Демоны прошлого - Призраки настоящего

POV Рейх Подавив очередной припадок истерики, второй за сегодня, давненько такого не было, я встал и, отряхнувшись, повязал повязку на своё место. Больше не хотелось смотреть на… это. За столько лет я уже и успел забыть об этом маленьком, но довольно мерзком инциденте, хотя в те годы мне показалось эта затея довольно забавной. Но, оглядываясь на тот случай, сейчас… впрочем, возможно, эта одна из тех вещей, о которых я мог немного сожалеть. Но это не точно. Приведя себя в порядок, я вышел из комнаты и направился на кухню. В моих планах было быстро поесть, сводя контакт с коммунистом пока что к минимуму, но не найдя вышеупомянутого на первом этаже вовсе, я почувствовал некое облегчение. Пользуясь таким раскладом, можно было быть менее расторопным, теперь мне, наконец-то, выдался шанс выпить нормального кофе, чем я незамедлительно воспользовался. Поев незамысловатого завтрака к часу дня, мне пришла идея зарисовать пейзаж, который был прекрасно виден из окна кухни. Забор вокруг этого дома являлся низкой, живой изгородью которая сейчас была совершенно голой, что открывало чудесный вид на заснеженный лес. Не теряя времени, я прибрал за собой посуду и поспешил наверх за бумагой и карандашом. Рисование приятно расслабляло и позволяло не на долго «отойти от реальности», побыть собой. И настолько увлекшись этим занятием, я не заметил, как пролетели целых три часа, возможно, мне и не пришлось отвлекаться от работы над этим, без сомнения, удачным пейзажем, если бы меня грубо не окликнули.  — Оглох что ли, фриц? — метнув на меня возмущенным взглядом, СССР шел к двери. — Или так в падлу открыть? Уже три минуты стучат. — не унимался последний. И вправду, только освободившись от творческого сосредоточения, до моего слуха донесся стук в входную дверь. POV CCCP Проснувшись после нескольких часов уже более-менее нормального сна, я еще лежал в постели размышлял обо всем случившимся за последние менее чем двенадцать часов, так сказать, «на свежую голову», до тех пор, пока мне не стал мешать настойчивый и непрерывный стук в дверь, доносящийся с первого этажа. Полежав еще с минуту, я смирился со своей участью и нехотя встал с кровати и поплелся в сторону лестницы. Спустившись на первый этаж и проходя мимо кухни, я увидел немца, сидящего неподвижно, согнувшись над столом. Спустя мгновения лицезрения происходящего, моё любопытство пересилило, и я начал аккуратно продвигаться ближе, но спустя шага три, стало понятно, что меня буквально не замечают. Я был мягко говоря удивлен, когда в полной мере осознал, что странная особенность, заключавшаяся в совершенном «отрыве от реальности» при рисовании, осталась с Рейхом даже спустя столько лет. Незамедлительно воспользовавшись этой возможностью, я уже с меньшим опасением прошел вперед. Не часто, знаете ли, удавалось подойти со спины к нацисту, но все же, повинуясь военной привычке, я, перестраховываясь, подступился именно с правой стороны, используя дефекты собственного тела. Остановившись на расстоянии, примерно, двух метров от стола, я стал рассматривать рисунок. Наверное, работа была уже почти готова, так как больше походила на очень детализированную черно-белую фотографию, нежели на пейзаж, нарисованный от руки. Пожалуй, я мог бы оспорить множество вещей и фактов, связанных с немцем, но не признать, всё больше развивающийся с годами талант, было бы, к сожалению, просто кощунством. Так, с рисунка, мой взгляд случайно переместился на лицо, мое лицо… Видеть собственное тело не в зеркале, а в паре метров от себя, было, конечно, странно и даже, немного сюрреалистично, но не это привлекло моё внимание, а глаза… глаз… в общем, взгляд. Он был живым, и разительно отличался от того взгляда, который я впервые увидел за год до окончания войны: пустой, блёклый, способный выразить только злость, призрение и разочарование. Однажды, я пришел к выводу, что он очень схож с взглядом животного загнанного в угол, которое понимает безвыходность положения, но несмотря на это, продолжает шипеть и скалиться. Его я видел тогда, все годы после, и даже сегодня утром. Из-за этого казалось таким поразительным, что эти три несменяемые эмоции были «смещены» заинтересованностью и восхищением. Я смотрел на Рейха силясь переварить увиденное, пока в одно мгновение он резко не поднял голову переключая своё внимание с листа бумаги на окно. Я машинально сделал шаг назад, готовый к тому, что меня заметили, но Рейх лишь не мигая смотрел в окно и нервно сжимал карандаш. И когда до меня дошло в чем дело, это стало походить на очень тупой анекдот: Художник без бинокулярного зрения. (Бинокулярное зрение — способность человека видеть двумя глазами. При его нарушении человек не может определить расстояние до объектов. Не бейте, если я ошиблась.) Хах, забавно. Вдоволь насладившись чужими страданиями, я опомнился о ждущих за дверью и всё же не упустил возможности отпустить едкий комментарий.  — Оглох что ли, фриц? — упрекнул я, вернувшись в коридор. И сразу же вновь встретился с этим безжизненным и безразличным взглядом. Почему-то сейчас это стало бесить меня в несколько раз сильнее. Конечно, я понимал, что такое поведение глупое и бессмысленное, но ему правда было наплевать, он смирился? И даже если так, если ему нечего было терять, то у меня были дети, которых мне совершенно не хотелось бросать. Открыв дверь, я сразу же с гневным, я после, сразу же опешившим взглядом РФ, но она быстро взяла себя в руки и незамедлительно начала ворчать: — Наконец-то, уже целых 10 минут до вас достучатся не можем — она даже сделала какой-то неопределенный жест руками, вымещая свое негодование. За ней же стоял, наоборот, очень спокойный Германия, который лишь слегка кивнул мне в знак приветствия. — Я спал, а у кого-то видимо, фатальные проблемы со слухом. — прокомментировал я, когда Россия закончила свой монолог. — Ладно, прости, проходите скорей, сейчас налью чаю — мигом согреетесь. — не теряя времени, я сразу же направился на кухню ставить чайник. — Германия, тебе чай какой, кстати? — Э-эм, я лучше свежезаваренного кофе выпью — долетело до меня из коридора. — Я сам сварю. — А вот и хорошо, я его готовить не умею, не хотелось бы тебя травить какой-нибудь бурдой. — усмехнулся я. Младший немец же, сразу поставил кипятиться воду в турке, как я думал, но не доводя до кипения он добавил в воду молотый кофе и следил, чтобы вода начала кипеть. Это всё я успел «подглядеть», пока наливал чай, а раньше, мне казалось, что варить кофе намного сложнее. В то время, пока мы с Германом наливали напитки, он кстати, разлил кофе в две кружки, одну из которых поставил перед Рейхом, Россия достала откуда-то сладости в виде разнообразных конфет, пряников и зефира. В итоге все сидели молча, мы с фрицем по разные углы одной стороны стола, а напротив нас дети, которые пытались сделать вид, что не пялятся на нас при любой удобной возможности. Тишину разбавляли лишь мерные звуки чирканья карандаша по бумаге, нацист продолжал рисовать пейзаж, периодически незаметно оглядываясь на всех присутствующих, особенно на зефир. Это смешило, особенно напыщенная гордость немца, которая не позволяла просто взять любимое лакомство. — Ешь, не отрава, а только делаешь, что гипнотизируешь взглядом — ухмыльнулся я, положив перед ним несколько кусочков зефира. В ответ он лишь оскалился и прошипел что-то нечленораздельное. Пошипел, посмотрел на зефир, но гордыня не позволила поддаться желанию. С каждым мгновением происходящего, я становился веселее, а нацист раздраженнее, пока не вмешался Германия. — Папа, а что ты рисуешь? Можно мне посмотреть? — не скрывая тревоги и волнения, быстро осведомился юноша. Рейх среагировал незамедлительно, повернувшись в сторону сына, он посмотрел на него уже спокойны взглядом и безэмоциональным лицом. После, еще раз оглядев рисунок, он передал его Германии. — Пейзаж, он еще не готов. — прокомментировал фриц и тут же занял освободившиеся руки кружкой почти остывшего кофе. — Хотя я вообще не уверен, можно ли доработать этот мрак. — Почему же? Очень даже красиво! — всё так же спешно продолжал парень, уцепляясь за возможность начать диалог и разбавить тишину. — Вообще, удивительно, а тебе что, совсем, не мешает отсутствие бинокулярного зрения? — Герман был реально заинтересован этим фактом, видимо, врач это уже образ мышления, а не только профессия, в этом случае. — А что это ты повязку, кстати, перевернул? — вставил я свои «пять копеек», когда заметил, что повязка на глазу на которой изображены серп и молот, была перевернута лицевой стороной вовнутрь. — Потому, что ты меня бесишь, коммунист странный. — даже не поворачиваясь в мою сторону, огрызнулся немец. — Мешает, Германия, так что, могло быть и лучше. — с сыном он наоборот говорил очень спокойно и учтиво. — Сам виноват, так что не жалуйся, руки распускать не надо было. — усмехнулся я. — Всмысле? — прозвучал в напряжённой тишине кухни озадаченный и мрачный голос России. Она вместе с младшим немцем смотрели то на меня, то на фрица. Понимая, что без объяснений нас уже не отпустят, я просто сделал резкий выпад к Рейху и содрал с него повязку. На что тот в очередной раз оскалился и попытался схватить меня за руку, но я был проворней, и уже спустя пару секунд мы могли лицезреть моё «прекрасное» хлебало. А прекрасным оно было, потому что серп и молот на глазу и близлежащей части лица, как и сам глаз, были перечеркнуты отвратительными шрамами от ножа, которые образовывали криво выцарапанную свастику. — Вуаля! — я засмеялся и развел руки в стороны в торжественном жесте.