Руслан проснулся с мыслью, что поцелуи — невиданно странная штука. Позже Руслан пришел еще к одному доводу: целоваться во сне с Юликом — ещё более странно. Хотя не страннее, чем пробудиться с влажным покалыванием живота после такого сна. Странно, всё вокруг странно, и он сам.
Бодрящий лёд мощной струи воды из умывальника не хотел отпускать ощущения, отзывающиеся паточными журчащими вибрациями в паху. А ещё эта дебильная ухмылка, выказывающая сладостное замешательство, уберите её кто-нибудь! Тушенцов хлопал себя по щекам, но полусонный хмель только больше стягивал грудную клетку.
Руслан двинулся по коридору, и его ожидания оказались разоблачены: разбросанные куртки, даже спавшие с крючка, пакеты мусора в коридоре с целлофановыми бантиками, нетронутые ключи, в ожидании томящиеся на полке возле зеркала, прямо говорили, что мать не приезжала. И вряд ли приедет в ближайшее время. Стоило б ей переступить через порог, и Тушенцов бы вскочил, как ошпаренный, от чистоплюйских возражений против кавардака. Тушенцов вскочил только из-за нужды отбыть в туалет.
Мамы в квартире не было. Конечно, она даже не предупреждает теперь: сыночек-дурачок вырос, и её материнский инстинкт сошёл на нет. Руслан отхлебнул пива из жестяной запотевшей банки, мёрзнувшей в холодильнике. Горечь тюкнула по языку, и парень поморщился.
Ещё тридцать две минуты до семи, а десятиклассник даже не перенёс кроссовки из комнаты в прихожую. Грязь засохшими комочками, раскрошенными в земельную пыль, скатывалась с подошв к полу. Плевать. Пусть остаются там и впредь, как тебе такой протест, мамочка?
— Доброе утро, сраный говнюк, — с отрывистым хрипом прочитал Тушенцов сообщение Данилы. Нос, ощутительно раздробленный, болезненно пульсировал. Кажется, даже глаз навскидку подплыл — расцвётшая цинковой желтизной болячка на скуле добралась до него. — И тебе не хворать, господин пидорас, — отпечатал он в ответ.
Переписка длилась недолго — в надрыве свистящий чайник успел закипеть. Унылая серость всей жилплощади так давила на виски, что порой хотелось взвывать. Блеск стали кухонных приборов, чёрные стулья на потёртых ножках, белый стол, гудящий холодильник — всё мерещилось осуждением. Комната сумасшедшего какая-то получается. Руслан поворачивает голову, разглядывая свои покои. Пыль кружилась нестройными частичками в воздухе, изничтожая свежесть. Холодный свет лампы обезображивал естественный цвет лица десятиклассника. Выглядывающие из коридора шкафы и тумбочки, укрытые нестиранной одеждой, ненавистно скрипели. Мамина записка об отъезде, освободившаяся от заточения магнитиков, скомкалась и валялась где-то под столом.
Ну ничего, мама, ничего. Вот ты приедешь — и мы тебе покажем, как жили, как пили, с кем дружбу водили. И, да, мама, как ты разочаруешься! Готовься хлопать дверьми.
В Руслане не было совести, а её единичные проявления сказывались на разросшейся отрешённости. А ещё паршивый сопливый солипсизм мамочкой прощался, принимался, в какой-то степени награждался. Хотя Тушенцову и не было до себя особого дела: он не любил к себе внимания. Он утверждал восхищённые ухаживания лишь за его головушкой. В неё-то он сам вбирал, вчитывал, всасывал поганые догмы. А что ему собственное лицо? Оно от отца с матерью, и он в этом участия не имел никакущего: поэтому ему было отвратно своё и чужое самолюбование. Руслан горазд оценивать лишь разум, но никак не нос.
Стук ногтевых пластин по столешнице всё больше походил на «Юлик, Юлик, Юлик». Глупости всё это! Руслан тряхнул головой, поправляя волосяные вихри.
Какого чёрта это именно поцелуй? Это слово скверно, туманно походит на то, что на самом деле было. Слишком оно зефирное, сладкое, липкое. Во сне чувствовалось по-другому. Там была калёная стужа снаружи и расщепляющая жара изнутри, и почему-то было тоскливо, будто что-то вгрызлось в сердце и рвало его на части, а эти выдуманные покусывания и сжимания рук — типа прощального взмаха платком. Руслану помнится, что они шептали друг другу слова какой-то песни, едва ли знакомой им обоим. Это была боль, это был взрыв, это было что-то ещё, но Тушенцов называть не спешит. Громкое слово.
А ему тоже это снилось?..
— Выспался? — интересуется Юлик через чирикнувшее уведомление Вконтакте.
Собираться в школу улыбающимся от уха до уха Руслану пришлось впервые.
— Без угара? Внатуре? Хо-о-о, ебать, вот же. — Кашин выуживает Илье сигарету, упираясь в леденящее кафелем углубление подоконника. Школьный туалет потерял из вида всех младшеклассников. — Кури по-бырому, Илюшка, завуч сегодня визжит, как сука.
— Остаётся только думать, — вставил Ильдар, — кто, ёлки-палки, ссаная баба Алишера. Пизды б ей дать. Ух. — Чистенькие наручные часы зацепились за карманный вырез.
— Даша или Маша? — Данила вскидывает бровь. Его сакральная пронырливость засочилась сквозь оливковые радужки. — Легче у баб спросить.
— Алина ничё не знает, — опережающе кашлянул Хабибуллин.
— Поинтересуйся у Лизы. — Илья заключительно выкинул бычок в покорёженную керамику унитаза. — А, Дань? Сделаешь?
— Я-то? Если она не убежит от меня опять.
— А чё бегает?
— Кто её знает. — Даня рассеянно закидывает голову, почёсывая затылок. — Девочки. Они такие.
— О как, — добрый хохот Ильдара показался Кашину каким-то обличающим. — Одни бабы, другие — девочки?
— Ты её видел, эту пиздюшку? Вот именно! — Рыжий с кряхтением уселся на подоконник, стуча себя по карманам. Лопатки морозит оконным стеклом. — Есть чё кинуть?
— Пустые, — констатируют парни.
— Блять, обидно.
Подозрительно нарастающая громкость каблучного деловитого цоканья по коридору напрягла заломленные жалящей болью спины.
— Погнали, скоро звонок будет, — состроив ангельскую мордочку, насколько это оказалось для Кашина возможным, Даня прокашлялся и для добросовестности намочил руки водой.
— Опять вы?! — возмущается, втянув воздух через нос, завуч. Дверь от её руки врезается в стену.
— Уже уходим, Тьяна Юрьна, до свидания, до свидания, — щебечет рыжий и высовывает голову в коридор, ища глазами кого-то, хоть отдалённо напоминающего Лизу.
— Я! Да я если ещё раз увижу вас тут, в туалете для младших, вы у меня все на ковёр коленками упадёте, ясно? И так на уроках постоянно проситесь, а ещё и всю перемену тут торчите. А ну-ка! По кабинетам! Что такое…
— Поняли, приносим искренние извинения, уважаемая Татьяна Юрьевна, — лепечет Ильдар, утягивая ремень на джинсах. — Форму дома забыл. — Наглая улыбка исподлобья заставляет нестарую женщину практически вскипеть.
Пронзительный звон оглушает до пощёлкиваний в ушных раковинах. Парни, застрахованные, выдыхают, сметая с дороги завуча.
— На уроки же спешим, — гогочет Ильдар, видя её раскрасневшееся лицо. — Сука.
Кашин успел скрыться с горизонта, хотя на «одиночество» ему выделили пару секунд. Рыжий шагал по коридору, претенциозно задрав подбородок. Ехидное настроение кривеньким изгибом осело на губах, потрескавшихся от ветра. Зеленоглазый Мефистофель.
Вспоминать чужое расписание, когда и своё в голову не помещалось, — дайте два, Дане завернуть и доставить. Его бесцельные мотания по коридору спасает только узнанная ядовито-яркая макушка Насти. Девушка торопится к кабинету, Кашин провожает её оценивающим взглядом и кусает изнутри щёку. Из-за угла, огражённая острыми мужскими плечами, вальяжно ступает Неред, бдительно следящая за исходом истории Никиты. Она усмехается, и её глаза поспешно соскакивают с Дани, едва успев его обвести. Лиза почти прячется за Юликом, не заметившим её напряжения, и сбавляет шаг, спотыкаясь.
— Здорово, — мычит Гридин, тряхнув мальчишескую руку. Даня пожал неохотно.
— Пару слов тебе, — говорит рыжий, вскидывая брови. — Тебе, Лиза, да. — Заметив её отчаянное положение, он мотает головой. В груди требовательно, резво давит, кончая лёгкие.
— Пару секунд, — остерегает она Юлика. Онешко неохотно выпускает её, задерживаясь у кабинета.
— Всё будет ок, — рыкает на него Кашин. — Лиз. — Его улыбка становится явней, зажжённые довольством веснушки бросче. — Ты хорошо ладишь с параллелью?
— Нет. — Неред осознаёт, отчего так ноют пятки. Убежать. Она отходит на пару шагов, прислоняясь к стене. Как только Даня нарушает её личное пространство, подходя слишком близко, она мечется в другую сторону. — А что?
— Возникла некоторая проблемка, — фамильярничает парень, чувствуя власть над девчонкой в своих сильных, тяжёлых руках. — Ты не знаешь, ну так, на всякий случай, кто-нибудь общается с парнями из 243 шкилы?
— Ты бы ещё спросил у меня год смерти Дюмы, болван. Я же сказала, нет. Не лажу. Отстань.
— Да? Я в тебе разочарован, — Даня смакует, выговаривая всё с таким воздушным удовольствием, которого и от алко не бывало. — 1870, кстати.
Лиза потрясённо вдыхает. Глаза её округляются, руки крепче сжимают лямку школьного рюкзака.
— Круто.
Кашин ликует.
— Да, знаю, я таков. Ну, — рыжий проглатывает слова, замечая боковым зрением мерно вышагивающую Каплан, — до встречи, Лиза. — Он снова обращает взгляд к Неред, улыбаясь ей на прощанье.
— О чём поболтушки? — сбавляет напряжение Даша. Ноготочки постукивают по прижатой к груди книжке. — Свиданка?
— Не откажусь.
— Нет, Даш. — Неред кажется застыженной. — К моему счастью.
— На первое время. — Язык Дани щёлкает. Парень быстрым шагом направляется к лестнице, теряясь в смешении приближающихся школьников.
— Уже был звонок, — подмечает Каплан, напрашиваясь на оправдания. Она опускает голову и глядит теперь исподлобья. Лизина рубашка, кажется, уже сожжена дотла.
— Ого, ну, пойдём. Хе. Иначе химичка откусит не только мои руки, но и твои. Не дадим ей заработать на чёрном рынке! — Тон девушки становится нервознее, голос скрипучей, речь — сбивчивей.
Каплан ухмыляется, пытаясь поддержать девчонку. Пусть хоть та думает, что она способна на это.
Как только удаётся занять место, спугнув со стула скандального ботана, Даша берёт в руки телефон, на экране которого горит уведомление.
Неизвестный отправитель
ты знакома с 243? ш
Девушка экспромтом уловила, о ком идёт речь. Конечно. Ему же нужна не вся 243 школа? Всего-навсего Валеев.
Даша
аа? нет.
Неизвестный отправитель
жаль......... за пиздёж в рот возьмёшь?
Даша
не выёбывайся. приставала. ты мерзкий.!
Неизвестный отправитель
ога ок пасаси, дашка. узнаю, что пиздишь, получишь на клыкан.
Каплан фыркает, остервенело надувая губки. Такой бармаглот не достоин даже уделённого ему внимания, что уж говорить о лихорадочных шутках-запугиваниях. Она сердито выдыхает через нос, заблокировывая телефон после того, как снова отписывается.
Даша
отвали от меня, спермотоксикозник. я ничё не знаю, ни с кем не знакома. не согласен — гуляй. ничё доказывать тебе не собираюсь, урод.
Неизвестный отправитель
ряльна? ого, я уж думал типо сознаешься.....
Десятиклассница покачала головой. Он проверяет на прочность её нервы? В таком случае, пусть встаёт в очередь за химичкой, которая с начала урока гложет её свирепым взглядом.
Каплан же не отступит, не сдастся, и если уж юлить, то до победного.
Шпагина беззаботно качается на носках у входа в раздевалку. Шелковистый белоснежный бомбер натянут, стоптанные балетки переодеты на массивные ботинки. Весело бегающие глазки цепляются за каждого мимо проходящего парня, смутно похожего затылком на него.
Коридорчик заваливает спешащими домой второклассниками. Старших на горизонте ещё не видно: это только Настя, мерцая нюдовым блеском для губ, торопилась сюда.
В девчонке нарастающим волнением из живота поднимается волна, сметающая в голове все мысли. Точно, не обозналась! Руслан идёт по коридору, цепляя длинными пальцами воротник свитшота.
Она готовится, прокашливаясь, чтобы по-детски не запищать. Всё-таки, Тушенцов кажется таким повзрослевшим. С того года точно.
Его карие глаза совсем не хотят её замечать, очаровательный оскал адресован не ей, и даже заправленная в ивово-коричневые волосы рука никак не связана с флиртом с красноволосой Настей Шпагиной.
Рядом с ним, треща подошвами, шествуют уже знакомые ей лица: Ильдар, задористо двигающий бровями, безмятежный Илья и участливый Даня. Первая толика внимания получается от Кулича, слегка удивлённого заметным ожиданием Насти. Он толкает в бок Хабибуллина точёным локтём. Ильдар глухнет, шикая на рыжего, который наперечёт кривится, но Руслан обнаруживает присутствие десятиклассницы. Он здоровается с ней ухмылочкой, и она отвечает тем же, поправляя длинную косу.
— Мы пока пойдём, — хрипит Илья, утягивая за собой нежелающего оставлять парочку наедине Ильдара. Кашин с мужским одобрением, обнаруженном в оттянутой вниз губе и комичном выражении лица, скрывается за дверью раздевалки. Он что-то заговорщицки шепчет, Илья смеётся.
— Привет, — первой вступает Настя.
— Привет.
— Как день?
— Тебе неинтересно, как мой день. Ты что-нибудь хочешь от меня? Если да, то явно не новостей о проведённых часах здесь. — Шпагина, раскрытая, опускает голову с улыбкой. — Я прав?
— Чертовски, — шмыгает Настя. — У тебя дела после школы?
— Уже труднее. Не-е-е-ет, — тянет Тушенцов, эффектно прикусывая губу.
Сердце не забивается чаще, зато какой безотчётной крупной дрожью вдруг пробивает коленки! Особенный запах мужского тела и одеколона тяжелит Настину головушку.
— Пойдём вместе домой? Было бы круто… Было б круто погулять и поболтать. Нам. С тобой, конечно. Вдвоём.
— Какая прелесть. Я сражён, — хмыкает Руслан, удовлетворённый верными догадками. — Конечно. Я скоро, Насть.
— Угу.
То, как он произносит её имя, уже является видом искусства. Он сам искусство в какой-то степени: контраст постоянной ослепляющей улыбки и мешков под колючими, съедающими глазами, нешкольного свитшота и зауженных брюк; эти его бунтующие волосы, наверняка мягкие, спутанные до безобразия, но лоснящиеся; эта его манера говорить, сам его голос, гипнотизирующий глубиной, елейный, лакомый приглушённостью. О Боги, восклицала бы Настя, будь он неладен, этот дурманящий парень с десятого «А».
В животе маячит трепетное чудесное тепло, спустившееся с покрасневших ушей. Земля уходит из-под ног, и Шпагина хватается за что-нибудь по близости. Холодок в коленных сгибах густыми бугристыми вздрагиваниями поднимается выше, пробирает рёбра с щекоткой.
— Тут, — оповещает Руслан, направляемый слезами гордости и гоготом Дани. — Пойдём быстрей.
— Быстрей?
Тушенцов, торопясь, хватает её руку, на ходу признаваясь:
— Эти д… Дибилёныши. Эти дибилёныши сейчас устроят арлекинаду вау-эффекта. Может, тебе бы понравилось, но это пагубно для психики.
Настя доедает фисташковое мороженое, искусав мягкий вафельный стаканчик, и думает, что она редкая счастливица, польщённая вниманием Руслана. Они болтают и хохочут, как закоренелые друзья, закалённые временем и трудностями.
— С литературой у меня беда, — бухтит девушка, огорчённая такими неполадками чуть ли не до глубины души.
— Справедливо, — отзывается Руслан, мечтательно глядя в небо. — Однотипные вопросы, односторонний взгляд этой вашей…
— Яны Эдуардовны.
— А-а, Яны Эдуардовны. Ленится. Поёт дифирамбы ИнфоУроку.
— Да я и к чтиву не особо… Пристращена, — делится Настя.
— Нестрашно, бывает. Я…
Тушенцов насупливается, мрачнеет, как только опознаёт неподалёку горящие злобой чёрные глаза. Глаза того парня, с квадратным подбородком, который попался под руку ему у путей! Он подходит ближе, и Руслан настороженно тормозит Шпагину.
— Эу! — горланит Адмиралтейский до того противно, что в желудке всё скручивается, будто перетянутое жгутом. — Чё, припух?! Слышь, Центровской!
— Центровской?.. — оторопело вопрошает Шпагина.
Руслан посылает к чёрту галантность, сожалеюще заглянув девушке в глаза, и выходит вперёд, недовольный и вздёрнутый.
— Не слышь, а выслушай! — орёт и он, пока расстояние не перестаёт требовать повышенных тонов.
— Да мне похуй!
Лбы сталкиваются с коротким звуком. Руслан от гнева морщит нос.
— Наехать по беспределу хочешь?
— Ты чё какой, думал, за те выебоны тебе ничё не будет?
— Чё мне тут лечишь, пассажир, у тя чё, в жопе свербит? Смотрящий твой забил, а те, щенку, лишь бы поскулить. Обмудок, — Тушенцов выплёвывает слова с желчью.
— Ты чё во мне обмудка увидел?
— А чё сомнения есть?
Настя с искренним ужасом визжит, как только горячая кровь со скулы Руслана капает на футболку перевёрнутого противника.
