За преступлением следует наказание

Солнце стекало плавучими каплями золота по небу, стремясь к прозрачной пустоте. Архитектура внедрялась в розово-лиловый, палёвый цвет, въедалась, прощаясь с ночными тенями. Провода серыми нитями кроили воздух. Илья потянулся, и в ушах зашуршала утренняя дремота. Подплывший глаз наметил храпящего Даню, у которого водопады мешковатой одежды струились к полу. И пальцы в невесомости. Взмыв из-под одеяла, старательно избегая столкновений с Кашиным, Кулич стал сортировать пыльные тенистые очертания в поисках Ильдара. Засыпать в квартире Хабибуллина после печальных пьянок отпечаталось традицией, и неловкости, как это было первое время, не оставалось ничуть. Звать Руслана казалось нецелесообразным: тогда ушёл, да и сейчас вряд ли бы остался. Виски грохнули, вырвался молебный скулёж. — Доброе утро, — вступил Хабибуллин, помятый, но улыбающийся. — И тебе, — ухмыльнулся Илья. — На опохмел ничего не осталось. — Ну… Жаль, — зевок. — Время? — Около шести. Знай Илья язык жестов, он бы и общался только на нём: порой измождённость скрипела в костях до такой степени, что не оставалось возможностей голосового аппарата. Хабибуллин поразглядывал лицо друга, тоскливо вздохнул и отправился в ванную то ли сблевать, то ли взбодриться. Даня, прищурив жуликоватые глаза, наблюдал. Кулич это заметил. — Доброе. — Не очень-то и доброе. — Кашин отвернулся к подлокотнику, оголяя ряд позвонков. — Бывало и хуже. — Не спорю. Но я же не про состояние. — С каких пор ты такой философский? — А? — Лан, — скрипнув зубами, прошептал Илья. — Ильдар занял ванную. Я за ним. — Базару ноль. Кулич засопливился. — Ненавижу осень… Лиза тоже ненавидела осень. Лиза в принципе ненавидела всех и вся, уснувшая полусидя на подоконнике. Спросонья под рёбрами яростно закололо, и влажное лицо зазолотилось солнцем. Просыпаться с усталым воем она так же ненавидела. Зато в Юлике, как и в Руслане, не было ненависти. Было какое-то волшебное детское увлечение и проба своего обаяния. Сообщения так и бренчали до полуночи по квартире, и никто не хотел сдаваться. Тушенцов финишировал первым. Онешко так и не дремал до двух, прочитывая каждое сообщение, цепляясь за шутки, за вариативность по-иному ответить. Потом переключился на Каплан, у которой профиль запестрел обновлённой аватаркой. Света сопела уже с десяти, сцепив в объятьях Зарыковскую. Дружеские ночёвки потихоньку теряли свою дружественную атмосферу, превращаясь в бытовуху, в привычку, в что-то другое и непонятное. Даша не спала — так и не смогла отвлечься от Турбины. Она и ворочаться не смела, потому что Света ограничила её движения ногами, бессовестно закинутыми на бёдра подруги. Носки, кстати, у Светы были забавные. Каплан, невольно заложившая в своё тело всю эстетику юности, вздрагивала из-за дуновений ветра и давилась кашлем. Айфон нескончаемо вибрировал в кармане домашних шортиков, но её внимания так и не приковал. Карие глаза отдавали удушающей несочной зеленью. Пепел эпизодически встряхивался в упаковку старой пудры. На балконе было неуютно, как не было уютно и на тусовке Мкртчян, зато думалось легче и лучше. Динамичная, визгливая мелодия входящего вызова встряла в голове после пары повторений. — Да? — Голос у Даши совсем прокурился, но шарма не потерял. — Доброе утро, зайка моя. Чё ты на сообщения не отвечаешь, а? — А-а… С добрым утром. Сам не спишь. — Не уходи от темы. — Не ухожу. — Уходишь. Чё не отвечаешь? — Да приду я, покажу его, обозначу, да. Руки чешутся? Сбавь пыл, ок? Я перезвоню, ладно? Дожидаться ответа терпения не хватило, и громоподобный голос прервался. — Уёбок, — сцедила Даша, затянувшись. Русская реальность бьёт сухие хлёсткие пощёчины, не щадя твоей иронической точки зрения, да, Даша? Тут ничего не будет: сиди на поводке очередного эгоиста, который восхваляет свою способность махать закрытыми кулаками. Ему плевать на твои сокровенные внутренности, лишь бы ты неплохо выглядела на его фоне, и чтобы твою задницу оценивали не ниже 5, а там уж куда ни шло. Терпи, и здоровьечка тебе побольше. Или если и существует вероятность найти такого, чтобы был почти поэтом, и чтобы у него с языка слетали красноречия, и тельце подтянутое — предел мечтаний, да? Лишь бы только не расстрел и не дыра во лбу. Сбежать, что ли. Дане и без американщины нравится немытая Россия, цитадель рабства и бедности, поэтому он с глубоким, затяжным першением матерится. — Пидорасы, почему все жрут, а за временем никто не следит?! — Поебать, — пытается выговорить Илья, засасывающий толстую доширачную лапшичку. — Нас сегодня с 8:00 до 8:45 до последней секунды будут в рот ебать, у нас контроша ебучая, забыли? Готовься, Кулич. И Ильдар! — У меня рот весь в приправе и язык, видимо, в язвах. — Кулич устало трёт глаза. — Меня ебать будут меньше всех. Хабибуллин прочищает горло и излучает бесповоротный позитив: — Зато вместе. Даня не разделяет его радости и тяжело поднимается с табуреточки, шлейфом ладони проводя по серому подоконнику. — Я теперь понял, почему ты всегда такой весёлый. Ильдар улыбается, актёрствуя, будто ничего не понял. Юлику значительно поплохело. И в этом винить он никого не собирался, собственная вина морила без подначиваний. Юлик в принципе вечно виноватый, перед собой, отцом или мамой, перед каждым и всяким: ему больше импонирует роль жертвочки. Лизу жаль, загнанную бедняжку. Она и грызётся только потому, что нутро у неё закипело до пределов, и больше нет сил и вменяемости оставаться прежней. Хочется крушить и кромсать, это Онешко прекрасно понимает. А сейчас подступиться к ней будет тяжко, более тяжко, чем можно было б надумать и без ссор. Дашу он не понимает вовсе — она ему треплет всю требуху, измывается, как только возможно, выгибается гадюкой и всё же остаётся одухотворением любви. Юлику Каплан нравится неузнаваемо её плавностью, гладкостью, покладистостью и вместе с тем остротой одного только взгляда. Даша для него — что-то сотворённое анонимными божественными силами, слишком уж она не туда и не сюда. Как изгнанная, как наказанная, бесится в этом мире, не зная избавления. И она бедняжка. Ещё и Руслан свалился на голову, словно специально посланный чертёнок, мельтешит перед глазами, егозит, вытворяет неведомое, зачем-то заставляя в него влюбляться. Руслан, в отличие от Даши, и поверхностный, и глубокий. В разговоре вряд ли сообразишь, какую часть себя он пытается воспроизвести, что особенно вульгарно для Онешко. Тушенцов необъяснимый, неизведанный, мрачный, его центр тяжести — вечная мерзлота. Юлику вот совершенно непонятно, что с этим творить. Да и без лишних лиц паршивенько, так бывает раз в неделю примерно. Онешко, привыкший, обычно уделяет таким событиям отдельный плейлист и разгрузочный день, чтобы валяться и встрять пропащим, пока веки не сбавят красноты. Сейчас день попался неудобный: сводила с ума предстоящая контрольная, которую он вряд ли похвально напишет. И его папа за это будет язвительно изъедать. Раз уж удостоен и фамилии, и отчества, соответствуй семейным традициям. Стань мальчиком, которым хвалятся за столом по пьяни, которого возводят в пример треклятым слюнявым племянникам, которому будут таскать невесток из деревни, раз уж такой красавец получился. Онешко сам не соображает, нужны ли ему невестки. Или женихи. Что ему вообще нужно? Стихи хоть про Тушенцова легко пишутся, всего-то пропитаны бестолковостью. Юлик при перечитываниях думает, что это неплохо б зазвучало под грустную гитару. Сочинительства шуршат бумажными хрустящими комками на дне рюкзака, когда Онешко в спешке выбегает из комнаты. Обыкновенно его Неред настропаляла собираться, и привычка следить за временем растворилась на подкорке. Лиза, отнюдь, молчала с четырёх часов ночи. Руслан не был бы Русланом, если б не антикварная фантазия его мамы, конечно, и неумение предохраняться на тестах. В смысле — он никогда не готовил ни шпор, ни запасного телефона, ничегошеньки и никогдашеньки. Своё безрассудство он полюбил с чтением, когда осуждаемые и осуждённые герои, оторванные от общественности, вызывали в нём схожие отступнические эмоции. И это казалось красящей чертой. Надеяться на друзей десятиклассник не хотел, поэтому пошёл ва-банк: напросился в туалет и отправился на поиски коридорных гуляк. Почему-то попался Юлик. — Контрольная? — снисходительно интересуется Тушенцов. — Да. — И у меня. Онешко достал из брюк смартфон, спрятанный из-за испуга попасться директору, и умиротворённо выдохнул. Пригласил в туалет его, вроде как, Руслан. Они уселись впритык на подоконнике, и пока Юлик, болтая ногами, с усердием впечатывал необходимые вопросы в строку поиска, Руслан сверху-низ, с бдительным тяжёлым прищуром разглядывал его лохматость. Между парнями словно струна натянулась. Лишнее порочное движение — бзыньк — оборвал и распрощался. Шея у Юлика такая издевательски изящная, схожая с лебединой: кожа бледная, тонкая, позволяющая разглядывать венки и родинки. Тушенцов придвинулся ближе, опалив затылок горячим дыханием. Онешко дёрнулся. — Не дыши так, — прошептал он, не отвлекаемый даже интимной обстановкой. — Почему? — Руслан спросил это с такой интонацией, что у Юлика в подреберьях всё заморозилось. — Жарко. Руслан молча вскинул бровь. Онешко не ответил. — Я закончил, — констатировал он спустя пару минут, вручая телефон соратнику по незнанию. Тушенцов немигающе, напряжённо смотрел ему в глаза. Юлик сделался взволнованным, что отразилось на его сухих губах, будто набухших стеснением. Парень их облизал. — Спасибо, — протянул Руслан. Онешко увёл взгляд. — Вернёшь мне его в столовой? Я и так слишком задержался, мне вставят по самые гланды, если задержусь ещё. — Да. Хорошо. Юлик ушёл. Запах Юлика, вопреки, остался. Тушенцов, уже собравшийся уходить, замечает крадущегося Хабибуллина, у которого в рукаве что-то рельефно игриво торчит. Руслан искоса глядит на приятеля в момент, когда тот достигает кабинки. Настя заикалась из-за душноты кабинета, из-за обиды на свой косой почерк и из-за Тушенцова. Глубина его глаз въелась под кожу, а ещё этот вечный беглый взгляд так и ломал хрупкие лопатки. Он единственный раз за день посмотрел на неё пристально, и Шпагина уже отчаялась: терпение точечно воспалилось в сердце именно тогда. — Руслан! Тушенцов оборачивается, облепленный младшеклассниками, и вопросительно вскидывает брови. — А? — Я хочу поговорить! Руслан встряхивает волосами. Настя вот-вот упадёт в обморок от его невероятных чар. Девушка, только подбежав, хватает его за палец, не способная на большее, и тонет в чувстве его жара, его запаха, в звуке его имени, лузгающегося на языке. Она ведёт его куда-то в лестничные проёмы и слышит, как Тушенцова окликивает Даня. — Подожди! — горланит ведомый Шпагиной парень и едва не спотыкается. — А… — Аккуратно. Когда они добираются до кабинета физики, навскидку, совсем пустого, запылённого, затхлого, девушка протаскивает его в кладовку и конвульсивно вдыхает, ничего не понимая. Дверь клацает, закрываясь, и Тушенцов облокачивается о неё. — Что? — трудно, жадно дыша, задаёт вопрос. — Что ты так неистово хотела? Чего? У Насти лицо перестаёт контрастировать с волосами, ровняясь с багряностью локонов. Слова теряются, прежде подобранные, как и дар речи. — Настя? Шпагина ждёт. Чего — сама не знает, но, вероятнее всего, чуда. Чуда, что Руслан сам сообразит, подхватит её, посадит на парту, а там… — Насть? В висках щёлкает, а опасения оказаться отвергнутой щекотливо подползают к глотке. — Я… Я… Руслан глядит исподлобья, словно истерзанный хищник. У него пальцы стучат по блестящему металлу увесистого стеллажа. — Ты? — Он смягчающе улыбается, подпираясь к ней ближе, и Шпагина трусливо пятится в стену. — Ты? У Насти совсем сносит крышу, и она теряет точку концентрации, сосредотачиваясь только на линии сомкнутых губ. Руслан это видит, хмыкает и решает не нарушать её сборов. Шпагина бегает глазками по его выражению, пытается разгадать, о чём-таки он думает прямо сейчас. Словно вот-вот убежит… Время тянется песчинками, бесконечными песчинками, состояние и материя для Насти потеряны, возможно, навсегда. — Насть? Десятиклассница срывается и цепляет его шею тонкими ручками. Целует в щёку, марая губной помадой, ведёт к губам, ненастойчиво, вязко, несмело. Руслан трогает её талию, а потом резко отстраняется. — Я ж знал, — подмигивает он. Сердце ухает в пятки от совестливого сокрушения, от испуга, от неоправданных надежд. — Я тебе не нравлюсь? — Ты? — Руслан говорит безобидно, но каждое его слово теперь для Насти — кинжал. — Ты нравишься, но у меня… Как сказать тебе… Ты для меня друг. Шпагина плаксиво улыбается, медленно смаргивая пелену, и виснет на шее. — Девочки такие девочки. Парень гладит её спину, случайно проходясь по бретельке лифчика мягким вдавливающим движением, и Настя громко-громко шмыгает. — Друзья? — Друзья… Размечталась. Очередной звонок разрушает девчачьи невразумительные желания, сильные руки отпускают её, вытирая слезинки с щёк, и Шпагина делает попытку в счастье. Дура! Как только заканчиваются покалывания в спине от впустую потраченных семи часов школьного режима, Юлик несётся в холл, потому что Даша сказала. Даша, вернее, это напечатала. Волосы прерывисто дёргаются, когда он козлёнком скачет по нескончаемым ступенькам. Каплан замечает его заключающий прыжок и улыбается, пряча в строгом пиджаке серебристую жвачную бумажку. — Ты быстрый. — Я старался, — честно признаётся еле дышащий десятиклассник. Дарья оглядывает его снизу-вверх, длинные ресницы сочатся смолянистой чернотой. Она наматывает на пальчик провод наушников, стряхивая потом его в карманный вырез. — Ты долго ждала, да? — Как ты понял? — Ты слушала музыку. — Юлик насупился. — Ну… Я слушаю её почти всё время. Переоденешь обувь или поднимешь восстание против сменки своим видом? Онешко улыбнулся. — Предпочту бунт. — Отлично. Даша берёт кавалера за локоть, обещая ему долгую прогулку в ненавистном парке. Зато какие люди попадаются в этом парке. Ох, да. Единственная мерзкая интрижка. Окупится ли — та ещё дилемма. Руслан упирает подбородок в ладонь и поворачивается к окну, лицезрея отвратительно жизнерадостное лицо его недавнего влюблённого. Он яростно пышит в пространство между пальцами, щекоча нервы. Кашин неожиданно подкрадывается сзади, хватая за плечо и ворчит. — Куда делся ты с этой Настей?.. Нас ждёт пизделовка, собирайся, малый… Тушенцов его не слышит, не отлипая от оконного запятнанного стекла. Парень обещается устроить перфоманс ревности или у Даши, которая постоянно на него оглядывается вперемешку с Настей, или у Юлика, который смущённо прячет глаза при каждом столкновении.