За преступлением следует наказание

Юлик никогда не пробуждался таким разбитым. Все его тончайшие капилляры будто вырвали сухим грубым жестом, поток крови расконцентрировался, и всё тело ополчилось против него самого, сражаясь за каждый мелочный кашель, который Онешко сортировал томными выдохами страдальца и сигаретами-сигаретами-сигаретами. У сигарет, кстати, был на удивление прогорклый вкус, оттачивающий на кончике языка имя «Руслан». Спина загибается в рябую позвонками дугу, Юлик садится на покрашенный, блестящий пол и просто с натиском прогоняет из головы поспешные выводы. Не любит? Не нужен? А зачем всё это было в принципе нужно? Не многовато ли на себя взял? В сумраке мыслей сгущаются совсем колкие замечания. Игрался. Наигрался — бросил. Трепал нервы. Зачем трепал нервы? Непонятный. Онешко хрипло выдохнул и взъерошил волосы. До начала уроков оставалось около часа, а у него в груди всё мимолётно рассоединяется в ничтожное ничто, и чувства окисляются-очерняются, прикованные к Тушенцову. Сердце размеренно дрожит, и Юлик ощущает этот призменный стук. Света по-кошачьи выгнула спину, и Зарыковская, подглядывавшая за ней только вполовину, заблистала. — Я хочу кофе, — пролепетала Света, пассивно сползая с кровати. Матрас натужно скрипнул, и Турбина соскочила, уволочив за собой цветастую сатиновую простыню. Даша попыталась сбавить подпирающий её натянутые уголки губ смех, но ничего не вышло — она засмеялась самым заливистым и подбадривающим смехом из всех Свете известных. Сама Света давно заучила каждое движение мышц Даши, когда она хихикала, взмахи рук, суетные градиенты взгляда и хаотичные векторы локонов, после сна отличавшихся особым непослушанием. Турбина была кем-то вроде сомелье, но заместо вина — смех её подруги, прилипающей к ней по ночам из-за кошмаров, обожающей не до конца заваренный Доширак; подвывания в душе, кляксообразные родинки на бедре, заметки на радужных стикерах и растворимый кофе. Света улыбнулась, и Даша ответила тем же. — Я сделаю кофей, пока ты будешь торчать в душе, дорогая, — справедливо заметила Зарыковская. — Без подглядываний! — Моя клятва Светократа. — Верю! Пока Турбина штурмовала ванную, Даша с сопением прибирала комнату, щупая колючки её детишек-кактусов, вздыбливала столбы пыли взметанием одеяла, толкала под кровать тапочки, сборники по подготовке и ничейные клетчатые листы. Десятиклассница резво кое-что сообразила и стала исписывать яркий-яркий малиновый стикер наилучшими пожеланиями. Она гордо посмотрела на содеянное и прикрепила к обратной стороне двери, прямо по центру, на искажённое рисунком стекло. Света должна была увидеть это первой. — С добрым утром! — потянуло зевком откуда-то с кухни. — С добрым, мам. Пожалуйста, поставь чайник. — Зарыковская потопала навстречу маме, задорно виляя бёдрами, с которых сползали атласные домашние шорты. — Света никогда не разрешает видеть её в одежде с короткими рукавами, да? — словно обыденно поинтересовалась мать. Она знала ответ, но решила удостоиться молчания снова. Женщина опустила взгляд в пол. — Извини. — Ничего. Не разрешает. Она спит тоже в длинных и мешковатых кофтах. Как думаешь, если на день рождения я подарю ей короткий кружевной топ? — Она тебя не поймёт. — Может быть. — Даша импульсивно закусила губу. — Она сейчас домоется. Вообразим, что этого разговора не было, да? — Девушка весело подмигнула, но это веселье противоречило гложущему чувству внутри, магматическим жаром окатывающему полость, тягучей плавкостью крапающему к икрам. — Позовёшь, когда чайник будет ждать? — Не проблема. — Женщина элегантно поправила слегка завитые короткие волосы. — Даша! — Она резко схватила дочь за руку и заглянула прямо в начала этого мерзкого чувства. — Мы не можем притворяться, что это нормально. — Я-то что сделаю? — шикнула Зарыковская младшая. — Ты взрослая, вообще-то. — Я думаю над тем, чтобы сообщить туда, куда следует. — Поднажала до возмущённого лязгания в районе челюсти своей дочери. — Я скажу, что бесхозная девочка ночует у меня дома, пока её не менее бесхозная мать бьёт о её голову бутылки. Я собирала ей волосы и всё видела, — взнуздала мать. — Я всё видела, у меня скоро кончится терпение: как бы Света ни была нам близка, она чей-то ребёнок, и девочка сильно страдает. Как думаешь, — разъярённо шепчет женщина, сдерживающая попытку побега, — какое у неё будущее, а? Даша, ты обязана с ней об этом поговорить, иначе за ситуацию возьмусь я. Хочешь направить Светку в руки подобающих органов? Я вот не хочу, но это будет твоим ультиматумом, милая, ты её так сама только губишь, неужто не соображаешь? Моя девочка, да пойми ты, — сама еле держится от неуместных слёз, — мы только хуже уродуем её жизнь! Она видит, как тут хорошо, а как дома плохо, она постфактум сирота, Даша! Что, думаешь, её матери не без разницы на неё?! — Мам, пожалуйста, прекрати-и-и-и. — Щёчные гребни ноют от задушенных рыданий. — Я не могу тебя уже слу-у… слу-у-у-у… слуша-а-а-ать… — Ты каждое моё слово обязана понять и принять. Я говорю чистую правду: я люблю Свету, папа любит Свету, ты любишь Свету. Но она не кукла — она живой человек, она не подкидыш: у неё есть своя семья, и мы не можем усыплять её восприятие происходящего своей нескончаемой заботой, ты понимаешь? Чем раньше мы разорвём её ужасные связи с матерью или поможем, наоборот, тем лучше для неё самой! Для Светы эта жизнь — сонный паралич, она в кошмаре и в ужасе, она страсть как боится собственной матери! Это нездорово абсолютно! Я хочу сводить её на сеанс к папе… Она ему верит и доверяет, Даша, думай, даже если думать об этом тяжело. — Хватка ослабляется. — И вытри слёзы. Она всё увидит. Поняла? — Я поня-я-я-я-ла… Я пон… Пон… Пон… — Хватит рыдать! — Женщина держит Дашины вздрагивающие плечи. — Не тебя тут обижаем! Страшно? И мне страшно! А если её мать-алкоголичка прорвётся к нам в квартиру и устроит тут дебош, мол, мы её чадо похитили и закрыли от неё самой. А? Последствия, Даша, — женщина напряжённо свистит носом, — думать о последствиях — значит быть взрослым, понимаешь? — Ничего страшного, — вступает Света, остановившись в коридоре. По истерзанным бледным ножкам стекают прозрачные капли воды, ставшие увеличительными линзочками для фактуры её пунцовых и багряных синяков. Даша округляет глаза, Турбина закрывает. — Я больше вас не потревожу, — и улыбается, жалея слов и вдохов, сиротливо скукоженная, убравшая руки за спину. Спасибо за кофе, — шёпотом подмечает Света, слезящимися глазками-бусинами улавливая вихри белотелого дымка. — Я бы на твоём месте не срывался настолько заметно, — погорячившись, прохрипел Илья. Он потрепал Хабибуллина по волосам в попытке воодушевить, но на его лице не играются эмоции — только блики и отсветы, промасливающие его сине-красно-жёлтое лицо. — Глаз подплыл?.. — Кулич фыркнул. — И ты сейчас серьёзно? — В Дане набухала ярость, цедящая через его нервные очаги кипяток. — Ты. Серьёзно? — Скажут ещё, что ты его побил. — Кулич мотнул головой в сторону абстрагировавшейся учительницы химии. Она уловила его жест и нахмурила выщипанные брови-запятые. — Здравствуйте, кстати. — Здравствуй, Илья. — Итак? — мычит Ильдар, ощущая, словно у него и покатый лоб, и щёки, и волевой подбородок сейчас мощно запульсируют и зальются нагретой ртутью. — Ты точно их не видел? — прошипел Кашин, нечаянным полосованием воздуха рукой задевший чьи-то учебники. Он стукнул зубами и хлобыстнул их о шаткую парту, уперевшись в неё всем своим недовольством. — Не может быть такого, чтобы ты вообще ничего не заметил. — Да, действительно, Ильдар, ты даже не уловил материал их одежды? Бездырь, ну и бездырь, — огрызнулся на Даню Кулич. — Бредятина, а не вопросы, Кувшин, ты сам себя слышишь? — Я-то слышу, — рыкает рыжий и сострадательно буравит взглядом Хабибуллина. — А он? — Никто не остаётся, кроме как Адмиралтейские. — Конечно. Кто, блять, ещё мог? Только эти шакалы, только эти суки, отпрыски путан, ух, сука, я б каждому выбил зуб и намутил детский «Крокодильчик», а потом ёбнул им по лбу столько же, сколько они сделали вдохов, пока пиздили Ильдара. — Ты весьма красноречив, — уличил Тушенцов, принёсший в клетчатом носовом платке кубики льда. Он подал их Хабибуллину и неспокойно присел рядом, стараясь даже не дышать в его сторону. Кашин рассвирепел, распалённый до почти газообразного состояния, и стиснул кулаки, бледнея от злости. — Мы! — Он полушёпотом шикнул, обводя каждого из троицы пальцем. — Мы! Мы даже не трогали Алишера, так, только чуточку подсобили повалить, но мы его не пиз-ди-ли вместе, не пиздили, не могли мы! А эти… Эти… Эти… Бляди! Посмотри, какой он теперь светофор! Ёбнуться, да? Почему ты только дома не остался… — Риторический вопрос, — шмыгнул Хабибуллин, и даже это мимолётное действие принесло ему взрывчатые-гремучие смеси различных валёров боли и мук, постигаемых смертными. — Дела обстоят не так плохо, я про лицо, типа, я же не упал, когда с утра увидел себя в зеркале, а? Ну и расслабьтесь по этому поводу, блин… — Тушенцов скучающе вскинул брови, недоумевая, но продолжил своё тягостное молчание. — Всё правда будет нормально. Мы сами должны прекратить… Блять. Чё это я? Сукины дети… Устроим кто кого, а?! — Тише ты! — Рыжий хлопнул ладонью. — Сильно они тебе вмазали, братан… — апогей скорби, имевшейся в запасе у Кашина. — Мы это не можем просто так оставить! — Не можем, — подтвердил Илья. — Но мы ёбнули их смотрящего… — Мы? — Даня подавился желчью. — Мы, да? — Он украдкой зыркнул на отчуждённого Руслана. — Я не виноват. — Тушенцов сложил руки. — А с лицом тогда что? Раскаиваешься? — Ага, первым делом, — отшутился Илья, заграждая Хабибуллина от пикантных вниманием взглядов. Парень ссутулил плечи. — Ты как себя хоть чувствуешь-то, цветокор не сбился? — Всё ещё не дальтоник, — принял укор Ильдар, относя эту шутку к разряду шуток о родителях. — Я и так был бесталантным. — А то. Звонок настиг их вполне ожидаемо, и Руслан повёл бровью. Кашин придержал его за предплечье и удалился на задние ряды, грохоча нарочито задеваемыми стульями. Когда все уселись, Данин грудной поток уже стал отъявленным вместилищем для бензола, ждущего очередного «взрыва». Хоть одно слово поперёк — Кашин за себя не ручается. Безоговорочно. Гундения тонкобровой учительницы поднатаскали в нём навыки засыпания в неудобнейших местах и в кратчайшие сроки, причём такими причудливыми махинациями отделывался он один. Стоило ей только заподозрить, засомневаться на немножечко — плечи Кашина уже вздыблено напрягали её слабовидящие глаза. Сейчас сну его буйство не давалось. Даня боковым зрением замечает, что Тушенцов мрачнеет с каждой секундной, проходимой в прохладе блёклых оттенков стен кабинета. Руслан пишет кому-то из-под парты, но его явно игнорируют: у него дёргались по одному пальцы. Если б дружба парней не имела такой нескудной экспозиции, Дане бы не удалось рассекретить посыл таких вещественных подёргиваний. В этом виноват Юлик, и он в самом деле вряд ли признаёт свою виновность. Намекающий Кашин сухо кашлянул прямо в ухо соседа. — Дурак, что ли? — отмахнулся от него Руслан. — Я нет, ты — да. Колись, с тобой-то что? — Всё в порядке. — Тушенцов распахнул стерильную тетрадь, не видавшую ни замазки, ни ластика, ни ручки, и стал отгораживаться от рыжего нецикличными толчками. Кашин сократил трепетно воссоздаваемое расстояние в смыкание крупных плеч. — Даня. — А? — Уйди, блять. — Блять? — Уйди-и-и-и, — шёпотом протянул Руслан. В голове уже что-то беспощадно громко бзикнуло. — Расскажи тогда сначала. — Я вам не мешаю, молодые люди? — Тушенцов с проклинанием взглянул на лучезарного Даню. — Нет, что вы, Тамара Эдуардовна, не-е-е-е-е-т. А мы вам? Она цокнула каблуком, принимая войну. — А вы мне да. Кашин, можешь повторить, что мы сейчас делаем? — Разбираем домашнюю работу? — Ткнул в небо десятиклассник. — Нет, — со злобой и довольством победно улыбнулась учительница. — Как нет, если да… — посыпалось спереди. — Тш! — Она грозно сверкнула большими глазами, оскудевшими в выразительности и молодом очаровании. — Мы повторяем… — Параграф, — закончил Даня, улыбаясь от уха до уха. Противостояние ещё только зажглось. — Формулы? Закон Гей-Люссака? — Это программа предыдущих классов, но я в шоке: ты помнишь фамилию химика?.. Ты, Кашин, ты? Я не сплю? — Всё из-за её странности, — прыснула Алина Мкртчян. — Ну серьёзно! Кашин сощурил глаза и хмыкнул, толкуя, мол, правильно, поддерживай его дебош, дурочка. Каплан заинтересованно перевела взгляд на химичку: раунд был за ней. Маша Калягина со своей стрессоустойчивостью оголяла взглядом Руслана: в его руках вырисовывались ну очень подозрительные пиксели, слагающиеся в «Юлик». — А ещё я знаю, что такое инертный, — просиял рыжий, и Тушенцова от его прыткости затошнило. Илья беззвучно тряс плечами, молясь умалить его хихикания. — Инертность обозначает… — Довольно! — Даша закатила глаза. Спектакль окончился. Антракт! — К директору, Кашин! И ты, — клацнула зубами химичка, указывая порабощённой морщинами рукой на безучастного Даниного соседа. — И вы оба, Илья, Ильдар! — А мы-то… — Молчать! Поддерживаете срывы моего урока, нарекаете своего дружка клоуном! Шагом! Шагом, марш! — Ясно, — пролепетал Илья, пряча руки в карманы. — А он так и не сказал, что такое инертный… Класс заулюлюкал: это была безоговорочная победа над химичкой-драконом, чахнущей над своим златом — безукоризненным послушанием и поддакиванием. Следующей мишенью, совсем не опасающейся автоматной очереди из слюней и выкриков, стала расцветшая в изяществе Даша. Десятиклассница знала, прямо уже выучила без затемнений памяти, что после этого главенствующего в массовых беспорядках квартета могли и хотели обвинять в безнравственности только её. Смотрите, она улыбалась, пока принижали достоинство её учительницы! — На Алишере заживает как на собаке, — уязвлённо протянул Ильдар, опирающийся об Илью. — Следовательно, он псина! — вскрикнул Даня. Сегодня он стал истинным лидером в учительских соревновательных мероприятиях под общим лозунгом «Возненавидь Кашина так сильно, как ад». Парню это льстило. Торжественное чувство пребывания зенитом кутежа и зыбкое ощущение лавров провожали венца бесчиния до того момента, пока телефонный звонок не рассеял его сослагательных мечтаний. — Только не говорите, что мы вправду идём к директору, — угрюмо уронил Тушенцов, тоже подпирая плечом Хабибуллина. — Конечно нет. Кстати, Ильдар, до свадьбы точно заживёт, если ты до неё протянешь, лузер. — Кулич переменился в выражении, потому что его тоже поддели издевательства Кашина. Он тоже был доволен. Он тоже симпатизировал анархии. — Алина тебя френдзонит, а ты покупаешь наркоту за неё? Как мило… — Чего-о-о-о, — заважничал Ильдар, — и в мыслях не было. — Пиз-да-бол, — одними губами произнёс Руслан. — Алина на тебя и не смотрит. — Эй, — усмехнулся Кулич, — а это уже под дых. — Извини. — Уроды, — смиряясь, прошептал Хабибуллин. Кашин, до того шедший бодрыми размашистыми шагами, встал колом, и о его спину ударился Тушенцов, смотрящий под ноги, а не перед собой. — В чём дело? — Да. Да, наверняка, это они. — Даня загадочно обернулся, болтая по телефону, и его взгляд застыл на нехило покоцанном лице товарища. — Двести процентов даю, двести. Ага… Сегодня? Смелые, ха-ха, пиздец… Оу? Да? Сейчас? Илья состроил комичную мину, и Хабибуллин не мог не заскрежетать прокуренным голосом, выражая свою эмпатию к эмоциональности Кулича. — Тш! Да. Да, мгм, да… А ты? Мы-то тут к директору чапаем. Охо, да? Ладно, нот э проблем. Дай нам около двадцати минут, ферштейн? Бывай. — Вызов сброшен, волосы растрепались, и Даня, словно перерождённый, обворожительно ухмыльнулся. — День икс, ребятки, вендетта, все дела. — Нет, — умоляюще простонал Тушенцов. — Не снова, блять, нет… Серьёзно?! — Если ты будешь орать, — шикнул Илья, — а ты, как я вижу, собираешься, то прекращай, а то на нас натравят и мерзкую заучиху-паучиху, поэл? Хотя мне кажется, Данька на нашу Татьяну Юрьевну нет-нет да и гоняет писюн. Даня! Да? — Болван, моя ширинка верна лишь одной… — И имя ей — Лиза Неред? — Руслан закусил губу, и его же шутка оскоминой прошлась по корню языка. Больно. Лиза была синонимична к Юлик. Юлик. Милый Юлик. Больно. — Да, да. Я думаю, вы и так всё поняли, мои смышлёныши? — Кашин завернул за угол лестничного пролёта и резво пробежался по ступеням, оставляя после себя цитрусовый шквал энергии. — Несите инвалида резче, пацаньё, наш пункт прибытия — толкан. — Лучше бы помог, — невзначай говорит Илья. Он крепче держит побитого Хабибуллина, который периодически прихрамывал. — Как ты сам пришёл в школу, обулся, всё это… — Мне тоже хочется заботы, ё моё! — А-а-а, так ты — вниманиеблядь! Понял… — произнёс Руслан, и после его реплики воцарилась гнетущая школьная тишина, заставляющая вздрагивать всем телом при её нарушении. — Вы знали, что Алишер — бывший кладмен? — всё-таки раздробил безмолвие Даня. — Сергеич сказал, что на него инфы нарыли, и он вообще, ну, так, между нами мальчиками, смотрящий через дырку, если вы понимаете, о чём я. — За жопу?! — взвыл Хабибуллин скорее от неожиданности, чем от возбуждения нервных клеток шинкованным покалыванием в боку. — Быть такого не может. — Слухи слухами, но раз откуда-то пошло… — Хуйня, — вставляет своё Руслан. — Ну вы серьёзно верите? Не думаете, что это от зависти? Он молодой, очень молодой, и уже такая шишка… Впрочем, знаете… Его вряд ли кто-то всерьёз воспринимает, ну, из взрослых, реально дельных людей. А он так — побрякушка. Пищалка, привлекающая к себе внимание слюнявых дурачков. Вроде Стаса… Который квадратный подбородок, сечёте? — Ну ты как всегда. — Кашин обращает внимание на телефон. — О! Я узнал, как зовут их пиздолиза в фиолетовой олимпийке — Тимур… Козлиное имя. — У меня дядя Тимур. — Илья морщит лоб. — Наверное, он всё-таки козёл. — Наверное. Когда туалетная сырость стала внедряться аж до исступлённого жжения миндалин, Тушенцов отступил к подоконнику. Илья вкинул линялый пак и задумчиво опёрся о кабинку. После их двухминутного времяпрепровождения, наполненного самыми разносортными бульканиями из унитазов, прозвенел спасающий звонок, и парни ринулись к раздевалке, надеясь не напороться ни на один анонимный шухер в лице педагогического состава. — Спасибо Господу, что это уже пятый урок закончился… Илья молча с Даней согласился, но внутри его защекотало мазкое паскудное чувство, что они не заметили «граффити» на лице друга с самого утра. Это было, по меньшей мере, хлёстко и возмутительно. Будь Кулич на месте Ильдара, он бы не стерпел. Хабибуллин всегда отличался широкой душой и добром, румянившем его кулаки, щёки, уши. — А ещё… За их главным, прям главным-главным, стоит мокруха… — Да хорош уже сказки рассказывать, — ощетинился Руслан, ныряя в дутые курточные ряды, как в лабиринты. Данина магнитуда по Рихтеру расценивалась уже с 7 баллов. Его страшно злило пренебрежение вполне достоверных, а ещё и жуть каких интересных фактов. — Слушай, доктор-скептик, завязывай напрягать меня. Ты в лицо их главного не видел — он способен на убийство, ну я в нём в этом плане вообще уверен! Пьёт постоянно, до беспамятства, а там… — Дань, — позвал Илья с терпеливым вздохом. — Вынь соску изо рта: мы идём пиздиться, а не заниматься работой судмедэкспертов. Распустил тут нюни, смотрите, ему не верят… Кулич наклонился, чтобы завязать потуже шнурки на всё тех же вансах, проверенных временем, скейтами, штормовой непогодой и даже беспощадным пламенем. Кашин с натуральной необузданностью саданул ему по спине. Но это просто был выпад — Кулич знал его фокусы, потому реагировать не стал. — Ню-ня, — прокашлял Илья. Данила ударил ещё раз. Кашин снова шёл впереди, насвистывая что-то из разряда Агаты Кристи, зашёл за школьные ворота и, укусив губу, сфокусировал сразу два средних пальца на угловатом здании их идиотской школы, спланированном по постсоветским шаблонами и не позволяющем коснуться себя руке амбициозных архитекторов. — Ты так подзаряжаешься? Или что? Даня запустил пятерню в озолотившуюся на негреющем солнце рыжину. — Как считаешь, Сергеич сильно прихуеет, если мы придём не одни? — А кого ты ещё брать собрался? — посмеялся Кулич, мотнув головой. Руслан молчаливо испытывал чужое терпение. — Не хочешь зайти к Владику? — Владику? — Владику, — повторяет десятиклассник и насыщается возбуждённым пылом Ильдара и грузным смятением Тушенцова. — О, ты не знаешь Владика, Руслан? Тушенцов даже не ответил. Провокация — в чистом виде. Хоть бы завуалировал. — Человек играется с 222 статьёй, — прозрачно намекнул Даня, и в голове у Руслана взметается аккумулированный подожжённый запал. — У нас это называется «три гуся». В деле с Адмиралтейскими, кажется, Владик стал стрит-флешем. — Мне нравится, что у него есть самозарядные, — загордился знакомством Хабибуллин. — Самое главное. Наверное, знает толк и своё дело. — Конечно знает. — Даже Илья плотоядно улыбнулся. Руслан до крови прикусил язык. Намечалось что-то в корне алогическое и парадоксальное. Прости ему его юность, Юлик.