Dead man's arms

      Утро нового дня начинается куда лучше предыдущего. Но ровно до тех пор, пока что-то резко не обрушивается мне прямо на живот. Я на мгновение забываю, как дышать и, выдавив из себя только парочку сиплых ругательств, недолго размышляю про себя о том, что я, должно быть, проклята… или что-то в этом духе. Потому что ну не может же это продолжаться бесконечно! Если я и дальше буду просыпаться от боли различной силы и рода происхождения, проще уже отобрать у Виктора оружие и самой выстрелить себе в лицо!       Однако же "нечто", продолжающее давить на меня, шевелится, и, разлепив глаза, я тут же забываю обо всех недобрых мыслях. Кошак снова прокрался в дом, и, судя по всему, я ему понравилась. Он самозабвенно наминает меня своими мохнатыми лапками сквозь одеяло, а затем начинает урчать. Моему желудку, кишкам и мочевому пузырю все это действо совершенно не нравится, но я только таю от умиления. Ни за что бы не смогла сейчас прогнать это очаровательное создание.       Кот делает на мне еще пару кругов, после чего устраивается поудобнее, подвернув под себя передние лапки, довольно прикрыв глаза и не переставая урчать. В таком виде, будучи абсолютно черным, он похож на буханку подгоревшего хлеба. Такой забавный… Я аккуратно приподнимаюсь, стараясь не потревожить эту живность, и с довольной улыбкой принимаюсь гладить и почесывать щечки этому милашке, на что кот тоже вполне довольно отзывается еще более громким утробным тарахтением.       — Хм… А вы подружились… — слышится за моей спиной голос Виктора. — Раньше он приходил только за едой.       — Животные всегда меня любили, — отвечаю я не оборачиваясь, потому что никак не могу оторваться от этого пушистого комочка. — И это взаимно. Мы с Пирожочком отлично поладим, правда, мохнатый? — говорю я уже коту.       — Пирожочком? — в голосе Виктора отчетливо слышится одновременно удивление и усмешка.       — Да, Пирожочком. Ты посмотри на него! Да он же просто сладенькая булочка! — я едва не начинаю пищать, пока без остановки сюсюкаюсь с котом, продолжая теребить его пушистую мордаху. Виктор лишь хмыкает в ответ, но ничего не говорит.       Когда же Зсасз, спустя какое-то время, уже привычно, как я поняла, наливает себе и коту молоко, Пирожочек предательски оставляет меня и бежит к месту кормежки. Я же вспоминаю про собственные планы на этот день и начинаю скорее собираться. В клубе теперь все иначе, и нужно приехать пораньше, чтобы освоиться в нем заново и познакомиться с новым персоналом. Да и сыграться с музыкантами – тоже дело непредсказуемое. Так что лучше перестраховаться и иметь в запасе как можно больше времени.       С горем пополам Виктору удается объяснить мне, как отсюда добраться до знакомой мне части города. У него на этот день свои планы, а я решаю проверить себя на топографический кретинизм. Дойти из пункта "А" в пункт "Б" – разве может что-то пойти не так? Нет, за последние дни я и так слишком сильно расслабилась. Не хочу превратиться в хрупкую размазню, какой была, когда начала жить с Алексом. Как показывает практика, на пользу мне это не идет. Я вроде бы все поняла… Большая девочка, доползу как-нибудь. Но почему тогда я волнуюсь, как школьница в первый день занятий?       Но нет, вопреки всем сознательным и подсознательным опасениям, до клуба я добираюсь безо всяких проблем. Путь оказывается не таким уж и труднозапоминаемым, но все же довольно долгим для пешей прогулки. Я быстро задалбываюсь выхаживать в этих дурацких туфлях и уже начинаю потихоньку ненавидеть каблуки, но ненависть эта на своем пике напоминает мне о том, что я девочка, и вообще-то этим можно воспользоваться. К слову, раньше я ведь всегда так и делала… А что еще остается, если так получилось, что милое личико – твое единственное оружие?       И план безупречно срабатывает. Выпрямив спину и натянув на лицо свою самую очаровательную улыбку, мне довольно быстро удается поймать машину, за рулем которой приятный джентльмен любезно соглашается не бросать даму в беде и подбросить почти до самого клуба.       День в самом клубе проносится незаметно. Этим вечером на сцену я не поднимаюсь, но это не делает его менее продуктивным. Я успеваю со всеми познакомиться, а Пингвин успевает неодобрительно зыркать на меня каждый раз, как встречает, потому что я все-таки снова приперлась в своей домашней футболке. Но вообще я и не думала, что буду в первый же вечер выступать, так что справедливо решила озаботиться вопросом стиля позже.       Новые музыканты встречают меня куда более приветливо. Мы знакомимся, обсуждаем прошлые места работы и то, кто какую музыку обычно играл, согласовано подбираем общий репертуар и даже успеваем немного поимпровизировать до открытия. Удивительно, но все ребята так тонко чувствуют друг друга, будто играли вместе всю жизнь. Нам быстро становится ясно, что сработаемся мы легко. Мы составляем список известных композиций на следующий вечер, немного обсуждаем то, в каком виде было бы интереснее их исполнить, а потом я знакомлю их с парой собственных песен, с которыми редко, но выступала раньше. Парням они приходятся по вкусу.       К ночи я заканчиваю со всеми запланированными делами, но вот в чем дело – денег-то мне за чесание языком никто не заплатит, а возвращаться обратно по темноте на своих двоих или ловить попутку в такое время… я еще не настолько спятила! Так что я решаю выкручиваться из ситуации, как в старые добрые времена.       На мое счастье у Пингвина пока еще заметно не хватает персонала. Бутч как раз полдня активно этим занимался, рявкая на кого-то по телефону. Поэтому, когда клуб открывается, а народу наваливает поразительно много, я аккуратно подвязываю свою футболку под грудью, натягиваю на лицо кокетливую улыбку и, схватив с барной стойки блокнот, начинаю бегать по залу, записывая и разнося заказы.       От отдельного столика в самом дальнем и темном углу, где расположились трое крупных мужчин средних лет с отожранными круглыми лицами, пытающимися сбежать на их животы, словно гигантские тающие шарики мороженного, мне в один момент достается такая сумма чаевых, что на сегодня спонтанную подработку можно заканчивать. Денег достаточно не только на такси, но и на нормальную еду, поэтому прежде всего я прошу водителя отвезти меня в Чайна-таун.       С двумя пакетами еды, источающей невероятные ароматы, которые заставляют рот наполняться слюнками, я выхожу из такси недалеко от начала той пустынной промзоны, где обитает Зсасз. Тут уже идти недалеко, а просить высадить меня в реальном пункте назначения было бы как минимум странно.       Импровизированная квартира встречает меня темнотой и звенящей тишиной. Его все еще нет? Интересно, чем он занят…       Я включаю свет и расставляю коробочки с едой на столе, пока неосознанно продолжаю думать о том, в чем конкретно заключается работа Виктора.       Я сижу на диване уже минут двадцать, практически даже не глядя во включенный телевизор. Зсасза до сих пор нет и, похоже, не было весь день. На сколько может затягиваться выполнение поручений Фальконе? И насколько широкий спектр этих поручений вообще может быть? Виктор таскается за стариком весь день? Или есть какие-то дела, которые длятся несколькими сутками? В какой-то момент, дожевывая порцию риса с курицей, я понимаю, что он ведь может и не вернуться вовсе…       Скатиться мыслям в мрачные картины гипотетического будущего профессии наемника не дает моя любимая закуска. Взяв в руки новую коробочку и закинув в рот кусок свинины, я аж закрываю глаза от удовольствия, похрустывая этим лакомством. И как раз в этот момент раздается звук движения лифта. Когда Виктор заходит в помещение, я по непонятной даже для самой себя причине подскакиваю с места.       — А я купила еды! — выпаливаю первое, что приходит в голову. Выходит как-то слишком взволнованно.       — Эмм… классно, — Виктор, кажется, тоже немного в замешательстве от такого приветствия.       — Видишь, я умею быть полезной.       Я указываю на целую батарею коробочек с едой и самодовольно лыблюсь, пытаясь таким образом оправдать свое пребывание здесь то ли для него, то ли для самой себя. Это конечно не арендная плата, но все же лучше, чем ничего, так ведь? Виктор окидывает взглядом это мое проявление бытовой инициативы и принюхивается.       — А это что? — он кивает на коробку в моих руках.       — О, это пища богов и звезда моего личного списка лучших закусок на свете – свиные уши в остро-сладком соусе! Вот, попробуй, — слегка чересчур эмоционально говорю я и, ухватив палочками кусок, протягиваю его Виктору, на что тот моментально меняется в лице.       — Фу, нет, спасибо, — поморщившись, с гримасой категоричного отвращения на лице отнекивается Зсасз.       — Да ладно тебе, это вкусно. Просто попробуй. Ты же не даешь им и шанса!       Я делаю шаг ему навстречу, но он тут же отступает назад. Это разочаровывает, но и веселит одновременно. Хитро прищурившись, я делаю еще один шаг, но ситуация повторяется.       — Не подходи ко мне с этой своей нездоровой хренью! — предупреждает Виктор, стараясь звучать максимально угрожающе, но это уже трудно воспринимать всерьез. В конечном итоге все оборачивается тем, что я, злорадно хихикая, принимаюсь носиться за ним с едой по всей комнате, нарезая круги вокруг одной из колонн, словно в каком-то глупом мультике. Ровно до тех пор, пока Виктор не достает пушку и не тычет ей мне в лицо.       — Хорошо-хорошо, сдаюсь. Ну чего ты начинаешь-то сразу? Я всего лишь хотела открыть для тебя новый мир гастрономических удовольствий.       — Сомнительные у тебя удовольствия…       — Ладно, мне больше достанется. Там на столе еще есть рис с овощами и лапша с мясом, — говорю я и, получив очередной гневный взгляд, на всякий случай добавляю: — Клянусь, это просто цыпленок.       Видимо, Зсасз все же решает поверить мне на слово и успокаивается. Убрав оружие, он отправляется ужинать и я, все еще гаденько улыбаясь, пока он не видит, ступаю за ним следом. Потому что вместо желудка у меня черная дыра, да и вообще – вкусного много не бывает. Когда мой живот оказывается набит так, что становится трудно дышать, я наконец откладываю палочки в сторону, завариваю себе чай и решаю заговорить о том, что действительно не давало моей голове покоя.       — Это сложно? — неуверенная в том, как лучше спросить, говорю я. Поймав на себе вопросительный взгляд, понимаю, что прозвучало действительно тупо, и уточняю: — Быть… ну… из плохих ребят?       — Не, не особо, — немного подумав, совершенно невозмутимо отвечает Виктор, — если долго и упорно стараться.       Ну вот, опять эта ухмылка. Он хоть к чему-нибудь относится серьезно?!       — И как тебе это удается?       — Что именно? Быть таким офигенным? — его самодовольная улыбка растягивается чуть ли не до ушей, и мне уже снова хочется начать пытать его свиными ушками. Жаль, что я с ними уже разделалась.       — Нет. Как тебе удается делать… то, что ты делаешь?       — Знаешь, Мэдди, секрет счастливой жизни в том, чтобы не воспринимать ее слишком серьезно. Или ты думаешь, что хоть кто-то из всех тех людей ни в чем неповинен? Если так, то у меня для тебя плохие новости.       Любопытная позиция, если задуматься об этом… Я этого не планировала, но теперь, допивая свой чай в воцарившейся тишине, я непроизвольно оглядываюсь назад, оценивая свое собственное отношение к людям, которые меня окружали; к тем, кого я знала, и к тем, кто просто незаметно мелькал на горизонте.       И тогда я поняла для себя кое-что новое: мне плевать. И всегда было плевать. Во всяком случае, до тех пор, пока происходящее не касается меня самой. Моя жизнь – сплошной бардак. Если бы я переживала еще и за других, я бы просто не смогла ни с чем справиться. Да и в целом я всегда была приверженцем позиции, что мир жесток, и люди получают то, что получают. Нет добра и зла, есть только мы сами. Такие, какие есть. И уж точно нет никакой справедливости. И искать ее – глупейшее занятие. Делает ли это меня плохим человеком? Возможно. Но по крайней мере я честна перед другими и перед самой собой. И Виктор тоже честен.       Мой вопрос к нему не был вопросом морали. Мне просто на самом деле было любопытно, как он это делает, каково это… Но задуматься и порефлексировать тоже в общем-то иногда полезно.

___

      Следующим утром я не падаю на пол, на меня никто не прыгает и никто не будит, а это значит только одно – я безбожно опаздываю. Без будильника однажды я проспала около восемнадцати часов, и теперь вот едва не повторила этот рекорд. Если я все еще хочу успеть до открытия, нужно поторапливаться.       Пока я паникую, пытаясь одновременно почистить зубы и влезть в джинсы, у меня в голове всплывает образ взбешенного Освальда, которого я, похоже, доведу до ручки, если срочно не придумаю, как облагородить свой образ. Идея озаряет меня просто потрясающая в своей простоте. В то же время она настолько дерзкая, что у меня даже щечки начинают гореть, как у ребенка, ворующего соседские яблоки, когда я пробираюсь в комнату Виктора. Почему-то я делаю это на цыпочках, несмотря на то, что проснулась в абсолютно пустом доме.       Открыв шкаф, я на секунду застываю, оглядывая гардероб. Дааа… Вау! Оригинальностью он прямо-таки не блещет! Хотя, кто я такая, чтобы осуждать? До того, как все мои вещи остались гореть в той злосчастной квартирке, они точно так же представляли собой буквально все оттенки черного. Так что на самом деле мне это даже по душе. С черным никогда не ошибешься!       Я выбираю самую легкую из понравившихся мне рубашек и надеваю ее вместо своей футболки. Закатываю рукава, оставляю расстегнутыми несколько пуговиц сверху и снизу и небрежно заправляю ее в джинсы. Гораздо лучше! Никто ничего и не заметит…       В клуб я приезжаю теперь уже вполне себе подобающе одетая. Во всяком случае, Освальд при виде меня не хмурится. Когда мы с ним сталкиваемся, он оценивающе сканирует меня взглядом, но возражений никаких не озвучивает. Лишь когда я уже собираюсь уходить за сцену, меняется в лице, словно чего-то не понял и хочет что-то спросить, но я не горю желанием ничего ему объяснять, поэтому сбегаю быстрее.       Шоу проходит просто отлично, именно так, как я и представляла все то время, пока пыталась уснуть накануне. Это волнительно, но в то же время дарит невероятное чувство эйфории – стоять там, перед всеми этими людьми, закрыть глаза и отдаться ритму, позволить всему своему существу вырваться наружу вместе с воздухом из легких, вместе с голосом, звучащим то легким шепотом, то звенящим ревом.       Последняя же на сегодня песня заставляет меня в который раз за вечер полностью сменить всю палитру эмоций. Она откидывает меня назад, в прошлое. Ее слова заставляют меня думать обо всех ужасных мужчинах в моей жизни, начиная с отчима и заканчивая Алексом. "Сделано ли из камня, Черно ли как уголь, Говорят, когда-то это было сердцем, Но сердцу нужна кровь, чтобы любить".*       Снова этот проклятый Алекс! Я чувствую, как внутри меня начинает закипать злость, и мой голос вместе со всей этой яростью тоже становится резче, громче, он звучит больше как крик. Крик обиды, отчаяния и гнева. "Это все ты, Боже, На твоем счету скелетов больше, чем на кладбище, Все так, Боже, В объятиях мертвеца любви и то больше".*       Публичные выступления в чем-то похожи на групповую терапию. Во всяком случае, для меня всегда так было. Быть может, это какая-то отдельная форма душевного эксгибиционизма – когда временами хочется вывернуть свою душу наизнанку и размахивать ею на площадях. Я могла с музыкой высказать все, что терзало мое сердце, и сейчас был как раз такой случай.       Если бы существовал конкурс придурков, Алекс взял бы на нем первое место. Нет, правда! Он обошел бы в нем даже маминого мужика! Тот хотя бы никогда не делал вид, что любит меня. Сейчас, оглядываясь назад, я просто поражаюсь. Это действительно странно, ведь человек, которого я почти не знаю – долбанный наемный убийца, – сделал для меня больше, чем кто-либо за всю мою жизнь!       Сойдя со сцены и оставив парней доигрывать еще какие-то легкие и ненавязчивые мелодии, я чувствую себя уже гораздо лучше. Я даже не замечала всего того напряжения, которое нарастало во мне так долго. А теперь же у меня будто гора с плеч упала. Для полного счастья не хватает только горячей ванны и тишины, потому что в ушах уже начало немного звенеть. Ну, и еще, может быть, выпивки… Но алкоголь тут недешевый, так что я просто забираю свои деньги и иду ловить такси.       Дом снова встречает меня пустым в такой поздний час. Я переодеваюсь обратно в свою футболку, пока никто не заметил, скидываю туфли и избавляюсь от штанов. Вот теперь можно вздохнуть с облегчением. Так гораздо удобнее. Первым делом мне хочется перекусить, но при взгляде на остатки вчерашней еды в холодильнике ко мне приходит это дурацкое чувство, когда чего-то хочется, но ты не знаешь, чего именно. Точно не того, что сейчас перед глазами. И по классике жанра я просто стою и пялюсь в открытый холодильник пару минут. Видимо надеюсь, что от одного моего желания там появится что-то новое.       Разочарованная, я решаю по второму кругу перерыть все кухонные шкафчики. И о, чудо! В какой-то момент я открываю тот, до которого в прошлый раз не дошли руки. Может потому, что я тогда решила довольствоваться хлопьями, а может потому, что он довольно непримечательный. Этот небольшой шкафчик, находящийся в самом низу, внутри, как мне кажется, оказывается едва ли не больше, чем снаружи. Нарушает все законы физики, в общем. Он забит целой кучей какого-то непонятного ненужного барахла, среди которого я неожиданно откапываю бутылку красного полусладкого.       — Вот так сюрприз! А говорил мне, что не пьет… Наглый врунишка, — лукаво улыбнувшись, говорю я сама себе, после чего обращаюсь непосредственно к своей чудесной находке: — Ну здравствуй, дружочек! Мы с тобой отлично проведем время, правда? В конце концов нужно же отпраздновать свой дебют у Пингвина!       Пить я начинаю из кружки, просто потому, что та стояла прямо под рукой. А что? Вполне по-домашнему. Первая порция разливается по телу приятным теплом. Это похоже на объятия изнутри. Я отпускаю все мысли, которые только успели посетить меня сегодня. Хочется пустоты, хочется легкости, хочется измотать тело так, чтобы потом, когда лягу спать, казалось, что я лежу не на диване, а на облаке.       Вторую кружку я осушаю под звуки музыки. Глаза, блуждая вокруг, в какой-то момент наткнулись на радио, и включить что-нибудь для фона показалось отличной идеей. Песня звучит не быстрая, но ритмичная. Голос певицы и басовая партия – чувственные и глубокие. Я начинаю непроизвольно кивать в такт и покачивать бедрами. Мелодия, в сочетании с выпитым, заставляет кровь все быстрее течь по венам. Кажется, здесь стало даже немного жарко… Припев песни оказывается таким динамичным, что я особенно остро ощущаю какой-то ком скопившейся внутри энергии. Отхлебнув еще один глоток уже из горла бутылки, я отдаюсь этой музыке, закрываю глаза и начинаю танцевать, то вальсируя по помещению, то прыгая и размахивая головой, будто на рок-концерте.       Во всем этом угаре я совершенно ничего вокруг не замечаю, поэтому удивленно вздрагиваю, когда чувствую прикосновение к своей руке. Открыв глаза, я вижу Виктора. Едва заметно улыбаясь, он тянет меня на себя, попутно закружив, словно потакая моему спонтанному танцевальному порыву. Останавливаюсь я, оказавшись к нему почти вплотную. Его рука лежит на моей талии, а я смотрю на него, задрав голову и пытаясь отдышаться.       — Развлекаешься? — как обычно с усмешкой спрашивает он.       Я же в ответ не могу вымолвить ни слова. Только неотрывно смотрю ему в глаза. Вокруг, кажется, стало только жарче. Я уже не скачу и не бегаю босиком по паркету, но сердце почему-то колотится только сильнее и громче. И я, возможно впервые за долгое время, четко понимаю, чего хочу на самом деле.       Где-то с минуту я еще не двигаюсь. Просто стою перед ним, замерев.       В ожидании движения.       По миллиметрам.       Он тоже не двигается, но и не отпускает. Его рука все еще на моей талии. И я сдаюсь этому моменту. Сдаюсь сама себе. Я приподнимаюсь на носочки и не спеша тянусь к нему, но в последний момент другой рукой он хватает меня за плечо и останавливает. Я хочу что-то сказать, но только непонимающе гляжу на него.       — Ты пьяна. Не нужно делать того, о чем пожалеешь, — он говорит это уже с серьезным лицом. Я не привыкла видеть его серьезным, и обычно это даже пугает, но сейчас мне хочется только рассмеяться в ответ.       — Глупости! Я выпила едва ли половину бутылки. Этим меня не напоить, — ухмыльнувшись, очень тихо отвечаю я, а затем аккуратно придвигаюсь к Виктору совсем вплотную, кладу ладонь на его шею и, приблизившись к его лицу, добавляю еще тише: — И даже если бы и так… Я никогда не делаю того, чего не хочу. Так что заткнись и не отпускай меня.       Если до этого все было тихим, медленным и спокойным, то теперь словно вдруг сорвалось с обрыва. Я едва успеваю заметить, как наши губы встречаются в поцелуе, от которого все остатки здравого смысла летят к чертям. Виктор прижимает меня к себе сильнее, а я вцепляюсь руками в его плечи и, не разрывая поцелуя, начинаю пятиться назад в поисках какой-то точки опоры, потому что ноги мои дрожат от волнения. Виктор понимает, чего я хочу, и сам начинает направлять меня, пока одним резким движением не впечатывает мое тело в стену. В этот момент я замираю, а мои глаза широко распахиваются. Должно быть, в моем взгляде отчетливо читается страх, потому что Виктор останавливается и внимательно всматривается в мое лицо.       — Ты что, боишься меня? — нахмурившись, спрашивает он.       — Н-нет… просто… Я же говорила. У меня просто слишком обостренный инстинкт самосохранения, — неловко улыбаюсь я.       Зсасз еще недолго смотрит мне в глаза, после чего в его взгляде мельком проскальзывает понимание моих слов. Он осторожно касается моей шеи, а затем нежно проводит подушечками пальцев по спине, оглаживая спрятанные за татуировкой шрамы. Наклонившись к самому моему уху, он почти шепотом произносит:       — Я могу показать тебе, что не все, что причиняет тебе боль, это обязательно что-то плохое. Ты веришь мне?       Его голос звучит так успокаивающе, а дыхание так сладко обжигает шею, что я верю ему без каких-либо сомнений и только киваю в ответ. Тем временем его губы уже вовсю блуждают по моей шее, а прохладные ладони забираются под футболку и медленно, но верно движутся вверх, попутно поднимая за собой тонкую ткань. В следующую секунду футболка оказывается сброшена, а Виктор резко разворачивает меня лицом к стене, и я прижимаюсь голой грудью к холодному кирпичу. От такого контраста с разгоряченной кожей по телу проходит дрожь.       Продолжая терзать мою шею, Виктор обхватывает меня за талию и прижимает к себе. Я вздрагиваю и шумно выдыхаю, когда его рука оказывается у меня между ног. Его пальцы ласкают мой клитор, и я чувствую, как моментально становлюсь влажной. Остатки здравого рассудка теряются. Его вторая рука скользит вверх, к груди, а затем пальцы крепко сжимают заострившийся сосок. В первое мгновение я чувствую боль, но она моментально теряется среди всех остальных ощущений. Я настолько отдаюсь его ласкам, что эта боль оказывается даже приятной и лишь заводит еще сильнее. С тихим стоном я делаю движение бедрами к нему и сквозь брюки чувствую его желание. В ответ Виктор издает приглушенный вздох, после чего разворачивает меня к себе лицом и вновь накрывает мои губы своими.       Не теряя времени даром, я начинаю вслепую расстегивать его рубашку нервно трясущимися пальцами. Когда же доступ к желанному телу оказывается открыт, ладони сами принимаются блуждать по его спине, потом ложатся на напряженный живот и скользят вниз, нащупывая пряжку ремня и язычок молнии.       Но Виктор вновь останавливает меня, перехватывая мои руки, после чего разворачивает меня к столу и кладет грудью на столешницу. Его ладонь лежит на моей шее, а потом начинает плавно двигаться вниз по позвоночнику до самых ямочек на пояснице. А затем раздается звонкий шлепок, и мои ягодицы обжигает огнем. Я вскрикиваю, но не от боли, а от острого желания. Желания немедленно ощутить его внутри себя.       Виктор будто слышит мои мысли. Он приспускает мои трусики, еще раз проводит ладонью у меня между ног, размазывая всю мою влагу, после чего входит одним резким движением, и с моих губ срывается первый протяжный стон. В иной ситуации от такого резкого толчка было бы немного больно, но сейчас я вся пылаю настолько, что лишь хочу больше, глубже и сильнее. Все остатки здравого смысла, все восприятие реальности исчезло без следа. Виктор двигается во мне, и сейчас существует только он, я, хватающая воздух обрывистыми глотками, и невыносимая тяжесть внизу живота, требующая разрядки.       Но он вдруг останавливается, и я не сдерживаю вздоха разочарования. Зсасз разворачивает меня вновь лицом к себе, хватает за бедра и усаживает на стол. Неотрывно глядя мне в глаза, он окончательно стягивает с меня трусики, и те отправляются на пол. Я тянусь к нему, желая вновь почувствовать его в себе, желая прикоснуться к нему, желая быть еще ближе, максимально близко… но он не позволяет. Виктор перехватывает мои запястья и полностью укладывает меня на стол, прижимая мои руки к столешнице, и я уже просто жалобно скулю, не в силах выдержать эту сладостную пытку. Он целует мою шею, плавно спускается к ключицам и груди, а затем прихватывает зубами сосок, заставляя меня вновь громко и совершенно развратно застонать.       — Пожалуйста… — в каком-то бреду тихонько молю я.       — Повтори, — хрипло шепчет Виктор мне в ухо.       — Прошу… возьми меня...       Он отпускает мои запястья, и я тут же льну к нему и впиваюсь короткими ногтями в его плечи. Его руки ложатся на мою спину и поддерживают, помогая приподняться. Он снова вторгается в мое тело, и я обхватываю его торс лодыжками, прижимаясь к нему ближе, теснее, позволяя ему проникнуть еще глубже.       Я тянусь к его губам, но поцелуй выходит спешным, обрывистым, потому что наши тела двигаются все быстрее и хаотичнее с каждым толчком. Руками я крепко держусь за его шею и спину, силясь вжаться в него сильнее, чем это вообще возможно, и уже просто скольжу приоткрытыми губами по каждому участку кожи, какой удается захватить. Стоны рвутся из горла, и я даже не думаю сдерживать себя.       Так горячо, так грубо, но так сладко…       Удовольствие нарастает вместе с этим огромным комом нервов, который сосредоточился внизу живота. Мне кажется, что сейчас даже вот-вот слезы брызнут из глаз. Виктор с силой сжимает одну ладонь на моем бедре, другой продолжая удерживать мою талию, низко рычит прямо над моим ухом, и в этот момент я понимаю, что больше уже не могу этого вынести. Глаза резко распахиваются, а изо рта вырывается громкий и протяжный стон, больше похожий на крик. Я прогибаюсь в пояснице, только сильнее подаваясь бедрами ему навстречу, и горячая волна разливается по моему телу до самых кончиков пальцев, взорвавшись внутри, заставляя биться в приятных судорогах. То, как дрожит и сжимается мое тело, заставляет Виктора самого сдавленно застонать. Он позволяет мне откинуться назад, а сам же наращивает такой бешеный и хаотичный темп, что только продлевает то удовольствие, которое только что накрыло меня с головой. И спустя еще несколько рваных толчков, он покидает мое тело и изливается мне на живот.       Он склоняется надо мной и коротко целует, прикусывая мою нижнюю губу. Наши лица в сантиметре друг от друга, и мы оба тяжело дышим, пытаясь успокоить сумасшедшее сердцебиение. Я улыбаюсь, глядя в его глаза, в которых сейчас пляшут чертята, и понимаю, что этой ночью я так легко не отделаюсь.