___
Я так и замираю возле плиты со сковородкой в руке, глядя на горящую конфорку. — Неее… Не сегодня, — говорю сама себе и выключаю газ. Убираю посуду в сторону и вместо этого достаю из морозилки коробку с готовым обедом и пихаю ее в микроволновку. С тоской в глазах я смотрю в подсвеченном окошке, как эта пародия на еду вертится там, пока не раздается характерное пищание. Нет, с этим точно надо что-то делать. Мало того, что есть это можно только щедро залив каким-нибудь соусом, так и запасы даже такого перекуса скоро тоже подойдут к концу. Но как по волшебству какой-то умалишенной феечки, всю мою грусть-печаль в миг развеивает Виктор. Его появление заставляет меня поперхнуться полусырой картошкой, потому что зрелище это просто умилительное. Как гигантская, самая несчастная на свете гусеничка, он медленно шаркает на кухню, завернутый в одеяло по самые уши, одаривает меня щенячьим взглядом и немного сипло тянет: — Мэдди, сделай мне чай… — О, я смотрю, тебе уже лучше! Раз уж выполз из своей норы к обеду. — Нет, — спешно отнекивается Зсасз и начинает пятиться назад, — Ну не кричать же тебе из комнаты! В общем, пойду я обратно, прилягу. Принесешь мне чай, окей? Он быстренько ретируется. Слишком быстро для несчастного и умирающего. Я раздраженно закатываю глаза, но все же ставлю греться чайник. Мне несложно. Сначала, правда, хочется долго и нудно ворчать, что в няньки я не нанималась, но по большому счету лучше уж носиться вокруг Виктора, чем страдать от безделья в ожидании неизвестно чего. До позднего вечера Зсасз из спальни так больше и не высовывается. Только время от времени клянчит у меня то перекусить чего-нибудь, то еще одну чашку чая. И вовремя так, главное! Будто специально слушает, как я каждый раз прохожу мимо двери. А я что? Я бегу выполнять. Ломаю голову на тем, как сварганить нормальную еду, не прилагая особых усилий. Из говна и палок, так сказать. А точнее – из того, что осталось на полупустых полках холодильника. Фантазия у меня, конечно, хорошая, но вот в плане разнообразного рациона никуда не годится. Мой главный шедевр этого дня – здоровенный шмат белого хлеба с остатками ветчины, майонезом и сыром, разогретый в микроволновке. Эдакая пицца для бедных. Впрочем, никаких жалоб мне не поступает, а значит и так сойдет! К полуночи, когда я понимаю, что уже пару часов не слышу никаких признаков жизни из моей комнаты, мне снова становится скучно. Судя по всему, Виктор снова спит, но вот у меня сна ни в одном глазу. Я решаю, что вообще-то это отличный момент заняться чем-нибудь приятным, чем-то для себя. Поэтому расчехляю пианино, сажусь на пол и еще раз проверяю, что звук выставлен достаточно тихо. Что мне всегда нравилось в музыке, так это то, что если есть нечто такое, что не дает тебе покоя, но ты не можешь об этом никому рассказать, или не знаешь, как это сделать; если мысли никак не хотят формироваться в слова, их можно выразить с помощью нот. Иногда ты и сам не знаешь, что именно чувствуешь, пока не садишься играть. Я забываюсь всякий раз, когда пальцы будто бы сами принимаются бегать по клавишам. Даже странно, что я так надолго забросила это… Конечно, петь я тоже люблю, но песни – они больше про слова, а без слов музыка всегда казалась мне более искренней. Я закрываю глаза и играю, совершенно не думая, давая мелодии формироваться самой, идти откуда-то изнутри. Иногда она звучит ровно, а иногда как-то рвано, мажор может резко смениться минором, а тихая и спокойная мелодия может вдруг внезапно стать громче. Когда в один момент я открываю глаза, руки застывают над инструментом, и музыка стихает. Виктор стоит возле дивана и в упор смотрит прямо на меня. Становится как-то странно неловко, будто бы меня поймали на чем-то неправильном или постыдном. — Нет-нет, пожалуйста, продолжай, — говорит он и, подойдя ближе, садится на пол рядом со мной, но отвернувшись немного в сторону, словно чтобы не смущать меня. — Представь, что меня здесь нет. И я продолжаю играть. А Виктор молча слушает. Кажется, даже не шевелится. Будто бы тоже сейчас погрузился в какой-то свой мир. — Глядите-ка, приоделся, уже не ходит в одеяльном коконе! Симулянт хренов! — бросив на него беглый взгляд, с нескрываемой издевкой в голосе говорю я. Он ухмыляется в ответ. Судя по его лицу, он явно в полном порядке и доволен собой. Только веки немного отекли от долгого оздоровительного сна. Он уже было открыл рот, чтобы выдать очередной колкий комментарий, но тут раздается такой грохот, какой мне давненько слышать не приходилось. Руки дергаются, и музыка обрывается на кошмарном, режущем слух сочетании случайных нот. Я вздрагиваю и в ужасе поворачиваюсь к Виктору, ища у него ответа на вполне очевидный вопрос. — Что это, черт возьми, было?! Грохот повторяется с новой силой. Он не внутри. Он раздается откуда-то из коридора, но совсем рядом, потому что я отчетливо вижу, как старые стены квартиры трясутся. Виктор же поднимается на ноги так быстро, что я едва успеваю это заметить. Ожидаемо готов ко всему, как чертов бойскаут. Словно и не заболевал вовсе прошлой ночью. — Никогда не видела, как дверь с петель выносят? — спрашивает он и даже в такой ситуации умудряется снова одарить меня этим насмешливым взглядом. — Давай, поднимайся! Лучше найди себе место, где не словишь пулю в лоб в первые же пять минут! Зсасз протягивает мне руку, и, убрав пианино с коленей, я охотно принимаю ее. Он тянет меня наверх и, как только я поднимаюсь на ноги, быстро забегает в спальню, откуда вскоре показывается с оружием наготове. — Ну, чего встала?! Смерти ищешь? — кричит он мне, и я выхожу из ступора и начинаю панически оглядываться по сторонам, пытаясь сообразить, какое же место тут можно назвать безопасным. Не особо вовремя, потому что в этот момент раздается очередной грохот, только уже громче. Инстинктивно пригнувшись, я успеваю заметить, как входная дверь оказывается выбита к чертям собачьим, и в эту же секунду раздается звук первого выстрела. Я слышу, как за моей спиной Виктор начинает палить в ответ и, пока есть возможность, так и не разгибаясь, принимаюсь резво семенить в сторону кухни. Наверное, это невероятно тупо, но сейчас я думаю лишь о том, что мой арендодатель меня убьет. Оказавшись за стеной, я наконец могу выдохнуть. Меня потряхивает, но при этом я никак не могу заставить себя сдвинуться с места. Мысленно проклиная все на свете, все же тянусь к кухонной тумбе и хватаю с нее нож. Зачем? Да черт его знает! Если это хоть немного поможет успокоить нервы, то уже хорошо. Больше я не могу сделать ни шагу. Как вбежала в дверной проем, так сбоку от него и приросла к стенке. Вряд ли за звуками выстрелов меня мог бы кто-то услышать, но почему-то я все равно даже дышать пытаюсь как можно тише, все сильнее сжимая в руке деревянную рукоятку ножа. Выстрелы и грохот переворачиваемой мебели все не стихают. Даже наоборот, кажется, что людей с оружием в квартире стало только больше. Справа от меня, совсем рядом с моим собственным ухом, сквозь проем в стене в виде своеобразного внутреннего окна в гостиную, пролетает пуля и попадает прямиком в газовый шланг, ведущий к плите. Тут становится понятно, что дело совсем уж пахнет жареным, как бы иронично это ни звучало. Я закрываю глаза. Честно говоря, я никогда не верила ни в каких богов, но сейчас готова начать молиться хоть пасхальному кролику, только бы выбраться из всего этого живой. Но опять же, выстрелы за стенкой продолжают громыхать, а значит Виктор еще жив. И, честное слово, это впечатляет. И вселяет призрачную надежду на хороший исход. Все это ощущается, как целая вечность, хотя на самом деле проходит всего пара минут. Я абстрагируюсь. Меня накрывает какое-то нездоровое чувство непричастности к происходящему. Сейчас, кажется, для меня существует только биение сердца. Оно занимает во мне столько места, что становится тяжело дышать, и бьется так громко, что выстрелы, перемежающиеся неразборчивой руганью, звучат совсем далеко. Поразительно, как можно быть одновременно такой спокойной и такой напряженной. В какой-то момент я решаю открыть глаза. Звук тяжелых ботинок слышится совсем рядом, и я втайне надеюсь, что это Виктор, но, повернувшись, вижу ворвавшегося в кухню незнакомого мужика, который выглядит как охранник ночного клуба. Только вроде бы даже еще шире, злее и с еще более стремной мордой. Он начинает вертеть головой, и наши взгляды встречаются. Мой - напуганный, а его - удивленный, потому что я заметила его первой, и мои дурацкие инстинкты наконец сделали для меня что-то полезное. Я снова не успела ничего сообразить. В моменты паники тело живет своей собственной жизнью. Лишь опустив глаза, я вижу собственные руки, продолжающие сжимать кухонный нож. Размах был нехилый, ведь лезвие хорошо так вошло мужику в грудь, каким-то чудом попав аккурат промеж ребер. Мы оба замираем на месте. Время будто остановилось. Сама не знаю зачем, но приложив усилие, я делаю еще одно движение, немного отклоняясь в сторону, наваливаясь при этом всем весом на этого мужчину, и мы оба падаем на пол. Я уже не слышу вообще ничего, словно меня контузило. Только смотрю на то, как из его рта тоненькой струйкой начинает течь кровь. Потом смотрю на свои ладони, которые тоже уже все оказываются покрыты чужой кровью. Разжимаю пальцы, выпуская из цепкой хватки нож, и торопливо отползаю к стене. — Пиздец… — только и вырывается из моего рта. Меня начинает трясти, и я не знаю, куда деть руки. Я держу их в воздухе перед собой. Не в силах смотреть, но в то же время не в силах отвести взгляд. Меня затягивает в какую-то пропасть; кажется, будто легкие наполняются черной и вязкой болотной жижей, и я вот-вот захлебнусь… Но чья-то рука ложится мне на плечо и резко вытягивает меня из этой трясины. Я вздрагиваю и, обернувшись, поднимаю голову. Виктор. Он стоит надо мной и тянет меня вверх за рукав футболки. — Давай, подъем! Надо идти! До меня слабо доходит смысл его слов, но я встаю. Через долю секунды я понимаю, что все уже стихло. Опасливо высунув голову в дверной проем, оглядываю гостиную, а затем и выхожу сама. Все перевернуто вверх дном. По дому будто торнадо прошелся. Ага, прошелся, раскидывая вокруг себя пули и вон те штук пять мертвых тел. На таком в страну Оз точно не улетишь! Я опять прирастаю ногами к полу, в то время как Виктор продолжает тянуть меня куда-то. — Что? Куда мы...? Договорить мне не дает звон битого стекла. Каким-то образом уцелевшее окно разлетается вдребезги. В темноте улицы ничерта не разглядеть, но очевидно, кто-то решил зайти через пожарную лестницу, а такие гости явно не приходят ни с чем хорошим. От испуга я падаю на пол и стараюсь слиться с перевернутым диваном, разумно используя его в качестве единственной доступной баррикады. Виктор опускается позади меня и снова открывает огонь. Ответные выстрелы не заставляют себя ждать. Пара пуль разрывают и без того потрепанную обивку. Зсасз в очередной раз жмет на спусковой крючок, но ничего не происходит – вопреки киношным стереотипам патроны и запасные магазины не бесконечные. Я в ужасе смотрю на него. Он же смотрит то вперед, то назад, на входную дверь. Неожиданно, и по моим представлениям точно совершенно неуместно, он улыбается, достает что-то из внутреннего кармана пиджака и поворачивается ко мне. — Так, слушай! Сейчас очень быстро беги к выходу. И главное - помни, что крутые ребята не оборачиваются на взрывы! Я ничего не понимаю, и, должно быть, по моему лицу это видно. Но Виктор отводит меня себе за спину и хорошим таким толчком придает моей заднице ускорения. И я бегу к двери. Почти сложившись пополам в надежде, что это спасет мою головушку. Еще один выстрел звучит за спиной, и я боюсь, что сердце попросту разорвется, но, когда я оказываюсь в общем коридоре, то понимаю, что в квартире все неожиданно затихло. Виктор выбегает за мной следом и, не сбавляя темпа, хватает меня за руку и тащит за собой дальше к лестнице. В этот момент из квартиры доносится такой грохот, что в ушах звенит. Создается впечатление, что весь дом содрогнулся и сейчас вот-вот рухнет, но ничего такого не происходит. Я только спотыкаюсь, но крепкая хватка киллера не дает мне упасть, и заставляет двигаться дальше до тех пор, пока мы не оказываемся на улице. Я едва стою на ногах. Согнувшись и оперевшись о собственные колени, я пытаюсь перевести дыхание. До меня постепенно доходит, что только что произошло. — Откуда у тебя вообще граната?! — Я же говорил, что был на оружейном складе. Не мог не прихватить с собой сувенир, - невозмутимо отвечает Виктор, пожав плечами. Да, судя по его виду, он отлично провел время. Я же поднимаю взгляд на окно своей квартиры. Мне всегда казалось, что взрывом гранты должно разнести половину дома, но он выглядит целым и невредимым. За исключением одной маленькой детали – огня, полыхающего за разбитыми стеклами. Я вспоминаю тошнотворный запах газа из пробитого шланга и понимаю, что всем моим вещам теперь точно пришел конец. И что теперь делать? Развернувшись, вижу, как Зсасз уже двинул куда-то, и торопливо бегу за ним. — Постой! Не бросай меня вот так! — Чего? — он останавливается и непонимающе глядит на меня. — Ты ж мне квартиру разнес! — практически в истерике кричу ему, указывая рукой на то, что еще пять минут назад было моим домом. — Ни дома, ни денег, ни работы… Что прикажешь мне делать?! Прошу… — уже совсем тихо, неуверенно, голосом, полным отчаяния, продолжаю я, — Не оставляй меня здесь… Сейчас мне даже страшнее, чем когда я была внутри, посреди всей заварушки. Такой потерянной я не чувствовала себя уже много лет. Кажется, еще немного, и я просто упаду на землю прямо тут, не в силах больше подняться. Какое-то мгновение Виктор молча смотрит на меня, и я никак не могу распознать эмоции на его лице. А потом он ухмыляется и одаривает меня таким взглядом, будто бы в любой момент попросту сожрет. Он кивает в сторону ближайшего переулка и говорит: — Ладно! Пойдем, пока какой-нибудь доблестный Джим Гордон со своими друзьями не заявился! В любой другой ситуации я бы бежала куда подальше. Я бы никуда не пошла с человеком, у которого такой взгляд. И уж точно никуда бы не пошла с тем, кто только что буквально на моих глазах убил кучу людей. Но эй, посмотрите-ка только, как повернулась моя жизнь! Чертов Виктор Зсасз – мой единственный и лучший вариант! И я послушно иду за ним следом прямиком в неизвестность.07
8 сентября 2019 г. в 01:46
Мне двенадцать. Сегодня мой день рождения. Очередной день рождения, до которого никому нет дела. И я уже привыкла. Правда. Я ни капли не расстроена. Кому-то может показаться это странным, но я действительно уже ко многому успела зачерстветь. Нет, серьезно, так даже лучше. Чем меньше на меня обращают внимания сейчас, тем действительно лучше. Я уже большая девочка и вполне могу сама устроить себе праздник, так ведь?
Уже полдень, но мама до сих пор не выходила из своей комнаты, а отчим так и лежит в кресле, на котором отрубился вчера ночью за очередной банкой пива. Со стороны его поза выглядит такой неестественной, что я даже останавливаюсь ненадолго по пути на кухню и с минуту смотрю на него. Если бы не это громкое сопение и периодически вырывающийся храп, от которого содрогаются тонкие стены, можно было бы подумать, что он помер.
Осторожно, на цыпочках, я продолжаю свой путь и крадусь на кухню. Кажется, я даже не дышу. От греха подальше. Хотя, если подумать, раз уж он не проснулся от собственного храпа, то вряд ли мои шаги его разбудят… Но лучше перестраховаться. Я не хочу попадаться ему на глаза. Особенно утром. Особенно этим. Повезло же мне, что этот день рождения выпал именно на выходной, когда все счастливое семейство остается дома, а кислый запах вчерашней выпивки, исходящий от этого борова, можно почувствовать, едва зайдя в гостиную.
Но я не расстраиваюсь. Мне двенадцать, и я еще полна оптимизма. Поэтому, стараясь не шуметь, я роюсь в холодильнике и кухонных ящиках. Сегодня особенный день, и я считаю, что уже достаточно взрослая для того, чтобы приготовить себе полноценный завтрак, а не жевать вчерашний недоеденный сэндвич или хрустеть хлопьями прямо из коробки. Нет, сегодня я приготовлю себе блинчики. Сама! Не помню, чтобы мама когда-то готовила их мне, но в рекламе сиропа они выглядели так потрясающе, что уже несколько месяцев я взращиваю этот грандиозный план. Я хотела сделать точно такие же – румяные, пышные, золотистые, блестящие от масла. Ну или хотя бы максимально похожие на те блинчики из телевизора… И я готовилась. Нужно было видеть лицо библиотекаря, когда я спросила про кулинарные книги! Казалось, ее брови вот-вот улетят! Не знаю уж, что такого удивительного было в моей просьбе… Но несколько книжек я все же получила. И после основательного их изучения нашла штук десять разных рецептов. Некоторые из них даже были с картинками, поэтому выбрать один было проще. И я выбрала тот, иллюстрация которого больше всего походила на желаемый результат. Я переписала его себе в тетрадь и бережно хранила до этого дня. И ждала.
Теперь же, постоянно сверяясь со списком, я продолжаю открывать ящик за ящиком, дверцу за дверцей, молясь про себя, чтобы все необходимые продукты были в доме. И этот день правда особенный, потому что я все нахожу. Ну почти. Яиц явно не хватает, но я упрямая. И я не тупая. Я умею считать, и вполне могу прикинуть, как уменьшить количество всего остального, чтобы получить хотя бы штуки три заветных блина.
Сделать все аккуратно получается плохо, поэтому уже через полчаса весь стол, а местами и пол, оказываются усыпаны мукой. Но это неважно. Пока тесто жарится на сковородке, я все быстренько уберу. Главное – не шуметь.
Не без труда я переворачиваю блинчики и едва сдерживаю радостный возглас, потому что они почти идеальные. Такие, как я и представляла.
Не переставая улыбаться, отхожу от плиты и берусь за тряпку. По глупости я вытираю сначала пол. Потом, когда заканчиваю уборку на столе, лишь разочарованно вздыхаю, глядя под ноги, потому что снова натрясла на пол грязи. Опять мою тряпку и бегу его вытирать. Но за всей этой уборкой я совершенно теряю счет времени. Об этом я догадываюсь, когда чувствую запах гари. Пулей несусь выключать плиту. Затем быстро начинаю распихивать все вещи обратно по местам, как вдруг слышу шорохи, доносящиеся из гостиной, хриплый кашель и скрип старого кресла. От неожиданности я роняю банку с мукой.
— Мэдисон!
От звука собственного имени меня бросает в дрожь. Паника накрывает с головой, и я не знаю, что делать. Бежать? Спешно убирать за собой бардак? Прятать немного неудавшийся завтрак? Глаза нервно бегают туда-сюда, а я так и не могу пошевелиться. Меж тем, этот громоподобный голос приближается.
— Мэдисон! Мелкая паршивка, что ты опять натворила?!
Он зол, кажется, от одного моего существования. Но когда он тяжелой поступью заходит в кухню и принюхивается, а затем смотрит на засыпанный мукой пол у меня под ногами, его покрытое трехдневной щетиной лицо перекашивает так, что глядя на него, я боюсь вдохнуть. И только когда он прекращает созерцать плоды моих кулинарных экспериментов и делает еще один шаг в мою сторону, оцепенение проходит, и страх гонит меня подальше отсюда. Я дергаюсь в сторону задней двери и припускаю во двор. Отчим подрывается за мной. Я не оборачиваюсь, но знаю это. Он снова что-то кричит, но я уже не могу ничего разобрать. Этот крик для меня сейчас больше походит на какой-то рев огромного хищного зверя. Я только продолжаю бежать по заросшему газону, огибая пожухшие сухие кусты, которые когда-то наверняка цвели красивыми цветами. Проблема лишь в том, что я не знаю куда бежать. И пока думаю об этом, спотыкаюсь о торчащий из земли корень громадного дерева, которое растет на границе нашего участка. Я падаю, обдирая коленки о мелкие камушки, но от ужаса, охватившего меня, боли не чувствуется совсем. Я лишь замираю, зажмурившись, не решаясь поднять головы, в ожидании своей участи.
Сбегать во двор было плохой идеей. Очень плохой. Те, кто никогда не сталкивался ни с чем подобным, наверняка удивились бы, насколько легко подобранная с земли тоненькая веточка рассекает ткань старой футболки. Ее прикосновения обжигают как раскаленный железный прут, а ощущение того, как твоя собственная кожа расходится, вряд ли когда-то удастся стереть из памяти. Но если меня спросят о том, что было хуже всего в тот день, то я отвечу: видеть в мусорном ведре немного пригоревшие блинчики.