За преступлением следует наказание

— Не могу. Юлик вскидывает бровь. — Дела? — Да, — уворачивается Лиза. Она продолжает причёсывать сбившиеся пышные русые пряди массажной расчёской, прикидывая, как выглядит. Меняет ломаный пробор, туда, сюда, накручивает пальцами кончики. — Ты хотел заняться чем-то увлекательным? — Я хотел погулять, как в старые добрые. — А-а. — Неред достаёт гигиеничку. — Ты для Дани? — Что? — Она растерянно прячет помаду. — Для себя. — Так и ври мне. — Юлик облокачивается о рельефный угол гранитной выгнутой арки первого этажа. — Для Дани? — Для себя. — Для Дани. — Для себя. — Неред с шутливым упрёком жмурится. — Я знаю о тебе всё, зачем ты мне лепишь горбатого? Ты обожала Текну в четвёртом классе, твой первый питомец — волнистый попугай, последний — канарейка. Больше всего ты ненавидишь книжки про подростковую любовь, но в твоей комнате они стоят на полке над письменным столом. Три штуки, кажется. «Бумажные города»… — Остановись! — Лиза, пакостно хихикая, затыкает ему рот рукой. — Ты при Дане не вздумай так сделать, блять, Юля! — Я буду хранить молчание. — Юлик, закрывая глаза, прикладывает стиснутый костистый кулак к сердцу. — Предложи Даше? — Ощущая щиплющее недоумение, она добавляет: — Имею в виду Зарыковскую, конечно, ха, естественно её. И Свету! И Никиту. Круто я тебе собрала компанию? — Блестяще. — Онешко ощеривается. — У Зары — курсы, Никита с ночевой поехал к двоюродному брату, а Свету я даже ни разу не поймал. Даже за разглядыванием Дашиного мейка, представь себе… — заговорщески шепчет парень. — Невозможно! — Лиза торопливо красит губки блеском-гигиеничкой, пока Юлик занят вычурными красками своих эмоций. — Да, — признаёт поражение, — это для Дани. — Света пишет, что может, — вяло оповещает Юлик, смотрящий в экран. — Я же знал, — улыбаясь в район уха, обнимает Лизу со спины. — Ты очень красивая. Неред в ответ на мальчишескую сентиментальность пихает его в бок, щипнув за особо нежную кожу на бугристых телах рёбер. — Ай! — Не говори мне таких смущающих вещей! Я наконец избавилась от пигментных пятен, а теперь заново покраснею. — Она неотрывно смотрит в его глаза, и её естество дрожит от того, какая давящая пытливая боль просачивается через взгляд Юлика. — Юлик? — Да? — Что случилось? У тебя такие мешки… — Ай, так. С Русланом поссорились. — А я говорила, — зачинает Неред, уперев руки в боки. — Я знала, я предупредила… Знаешь. — Она дотошно берёт его за плечо, произвольно комкая посеревший хлопок рубашки. — Я думаю, что вы два идиота. Бараны. Да? Никто не хочет уступать… Вы хорошая пара, Юлик. Я просто перестраховывалась, когда говорила и писала тебе подобные вещи. Правда? Он для тебя много значит, и эта значимость отражается у тебя в глазах. Он тебе важен? Конечно важен. Просто пойди и усмири свою гордость. Пойми, что придётся пожертвовать. Если ты правда любишь его — пожертвуешь. — Лиза морщится. — Бе-е-е, это всё из-за тебя! Смотри, как меня твои щенячьи глазки расстроили! Всё! Я пойду с Даней, а ты мне отпишись в этот же день, и лучше бы ты мне написал о благоприятном исходе вашего разговора, лады, Юлик? Я переживаю. Ты для меня тоже важен. И Руслану важен: Даня написывал мне вчера полночи, что этот утырок его игнорировал и кидал многозначительные намёки. Понимаешь? Он тоже переживает. Вам нужно понять друг друга. — Лиза, ты слишком мудра для семнадцатилетней девочки. — Я знаю. Не за что! — бунчит она. — Пойдёте со Светой вдвоём? — Думаю забежать в какой-нибудь Добропек или типа, чтобы посидеть или похавать вкусненько. Я скучаю. — Юлик, смотри, а то под ногами у тебя уже лужа. Хватит драматизировать, я сейчас всплакну! — Да, Юлик, — подтверждает рыжий, материализовавшийся в долю секунды подле Неред. — Елизавета Романовна, ну это просто шик. — Даня переводит изучающий взгляд с девушки на парня. — А ты чего какой мутнющий? Лиза в хороших руках. — Если ты дружишь с Русланом, то пожалуй. — Юлик скованно жмёт плечами. — Он дружит со мной, — насмехается Даня, получая толчок от Лизы. — А чё? Ладно-ладно, мы пидружки навсегда, бэст фриендс фарэвэ. Итс Бритни, бич, — и сам смеётся. Юлику бы тоже хотелось такой непринуждённости: парочка перед ним умилительно воркует, десятиклассница кокетливо натягивает его галстук, а он, непоколебимый защитник её спокойствия, вынужден чуть наклоняться, чтобы дышать губы в губы. И глаза бегают по озарённым радостью лицам, а эти пружинные вдохи… Юлик отвернулся. — Счастливо погулять! — бросает напоследок. — И тебе, — ухмыляется Лиза. — Дань, как там Руслан? — Лиза, я почти тебя поцеловал, хватит меня заставать врасплох своими неожиданными куэштенз. — Извини. — Она стучит ему в грудь кулаком, а потом изящным движением хрупкой ладони поднимается к воротнику рубашки. — Ну так? — Как обычно: меланхолит. Депрессует. Грустит. Я думаю, — он запинается. — Я думаю, их надо подтолкнуть, что ли? Лиз, честно. Честно — без всяких — я с Онешко мало знаком, но раз с ним общается Рус, да ещё и ты — должно быть, он замечтательный парниша. Я прав? — У вас принято говорить мазёвый, — поправляет парня Неред, обжигая его губы трудным выдохом. — Да. — Кашин смотрит сверху-вниз, неровные блики его светлого игривого шартреза скачут по девичьему лицу, и парень в немощи облизывает губы. — Лиза, хорош так смотреть, у меня в штанах уже тесно, верняк… — Дурак. — Лиза отталкивает его, заливисто смеясь. Девушка решает пройтись по коридору, вырываясь из малоудобного положения под мальчишеским телом. — От тебя пахнет вишней, — замечает пристроившийся сзади Данила. У Светы очень деликатная улыбка, и она редко с чем сравнима, по мнению Юлика. Просто потому, что мнимость и зыбкость чувства, когда это видишь, очень-очень ядрёно сквозит в дыхательных путях. Парень щурится, спускаясь со сколоченного школьного крыльца. Турбина прячет волосы в широком капюшоне, руки — в свисающих рукавах. — Тебе идёт эта толстовка, — замечает Юлик, застёгивая дутую спортивную куртку. — В самом деле? — Света ослепляет широченной улыбкой. — Я зна-а-а-ю-ю-ю. Я сама сделала такую печать. Короче! Лайфхак из тик-тока… У тебя есть принтер? — Нет, Свет, живём без принтера в семье… Бедно, как ты понимаешь, плохо живём. — Турбина стучит его по плечу. — Хотя, блин. Есть. Ну он чёрно-белый… — Отлично! Я скину тебе пару набросков из манги, а ты напечатай на ту свою скучную серую футболку из адика, соглы? — Посмотрим. — Я давно хотела погулять, — признаётся Света, заворачивающая за угол массивных школьных ворот. — Кстати, всегда боялась, что они соскользнут с петель как-то и мне на ногу — бам! А ещё я боюсь на крючки в раздевалке падать, такой треш… — Поэтому тебя и не видно сразу после уроков. — Онешко понимающе хмыкает. — В этом есть толика разумного. — Ага-а-а, а ты думал? Так вот… Даша на своих курсах по подготовке к экзаменам, меня аж воротит от её ответственности. — Света по-настоящему вздрагивает, но виной тому порывистый ветер. — Чёрт, сейчас… — Она как из шляпы фокусника выуживает свой вороной бушлат. Только из нейлонового пурпурного рюкзачка на самом деле. — Бр, значительно похолодало. Не беда! Так. Даша — на курсах, Лиза — на свиданиях, а у тебя — нуль продвижения с Тушёнкой? — Как бы это не звучало по-кладбищенски тоскливо, да, Свет, как всегда: в самую точку. — Знаю! — Света гордо вздёргивает нос. — Почему? — Вчера посрались, сегодня оба молчим. А что, я, что ли, должен на поводу идти? Да, он мне очень важен. Но мне же не… Бля, знаешь, спорный момент. — Лиза что посоветовала? — Кому-то из нас нужно сбавить давление, вот, что-то в этом роде. Я не знаю. Мы оба не правы. — И не левы, — хихикает Света, обнажая белые зубы. — Извини. Ну? — Пф. — Онешко махает рукой. — Нудный разговор. Мне грустно без него. Ему грустно без меня. Он сегодня со мной ни привет, ни пока, а я что, самый лучший мальчик на планете Земля? Я тоже. — Упёртый ду-рак, — цедит Турбина, цепляя парня за локоть. — Если бы у меня был такой дорогой человек, как ты описываешь Руслана, я бы ни за что в жизни не позволила нам быть враздробь друг от друга: улыбками, приветствиями, взглядами, чувствами, душами. Ты ду-рак. — Она «сверлит» пальчиком в виске одноклассника дыру, чтобы осязать наличие у него мозгов. Иначе он бы слёту сообразил, что это взаправду невозможно. — Какого хера? — Что? — Вы все такие, блять, умные в плане отношений, — Онешко фыркает. — Тренера не играют! — Да нет. Вам, девочкам, наверное, легче уживаться… — Это ты о лесбиянках? — Да нет же! Вы более сентиментальные, что ли, более пронзительные. Вот. — Юлик! Меняем маршрут! — вопит Света, замечая то, чего не должен замечать Онешко. У девушки сердце скатывается по позвоночнику к пяткам и там стыло дребезжит. — А? Зачем? — Мне нужно в туалет! — Я тебя только из школы дождался с него. — Опять! Кислота бирюзовых волос разряжает пыльную темноту закоулка, в котором есть миниатюрный входик в частную парикмахерскую. — Подожди меня внутри. — Света предпринимает самые радикальные методы сберечь Юлика от состояния шока — у него будет эстетический и чувственный паралич. — Зачем? — Холодно же! — Десятиклассника тянет за собой друга, захлопывая дверь, обиженную дизайнерским решением. — Добрый день! — тепло улыбается даме на диванчике, от унынья листающей журналы о трендах аж 17 года. Свету морщит. — А где у вас туалет? — Вон там. — Глухо роняет женщина, рукой указывая направление. Её многочисленные гравированные браслеты-обручи звенят противоположно громко её голосу. Она цокает и чешет шею. Света шустро ухмыляется и хлопает белой дверью, оставляя Юлика томиться на продавленном пухлом диванчике. Онешко сначала не снимает куртки, но потом всё же решается на это. Стучит по стеклянному тонконогому столику, кряхтит, когда женщина, категорически настроенная на завоевания, придвигается к его ногам. Она «невзначай» накрывает своей рукой его, и парень таращит глаза, разглядывая дышащий концепт безвкусицы. Она зазывающе улыбается, её миндалевидные серые глаза, обрамлённые неудачнейшей тушёвкой чёрных пигментированных теней, прожигают в нём дыру. Юлик сопротивляется, буравя взглядом настенные часы, и отодвигается к самому краешку, нетерпеливо вытаптывая многозначительное послание в стиле азбуки Морзе о спасении. — Свет! — А? — Юлик слышит грохот. — Бля… — Аккуратно. Ну так что? — Сейчас! — Девушка кусает язык, в ритм сердечного стука отписывая Насте о её вербальном невежестве, неуважении чувств Юлика, Руслана и парня-сталкера из Интернета, на которого они вместе напоролись.

Настя Ну да, я вывела его погулять, ну да, он мне очень нравится, ну да, я мечтаю его ещё раз поцеловать! Света, неужели ты не понимаешь, как я хочу его заполучить! Он подарил мне эту искру, он просто сам ещё не понимает, он лучший из тех, кого я встречала! О Бодром, кстати, и речи быть не может! Он ничто, он — пыль, а Руслан — ого-го-го! А тот сталкеришка — бе-е-е-е, он даже на мальчика не похож!!! Так что отвянь, дай побыть с НИМ хоть пару редких, но счастливых минут! Разберёмся с этим позже. ЦЕЛУЮ!!!

— Вот стерва… — Света шикает, откусывая кутикулу. То, что она от нервного вскрика Юлика сшибла головушкой, теперь медленно-медленно поднимает и тасует по полке, воссоздавая художественные композиции. — Ну долго ещё? — шипит в нетерпении Юлик. Женщина уже предельно близко, аж дышит ему в затылок. — Света, почему ты так не бережёшь моё здоровье, а? — Дама средних лет вопросительно встряхивает каштановой гривой. — Хламидии прям в паху чешутся, я уже это чувствую, а-а-а-а, пошли уже отсюда! — Что? — Быстрее! Едва Турбина щёлкает замочком двери, Онешко хватает её за руку и несётся прочь с криком «Извините!». Школьники выскакивают на улицу, Юлик рвано дышит, гогоча до слёз, а Света в недоумении сводит брови. — Блять, пока тебя не было, ко мне пристала какая-то женщина! Я думал, что она меня разденет прямо в туалете, когда ты выйдешь! Света, блять, уф! — Ты бы не смог отвергнуть её? — Турбина прыскает со смеху, и её лохматые волосы облепляют вырез капюшона, бирюза превращается во вспененную волну, обласкиваемая последней теплотой. — Верю: дама была просто шик! — Ничего смешного, — ёмко хохочет десятиклассник, утирая пьезокварцевые слезинки. — Пошли? — Пошли… — Света коротко думает, как бы его подначить смыться отсюда. — Юлик, а у меня, кажется, дела. Онешко гневно вскидывает бровь, выпуская пар из ноздрей. — Упс! — Ну пойдём, хотя бы сходим в этот злоебучий Добропек, я мечтаю схавать ту пиццу уже неделю. Имей уважение хоть не ко мне, так к моему урчащему животику! Он так и плачет: «Папа, папа, когда мы пойдём есть?». Бессердечно будет его наёбывать, да? — Да… — мнётся Света, хрустя пальчиками. — Да. Пошли. Руслан с Настей уже могли благополучно скрыться с горизонта, и если Юлик не повёрнутый, а Юлик не повёрнутый, он не учует ни импортный одеколон Руслана, ни терпкий шлейф Насти, не увидит и не заметит вообще ничего, кроме неаппетитного жирного майонеза на запечённом куске теста с тёртой соломкой сыра и оливками. В расчётах Света не прогадала: территория была чиста, а крах не предвиделся. Голуби докучливо вились у ног, и Турбина грозно цыкала на них, взвинченная до пределов. Ветер подул в другую сторону, и теперь все до единого волосы раздражающе липли к лицу, жадно притягиваясь к блеску и не успевшему впитаться увлажняющему крему на щёчках. Онешко просиял, когда у него на руках задымилась эта дешёвая пародия на статистическую маргариту. Света не поняла, но поддержала. — Приятного, — подбодрила она, почему-то чувствуя нарастающую тревогу. — Шпашибо. Турбина подключает беспроводные наушники, желая утихомирить дебош совести, и включает самые ядерные из своих треков, мысленно возносясь на уровень сумасбродных рейвов. Она закрывает глаза, пока Юлик хрустит тёмно-желтой бумажной салфеточкой, и, когда он её выкидывает, девушка чувствует, словно отрывается от земли. Но ничего не происходит: просто её как-нибудь до глубины пробирает очередная желтушная рвота в словах под заурядный бит. Она жмёт «Перемешать все», и жгучая беспричинная тоска подступает к гландам, застревая там дрожащими сгустками наболевшего. Слёзы банальными каплями собираются в уголках глаз, и Свету перемалывает от того, как она устала. — Свет? — Да? — пронзительная тетива грусти. Самоотчёт растворился, и всё усеялось колючими язвами-претензиями к себе же. — Тебе сообщение пришло. — А? Да-да, я видела. — Она шмыгает покрасневшим носом. — Блин… — Свет? — Да?.. — Ты трясёшься. Юлик неспеша подбирается к ней, удобнее умещая руки на её хрустальных плечах, контурированных этой безразмерной толстовкой особенно явно. Он ощущает в Турбине синапсис газовых облаков, пропитанных неоном и блёстками. Даже деликатность Светиной улыбки никак не спасает ситуацию. Заплесневелая обида, о которой девушка воет в мягкий шёлк волос Зарыковской на ночёвках, гложет нутро, скребётся из самого каркаса, внедряясь в сухие проплаканные слизистые, в раскошенные кости рук, в полосы ненависти к себе от канцелярии. — Мама написала, — то ли Света отшучивается, то ли это чистейшая правда, и ей так страшно хранить это в себе, что лишь бы не стеклом под ранами. Юлик смутно нащупывал в подсознании моменты, когда Турбина плакала, и все они были вплотную состыкованы со словом «мама». Онешко не посвящён в бурю и корни этого душевного затяжного коллапса, но Свету словно вакуумом обтянуло: ни живая, ни мёртвая, погружённая в свою тривиальную экспрессивную неистощаемость, в замедленный радиоактивный распад, не получившая дозволения вздохнуть полной грудью. Страсть патологоанатома. — И как? Света всхлипнула, стараясь обрести сил встать на ноги, но только пуще разрыдалась. — Она опять бьёт меня… — стеснённо шепчет Света. — Она написала, что терпеть меня не может, работы у неё нет из-за меня. Сказала, что я нахлебница. Что я мешаю ей жить по-нормальному. — Это… Страшно, Свет. — Не представляешь. — Её глаза становятся противоестественно огромными и порозовевшими, а руки туже окольцовывают Юлика. — Я боюсь собственного дома. Я её боюсь — она чувствует это, она кидается на меня, готова загрызть, я у Даши на ночевых пропадаю. Я стараюсь для неё: я убираю её бутылки, я стираю её одежду на сраной доске, как в ебучем СССР, я готовлю, я шью, я стала призёршей олимпиады по английскому. Ей от меня ничего не надо, только, знаешь, наверное, смерти. — А что ты… Как жить-то? — У Онешко затянуло под лёгкими. — Я не знаю, Юль, но это кошмар… Тётя… Тётя Зина… Только она хоть как-то её перевоспитывает, но и того хватает на пару дней. — Та самая? — Та самая. — Почему она не разрешает тебе выпивать иногда? С такими-то, знаешь, домашними досугами. — Боится потому что, — хлебает слёз и слюней Света. — Боится, что я стану похожей на мать, она и так еле поправляется после своих детских воспоминаний. И проецирует всё на меня: её били — она бьёт меня, она пила — я пью, всё у нас точечка в точечку, маменька с дочечкой. Аж противно самой, Юлик, но я не знаю, что с этим делать… — И на что вы живёте? — Тётя Зина с ларька несёт. Знаешь, я когда вижу её лицо за прилавком, у меня кровь стынет. — Она шмыгает. — Я благодарна в какой-то мере Дане, он постоянно пиво у неё покупает там. Хе, вот же ж… Удивляюсь до сих пор, зачем она за неё тогда взялась. Приютила, умыла, накормила, поставила на ноги, а сама — повторила мне её судьбу. Ты не знал, что у меня мама с детдома? Социальные службы нагрянули так резко, а тётя Зина забрала, женщина, настоящая и сильная, не такая как мать. А она мне всё время: «Яне привет, Яне привет!». А я не могу ей передать! — Турбина срывается. — Я дома не бываю понедельно, Юлик! Меня отец Даши любит как родную, а мой пропал после рождения. Чужие любят больше родных, как такое случилось?! Как до этого всё докатилось, с чего бы вдруг?! Я?! За что мне?! Десятиклассница не проронила ни одной слезинки в шею Юлика, не поддалась бесконтрольным всхлипам, хотя желание распасться на ничто её подмывало упасть прямо здесь. — Вот тебе и толстовки с принтами из тик-тока, да? Извини… Просто уже места не осталось. Онешко всегда задорило, когда Света вместо «сил» говорила «места», потому что, видимо, ощущала эту боль как груз, и она сдавливала ей тиском внутренние органы, теснила радостные мысли и вилась мрачным роем в висках. Юлик хронически думал, что Турбина заслуживает намного больше, чем своё быстрое «опустошение», и пока она копит этот концентрированный ужас — они даже не промышляют, что да как. Только Даша бывает в курсе, но она неумолима и ни за что не рассказывает Светиных самых скрываемых слёз. Просто Турбина трескается по капельке-дольке, и у этого всегда есть причина. Сам срыв не засчитывается во временных отрезках, у него нет чётких линейных границ, его хронология витиевата, и эти её приступы паники и горечи всегда неожиданны, но легко принимаемы. Юлик губкой пропитывается её безнадёжной мучительной досадой и целует в макушку, не представляя, что он может дать взамен на её беспечную преданность ему. Плачется в плечо, а в школе ни за что не допытаешься, почему разводы туши на нижнем веке и губы синие. — Ладно. — Девушка вздрагивает. — Что-то я расклеилась. Вкусная пицца? — Свет, — голос хрипит и понижается, — никогда о таком не молчи. — У всех свои дела. — Турбина разводит руками. — У Лизы проблема — Даня, у тебя — Руслан, у Даши — ай. У всех нас свой айсберг. Я не могу вас нагружать. И так живём несладко. Да? — Она проводит ладонью по его щеке. — Не проеби Руслана. — Слова отдаются тяжёлой неотвязной пульсацией в чреве. Девушка с опаской смотрит по сторонам, пока Онешко подбирает слова. Она щурит глаза и от вида красного пятнышка, становящегося всё более чётким, сжимает Юлику руку. Настя тоже видит Свету, а ещё видит Онешко, который противно дружественно сжимает её подружку по поиску хахалей в группах знакомств для малолеток, заваленных сообщениями от ботов и ремиксами безызвестных авторов, и десятиклассница язвительно двигается по возможности близко, волоча за собой невертлявого Руслана, который ни капли не обеспокоен узнаванием лиц прохожих. Юлик и Руслан — конъюгация, единая система и калейдоскоп болезненных ощущений, бескрайная прелюдия перед чувствами, игривый рваный хвост кометы, звёздные соития на покрывале нескончаемого. Насте такого не переплюнуть. Шпагина завлекает Руслана в поцелуй и смакует его губы, пока он пытается сонно отпереться. Юлик раскрывает глаза после того, как Света сочувственно хлопает его по спине. Этим жестом она молит простить. Настя держит Руса за шею, и он, наверное, еле отдыхивается, погруженный в её лепестковые мягкие губы. Ясная голубизна глаз намёками говорит Юлику о чём-то глубоко личном, что поймёт лишь он, и Турбина безропотно ждёт исхода эгоцентричного противостояния. Тушенцов отрывается, держа её руки и закрывая рот. — Круто помирились! — рявкнул Юлик, стоя на месте, пока Руслан не заметил его присутствия. Как только руслановские глаза потемнели на нетленное число оттенков, так рьяно различаемых в горящей бархатной саже его взгляда, Юлик ретируется, грубо схватив невесомую Светину руку. — Подожди, бля, Юлик! Руслан бросается к нему. Шпагина стоит, ожидая, должна ли внутри неё взбухнуть стратосфера от эха поцелуя её пламенной влюблённости, не терпящий препятствий. Кажется, ничего.