Почетное место. Тропы непройденные

Мы мокнем под многослойным холщовым навесом, который местные торгаши соорудили аккурат под нижними ветвями толстого дуба. Они опоясали необъятный ствол пыльно-серым полотнищем и затянули его несколькими мотками веревок. Нижние края полотнища спускаются на широкое кольцо из жердей и свисают с него, достаточно высоко, чтобы под получившимся навесом можно было вести торговлю, пожалуй, даже кунари. Какого бы эффекта ни хотели добиться стоявшие за этим люди, со стороны дерево напоминает нищую распутницу в возмутительно короткой задранной юбке. Мы планировали взять курс на Антиву. Если дать Сказочнику волю, он без устали начнет чесать языком, весь день расписывая ее волшебные узкие улочки, яркий красильный район и красавиц-горожанок с томными глазами. Мы ужинали в таверне, и он как раз учил меня нужному акценту, когда один из сплетников за соседним столом взболтнул эту новость. “На юге теперь Лорд-Инквизитор. Марчанин, из Оствика. Да хер знает, благородок какой-то”. “Остроухая-то? Ну, я слышал, что она, считай, мертва уже. Давно пора”. “Но она ж богачка, даром что с ушами. У неё целое имение припасено в Киркволле. Туда и намылилась подыхать”. Поэтому мы и сделали петлю в Вольную Марку. Поэтому мы и затащили наш дилижанс в кирквольский эльфинаж, подобрали мне скромный наряд служанки, и поэтому мы мокнем под многослойным холщовым навесом, так похожим на задранную юбку нищей распутницы. Поэтому у меня дрожат руки, как у пьяницы Цианана. Сказочник спрашивает: — Тебя не надо проводить? Я говорю, нет. Лучше, мне пойти одной. Я хочу собраться с мыслями. — Ты уверена насчет… всей этой затеи? С невольным тяжелым вздохом, я признаюсь: конечно, нет. — Слушай, они тебя не ждут. Они даже не знают, что ты жива. Ты же понимаешь, что она может тебя расстроить, даже если этого не будет в её намерениях? Я говорю: — Понимаю. Но даже если она меня как-либо расстроит, то это ведь будет в последний раз. Найти её поместье в Верхнем городе оказывается совсем не сложно. Все отлично знают, кто она такая, а даже если бы горожане дружно держали рот на замке, то герб перед парадным входом всё равно выдал бы себя с головой. Сверху на вывеске в форме щита на белом узорчатом фоне изображен символ Инквизиции, справа под ним — символ коллегии магов, почетным членом которой она являлась, насколько мне известно, с самого дня основания; а слева мастер-художник почему-то изобразил крупную, белую крысу — странный выбор, пусть каким-то образом её внешнему виду и придали благородства. Витиеватый фоновый узор мне что-то напоминает, и только когда я уже стучу дверным молотком, до меня вдруг доходит. Узорчатый фон её герба — долийский валасслин. Открывает дверь эльфийка средних лет — должно быть, служанка. Она с озадаченным видом спрашивает: — Что тебе нужно, девочка? — Я… я ищу работу, и я подумала, что здесь… Эльфийка раздраженно хмурится, но объясняет: — Слушай, это — дом леди Лавеллан. Ей очень нездоровится. Если так ищешь работу, попробуй поговори с управителями в других домах. У монны Хоук как раз не хватает рук, насколько мне известно. Или попробуй удачи в поместье де Лансе. Эльфийка опускает взгляд и добавляет: — Или… или подожди, пока наша ситуация… не разрешится. Она уже закрывает передо мной дверь, но я успеваю вцепиться в дверной молоток. — Пожалуйста, выслушайте меня. Может, я могла бы поговорить с сэром Резерфордом? — И кто ты такая, чтобы с тобой говорил сэр Резерфорд? — Дело в том, что я из Скайхолда. Я выросла в приюте для сирот войны, и я бы хотела хоть как-нибудь выразить признание перед теми, кто давал мне крышу над головой, кормил и оберегал. Я приседаю в реверансе. Сказочник любил повторять, что хорошая ложь часто содержит в себе правду. Отец же считал, что хорошая ложь должна состоять из одной только правды — но не всей. Эльфийка колеблется. Она закатывает глаза, вздыхает и наконец сдается. Дверь открывается шире и открывает вид на погруженное в полумрак фойе. Я ступаю внутрь. Служанка закрывает за мной дверь и строго говорит: — Жди здесь. Я схожу за сэром Резерфордом. Вместо сэра Каллена Резерфорда, красавца, за которого мечтали выйти замуж все девчонки из приюта, меня встречает мужчина, почти превратившийся в старика. Его светлые волосы отощали до какой-то пушиночной невесомой седины, пока довольно густой, но уже несколько обглоданной облысением надо лбом. Под его глазами теперь провисают заметные мешки, а лицо пересекает рисунок из морщин. Воинская выправка — единственная общая черта, которую этот мужчина делит с сэром Резерфордом, оставшимся в моей памяти, но и та, кажется начинает сдавать оборону под сутуловатой осанкой. Я его не видела всего три года — а ощущение, будто махом миновал сразу полный десяток-другой. Он оглядывает меня с ног до головы, и на его лице можно прочитать все мысли, как если бы они были написаны в открытой книге: кто это такая, неужели Лина, но Лина умерла, кто это такая, я её не помню. Наконец, он говорит: — Валериана ввела меня в курс дела. Спасибо, что навестила нас, но мы сейчас не ищем новую прислугу. Та эльфийка — должно быть, которая и есть Валериана, — стоит за его спиной. Ни сэр Резерфорд, ни она не пропустят меня ни на шаг, если я что-нибудь не придумаю. У меня не так много общих воспоминаний с ним, и те, что есть, лучше не предавать столь излишней огласке при посторонних. Я говорю: — Я помню, как выш сын подарил мне перед нашей разлукой свои сапоги. Это был очень широкий жест для сироты, оба родителя которой умерли во время войны с Корифеем. Сэр Резерфорд хмурится. Он явно озадачен. Он наверняка даже не может вспомнить, о каких именно сапогах я веду речь. — Вы тогда убеждали меня, что она меня любила, но не могла это выразить. Меня вот-вот собирались увезти в Вал-Руайо, и я была уверена, что вы тогда соврали. Сэр Резерфорд смотрит на меня, как на слишком сложную загадку. Он уже знает ответ, но не понимает, почему этот ответ — правильный. Не оборачиваясь, он говорит: — Валериана, твоя помощь здесь не понадобится, спасибо. Пожалуйста, проверь, как там Диармэйд. Валериана переводит взгляд с него на меня и обратно. Она кивает, соглашается и оставляет нас наедине. — Эллана сказала, ты умерла. И ты выглядишь иначе. Это невозможно. Кто ты на самом деле? — Правильнее спросить не кто я, сэр Резерфорд, а что. Но, если честно, я сама стараюсь особо не задумываться на этот счет. Он заметно напрягается, и тогда я полушепотом пересказываю ему свою смерть, свое поднятие, уничтожение и воскрешение. Я признаюсь, что не хотела их лишний раз беспокоить, и потому старалась держаться в стороне. — Я просто… я просто хочу поговорить с ней сейчас, пока ещё есть время. Я не желаю вреда ни ей, ни всей вашей семье. Я не претендую на этот дом. Я не претендую на признание, не претендую на какие-либо права. Мне не нужны деньги. Я говорю: — Я попрощаюсь с ней — и покину город как можно скорее. Сэр Резерфорд молчит. Мы стоим в тишине. И наконец: — Хорошо. Можешь попрощаться. Проклятье, видел бы меня сейчас Орден! Я следую за ним по ступенькам, полукругом ведущим на второй этаж. Стены покрыты сплошной броней деревянных панелей темного, кофейного цвета, а поверх тех часто красуются полотна или гобелены. Резьба на поручнях лестницы изображает переплетение листьев дуба и березы, а опоры под ними выполнены в виде колонн. На первом этаже, в гостиной, гостей встречает пара обитых диванов и низкий столик с подсвечником и мерцающей безделушкой в форме пирамидки. В центре высокого потолка свисает огромный канделябр из отполированного золотистого металла. Высокие окна обрамлены длинными занавесками светло-голубых тонов. Не время думать об этом, но, возможно, я зря поторопилась с заверениями о том, что мне нужно только попрощаться с ней. Интересно, каково это иметь дом. Сэр Резерфорд вполголоса рассказывает: — Всё началось ещё в Скайхолде. Когда мы переехали сюда, она уже не могла перемещаться сама даже с тростью. Потом весь этот кошмар стал ухудшаться по минутам. Он говорит, в один день у неё онемела одна рука, а на следующий — вторая. Потом она перестала чувствовать всё ниже пояса. Слух, зрение, голос — она затухает постепенно. Теперь она не различает лица и путает дни. Магия, говорит он, это магия сделала это с ней. — Магия, — повторяет сэр Резерфорд, — и он. Мы останавливаемся перед дверью. Рука сэра Резерфорда беззвучно ложится на скобу и замирает. Глядя куда-то в ноги, он почти шепчет: — Умоляю, не причиняй ей излишних беспокойств. Я и сам одобряю не все её решения, которые она приняла касательно тебя, но… Он замолкает. Так и не поднимая на меня глаза, он заключает: — Что сделано, то сделано. Язык чешется заверить его, что не собираюсь я ни на ком срываться или кого-либо обижать, но что в действительности я ей скажу? Скажу ли что-нибудь? Да и есть ли смысл, если она возможно меня не увидит и не услышит? Сэр Резерфорд толкает дверь. Я вхожу внутрь. Комната небольшая — должно быть, одна из гостевых спален. Высокие окна плотно занавешены зеленой бархатной материей. Мебель — резная; в полутьме комнаты на глаза то и дело попадаются подушечки, уголки ковриков и посуда из тончайшего фарфора. И на кровати — она. Живая, но бледная, почти полупрозрачная, как видение. Живая, но уже — в склепе. Живая, но даже во мне после ритуала было больше жизни. Она никак не реагирует на мое появление. Её руки лежат поверх одеяла. Её глаза — полуприкрытые сонные щелочки, и не понятно, спит она или же просто не может распахнуть их. К кровати уже приставлен стул, и я сажусь на него. Никакой реакции по-прежнему нет. — Леди-Инквизитор? Её ресницы будто вздрагивают, и… ничего. Просто ничего. — Леди-Инквизитор? Мне отвечает тишина. Ох, упрямая ты женщина, неужели даже одной ногой на погребальном костре ты вынудишь меня наступить себе на хвост? Я сглатываю ком в горле и говорю: — Мама? Её веки приподнимаются в ту же секунду. На мгновение её лицо принимает выражение человека, которого потревожили посреди ночи, а затем она поворачивает голову в мою сторону. Она фокусирует на мне взгляд, моргает — и тут же очевидно узнает. Она говорит: — Ты? Давайте взглянем правде в глаза. Она наверняка спит круглыми сутками. Новость о её болезни разлетелась по всему Тедасу. Отец, где бы его ни содержали, не мог не заглянуть к ней на огонек хоть разочек. Спасибо хоть на том, что избавил меня от длинных и путаных пояснений. Она говорит: — Что ты здесь делаешь? Лелею тщетные надежды. Ищу самообладание. Теряю дар речи. Выбирай любое. — Я… я здесь, чтобы… чтобы сказать… Неповоротливая скотина, этот язык. Я открываю рот, чтобы выдавить из себя хоть пару заготовленных речей, но вместо этого произношу череду запинок, мычаний и новых запинок, будто передаю зашифрованное послание. Она меня перебивает: — Оставь. Мне жаль, что так получилось. Я столького для тебя не сделала. О, Создатель. Я надеялась, что мы обойдёмся без каких-либо признаний. Я не хочу ничего слышать. — Я хотела быть достойной матерью. Но вместо этого носилась с этой проклятой Инквизицией. Ты заслуживаешь лучшего. — Что сделано, то сделано, — повторяю я сэра Резерфорда, чтобы сказать хоть что-то. Мы молчим. — Твой отец знает, что ты здесь? Я пожимаю плечами. Пусть он и находится далеко, но мы всё ещё связаны источником. — Может быть. — Он… ничего тебе не рассказывал недавно? А должен был? — Вроде как… нет? — отвечаю я. — Хорошо. Это хорошо. Потому что рассказывать нечего. Я об этом уже говорила, но… Постарайся не верить слухам обо мне. Возможно кто-нибудь когда-нибудь заявится с так называемыми доказательствами, но это будет ложь. Что бы тебе ни сказали, знай, что я всегда любила тебя. И я всегда была готова пойти на что угодно, чтобы уберечь тебя от недругов. Мне просто жаль, что мы так и не нашли никакого лекарства. Береги себя, сынок. А. Разумеется. Она же не различает лица. Она узнала не меня. Она узнала Диармэйда во мне. Я отвечаю: — Конечно. Я отвечаю: — Как скажешь. Признаться ей в том, что я — не Диармэйд? Рассказать о том, что я не настолько мертва, как она, скорее всего, думает? Напомнить ей про приют, ложные обвинения и дыру в груди? Зачем? Я здесь — ради себя, а не ради неё. Если она готова отправиться к Создателю с багажом грязных секретов, то, что ж, кто я такая, чтобы препятствовать столь достойному начинанию? Я говорю, что я ни на что на неё не в обиде. Говорю, что, возможно, когда-нибудь, когда стану взрослее, лучше пойму её решения. Я говорю: — Ты была достойной матерью. Не переживай на этот счёт. Она смотрит в стену, не отвечает. Она выжидает долгую паузу, а затем спрашивает: — Почему в твоей башне всегда так темно, Лелиана? Не важно. Что там по передвижению сил Корифея в Свистящих пустошах? Я слышала, что она путает дни, но не знала, что сэр Резерфорд под этим имел в виду годы и даже десятилетия. — Лелиана? Я закрываю за собой дверь поплотнее. Сэр Резерфорд по-прежнему здесь. Он, мрачный и задумчивый, стоит со сложенными руками и смотрит вниз. Когда я равняюсь с ним, он поднимает на меня вопросительный взгляд, но ничего не говорит. — Я поговорила с ней, — говорю я полушепотом. — Но она называла меня Лелианой. Хорошая ложь состоит из одной правды, но не всей. Он кивает. В этот же момент дверь в дальнем конце коридора открывается, и оттуда, в сопровождении Валерианы, выходит темноволосый мальчик. Или, вернее сказать, уже почти юноша. Немного сутулый и сухопарый, он прихрамывающей походкой идет к нам, отмеряя каждый свой шаг стуком трости. Его ноги заключены в каркас из прутьев и ремней, и чем ближе он подходит к нам, тем отчетливее слышен легкий звон приспособлений. Едва завидев меня, он хмурится, очевидно недовольный присутствием постороннего у дверей в комнату матери. Мне, настоящей мне, сейчас было бы пятнадцать лет. Значит, ему — около тринадцати, но уже сейчас легко предсказать, что совсем скоро он вырастет в настоящего красавца — и немудрено, с такими-то родителями. — Отец, — зовет он, еще даже не дойдя до нас. — У нас гости? — Нет, — мгновенно отвечает сэр Резерфорд и косится в мою сторону. — Она уже уходит. Я полушепотом спрашиваю его: — Он знает обо… — Нет. И ему незачем это знать. По крайней мере, пока. Диармэйд уже в пяти шагах от нас, когда я разворачиваюсь к лестнице на первый этаж и спускаюсь, настолько быстро, насколько мне позволяют ноги. Позади меня остаются расспросы о том, кто я; остаются канделябры, панели из дорогой древесины, полотна и гобелены. Позади меня остается семья, которая могла бы быть моей семьей, сложись обстоятельства иначе. Позади меня обстоятельства сложились так, как сложились. Я и Сказочник, мы не без помощи сородичей из эльфинажа докатываем дилижанс до городских ворот. Я выполняю обещание, которое дала сэру Резерфорду: покидаю город сразу после прощания с ней. И когда Сказочник удаляется в конюшню за нашими клячами, со стороны Верхнего Города спускается глашатай и зычным голосом объявляет: леди Лавеллан скончалась. Так я узнала о смерти матери.