За преступлением следует наказание

Глубокая осень, затянувшая небо в сплошь убогую матовую серость и навислые тучи, листьями хрустела под ногами. Руслан, не проспавший и полчаса, был парадоксально возбуждён. Но молчалив: его лицо не выражало ни капли беспокойства, тягостно и проворно бурлившего в животе, режущего неизведанными тошнотворными ощущениями. — Не спи. — Даня толкнул его под бок, не сознающийся в своей тревоге тоже, и отвёл взгляд. Илья и Ильдар топтались сзади, вдыхая росистый утренний воздух, раскрашенный в бледное золото недавно вставшего солнца. — И вы не спите, — гаркнул Кашин. Конечно, Слава, разразившийся такой прытью, что он мог только подпрыгивать, а не ходить, ничего не подозревал о пистолете, спрятанном где-то в кобуре у рыжего. Как и Рома, щёлкающий семечки и настроенный шаблонно нейтрально. А Бодрый вообще меньше всех выражал участие: его эти стычки привлекали столько же, сколько Сергеича, с которым они шли позади всех как овчарки, пасущие стадо. Глава Центра согнул шею, спрятавшись от порывистого ветра в стоячий воротник олимпийки. Они все ни черта не подозревали. Руслан сглотнул слюну, ставшую горько-металлической, словно он взаправду облизнул самое остриё ножа, спущенного вчера на руки первым встречным Владиком. А с ними Владика не было — кажется, он был всего-навсего посредником среди гладиаторских боёв, наступив не на одну граблю явно. Руслан чуть ли не слышит сопение в многоквартирных домах далеко от центра пустыря, помеченного грудой бесхозяйной проржавевшей арматуры. Вот уж будет неприятная оплошность упасть на неё, приложившись затылком. Десятиклассник кашляет, пока Кашин шёпотом переговаривается с Хабибуллиным. Тушенцов почувствовал себя идиотом, когда, слегка крутанув разложенный балисонг и прорезав дыру в атласной ткани бомбера, наткнулся на него же пальцем. Спрятал. — Чёрт… — А? — Ничего. Даня тоже волновался, всё-таки волновался. Этим можно было запросто удосужиться, поглядывая на то, как он импульсивно встряхивает плечи и прокашливается, надеясь отыскать в ком-то источник уверенности. «Молодняк» особо нервничал. Бывалые по типу Балто не могли не воодушевить тем, как они грозно замахиваются в воздухе, сотрясают землю своими обезьянними варварскими прыжками, изображая будущую расправу над соперниками. Между плечами Святослава и Ромы как раз втиснулся Ржавый, изнурённый неохотной вылазкой далеко от родного деревенского домика. Угнаться на пустырь, цитируемый Сергеичем «хренпоймический!», стало крестом на доверительных отношениях с бабкой, на свежем дыхании и на бодрости. Он был предупреждён, но не был вооружён готовностью. Уже за Сергеичем, чрезвычайные и матёрые, голодные до махов кулаками, шли незнакомые Руслану личности. У них в таком нестройном выхаживании даже случилась некоторая иерархия: спереди шагали самые «уверенные», то есть они с Данилой, позади — менее, середину увековечивало старичьё, испробовавшее вкус крови на разбитых и щипанных ветром губах, позади — мудрецы и апостолы уличной жизни, а совсем сзади — прикрывающие тыл зверюги, у которых даже слюна была ядрёнее карборановой кислоты, тайпаны и аспиды, словом. Гостеприимством и тягой к дружбе они не отличались, и Даня даже одёргивал Тушенцова, который имел привычку подолгу засматриваться на таинственное и непредрасположенное. — Не смотри на них так, им не понравится! Даже я их редко встречаю, Сергеич их зовёт в особо опасные моменты. Они — пиздец — всем чем хочешь занимаются: один, помнится мне, каратист, другой — боксёр, а третий… Ладно, не суть! Тушенцов разглядел среди них Сулеймана, который выглядел свойски прицепленным к этим негодяйским мордам, хотя был на уровней сто комплектабельнее в аспекте доверия Руслана. И когда их взгляды встретились, Руслан точно понял, что ошибся: физиономия Сулеймана была жуть какой вульгарной и угрюмой. Он вопросительно мотнул головой, интересуясь причиной заострённого внимания, и Тушенцов немо вскинул брови. Жаль, что не было Анвара. Он бы разгладил эту смуту байками, не знавшими лучшего рассказчика. Самая любимая у Тушенцова — история про украденную мобилу у красного, спрятанную в лепёшку и подсунутую в собачью пасть, которую Анвар с кропотливостью и усердием колотил по носу, когда та вцепилась ему после сытного перекуса в штанину и отказалась отпускать, оказавшись полицейской. Но это капля в море, у Анвара бывали дни и погуще. — Сергеич выпускает их базарить только тогда, когда стоит острая необходимость, — заверяет Кашин. Он оглядывается, не желая постороннего любопытства с «зада». Его голос волнительно скрипел. — Это самые дикие наши челы. — Да? — Буду я, сука, шутить с этим! Честно, я даже их имён не помню. Но странно, что Сулейман шарится в их тусовке. — Он кому-то из них родственник, — кряхтит догнавший Илья. — Твою мать, я в шоке с этой поеботы. Время-то, блять, уф… — Вангую, что нам прилетит пизды просто охуенно как, типа, мы приебём минимум к концу второго урока. — Хабибуллин тоже присоединяется. — О-о! Он вопит прокуренным голосом, сглатывая слюну, и здоровается с группой парней, незаметно подступивших сбоку, где-то из девственного рядика облезлых неразмашистых буков. Поголовно — спортивки и дряблые кроссы, дедовские адидасовские ветровки и джинсовые кепки, обмусоленные грязью и десятилетиями ношения. — Здорово, Ильдарик! — свистнул шедший впереди с повязанной поверх олимпийкой. Кроме того, он и сам был в олимпийке: ну не чепуха ли? — Шпёхнул параллельную после просмотра фракталов? — Тихо ты. — Хабибуллин толкнул тематического сотоварища и рыскнул взглядом на Сергеича. — Нет, сколько раз говорить, нет… Мы с ней давние друзья, с детства прямо, я не могу так. А ещё, типа, если ты не знал, это не стимулятор. — Ха, ловелас, ну и будь таков, пародия на девственника. — Парень скосился на Тушенцова. — Видались? Тя звать как? — Я Руслан. — Руслан… Ну вроде что-то с чем-то припоминается, фифти-фифти, ёптэ, хы. А я — Васёк! А там, ну, вон, видишь такого челика в белых идиотских кедах? Это Ярик, Ярый, Яруха, Ядрёный. Очень дотошный до острого, бля, если любишь — сдружитесь. А те двое, близнецы, одноёбловые беспонтовые безобразия, фекалийные отмазки — Сеня и Женя. Тупые-е-е-е! А там Олег Шпагин, Настюхин брат, Настю Шпагину знаешь? — Да-а, знаком. — Тушенцов, повеселившись новыми знакомствами и красноречием парня, потягивается с зевком. — Шпага, привяу! — Здорово, Руслан. — Олег, толкуя со строгостью, ведёт бровью. — Потом обсудим кое-какой моментик. — Какой? Вопрос оставляют без ответа. «Беспонтовые безобразия», выглядящие совершенно безобразно и беспонтово на самом деле, облепили Руслана с двух сторон, отгораживая Даню, и принялись забалтывать десятиклассника об учёбе в одиннадцатом. На них были идентичные футболки, точно купленные с поездки в Сочи, одинаково красные Балансы, и даже потёртости были в одинаковых местах. Ещё из одинакового — беспардонные выражения, звонкие юношеские голоса и мимика. Хотя у одного была розовая родинка на шее в форме звёздочки — это был Сеня. Ярик подходить не спешил, он оступился и поперхнулся кашлем. Решив не светить лицом, он отодвинулся к Сергеичу и Бодрому, которые чавкали остатками слухов по поводу пробитой задницы Алишера, чернили про секс под «наркотиком любви» и его бестолковостью в этом деле; Валера Бодрый хвалился новыми триумфами: листал со смартфона пикантные фотографии девушек, лежащих с ним в одной кровати с различнейших ракурсов. Было занятно, и от Сергеича настороженностью не веяло вообще. Даня растолкал близнецов и зашептался с Русланом, почувствовавшим себя неоднозначно виноватым в умалчивании таких значимых моментов, как потенциально используемое оружие в их с Даней карманах. — Хуй там плавал, он нас убьёт в любом случае. — Кашин отмахнулся, лишаясь балласта совести, щемящего прямо под зубами. — Что сейчас, что после… — Ты не понимаешь. — Чего это? — Как? — Руслан взъерепенился. — Ты голову впряги, поднатужься, высри мыслишку. Дурак, а если мы им травму нанесём серьёзную? — Чё ты паришься? Припугнём — и всё. А если даже так, то, знай и бди, Руслан, что, во-первых, блять, Адмиралтейские — крысы и сукины дети, но стукачить они не имеют ни права, ни очка. Они понимают правила игры, они не будут их нарушать. Им прилетит с других районов. Они не будут так поступать. — Кашин сам засомневался. — Ну, честно, если им прилетит, к примеру, с Портовых, то размах дела пойдёт в разы… Они будут получать пиздюли, и эти пиздюли будут возрастать в геометрической процессии: от Портовых к Квартальным, от Квартальных к Слободским, от Слободских до Вокзальных, а там уж… И к нам вернётся: получат пиздюлей снова! — Я забыл, что мы не одни. — Нельзя, Руслан. А крысить по-крупному будет ой как наказуемо. Лучше сломать себе что-то, чем гонять в шестёрках и подъедать за джанками, точно тебе говорю, была история год назад с одним челиком. — Расскажешь? — Да почему бы… Глаза Кашина зацепились за колоритный цветовой спектр по ту сторону пустыря, означавший только одно — присутствие Адмиралтейских. Даня сглотнул: у них оставалось пара минут, чтобы предупредить Сергеича об их нахальном и ненаказуемом пристрастии к выпендрёжничеству. — Твою мать, Даня! Да-да, Кашин и сам чувствует, как каждый не холостой патрон давит его к земле, принуждает лечь ничком и уткнуться мордой в пыльные следы. Тушенцов вцепился за стальную рукоять, и холод слизал с его руки пот. Его почти накрывает от исступления. — Ну, нас же никто не заставляет использовать их, верно? Кашин кратко кивает и поворачивается к Хабибуллину. — Погнали! — душу рвёт хриплый неистовый ор, смешавшийся в вороньим граем. Парни ускоряют темп, земля под ногами чуть не дрожит. Сергеич обгоняет всех, утихомиривая парней звучным «Стопэ!», и подошвы скрипят в остановке. — Чё метнулись, а? Толпы баранов, разве это было надо? А?! А, ёптэ?! Дэцлы. Пеньки, ё моё. — Он толкает Кашина в грудь и улыбается. — Расслабьте булки, просто расслабьте бул-ки. Бля, Вася, еблан, чё орёшь? — Не обессудь, братуха, ебланить не собирался! Но вот как-то так — раз — и вышло, ну вот так случилось, чё уж тут, тыры-пыры, чё уж, хы… Лица Адмиралтейских приобретают чёткость. По количеству группы сравнимы — Руслан огляделся и подсчитал. Да, точно. Как только толкучка среди района противника замедляется, и вперёд пропускают четверых парней, не считая Алишера и Юру, Адмиралтейские обрамляют пустырь в два нестройных ряда. Сергеич проворачивает тот же фокус, выпуская вперёд парней сзади, но не позволяя идти Сулейману. Глава Центра бегает взглядом по каждой голове, выдёргивает Шпагина, заверяет Васю и близнецов не стучать хаотично кулаком в кулак, и выдыхает. Естество Руслана стягивается в микрочастицы: а вдруг и Адмиралтейские решили дать взбучку не с пустыми руками? Тушенцов с напускной гордостью вскинул подбородок, чувствуя, как не в первый раз обливается потом. Сергеич идёт навстречу шестерым Адмиралам, спрятав руки в карманы и беспечно разглядывает чахлую окраинную поросль пустыря, молясь никого не привлечь. Высотки стоят поодаль, но это расстояние нельзя до конца назвать безопасным. Пустырь, хотя и был безлюдным и поросшим, всё равно оставался открытым пространством. Это Сергеича напрягало в большей степени. Зверьё сзади засмеялось, уподобляясь гиенам. — Сколько времени, а? — Хованский треплет нестриженые кудри. — Достаточно, чтобы это повторилось. — Сергеич плюёт в сторону, ожидая, как Юра вздрогнет от его невоспитанности: сам Юрец был негодяем только лишь на словах. — Что за беспредел происходит? — Беспредел? Я вот у ваших спросить хочу. Где этот персонаж, Алик? Алишер, сморщившись, выискивает Тушенцова, и когда второй это понимает, его сердце заточается в металлическую спираль. — Вон он! Даня смотрит блестящими глазами. Всё-таки потасовки с участием смотрящих настораживали своим регламентом: слишком много правил и слишком много табу, которые огибать в этих заварушках было серьёзным преступлением. Сколько бы ни случалось прецедентов. — Да, я. Грудь колесом, топот листьев и пыли. Сзади близнецы перешёптываются в удивлении. Сергеич ловит сильной рукой, как нашкодившего. Глава глядит настороженно-внимательно, но хватка, тем не менее, у него тёплая. — Он. Какие-то претензии? — Во-первых, ёптэ, я ща раскидаю нахрен за вашего ублюдка. — Валеев брыкается, активно жестикулируя. — Ща, бля, по базару и по действиям, а него растолкую, ёптэ, ждите, нахуй, все. Сергеич кашляет: его уязвляет эта манера речи, потому что своих он за такое отношение к «старшим» наказывал. Хованский беспристрастно смотрит сквозь толпу Центровских, засучившую рукава и собравшую все силы биться. — Ну смотрите, бля, первым делом: челик из его школы с моей тёлочкой мутить собрался, не хуйня ли, дело? Ой, бля, ещё и припомню момент с сентября: кто-то спизданул, что она пила, хотя я запрещаю ей пить, ну и пиздец, словом, получается, пиздят за моей спиной и за её, да? Напиздели, а? — Кулич держит рыкающего Хабибуллина. — Короче, за своей школой у них хуй внимания, хотят — творят хуйню, не хотят — начинают хотеть, блять, полнейшая хуебень. Нашего Ванька ещё в начале года ёбнули! — Поперечный уже разбирался за эту хуйню! — злобно кричит Кашин. — Заткнись, не с тобой разговор веду! — Слышь, ты… Сергеич усмиряет рыжего взглядом. Хованский продолжает прощать Валееву его вопиющее нарушение «табу», и от этого у Дани знатно подгорает. — Во-вторых, да, пиздюков бить не кайф, а? — Твой пиздюк, как оказалось, ларёк грабанул! — И-и-и, ёпта, Робин Гуды, блять! Молчи уже! — Я сейчас, блять, тебе вдарю! Сергеич поднимает в воздух свободную руку, не оборачиваясь к Кашину. Тот сглатывает и замолкает. — И много он утащил, а? Ладно, пиздец, промахиваемся мимо этой темы, господа и фраера, ща, нахуй, сука, разрулите мне за следующую еботу: хули вы на меня вчетвером закрысили и отпиздили?! Руслан, ты блядь, ты во главе стоял этих ублюдошных мразей? С твоего гонора начались наши лютые рамсы, бля, э! Сергеич подталкивает немого и бледного Тушенцова. Десятиклассник проводит указательным пальцем по лезвию, спрятанному в широченный карман, не ранясь. — Ты себе не много ли позволяешь, кладменская задница? Твою мать, если бы кто-то из нас так загребал деньги, нас бы заложили нахуй и по шарам дали с других районов, а с тебя только слухи и летят, что ты закладки хуярил налево-направо, да? Разъяснишь? — О чём базар, ёптэ, со слухов опираться, блять, а? Вернёмся к твоей любимой теме: его Юлик зовут, да? У Руслана по спине щиплются мурашки. Сергеич вопросительно поворачивает голову. Парни с обеих толп затыкают рты. — Ты за него меня отпиздил, ёптэ, голубой вагон, а? Сукин сын, ты не охуел ли в чужие дела лезть? Мои разборки были с твоим любимым мальчиком, я любую хуйню за вас разложу, бляди, давай, накидывай панчей, скотина. Член ещё не отвалился вдалбливаться в чужой сракотан? Ты, ёптэ, обмудский черкаш, я тебя захуярю за твои голубые нападки! Сергеич стискивает кисть молчащего в оцепенении Тушенцова. — А доказательства есть? Я могу вбросить, что ты подсасывал Юре за бутылочку Дэниэлса, да? Парни, как вам идея? Центр разом одобрительно взвывает. Святослав стоит на цыпочках, ничего не видя. — Так им, Сергеич! — Сначала бы доводы нужные собрал, а? — Ну похуй, даже если неправда! — вступает фиолетовая олимпийка — Тимур. — За вами косяк: отпиздили нашего смотрящего вчетвером, кто мне за это расскажет, а? Вообще нуль внимания за своими действиями, ослы пиздоебучие! — Пиздабол! — Даня гаркает, и вокруг него становятся Илья и Ильдар. Центр активно подбадривает. — Мы тебя «встретили» только, пиздил лишь Руслан! Причём неплохо, раз ты скулил, как течная сучка, Алишер? Вой Центровских освежился и стал раскатистее. — Э, бля, за пиздабола ответишь! — Давай! Даня делает выступ вперёд, тянется руками к воротнику рубашки Валеева, и на него цыкают сразу оба смотрящих. — Юр, у вас пацан кладмен, ничего не попишешь… Придётся его опускать. Наркотики — первое, за что прилетает в морду, да? — цедит Сергеич. Рыжий прожигает взглядом Хабибуллина и молчит, слыша, как трещит по швам доверие. Пока никто не знает. — Не вывозите, я уверен, что вы почти все нарики, а у нас спортсмены, да? «Зверьё» с передних трибун клацает зубами и соглашается. Руслан ощущает себя вне этой Вселенной. — Да знаем мы про наркоманов, слышали! — Квадратноподбородый Стас тоже присоединяется. — Ничего про Ильдара не знаете? Да? Я-то считал, что все ваши в курсе! Вася вбирает воздуха и тоже пробивается вперёд. Порядок стремительно рушится, и передние ряды вот-вот сорвутся к шеям Адмиралтейских. — Пиздаболы, как вы всё докажите?! У вашего Алишера тёлка — шлюха, мало ли какие она слухи про кого рассказывала! Лицо Валеева багровеет за секунду. — Пидорас! — Я?! — Ты! Оба района не ждут момента — вот он. Они рвут воздух судорожным рёвом, ненасытно вдыхая, и несутся прямо друг на друга, в середину, к Руслану, Юре и Сергеичу с Валеевым. Сталкиваются носами, кроша в муку зубы друг друга. Брызжут кровью, слизывая свою с трясущихся рук. Сергеич выталкивается вместе с Тушенцовым из чрева этой бурлящей потасовки на землю, выкатывается, как шар, и рыщет глазами в поисках Юры. Сергеич рьяно и возмущённо хватает его за горло и давит, пока Хованский неумело сопротивляется и шипит. Руслан теряется в гаме, махах и затрещинах. Ему, даже упавшему на задницу, прилетает в живот, и приходится живо соображать, откуда. Он, соскочив, выколачивает дерьмо из наглого Тимура, который буравит его злющим взглядом. — Я знаю, что ты пидор, ты не отвертишься! Тушенцов колотит его по лицу, пока Тимур не падает на грубую сухую землю. Он быстро переворачивается и заламывает руку Руслану, роняя теперь его. Кровь струится аж до пальцев, которые скользят мазками по чистой одежде. — Я знаю! — Удар в нос, вспыхнувший пламенем. — Я знаю, что ты пидор! — На каждое слово — ритмичный тумак. Ярость костенеет. — Я всё знаю! — Да откуда, блять, пиздаболище! — Я знаю! Ты трахаешься в жопу?! Пидор! Пидор! Пидор! Бам-бам-бам — по Тушенцову бьют, как по набату. Уши закладывает. Проекция изображения смазывается: он где-то далеко замечает Даню. Руслан чувствует, как в груди трепещет сердце и шевелятся рёбра. В организме происходит аномальный штурм, система даёт сбой. Тушенцов залезает в карман, пока его руку не успел придавить грубый ботинок, и достаёт нож. Глаза Тимура повторно вспыхивают, и, когда он собирается взорваться норадреналином, Тушенцов дёргает рукой, царапая футболку близ нависшего Адмирала. — Повтори! — У него… — Руслан взбрыкивается, ударяя наотмашь и затыкая мокрой ладонью рот противника. Тимур падает на место Тушенцова. — Я пидор?! — В ответ — нечленораздельное мычание. — Юлик?! А Юлик — пидор, а? Пидор?! — Он приставляет нож к горлу, даже через сталь бабочки ощущая пульсацию венки Тимура. И его застрявшее от страха в челюсти сердце. — Пидор?! — Руслан разъединяет стиснутые пальцы, позволяя ответить. За спиной машутся галдящие пацаны, и у Тушенцова в позвонках комкается потаённый ужас, что их застукают или навалятся, и тогда шансов отвертеться уж точно — ничтожно мало. — Кто тебе сказал? — Дамфа! — Даша?! — Мгм! — Врёшь! — Тушенцов свирепеет, готовый вцепиться зубами в его плоть. — Пиздишь! — Он мигом складывает и прячет нож. Встряхивает Тимура за волосы и прикладывает о землю, отправляя в небытие. Едва он успевает встать, его валят на бок сразу двое — парень в брендах и хворый беззубый. Их руки отскакивают, как от горячего, пока Руслан, согнувшись, прячет голову. Чувства смешиваются в одно — вибрирующую знойную боль и ломоту по всему телу, вспыхивающую очагами в местах, куда приходились удары. Тушенцов чикает балисонгом, вкалывая в тыльную межкостную мышцу какого-то из двоих. Беззубый стучится костями тощей задницы о грунт, хватаясь за немеющий большой палец и шпаря неистовыми криками, тонущими в общем галдеже. «Брендовый» округляет глаза и шипит матные ругательства: — Чмо хуеглазое, тупорылый пропиздень, ебанутая чушка! Он валит приподнявшегося Тушенцова вновь и закрепляет его ноги, плюхаясь на них. Началом жгучего хлёсткого леща он намекает, что сейчас нахрен убьёт Руслана, и в этом намерении он не отступит. Он серьёзен. Тушенцов ощущает, как клокочет в глотке воздух. Вдохи застревают зазубринами в бронхах. Руслан захлёбывается. — Убью тебя! Нахуй! Убью! Блять! Блять! Тушенцова обуяла сумасшедшая тревога за жизнь. Нож ручкой к животу. Он полоснул мерцающий воздух. Лезвие ножа оказалось у парня в желудке. Брендовый предсмертно булькнул, Тушенцов почти услышал, как пульсирует взорвавшаяся фонтаном кровь. Руслан судорожно выползает из-под тела, задавившего его ещё будучи небренным. Изо рта наплывами изливается серовато-коричневая кровь. И рвота. Это рвота! Последние испускания мёртвого тела вынуждают Тушенцова выбраться даже с запачканными штанами. По пальцам, обвивая фаланги, струится вонючая смесь. Десятиклассник неверяще смотрит на беззубого, который в отвращении блюёт, и сам давится рвотными позывами. Его шатает из стороны в сторону, ноги путаются, и Руслан падает на спину. Беззубый, покончив с фонтанирующей желчью, подползает на коленях к убитому. — Боря! Боря! Боря! Руслан словно застеклённый. Он вздрагивает, когда мычание нарастает по громкости, и поднимается на шаткие ноги. Худосочный готов порвать его голыми руками — это желание устаканивается в его немом пронизывающем взгляде. — Ты сука! Тушенцов оборачивается, подмечая, что никто пока не напоролся на бурые кровавые лужи под неподнимающимся Борей. Его затылком вколачивают в пыльный и пресный грунт. Беззубый бьёт с такой силой, что вряд ли можно было бы в это поверить: голова Тушенцова вертелась только так. — Сукин сын! Убийца! Убийца! Кашин, тяжело дышащий над поверженным Адмиралтейским Эльдаром, протискивается сквозь дерущихся близнецов, Олега, Васю и тех самых «зверюг», у который руки пощёлкивали вровень с биением пульса. Он спотыкается о Борю, подобравшись к Руслану, и падает коленями в кровавые рвотные массы. Кашин изгибается в спине и жмурится, всеми фибрами ощущая это зловоние. — Даня! Последнее, что крикнул Руслан, пока его координация не нивелировалась со слепотой. Беззубый, не видя Кашина, поднялся над не соображающим и сделал первый прыжок на живот. — Эй. Даня вытянул руку, которую потряхивало от тяжести пистолета. 99-й Вальтер стабильно элегантно сидел меж его посинелых пальцев. — Отойди. Брось его. Беззубый ощерился. — Ну, убьёшь меня? Убьёшь?! Стреляй! — Адмиралтейский кривится в похабной усмешке, а его глаза сочатся безумством. — Стреляй! — Он поднимается к Кашину. — Блядями высцаный ты, стреляй, подонок, стреляй! — Он подводит дуло тесно к яремной вене. — Стреляй, блять! Пока я не застрелил твоего дружка, стреляй, чтоб ты хуем поперхнулся, долбоебическая пиздорвань! Стреляй, рвань! Шлюха! Стреляй! — Даня… И Кашин стреляет. Точь-в-точь к шее, без разрешений наглотаться кислородом, не позволяя смертной усладе освобождения насытить прохладную голову. — Боря… Беззубый падает, а из дыры в шее, как из бочки с вином, сочится вишнёвый цвет. Кашин немеет, бросаясь на колени и роняя пистолет. Даня трясёт Руслана за плечо, сочиняя запинками молитвы о спасении его пропащей души на иврите, и глухо рычит. Руки покрывает грязью, пылью, солью пота и кровью, и они становятся совсем безобразными. — Ты живой? Ты живой, Рус?! — Рыжий кряхтит, неистово «воскрешая» потерянного дружка. Руслан сжимает пальцы на предплечье Кашина. — О боги! Ты живой? — Ещё бы… — Тушенцов поднимается с земли не без помощи Дани, достаточно дезориентированный. — Я… — Воздух туда-сюда наждачной по гландам. — Я сейчас свалюсь… — Не время, Рус, не время. Сергеич ловит ретирующегося Юру за воротник и встряхивает. — Скажи, чтобы проваливали! — Он бьёт ему по скуле, выуживая скукоженные скрипы вместо голоса. — Собирай своих говноедов и пиздуй нахуй! Шпагин вместе с близнецами заканчивает Алишера, потерявшего контроль над ситуацией, и Сеня сделал контрольный пинок в область копчика, пока Валеев подползал в сторону разбросанных парней, среди которых числились и Адмиралтейские, и Центровские. Поперечный пытался перестать слышать собственный стук сердца в ушных раковинах. Женя без сил свалился на живот, дыша через рот, как изнеможённая забегом лошадь. — Вставай, дурак. — Сеня шманает его за футболку в районе плеча. Сергеич ударил Хованского плашмя, шикая от огненной язвы вместо ладони. — Пиздуй! — добавляет Вася, стряхивая повязанную олимпийку. — Пошли вы, шлюхские хероговнюки… Голубые нарики! Глава Центра делает то, что должен, и Юра опускается на колени, держась за гудящую от боли челюсть. Сергеич отряхивает руки, оглядывая местность, и два бордово-чёрных пятна сколачивают в его сердце такую дикость, что он, не щадя связок, орёт в никуда: — Кто это, блять, сделал?! — Сергеич… — А? Да подожди ты, Вася! — Сергеич… — Вася, отъебись! — Парень одёргивает холодную мужскую руку, схватившую его за плечо. — Какого х… Из посеревших от осени кустов, вывернутый вверх тормашками, на него стеклянными глазами смотрит Валера Бодрый. Только уже вялый. Шея, как у мёртвой птицы, гармошкой противоестественно сложена влево. Святослав, вздрогнувший всей своей миниатюрой, подбегает к скудному кусту жимолости и касается остывающей длинной ладони. — Умер!.. Умер, пацаны, он мёртв! Кашин ковыляет с Русланом, тоже спустившись к кусту. Близнецы оба восседают на корточках, нервно покачиваясь и теребя друг друга за пальцы. Ржавый закрывает ладонью рот, повторяя за беззвучно хлюпающим Ромой. Балто наивно предлагает позвать на помощь, вертляво перебегая от куста к Сергеичу и обратно. Сулейман с «задними» парнями сухо, но громко перешёптывается, поднимаясь с утоптанной земли. — Кто-нибудь видел? — Сергеич рассекает ссутуленными плечами воздух, и его мягкий и хриплый тембр теряется в облачном закулисье, уступая тревожному скрежету. — Кто-то из вас видел, как его убили? А те двое — эти кого? Они?.. — Мразотные путанские дети! — сбивчиво горчит очнувшийся Тимур, схватившийся за рёбра. — Это он! — Он тычет скрюченным пальцем в Руслана. Тушенцова затошнило страхом. — Отъебись, чмо, лежи дальше! — Вася уже хотел вновь накинуться на едва живого Адмирала. — Твоих хуёвок тут не хватало, э, бля, уёбище, собирайте манатки и уёбывайте! — Он разгоняется и со смаком пинает Тимура по лицу. — Вернись нахуй! — рычит Сергеич, хватая Центровского за ухо. — Оставь, бля, их в покое, понял? Руслан… — В десятиклассника въедаются голодные и внимательные глаза. — Ты видел, кто его убил? — Нет… — А тех… — Да… — И? — Гомон Центра утихает. Ветер вздыбливает куртки-олимпийки-ветровки, шуршащие в сочувственной панихиде. Ветви вздымаются врозь друг от друга, тянутся к спрятавшемуся за тучей солнцу. Ярый упирается в Шпагина, теряя спокойствие и равновесие. — Это был я.