись, я оказываюсь способна здраво оценить все прелести сна на моем замечательном диване. Потому что стоит мне немного пройти вперед и потянуться за сиротливо стоящей на столе коробкой с тающим мороженым, как отвратительная ноющая боль в позвоночнике заставляет меня скривиться и жалобно запищать.       Стараясь минимально двигать корпусом, я, медленно шевеля конечностями, плетусь сначала к холодильнику, чтобы убрать мороженку в морозилку, потом не менее нелепо ковыляю в другую часть кухни за чайником, не переставая периодически кряхтеть. Как старая бабка, честное слово! Пока вода набирается в чайник, в моей голове крутятся мысли, которые, как мне казалось, не должны были появляться еще лет эдак двадцать: поможет ли горячая ванна при симптомах радикулита? Какая мазь лучше – согревающая или обезболивающая? Дорогие ли лекарства от ревматизма, или дешевле будет просто напиться до беспамятства?       В задумчивости ставлю чайник на огонь и, закинув пакетик чая в кружку, с тяжелым вздохом я опираюсь о столешницу и закрываю глаза. Спину ломит. Я пытаюсь изогнуться то в одну сторону, то в другую, но становится только хуже. Из груди вырывается лишь сдавленный болезненный стон.       —Да сколько можно?! — раздраженно звучит совсем рядом голос Виктора, а в следующее мгновение слышатся тяжелые приближающиеся шаги.       Его ладони ложатся на мои плечи, и я чувствую на коже холод от двух огромных колец в виде черепов на его пальцах. Он тянет меня на себя, заставляя тем самым выпрямиться. Я не сопротивляюсь. Виктор откидывает мои волосы со спины вперед. Всего пару секунд ничего не происходит, но я чувствую на себе прожигающий взгляд. А потом и чувствую, как его пальцы едва ощутимо касаются части замысловатых чернильных узоров, выглядывающих из-под майки; медленно скользят по лопаткам вниз, очерчивая видимый контур рисунка. И я понимаю, что интересует его больше то, что скрывает моя татуировка, нежели она сама.       Это мимолетное касание обрывается, и я уже собираюсь обернуться, но в этот момент Виктор хватает мои руки, поднимает вверх и, заведя их мне за голову, кладет ладони друг на друга и прижимает к моему затылку. Не совсем понимаю, к чему все это, но вопрос "Какого хрена" так и остается неозвученным. Потому что в следующее мгновение совершенно неожиданно мое тело оказывается поднятым в воздух, а затем вдруг Виктор просто "встряхивает" меня. Резко. У меня аж глаза округляются от неожиданности и испуга, как бы не порваться пополам. С губ слетает короткий вскрик, но тут же ноги вновь опускаются на пол. И странно, мне казалось, что меня сейчас должно было просто скрутить от боли, потому что, судя по хрусту, мне позвоночник сломали. Но боли нет. Даже наоборот. Неуверенно покрутившись из стороны в сторону, я, к собственному удивлению, понимаю, что снова могу двигаться без как нормальный здоровый человек.       — Что это было?! Я думала, ты меня сломать решил! — развернувшись, все же спрашиваю я.       — Да ты задолбала страдальчески кряхтеть! Можешь просто поблагодарить. Помогло же?       — Да… вообще-то помогло, — как-то смущенно отвечаю я и, немного посомневавшись, все-таки говорю: — Спасибо.       Погодите-ка, а чего это я, собственно, смущаюсь, прячу глазки да благодарностями рассыпаюсь?! Если подумать, то это по его вине меня тут скрючивало! Он же меня выселил на этот сраный диван, в конце концов!       Но только я собираюсь выплеснуть все свои возмущения вслух, как свист чайника заставляет меня проглотить все подступающие наружу потоки брани. Я выключаю газ и наливаю себе кипяток, в тайне надеясь, что чай какой-то волшебный и сможет успокоить меня в любой непонятной ситуации.       — Так что, расскажешь, чем здесь можно заняться, пока мы ждем? Как ты тут развлекаешься в четырех стенах? — спрашивает Виктор, размахивая перед моим носом пустой кружкой, как бы очень тонко намекая, чтобы я и ему чайку налила.       Выхватываю кружку из его рук, стараясь сдержать все нецензурные выражения, которые напрашиваются сами собой при виде его ухмыляющейся физиономии, и заливаю водой еще один чайный пакетик.       — Знаешь, обычно, когда я вынуждена оставаться дома, план действий у меня не блещет оригинальностью. Все, что я делаю, так это просыпаюсь, а потом просто наблюдаю за тем, как жизнь проходит мимо меня. Заняться здесь, словом, совершенно нечем, так что извини, — развожу я руками в ответ.       Виктор окидывает разочарованным взглядом квартиру, а затем берет свой чай и устраивается за столом. Сделав пару глотков, он со скучающим видом откидывается назад, упираясь спиной в стену.       — Ну может тогда расскажешь, что с тобой приключилось? — спрашивает он, и я непонимающе мотаю головой. — Я про твою спину.       — Сон на старом неудобном диване никому не пойдет на пользу, знаешь ли, — решаю зачем-то включить дурочку.       — Да брось! Думаешь, татуировкой можно спрятать что угодно? Ты спрашивала про мои шрамы, теперь расскажи про свои. Откуда они?       — Это совершенно неувлекательная история. Скажем так, у мужика, с которым жила моя мать, были свои взгляды на воспитание детей.       Я не хочу говорить об этом. Не хочу вспоминать о той беспомощной маленькой девочке, которой была когда-то. Не могу сказать, что что-то особо изменилось с тех пор; что я стала сильнее… Но тогда от ужаса я впадала в такой ступор, что не могла сделать вообще ничего. В какой-то момент я поймала себя на том, что не могла уже даже плакать. Сейчас же я, по крайней мере, могу убегать. Достаточно далеко и достаточно быстро для того, чтобы оставлять как можно дальше в прошлом эту девочку. Но ему об этом знать не обязательно. Никому не обязательно. Поэтому я беру свой чай и, стараясь не смотреть Виктору в глаза, быстренько пытаюсь прошмыгнуть мимо и уйти от любых разговоров.       Если кто-то когда-нибудь спросит меня о том, каково жить, имея под боком Виктора Зсасза, я отвечу – как с Оменом.       Не уверена, с чем конкретно это связано – с тем, как он выглядит, или же с его общеизвестной репутацией в целом, – но само его присутствие рядом заставляет невольно испытывать напряжение и какую-то тревогу. Как шестое чувство перед самым началом катастрофы. Будто бы в твоем доме и впрямь возникла какая-то жуткая сущность, которая должна тебя сначала долго мучить, а потом, наигравшись, убить. Но опять же, как в классических фильмах ужасов, по непонятной причине ничего такого не происходит, от чего нервы только натягиваются сильнее. Ведь ты видишь его собственными глазами. И в глубине души ты знаешь, что ничего уже не будет хорошо.       Но в истории с пресловутым Оменом, зло, по классике жанра, любит скрываться под личиной ребенка. В моем же случае все оказывается немного иначе. Тут скорее самый настоящий ребенок прячется за маской опасного киллера. Это капризное дитя весь день мается от скуки и заодно изводит и меня.       "Поговори со мной, Мэдди!"       "Ну расскажи мне что-нибудь!"       "Где у тебя нормальная еда?"       "Придумай что-то! Мне скучно!"       И еще миллион бесконечно повторяющихся фраз и вопросов. Причем все это звучит с такой нудной интонацией, как раз свойственной маленьким детям, что уже после третьего такого "развлеки меня, Мэдисон" хочется рвать на себе волосы.       Он то бродит из угла в угол, то останавливается и с выражением вселенского отчаяния на лице падает на диван. То ходит за мной по пятам, пока я решаю заняться внеплановой уборкой в доме, а то сидит на кухне и тупо пялится из проема в стене. Аж мурашки бегут. И все это, к моему нескончаемому восторгу, время от времени сопровождается сиплым сухим кашлем, который с каждым разом становится все более надрывным.       К вечеру все, чего я хочу, это чтобы меня просто оставили в покое. Сидя перед телевизором за просмотром длинного марафона ужастиков из восьмидесятых, я с удивлением отмечаю, что Виктор уже поутих. Он больше не дергает меня по поводу и без, не просит ни о чем и даже уже не ищет, чем бы себя занять. Лишь смиренно сидит рядом, молча уставившись в экран. Я, было, успеваю подумать, что он дуется на меня за то, что я усердно его игнорирую, но он не выглядит обиженным или злым. Скорее уставшим.       Когда я в очередной раз украдкой бросаю на него взгляд, то замечаю, что он уже откровенно клюет носом. Странно, ведь еще не так поздно. Да и чем это, интересно, он мог успеть себя измотать? Я поворачиваюсь и тянусь к нему, спросить, все ли в норме, и в этот момент он просто отключается. На секунду испугавшись, сама не знаю чего, абсолютно инстинктивно подставляю ладони и ловлю его падающую голову. Горячий. Черт, похоже, он и правда заболел…       — Эй! Виктор! Ты в порядке? Вставай же! Тебе лучше пойти и прилечь.       Немного похлопав его по щекам и растормошив, мне все же удается его разбудить и даже заставить пойти в кровать. А после, устроившись за кухонным столом и доедая скромный сэндвич из того, что осталось в холодильнике, я призадумываюсь. Конечно, таким тихим и спокойным Зсасз мне нравится гораздо больше, но не стоит забывать, почему он здесь. Реальная угроза все еще маячит на горизонте, совсем близко, и от здорового Виктора пользы будет куда больше.       Посидев и пораскинув мозгами еще некоторое время, проклиная саму себя и все на свете, я одеваюсь и выхожу на улицу. Когда же возвращаюсь домой и захожу в спальню, Виктор все так же спит, укрывшись одеялом почти с головой. Странно, но так он выглядит совсем иначе. Будто бы сам на себя не похож. Не знаю точно, как бы я его описала, но ни страха, ни беспокойства он уже не вселяет.       Я ставлю принесенные вещи на тумбочку, сажусь на кровать и пытаюсь снова его разбудить. Это не так-то просто. Он хмурится, морщит горячий лоб, вертит головой, но глаза открывать не собирается. Однако, вскоре мне все-таки удается привести его в чувства.       — Вот, сядь и поешь немного. Я нашла неподалеку одно местечко… Небольшое, но этим запахам точно можно верить. Узнаю запах хорошего супа издалека! — авторитетно заявляю я и протягиваю ему миску с едой на вынос.       — Ты не должна была выходить… — хрипло говорит Зсасз, бросая на меня сердитый взгляд.       — А ты не должен был болеть, но тем не менее… Так что заткнись и ешь! Уж если я в чем-то и разбираюсь, так это в том, как лечить похмелье и простуду. А метод для того и другого работает один и тот же. Нет ничего лучше наваристого жирненького пряного супчика. Еще я забежала в аптеку и купила лекарство. То ли противовирусное, то ли еще что… Я не сильна в фармакологии. Но эти таблетки всегда ставили меня на ноги просто молниеносно, — киваю на прикроватную тумбу, на которой оставила аптечный пакет, — Ешь! А потом выпьешь три штуки. Я пока пойду заварю чай. Ну а после останется только хорошенько поспать.       Виктор послушно садится и принимает из моих рук еду, а я снова отправляюсь на кухню. Старый-добрый чай с лимоном еще никогда не был лишним в таких ситуациях. Я отношу ему горячую кружку, слежу за тем, чтобы это великовозрастное дитя приняло лекарства и забираю миску из-под супа. Почти все съел. Это хороший признак. Когда я уже собираюсь уходить, внезапный вопрос Виктора останавливает меня.       — Зачем ты все это делаешь?       Какое-то время я сама не знаю, что на это ответить, но потом, обернувшись, все же говорю:       — Потому что болеть хреново. А справляться с этим в одиночку еще хуже. Я это хорошо знаю.       Позже, перед тем как самой лечь спать, я решаю еще раз заглянуть в комнату и проверить, как там Виктор. Он все так же спит. Я подхожу ближе и осторожно касаюсь его лба. Еще горячий, но уже не так, как пару часов назад. Это хорошо. Я бросаю на него последний взгляд. Вряд ли я когда-либо могла подумать, что увижу кого-то вроде него таким беззащитным. Это так странно.       — Так ты тоже человек... — задумчиво произношу я, прежде чем выйти за дверь.