Opposite each other

«— Он подглядывал за ней» «— Он дарил ей цветы, которые она выбрасывала.» «— Он приставал к ней» «— Он…»       Таких «он» было бы много, таких «он» могло быть больше, если бы в тот день она бы не ударила его. Таких «он» было бы очень много, если бы она просто не умерла.       Чимин сжимает кулаки, смотрит на парня и срывается с сидячего места. Первый удар. Второй. Его хватают за руки и с силой тянут обратно. Больно, очень больно. Он не смел трогать её, не смел даже смотреть в ее сторону, так почему ее нет, почему она ушла? Глаза Чимина пылают дикой яростью, его кулаки все ещё сжаты, он дрожит всем телом.       Её, Сонми — его любимую жену, пытались изнасиловать, пытались обесчестить и оставить жить с этим тяжким бременем на сердце. Чимин оседает на пол, ноги совершенно не пытаются даже его держать. Он хочет плакать. Хочет реветь, черт возьми! Но не может… — Господин Пак, подпишите здесь, — следователь протягивает какие-то документы, тыкает своей чёрной ручкой, но Чимин ничего этого не видит и не слышит. — Господин Пак?       Чимин поднимает затуманенный взгляд, смотрит на усталые глаза напротив и тихо выдыхает. В этот момент его сердце крошится, крошится на тысячу маленьких крупин, оставляя лишь маленький кусочек сердца, чтобы жить. Жить ради маленького чудо, что находится в соседнем отделении с психологом. — Что это? — тихо спрашивает Пак. — Документ о закрытии дела, — мужчина смотрит на Чимина секунду, а потом добавляет, — Господин Пак, я думаю Вам не нужно объяснять, что сейчас любое содействие с Вашей стороны будет направлено на Вас же. Это дело ни нам, ни Вам не решить.       Чимин молча берет ручку в свои трясущиеся руки и водит ею по бумаге.       В голове сразу проносятся те самые слова, что произносит каждый, но и в которые не каждый верит: деньги — это не главное. Ложь. Абсолютная ложь. Как эти чёртовы купюры не могут быть важны, когда с помощью них можно избавиться от вины на грязной совести. Чимин совершенно этого не понимает, не понимает так же, как то, почему жизнь его рушится с такой сильной отдачей. Паку иногда кажется, что в прошлой жизни он предал страну, хотя более чем уверен в своей любви к ней, но тогда почему?       Заплаканные хрусталики смотрели на Пака с такой болью, что Чимин готов поклясться, что видит в них больше, чем просто боль, это нечто, что описать словами весьма трудно, это то, что Чимин наверняка сам ещё не успел почувствовать — это одиночество.       Кихен крепко обнимает отца, утыкается ему носом в шею и рьяно дышит. Он не такой маленький, чтобы не понять, что происходит, но и не такой большой, чтобы принять сей факт. Мальчик сжимает отца в объятиях, боится просто отойти от него, ведь страх потерять и папу — перекрывает все оставшиеся чувства в этом маленьком измученном сердечке.       Пак выходит из полицейского участка, в руках держит теплую и маленькую ладошку сына и смотрит на ярко-голубое небо. «Сонми, я не разочарую»       Эти слова были сказаны в ту никому не нужную пустоту, в которую Чимин невольно попадал сам. Но маленькая ручка малыша моментально выводила его оттуда.

***

      Пак Чимину двадцать девять и он — отец-одиночка. Пак Чимину двадцать девять, и его жизнь превратилась в месиво почти не решаемых проблем. Путь, которому придерживался Пак, разрушился на небольшие кусочки. Он просто превратился в дорогу из узких и широких трещин. Иногда перепрыгнуть можно, но иногда приходится застревать в них на долгое время. Чимин застрял. И у него лишь один выход: попросить помощи у того, кто ее вряд ли предоставит.       В тот момент, когда его сердце перестало стучать в такт, он держался за маленький стержень внутри, что каждый раз надламывался, при любой попытке найти выход. Никому не понять, что именно чувствовал Чимин, когда он, опустив голову, стоял напротив здания, где когда-то проводил свои рабочие дни. Это унизительно. Это ужасно во всех смыслах.       Но что делать ему, Пак Чимину, что делать, если в его руках жизнь его ребёнка, что делать, если больше нет той поддержки, которую ему давала Сонми? Что? Сердце его уже разорвалось, чувства его давно исчезли, ему больше нечего терять. О какой гордости может идти речь, когда ты — никто. Когда ты не способен почти ни на что? Поэтому Пак здесь, у Чонгука. У того самого, что дьявол, у того самого, что недосягаемая звезда. — Входите, — звучит хриплый голос за дверью, и Чимин медленно открывает дверь.       Их взгляды снова встречаются, снова они смотрят друг на друга, не понимая буквально ничего. — Пак Чимин? Что Вас…       Чонгук останавливается. Он удивлённо смотрит и не понимает, что черт возьми происходит, какого черта тот упал на колени?! — Господин Чон, я потерял то, что называется гордость. Что уж там, я потерял все, что когда-то принадлежало мне, — Чонгук хорошо слышит эту дрожь в голосе, но остаётся невозмутим.— Но Вы сами знаете, меня никуда не возьмут, ведь увольнение в Hi-Jeon — это клеймо остаться безработным, — взгляд Пака опушен, у него нет сил поднять голову, нет возможности, потому что он не смеет, потому что он — никто. — Что ты хочешь? — спрашивает Чонгук, делая голос грубее, настолько, насколько это вероятно. — Работу, — выдыхает Пак, — мне нужна работа. Я знаю просить о таком у Вас просто нелепо, но я уже говорил, мне нечего терять, кроме одного, и именно это я должен защитить, — руки сжаты, голос подрагивает, а губы дрожат: Чимин устал.       Чонгук не знает, что ответить, не знает и что сказать, мысли в его голове просто смешиваются в одну большую серую массу, и что-то единственное он оттуда вытащить не сможет. — Я буду согласен на то, что Вы урежете мне зарплату, буду согласен на все, что вы скажите. Я так же буду усердно работать, я могу это пообещать, но не знаю, поверите ли Вы мне.       Проходит больше минуты, проходит две. В кабинете все то же угнетающее молчание. Чимин уже понимает: не получилось, снова. — Встань на ноги, — произносит Чон. Чимин встает, встаёт, так и не подняв голову. — Хорошо, я приму тебя обратно, но работать будешь в отделе номер 2, то есть, рядом с моим кабинетом, чтобы я видел, что ты работаешь. Зарплата станет меньше почти вдвое, потому что ты не компетентен. А Чимин поднимает взгляд, удивлённо смотрит и мысленно произносит: «получилось» — Завтра на работу, как всегда. Не опаздывать, а теперь можешь идти.       Чимин благодарит его и мысленно, и вслух, его маленькая надежда все-таки оправдалась. Он быстро покидает кабинет.       Чонгуку тридцать лет, и он не понимает, что подтолкнуло его к этим словам. Чон Чонгуку целых тридцать лет и на его практике такое впервые.