За преступлением следует наказание

Облезлый ворон, юрко подпрыгивая к мёртвому телу, глухим голодным карканьем благодарит Тушенцова. Или он бредит. Скорее второе. Святослав сжал губы. Сквозь грудную клетку стучится всколыхнувший вздох. Он быстро сокращает расстояние и вдаривает Тушенцову по лицу закрытым костлявым кулаком. Руслан уворачивается, чужая рука играючи скользит по скуле, и Святослав теряет самообладание. — Остановились, — твердит Сергеич, закуривая Парламент. Балто, повернувшись в сторону Главы, и не думает отпускать Тушенцова за бомбер, хотя ему и приходится слегка тянуться навстречу. — Я сказал, остановились. Деревья дрожат от его безумного взгляда, и Ржавый вмешивается, оттаскивая Святослава. — Как ты мог?! Они сделали с ним это из-за тебя! Зуб за зуб! Ржавый с безмолвным укором проклинает руслановское существование, плюя ему под ноги. Даня бегает затуманенными глазами, не соображая, что Руслан и его ношу сбагрил на себя. — Мы должны оставаться в своём уме, — заключает логичное Сергеич, обернувшись в сторону Ромы, упавшего в скулеже перед тушей Валеры. — Мы. Понимаете? Все, блять, до единого. И прекратите на него рычать, огузки. — Что ж ты так за него вступаешься, а? — не терпит Святослав. — А?! Он убил! Он убил их, ты понимаешь, что это посерьёзнее, чем сотрясение мозга, а? Ты понимаешь вообще? — Прекрати верещать, сучонок. — Сергеич сжимает парню горло и без рук стряхивает пепел движением губы прямо Славе на нос. — Успокойся. Перестань. Он всем нам был друг. И товарищ. — Да! Но… — Без всяких «но». Валера — наш пацан. Руслан тоже им остаётся, что бы он ни сделал. — Сергеич переводит порицательный грозный взгляд на съёжившегося Тушенцова, словно не может на него злиться в полной мере. — Вы поддаётесь эмоциям, а сейчас надо — рациональности. Глава опускает Святослава, стеклянные слёзы которого крупными каплями прямо бьются о землю. Щёки коротыша саднит от красно-коричневого бутона эмоций, заполучивших в дозволение всю его глубокую натуру. Он не позволяет себе издать ни звука, а просто со стойкой ненавистью и огнём угнетает и Сергеича, и Руслана, поочерёдно смотря каждому в глаза. — Просто потому что вы похожи… Ты его так защищаешь только поэтому? — Сулейман, что предлагаешь? — игнорирует смотрящий Центровской. — Э, брат? Юный турок огибает своих товарищей по крови, уточняя кое-какой момент на языке, и недовольно цокает. — Да? — Нам нужно куда-то деть тела. И что-то сделать с кровью. — У Васька есть же, ласточка его любимая которая, Веста, ежи. — Я не буду туда засовывать трупы! — ворчит Вася, стараясь поднять с колен рыдающего навзрыд Рому. — Ну, давай же… — Будешь. А кровь? Смыть водой? Надо вёдра с водой… Ёбаный рот. Нет, вода — это бестолково. Вода с хлоркой? — Тш, Сулейман, меньше паники. Ребятня, идите сюда. — Вокруг Сергеича образуется краеугольная фигура. Святослав не подходит, оставаясь бок о бок с Ромой, усаживаясь на голый глинистый грунт. — Школьники идут по школам. Вопрос. Руслан, где то, чем ты его убил? — Где-то там. — Тушенцов, совсем потеряв концентрацию, тычет на место, куда мало-помалу слетаются горластые непуганые вороны. — Иди и найди. Ты носишь его с собой. — Ты с ума сошёл?! — Я пошутил. На нём твои отпечатки. Оставляешь его тут, а мы, взрослые дяди, разбираемся. И сними свои… Штаны. — Его взгляд скользит вверх-вниз в отвращении. — Вась, дай ему на всякий олимпийку. И вытащи из багажника трикошки, я знаю, что они у тебя там со времён первых стенок таятся. Жень, блять, не блюй… — Он не может, — Сеня расшифровывает иносказания брата, вызванные тошнотой, согнувшей в знак вопроса. — Просит не обижаться. — Вася, кстати, ты на Ладе вместе с Ярым и едешь куда-нибудь за вёдрами и хлоркой. Атаманлар, сез нәрсә тәкъдим итәсез? — Безнең егеткә дәгъваларыбыз бар, ә булышырга — каршы түгел, — пожав плечами, говорит самый небритый. Ещё двое отвечают согласием и с чего-то лукаво смеются. — Димәк, барысы да кыз аркасында килеп чыкты? Кахбә ул, кахбә…* Сергеич позволяет себе привести чувства в порядок, усмехнувшись, и ветер благоволит его дерзкому настрою, поддувая со спины. — Вы сидите молчком в своих шаражкиных конторках, детишки, а я буду по процессу отписываться в беседу. Вот вам парочка наставлений опытного дяденьки: прекратите от ужаса стучать зубами. Кулич, хорош курить, никак поджечь не можешь! — Сергеич выдёргивает изо рта Ильи сигарету и прячет в свой карман. — И близнецы, и вы, Проказница-Мартышка, Осел, Козёл, да косолапый Мишка, собираетесь и спокойно учитесь этот день. Повторяю: я буду писать в беседу, поэтому не спите. Если что случается — мне на мобилу, ясно выразился? — Ясно, — мямлит Даня, пряча дрожащие руки в бездонные карманные вырезы спортивок. В ушах свистит-гудит ошмёток рассудка. Он оглаживает Вальтер по правой щёчке и начинает запинаться, ощущая овладевающий телом пробирающий лёд его стали. — Тушенцов! — зовёт скрывающийся с территории пустыря Вася. — Переоденься в салоне! — Он кидает в чужие грязные руки ключи от своей любимой девочки, и его сердце обливается кровью. — Да ну пустите вы, твою мать, мы сейчас на первый же урок опоздаем! — Хабибуллин! Я твоей матери старше на ещё одну чью-нибудь мать, прекрати со мной так базарить! — Ну Лариса Егоровна, ну нет сменки, типа, что я поделаю?! Кулич, выпущенный из раздевалки из-за своей прокаченной сноровки протирать салфеткой кроссовки до неузнаваемости, сожалеюще смотрит на истеричного Хабибуллина. У того вот-вот руки отвалятся от бессилия. Илья вздёргивает брови, отодвигая Ильдара от слабослышащей, но на интуитивном уровне превосходящей эстонскую гончую Ларисы Егоровны. — Ты не наступал в кровь? — Что? — Хабибуллину тяжко даже говорить: рваный щетинистый ком не глотается. — Ты, говорю, в кровь не наступал? — ещё тише, чем было до этого, произнёс Илья. — Я дурак? Я дурак, что ли? Нет! — Слава Христу… Кулич отпускает его в вольное плаванье по запрещённым водам вахтёрши Егоровны и смотрит на часы — без пяти восемь. — Получше кофейка, а? — нервно отшучивается Кашин и упирается плечом в арку, возле который пару дней назад умиротворённо обжимал Лизу Неред. А как Лиза воспримет?.. — Куда ты его дел? — Скепсис от каждого слова, надругательство — в каждом звуке. — К-кого? — Пистолет. — Кого? — Не держи меня за придурка, Даня, я знаю, что ты его взял у Владика. И я слышал выстрел. Я знаю, что это был не Руслан. Я знаю, что это был ты. — Да ты шутишь… — невозможно сглаживает ситуацию рыжий, когда учительница начальных классов запрокидывает голову. — Здрасьте! — Десятиклассник хватает друга за загривок и выдавливает спокойствие: — Почему ты орёшь? Да, это был я… — Где он? — Я оставил его в кармане. — Где? — Здесь. — Рыжий ударяет по твёрдому в спортивных штанах. — Ты ёбнулся! — бормочет Илья. — Ты совсем мозги потерял? — Я протащу его в портфеле. Целый день. — Ты идиот! Молись, чтобы тебя никто не поймал! — Ты становишься таким набожным, когда нервничаешь, — замечает Даня. Он жмурится. — Расслабься. Мания преследования? — Ты придурошная рыжая манда, о чём ты говоришь? Я с тебя три шкуры сдеру и скальпель не забуду! — Я бы испугался, говори мне это Сергеич. Мы правда слишком взбалмошные. Ты считаешь, что нас тут же всех узнают, что этот пустырь тут же проверят, что тут же объявятся частные детективы и менты со судмедами? Ты чокнулся, если всё, что я произнёс, и вправду у тебя в голове. На том пустыре уже с пять лет никого и ничего не было! — Десятиклассник расслабляет хватку, уходя чуть в сторону посеревшего от оборотной окна. Сгущались тучи. И это даже не метафора. — Ты параноик, — констатирует Данила, видя, как победно, но устало улыбается Ильдар, которого выпустили из раздевалки. — Я рационалист. — Кулич встряхивает серую кенгуру, ненавидя каждый катышек на ней. Когда звенит звонок, всё невысказанное Ильдаром обрывается шиканьем Дани, и парни втроём шаркающими размашистыми шагами меряют лестницу. — Мы пойдём на урок?.. — Конечно, пойдём, бля, Ильдар! — Мне кажется, я оборву ваши планы, молодые люди. — Александр Онешко в своём дрянном полушерстяном парадном пиджаке стоит, совершенно не озабоченный перешёптываниями подростков. Он складывает пальцы в замок, ступая вниз с последней ступеньки предстоящего (если бы) парням пролёта. — Пройдёмте в мой кабинет… Если у Ильдара ком напросто не сглатывался, то у Дани он стал стеклянной розочкой поперёк горла, и каждый взгляд Кулича, а их было много, пока они не дошли до кабинета, крошил оскольчатые края, заставляя перемалывать их зубами. Ну не мог даже ссаный директор (с его-то протираемыми по 1312 раз на дню очками, доскональностью в выборе носков и заточенными миллиметр в миллиметр карандашами в органайзере) докопаться до истины этого кошмара, случившегося час-полтора назад. Кашин почувствовал себя ещё ублюдошнее, воображая, как отправиться вместе с парнями в колонию, и его будут стегать, ласкать тумаками, на него будут ссать и плевать, как в раковину, а он — паршивец — не то чтобы с отцом, даже с Лизой не объяснился. Может, прикончить директора прямо здесь и сейчас, подле его перманентно блестящей деревянной двери? Кашин прошёлся языком по губам — не лучшая идея. — Вот Тушенцов — везучий урод, — бесстыдно признался вполголоса Илья. — Уматал на ебучую матешу и сидит себе, флиртует с тригонометрией… — Да замолчи ты, — не сдерживается посиневший Хабибуллин, чувствующий, будто ему пережали верёвкой руки. — Все виноваты. — Да я просто!.. Директор и ухом не ведёт. Шагает себе ровнёхонько по прямой, не отклоняясь от маршрута, и галантно оставляет тёмное дерево двери открытым, когда усаживается за своё кресло-трон. Он цепляет руки в замок опять, и рыжий кусает губу. — Присаживайтесь, что вы стоите, парни… Кашин отказывается, и весьма резонно: очерчивать рельеф огнестрельного оружия в кармане штанов, будучи не одетым по правилам старшеклассником, казалось сумасбродством. Илья облегчённо выдохнул, когда заметил, что ничего на самом деле не видно. Они с Хабибуллиным уселись на диван, и оба с разницей в минуту мученически скрипнули-вздохнули. Ильдар укусил себя за палец, трясущийся, как у неврастеника. За окном слышались нападки дождя: капля за каплей скромно постукивали по шиферу. — В общем, дела у нас с вами, как и всегда, честно, не очень. — Его по рождению учительские глаза превращаются в щёлки. — Ваша новая классная, Василиса Антоновна Пржевальская, — Хабибуллин не сдержанно крякнул. — Что смешного? — Ничего, простите. — Парень наклоняется к уху Ильи и обдаёт его жаром: — Пржевальская, вот умора. — Ильдар, закрой рот, я сейчас говорю. — Простите, Сан Саныч. — Александр Александрович. — Директор перевёл испепеляющий взгляд на Кашина, понимая, что тот их вообще не слышит. — Она сказала мне, что не находит на вас мер, понимаете? Парни, ну это срамота — зачем вы её доводите? Мужчины из вас никакущие. Что из вас вырастет? Кулича повеселило, что Онешко старший выбрал в контексте именно «что». — Разбойники, нарушители правопорядка, болваны и слюнтяи. Ваша святая обязанность — учиться. Кашин встретился изнурённым взглядом с молча понимающим Ильей. — Вы не понимаете, — вступает с акцентом на свою басистость Онешко, — вы — ещё дети, и у вас ничего нет: ни способности зарабатывать и прокармливать семью, ни строить свою, ни делать вклад в медицину, науку, искусство. Рыжий, который свой горб из-за кое-какой небесконечной подработки видит в ночных мороках, смиренно качает головой. Илья, который держится на трёх пятитысячных купюрах от тётки в месяц в отцовской квартире с котом, поддакивает Хабибуллину, которого мама почти с пелёнок втискивала в среду и общество живописи. — Конечно, — отвечают они хором. Конечно… — Я тоже был не паинькой, парни, вы осознайте, что все ошибаются. Кашин вздёргивает бровь. Что мог сделать этот приторно правильный и строгий мужик с проседью в своё малолетство? Не уступить пенсионерке в троллейбусе место или проехаться зайцем? Злодей, каких по пальцем пересчитать… — Не позвольте вашим ошибкам одержать верх над вашими возможностями. Над вашим будущим. Не позвольте своим уклонам от правильной дорожки загнать вас в угол и сделать из вас киношное амплуа «плохих» парней. Вы хорошие дети, вы способные дети, вы здоровы и сообразительны. Мелкий дождь переменяется в мощный барабанный. — А что вы сделали?.. — прерывает тишину Ильдар. — Ну, что у вас ещё была за ошибка? — Я был лиходеем и совался куда не попади, пока меня не ошпарило. — Илья заинтересованно придвигается. — В буквальном смысле. — Как интересно, — роняет более всех обозлённый рыжий, на чьих плечах лежит ещё и большая ответственность, — но нам пора спешить на урок. Пятнадцать минут от математики — и десятый класс в никуда, понимаете? — Да. — Директор вновь охладевает. Кажется, его пиджак — его защитный панцирь, поэтому он поправляет его каждую свободную секундочку. — Идите. Я думаю, вы меня поняли? Никаких прогулов, никаких сигарет, как бы то ни было, никаких приставаний, препирательств, демагогий с поварами, медперсоналом и учениками помладше. Вызов повторится, но в другой «упаковке» — ваш родитель поговорит не со мной, а с ПДН. — Страшное дело, — нарочито поддержал Илья. — Спасибо за разговор. — Не за что! — Мудак старый, — гаркает, хрипя, Даня, когда хлопает дверью, и этот хлопок дребезжит отзвуком от стен пустого коридора. — Я обоссался кипятком, — совестливо сознался расчувствовавшийся Кулич. — Я думал: всё, Илья, скажи пока-пока коту. — А нам? — встрял Хабибуллин. — С вами-то я буду вместе, — шутит Илья, когда тройка без посторонних наблюдателей проникает в туалет. — Руслан, останься, пожалуйста. — Василиса Антоновна смотрит с материнским сочувствием на загнанного и потерянного в абстракциях десятиклассника. — Что случилось? Почему ты не в форме? Тушенцов на всякий понюхал руки — запашок остался, но незначительный. — Меня стошнило. — Ты отравился? — Наверное. Прошло, по меньшей мере, четыре минуты с тех пор, как Тушенцов уселся напротив её лица. Он тормошил пахнущую Васей олимпийку и понял, как ему нравится запах моторного масла и фруктового кальянного табака. — Что случилось, Руслан? На тебе лица нет. — Да. Пригрустнул. Лица нет? Попробуйте-ка, мисс Я-Живу-По-Расписанию втиснуть меж школой ещё и бандитские погромы. Или убить человека, покалечить ещё двоих, и самому получить по морде предостаточно где-то между семью часами утра. А в ваших силах будет справиться с бушующими гормонами, избегающим взглядом Юлика, который ухмыляется не ему, который вообще забыл, как ухмыляться? Или, может быть, для вас раз плюнуть дойти до понимания в отношениях с матерью-адвокатом, которая породила это ироничное тупоумие, не способное разобраться для начала в себе, а затем уж в отношениях с портящей жизнь стервой Дашей и с невиноватым ни в чём Юликом, на которого уже и времени нет! Бедный Юлик! Руслан бросил его наземь, швырнул в душу камнями — чувствами — делай, что хочешь, можешь так же ходить и бессловесно меня обожать! Придурок. Ранишь кого хочешь — маму, Даню, Настю, Сергеича, Тимура, Борю и беззубого, Алишера и Илью с Ильдаром, Машу, отца Юлика, самого Юлика, под конец… Бесчинствующая буря, сносящая всё, что на расстоянии более, чем дюйм. Рецидивист, обманщик, вор чувств Юлика и контрабандист Машиных, душегуб, убийца, шантажист, махинатор, покуситель, заклятый враг спокойной жизни парней — до него-то жили припеваючи! Руслан как будто и есть ходячее преступление, и судьба тоже бьёт его по лицу. — …ты меня понимаешь, почему я так говорю? — Да. — Ты меня слушал? — Слушал. — Повтори тогда. — Не слушал. — Ну Руслан… — Её руки опускаются к длинной юбке-солнцу, подогнанной в ателье под васильковый цвет пиджака с милой сапфировой брошкой. Тушенцов думает, что, наверное, его мать делит деньги таких престарелых дам с их мужьями через судебные разбирательства. У Тушенцова дрожат коленки. — Я хочу, чтобы ты вступил в литературный школьный кружок. — Может быть. — Там уже есть один твой достойный соперник. Знаешь, у него нападки на футуризм, но, думаю, в нём ещё оклемается его романтичная натура. Ей не надо произносить его имя. — Его зовут Юлий Онешко. Да, впрочем, он знал и без неё. — Хороший мальчик, образцовый ученик, олимпиадник по литературе. Ты знал, что ему очень нравится Достоевский? Смеёшься? — «Преступление и наказание»… О, чудная книга! Но — в сторону, я математик, а не филолог или литератор. Запишись, мой тебе совет. Я сомневаюсь, что есть необходимость вызывать твою маму, ты парень — сам по себе. Ты поймёшь меня, я это знаю. Да нихрена ты не знаешь, вы видитесь в кабинете третий месяц. — Руслан, ну, чего ты молчишь? — Я подумаю. Обязательно. — Конечно. — Она даёт уйти, поджимая губы, пока силуэт скрывается за дверью. — Руслан! — Да? — он лениво выныривает обратно в просторный кабинет, пахнущий её байкотированными духами. Слишком резкий запах, он её старит. Руслан натягивает ухмылку. Внутри всё лопается и трясётся в разобщённом тембре. В сердце метеорный дождь. — Брось курить. — Ладно… — Я советую, как друг. — Ладно. Это всё? — Ты можешь попросить у меня поддержки в любое время: я не отвернусь от тебя. И ты от себя не отворачивайся. Когда-нибудь… — Платина волос так гармонирует с изморосью на улице. — Ты свернёшь свои горы. — Спасибо. — Её слова отдаются скрипом и скрежетом, пульсируют в миокарде, царапаясь, сыпятся черепками в живот. — Мы молчим, мы до последнего молчим, — вторит сам себе Даня. Он эти слова повторил уже не менее сотни раз. — Ты эти слова повторил уже не менее сотни раз, дибильный. — Кулич чиркает спичкой и выпускает её в воду фаянса. — А ты около двадцати одной спички ебанул. — Ильдар, сидящий на подоконнике, подпёр рукой подбородок. — Двадцать вторая… — Что пишет Сергеич, Даня? — Много чего: что на улице грязный пиздец, что все парни с ног до головы вымокли, что на пустыре холодный ветер и нам всем очень повезло оказаться раскиданными по школам. — Кашин вчитывается между строк. — Близнецы говорят, что очень волнуются за состояние Руслана. — Мы все волнуемся, скажи, — противно тянет Илья. — Сразу двоих человек, — его взгляд скользит по лицу Дани, — убить. Его первое убийство. Как, интересно, он, сука, себя чувствует. Кашин отворачивается. — Хочешь? — Хабибуллин тычет в Илью мокрым от слюны паком, похожим на конфетную начинку своим сливочным цветом. — Не хочу. — Кулич не уводит взгляд, предполагая, как чешется и жжётся в спине у рыжего. — Я скажу это при всех. — Скажешь. — Что скажет? — недоумевает Ильдар. — Сам услышишь. — Мы все молчим… Ни слова. Никому. — Сто один, — в один голос бурчат парни. Хабибуллин отодвигается от окна, не желая ощущать в спине эфемерные дождевые капли, скачущие в весёлой польке по стеклу. Сергеич тихо-мирно рассказывает всю ситуацию Анвару, то и дело ругающемуся высокопарными армянскими матами, которым его обучил сосед по рыночной точке. Вася раскуривал кальян, вытирая об олимпийку, которую вернул Руслан, испачканные пальцы. Тушенцов почесал спину и увёл взгляд, когда на него, безмолвно крича, посмотрел своими ядовитыми зелено-жёлтыми Даня. — Не кисни, — нехитро подбодрил Женя. — Всё будет пучком. — Брат-близнец одарил его недоумённым тычком в рёбра. — А чё?.. — Спасибо. Руслан поднялся, унося с собой бутылку тёмного, и решился подойти к уединившимся в своём горе Роме и Славе. — Ты придурок? — без тени сарказма поинтересовался подбоченившийся Сеня. — Ты придурок. — Сам придурок. — Пар… Руслана прервали: — Ты не должен извиняться, — сгоряча выпалил Святослав, сидящий на кухонной тумбе. — Не ты его убил. Я сглупил. Извини меня. По-братски… — Анвар, у тебя есть стаканы? — рявкнул Рома, заглушаемый меланхоличными битами из колонки Ржавого, укутавшегося в мохеровый плед. Лампочка на кухне дрогнула, сбавив желтизну, и стала чаще трещать. — Посмотри в ящике над раковиной! Ну, Сергеич, продолжай, и как дальше?.. — Рус, тебе перелить? — безучастно прошептал Рома. Он подтёр скатывающуюся слезинку, и стакан в его тонких цепких пальцах дзынькнул о столешницу. — Спасибо. Не надо. Святослав опустил голову. Плотные листья облепили стекло, сизые от влаги кроны-гривы, поддающиеся каждому дуновению, сумасбродно вальсировали. Водные точки на окне блестели. Раздался первый раскат. — Как вы всё там убрали? — заблагорассудилось спросить Руслану. — Мы вернули Владику нож… Он знает, что с такими вещами делать — человек проверенный, споров не возникло. — Только момент: он нудил про пистолет. Разве ты стрелял из пистолета? Потом Влад сказал, что, наверное, забыл, так что… — Рома налил себе в стакан из схваченной Тушенцовым бутылки. — Не суть важно! Мы реально, как придурки, облили лужи хлоркой. А тут ещё дождь начинался, в общем, нам везло сравнительно. Потом вся эта пыль начала разбухать, а нам оставалось куда-то девать три этих туши… Бедный Вася… Он, наверное, пока ехал, немножко зарыдал. Бедный его багажник. Мы… Гм. Ну. Голыми руками мы их кое-как втиснули, всех троих. В багажник. В Ладу Весту. Гм-м. Вася обещал ей и дома всё подмыть, и на автомойку отвезти, а потом опять дома, и так… Ладно. Блять, вот!.. Ты бы слышал, как он ворковал: «Ласточка, девочка моя, прости меня, прости, Лада, Лодочка моя, моя девочка»… У меня прямо пятки шпарило! Гм. Ну. Не самое страшное. — Святослав поднял глаза, удостоверяясь, что его внимательно слушают. — Хотя я считаю, что с хлоркой мы поступили, как настоящие мудозвоны. Это тупость. Потом Ярый привёз с дачи песок, мы там всё засыпали, как имбецилы, ну, Сергеич сказал, что это днище, и мы ещё арматуры туда с центра перенесли и кирпичных обломков. Бля, — он подозрительно усмехается, — ты был на кладбище в ливень? Тогда ты понимаешь. Это кошмар. — Кстати говоря, Руслан. Даже если Владик на ура справится со своей работой и все твои отпечатки куда-то денет… — А он может! Рома ощерился: — Дай сказать! Руслан, ёп, ты должен помыться сегодня всеми возможными и невозможными гелями, шампунями, даже хозяйственным мылом можно, я думаю. Про ногти не забудь. И про застёжки на одежде. Штаны мы твои сожгли. — Э-э! — Да ладно, единственные, что ли? — Просто там… — Руслан закусил губу. — Ай, ладно. Там был стишок Юлика. — Да нихуя, — выругался Руслан. — Самое интересное опустили: куда вы дели трупы?.. — Об этом история умалчивает. — Святослав насупился, спрыгнув с тумбы. — Хоче… — Парни. — Тон Сергеича был неумолимо серьёзен. — Сюда нахуй в три шага! — Что такое… Даня сидел в центре продавленного дивана, рядом с близнецами и ошалевшим Ржавым, в ступоре смотрящий видеоролик. — Приблизь, — порекомендовал Илья, видя подошедших. Кнопки увеличения громкости заклацали под пальцами рыжего, и парень спрятал взгляд, не в силах держать планку уравновешенного сегодня. На видео был пустырь. Тот самый, где произошла драка парней, снятая, по-видимому, из немногого окна далёких высоток. Даня отворачивает телефон, слыша звук уведомления.

лиза, которую любишь Вскрой себе вены на члене (!!!), Даня, я терпеть не могу, когда ты меня игнорируешь. У тебя проблемы?