Закон моря

      Хэнк, сидя за столом, вертел в руках короткую и толстую берёзовую ветку, приноравливаясь к дереву резцом. Третий день уж пошёл, как он был занят одним только мерманом, а заказ, почти готовый набор фигурок птиц, больше не мог ждать.       Охотник угрюмо чирканул резцом, снимая верхний слой, а потом принялся строгать аккуратнее, постепенно углубляя, намечая в ветке птичий силуэт.       После обеда он обещал Коннору сходить с ним в лес, показать ему с опушки город вдалеке.       Вчерашняя поездка в город, пусть и довольно долгая, не столь утомила его, сколь дала ему время подумать, ощутить всё то, что творилось с ним в последние дни, глянуть на это со стороны.       Медленно вытачивалось, прямо как птичка под руками, в голове Хэнка решение.       Мерман, красивый и гибкий, пробрался к нему в голову, а теперь вот — и в душу, свернулся вокруг неё кольцами трижды. И вроде бы, не болела так уж сама душа, не тянуло больше так сильно в сердце, как то было первым же вечером или вчера. Но хорошо-то как было сидеть вот тут, за столом, озаряемым солнечным ярким светом, делать потихоньку второе любимое дело, вырезая то из дерева, то из кости фигурки на продажу, — и слушать, как тихо плещется вода в ванной. Как ждёт там его, как готово ему с порога же улыбнуться, а стоило только подойти ближе, то и притянуться, прижаться к нему живое, умное, ладное существо.       Ну и что ж теперь, что цвет их крови был разным: кому алая, кому синяя природой дана была. Ну и что ж теперь, что он, морской житель, человеком-то не был, да и не будет никогда.       Всё одно: он был рядом. Он хотел быть рядом, Хэнк видел это, когда мерман так сладко прижимался к его груди, когда целовал так, что ум помрачался, когда трогал так, что тело плавилось.       Охотник повертел наметившуюся фигурку птички, аккуратно снял лишнее с будущего разинутого клювика, углубил впадины плеч будущих расправленных крыльев.       Море не пустит Коннора. Море прикажет ему вернуться в родную стихию, слиться с ней, снова стать для Хэнка чуждым и безымянным силуэтом среди тысяч таких же морских тварей — что не различить будет с берега, не призвать назад.       Хэнк видел вчера это море, холодное, седое и старое, древнее его любимого леса, мощнее и глубже всей земли, что была под человеческими стопами.       Море не отдаст ему своё детище, своего сына. Если только сам Коннор не захочет пойти супротив своей же натуры, не захочет измениться, стать иным.       Стать девиантом, так ведь он говорил? Стать как человек.       Сжалось у охотника сердце при этой мысли, да так крепко, что отложил резец, чтобы лишнего не снять, не испортить своё творение.       Не верил он в мерманские сказки, не верил, что это возможно для них, таких синекровых, с такими длинными хвостами и своей жизнью под тяжёлыми холодными волнами. Как пить дать, не кончалось это ничем хорошим для тех, кто свою стихию предал: даже если не погибали они от людских-то рук, уж наверняка погибали просто от суши, от воздуха, от того, что не было больше кругом их любимой обнимающей за плечи матери-моря.       Но сейчас, пока кровил ещё немного синим длинный чёрный хвост, пока заживал, пока стремилось здоровье мермана только к лучшему, пока земля не наносила никакого вреда, Хэнк был счастлив, что тот с ним оставался. Пусть ненадолго, пусть счёт идёт на недели, но он будет здесь, в охотничьей холостяцкой берлоге, будет греть Хэнку душу и тело.       А уж как придёт срок, сам же охотник и отнесёт назад, отпустит в воду неугомонного, вёрткого, яркого, ласково-язвительного своего мермана. Отнесёт, попрощается — и дело с концом, как бы иного ему ни хотелось. Как бы самому Коннору ни нравились его, Хэнка, объятья.       Охотник только надеялся, что не будет долго горевать по нём мерман, что смоет все его печали солёная вода — как никогда не смоет уже в нём самом, рождённом на суше.       Хэнк взял снова резак, вытачивая теперь грудь и лапки у птички, вдумчиво, шажок за шажком создавая из дерева как живую.       Он улыбнулся себе. Что ж, значит, так тому и быть, сколько есть, сколько им отмерено, столько они и будут. Всё, что ни дано, всё — их.       А там уж — гори оно пламенем, синим, как сама мерманова кровь. Пусть бы только не терпел, а — отзывался, пока может, пока хочет Хэнка видеть и трогать...       В глубине дома, в большой деревянной ванной, между тем, слышимо вздохнули.       — Всё утро скрываешься от меня, человек, уже и обеденное время близко, — знакомым сипловатым и громким голосом, самую малость иронично, раздалось из-за приоткрытых дверей, и Хэнк невольно спрятал в седой щетине улыбку, нагнул голову, чувствуя, как тёплым комком сжалось в груди сердце. — Ты там хоть и тихаришься, а всё чую тебя, чую твою близость, слышу стук крови, — продолжил мерман уже потише, а голосом при том всё как будто спрашивал, звал охотника, ждал ответа.       — Скроешься от тебя, а то как же, — отозвался Хэнк. — Закончу скоро, Коннор, и вернусь к тебе. Потерпи немного, дело осталось. Скоро поглажу, — хмыкнул он.       Мерман умолк, только плеснув тихо и самую малость недовольно: Хэнк и сам себе удивился, как только догадался по этому звуку, когда только различать научился!       Он покачал себе головой, возвращаясь к птичке, примеряясь уже к маховым и рулевым перьям. А в груди у него всё грело и грело от их короткой перемолвки, от того, как Коннор и впрямь словно угадал его мысли, отозвался на них словом, от того, что не вынес разговорчивый непоседливый мерман, что на него внимание так долго не обращают, хоть целых полдня рядом ходят.       Охотник поджал губы, дорезая фигурке крылья и хвост.       Всё правильно было. Пусть только здесь, пусть только сейчас — но ни с кем, никогда не чувствовал он такого родства, такой тяги. Ни по молодости, когда влюблялся, так голову не терял, ни, уж тем паче, в зрелости, когда бывал с кем-то. Разменял уже как пятый десяток лет и не думал особо — ан нет, вот и встретил.       Он посмотрел на готового маленького сапсана, раскинувшего крылья на взлёте — и сам на какой-то короткий миг ощутил себя столь же крылатым и сильным.       **       После обеда ветер в густых ветвях притих, едва шевеля верхушки. Пошёл накрапывать мелкий тёплый дождик — который, как и ставшие горячее лучи солнца, предвещал близкое, стоящее буквально на самом пороге лето.       Уже полностью одетый в привычные пятнистые штаны, крепкие высокие ботинки и распахнутую куртку с футболкой, вот разве что без любимого карабина, только с ножом, охотник вышел на крыльцо проведать погоду.       — Ну что, готов? Тут как раз по тебе, как на заказ, морось подвезли, — крикнул он с усмешкой в глубину дома.       — Готов! — звонко отозвался мерман.       В ванной, где охотник ещё несколько минут назад оставил спускаться воду, гулко, тяжело стукнуло, и Хэнк подхватился назад в дом. Он подпрыгнул к самому бортику как раз вовремя, чтоб не дать чёрной русалочьей заднице шлёпнуться об кафель с размаху вслед за вытянутыми метрами извивающегося хвоста.       — Я и сам бы выбрался, человек, — попенял ему мерман, вместе с тем сразу же обвивая за шею и давая себя подхватить под спину и изгиб хвоста. — Чай не морская корова, ни себя, ни твоё добро бы не повредил.       Коннор в подтверждение своих слов легонько куснул его за шею, как раз там, где алели ещё следы его губ и зубов — с самого первого вечера, когда они только-только познали друг друга.       — Да уж знамо дело, морскому-то жителю по нашим домам скакать, — проворчал в ответ Хэнк, устраивая его на себе поудобнее.       Коннор звонко рассмеялся.       — Вот договоришься, человек, — широко улыбаясь, вкрадчиво отозвался он, — договоришься, и я тут осваиваться примусь, чтоб не хуже вас, земных, как ты сказал, “скакать”.       У Хэнка ёкнуло сердце, мигом упёрлось комом в горле.       — Как тебе осваиваться-то, Коннор, — хрипло, впившись взглядом в бездонные карие глаза, спросил он. — Не ящерица же, хвост откидывать.       Мерман замер, поглядел на него в ответ, открыл было губы — да проглотил первые слова. Не вынес совсем, отвёл глаза, дёрнув самым кончиком обмотанного на ране бинтом хвоста.       — Пока я тут, у тебя, гощу, по доброте твоей с тобой живу, буду с тобой на равных, — отозвался он, пряча лицо охотнику в шею. — Не всё же мне в твоём корыте сидеть — наловчусь по дому управляться, охотник, не сомневайся уж, — он тихонько хмыкнул, но так, что Хэнку стало немного жарко.       — Вот значит, в следующий раз и не понесу до порога, раз такой шустрый, — проворчал Хэнк, скрывая своё смущение. — Давай только, руку мне одну освободи.       Они вышли, наконец, к крыльцу, и Коннор обвил хвостом поплотнее, чтобы выполнить просьбу Хэнка: все три с лишним метра намотал охотнику на талию, а конец больной, с перевязью, снова на плечо сложил.       Выпростав не без сожаления из-под крепкой упругой задницы правую руку, Хэнк поправил небольшую охотничью сумку на бедре, чтоб обоим не мешалась, и запер дом.       — Ну что, готовься, хвост об кусты не обдери, — он подмигнул мерману и коротко поцеловал в губы.       Коннор отозвался коротким урчанием, возвращая ему такой же короткий поцелуй, прихватывая едва заметно ему нижнюю губу своими, пока охотник осторожно сходил с крыльца.       — Далеко нам, Хэнк? — он немного поёрзал, втираясь охотнику в плечи, бросая на него любопытные взгляды. — На твоих сильных руках хорошо, но и город обещанный хочу увидеть, — мерман улыбнулся с озорством, — так ли уж он хорош, как ты говоришь, а, человек? Те коробки, которые я видел и в которых побывал, были коричневыми, серыми, грязными, все в этой вашей ужасной мелкой трухе, витающей в воздухе. Скука, одним словом, — поддразнил он.       Хэнк двинулся сквозь густую чащу по редко используемой, почти нехоженой тропинке, продираясь со своей ношей сквозь ветви. Он только хмыкнул на это поддразнивание, глянул в лицо Коннору ласково.       — Ты ж хотел целый город как на ладони, — выдохнул он, взбираясь на холм, — вот и будет тебе город, что за хребтом. А там уж сам увидишь, каков он.       Он ещё давно, лет десять назад, как осваивал местные земли, разведал эту полянку, выходившую прямо на крутой обрыв. Путь до неё был недалёкий, но в основном, всё вверх, в гору, поэтому для них двоих куда более долгий. Солнце стояло ещё высоко, до заката было часа три, и они должны были успеть вдоволь там посидеть.       Но всё же она стоила того, чтобы это показать мерману, показать — хотя б и издалека — людскую жизнь и суету.       Пока Хэнк размышлял об этом, он не сразу понял, что слышит странный звук, и звук этот исходит прямо рядом с ним. Свист, так похожий на тот, что он уловил на берегу — и благодаря которому и спас мермана.       — Коннор, — нахмурился охотник, с рывка залезая на земляной уступ, — ты что задумал?       Свист стал явственнее, выше и вдруг оборвался, Хэнк только и успел, что поморщиться.       — Звери, человек, — отозвался Коннор, — ваши звери не будут к нам так дружелюбны, — и он издал звук, похожий на заунывный скрежет, заставив Хэнка дёрнуться.       — Их всегда обойти можно, не вставая у них на пути, — возразил было он.       Но затем охотник и сам замер вместе с мерманом на руках, услышав хруст веток между деревьев и короткое утробное рычание, сменившееся скулением. Он всмотрелся в просветы между стволами и буреломом, замечая там тень, похожую на медвежью. Зверь был в сотне метров от них, если не больше, и не был так уж опасен. Но Коннор действовал на упреждение: тень внезапно упала как подкошенная, грузно и с треском свалившись на землю.       Охотник сжал руку на обнажённой спине мермана, поглядел на него беспокойно и хмуро.       — Что ты с ним сделал, убил? — мрачно спросил он.       Хэнк не любил причинять вред природе и живым существам почём зря, если они, конечно, не представляли видимой, ясной угрозы, и почитал это за взаимную договорённость с лесом: он обходил не свою добычу, а дикие звери обходили его собственный дом.       Поэтому так претила ему мысль убийства — как и претило ранее, двумя днями назад, оставить самого мермана на верную гибель. Даже шаги его стали тяжелее — не от груза на руках, но от мысли, что в Конноре может быть куда больше звериного, чем человеческого, что его мерман может быть холоден и жесток, как были те, кто пробил ему хвост гарпуном.       — Нет, человек, скорее всего, я даже не повредил его мозг, — фыркнул Коннор с прохладцей. Ему было немного обидно, что его охотник не оценил его заботы. — Полагаю, ему ничего не будет стоить очнуться через некоторое время и уйти по своим делам.       Он замолчал, и Хэнку показался в этом намёк, ожидание от него ответных слов.       — Ладно, спасибо, — буркнул он, и Коннор сразу же довольно засветился, принимая благодарность. — Не переборщи только с этими своими свистами. Мне лес живым нужен, — он немного улыбнулся, погладив Коннора по плечу свободной рукой.       Мерман потянулся к нему, поворачивая к себе за подбородок и заставляя приостановиться, а затем долго, мягко поцеловал, тягуче и ласкающе проникая языком в рот. Кончик его хвоста, лежащий у охотника на плече, провёл самым краем синеватого гребня по крепкому предплечью, скрытому рукавом куртки, тронул по нежной коже запястья.       Хэнк, когда тот оторвался, только коротко фыркнул, продолжив путь.       **       Лес поредел и неторопливо расступился перед ними двумя, открывая искомый лужок над обрывом, и Коннор ахнул, так и замерев.       Перед ними открылись горы — дальние хребты в голубоватой дымке и ближние, изрезанные фьордами скалы. В расщелине, где сходились водные пути, а горы спускались чуть ниже, виднелись светлые и тёмные остроугольные силуэты города, с разноцветными пятнышками стен, среди которых чаще всего встречались разные оттенки красного. Домики на краю города были разбросаны довольно далеко друг от друга, выстраиваясь в ряды вдоль извилистого шоссе. На их крышах, в их окнах плясали зайчики солнца, и весь город, такой цветной и яркий, казался отсюда, с высоты горы, какой-то порослью горных цветов, приютившихся в скалах.       — Ух, ну всё, — охотник аккуратно ссадил мермана на мягкую траву, поглядывая, не проступила ли снова на бинтах синяя кровь. После вчерашнего, того, что Коннор с ним под душем творил, обнимая и прижимая хвостом и грудью к стене, такое было б немудрено. На белой перевязи и в самом деле проступили тёмные точки, но их было уже совсем мало.       Коннор дал ему осмотреть свой хвост и прижмурился только, когда Хэнк погладил по мягко блестящей гладкой чёрной коже. А потом обернулся, пожирая взглядом весь открывшийся вид.       Хэнк усмехнулся.       — Ладно, пойду постелю нам поближе к краю, — он расстегнул и снял свою куртку и походную сумку, с улыбкой поглядывая на Коннора, а потом расправил её на траве и похлопал рядом с собой ладонью. — Иди-ка сюда, тут ещё лучше всё видать.       Коннор развернулся всем телом — и вдруг потянулся из стороны в сторону, как змея, прокладывая себе путь через зелень мощным основанием хвоста. Раненый конец он держал немного на весу, и от этого его движения были чуть неловкими, но Хэнк смотрел на него завороженно.       Его тело, такое светлое сверху и переходящее в вороную темноту на хвосте, гибко извивалось при скольжении по слегка влажной траве, короткий жёсткий гребень вдоль хвостового хребта подчёркивал движения, и охотник сглотнул. Который раз он уже видел всю красоту, опасность, силу, мощь этого необычного существа, этого другого человека, и в который раз он им восхищался.       Подобравшись к охотнику, Коннор обвился вокруг Хэнка, как будто обернув его петлёй и усевшись рядом, близко к нему, почти что на колени.       Он смотрел на город почти так же, как сам охотник — на него самого, только взгляд его горел восторгом едва ли не детским.       — Это красиво, Хэнк, — тихо выдохнул мерман, протягивая руку к россыпи домиков внизу. Кончики его пальцев едва заметно искрились, как будто Коннор хотел провести связь между ними тут, на уступе, и людским поселением. — Так восхитительно, так высоко, так много видно! И земля, и вода, и ваш город… Как бы я хотел там побывать, — Коннор сглотнул лёгкую горечь своих слов и дёрнул уголками губ. — Вас так много, человек, и если таких, как ты, всё же больше, чем тех, кто поднял на меня руку ради наживы, я бы хотел их увидеть.       Охотник мягко улыбнулся и погладил его по плечу, усыпанному родинками. Не хотел он портить мерману момент горькой правдой, что не сосчитать, сколько людей хороших, а сколько — плохих, и всегда больше вторые запоминаются свои злом, даже если их и впрямь меньше.       — Почему же ты не живёшь там, с ними? — спросил Коннор, разглядывая захватывающий дух пейзаж. — Среди своего народа? Что тебе в этом лесу, со зверями и деревьями?       Хэнк тихо хмыкнул, покачав головой.       — Там, где много народу, много и лишней суеты. Много правил, как можно жить, а как — не стоит, — ответил он, проводя пальцами сквозь прямые каштановые пряди. — А тут хоть дышать свободнее. Тоже, конечно, слушаться людских законов надо, не дадут тебе с концами-то кануть в чащу. Но зато и дела все твои, других не касаются.       Он тоже перевёл взгляд на город. Да, это был всего-то маленький городок, чай не Осло — вот уж где была суета. И всё же он любил свой лес и своё одиночество больше людских скоплений.       Вот только… Вот только души родной рядом недоставало. Раньше друга-егеря за глаза было, ещё и уставал. А теперь, как вот в дом чернохвостого красавца внёс, так и не знал охотник покоя.       Коннор помолчал.       — Под водой не так много людей наших живёт, человек, — задумчиво сказал он. — На глубинах места много, прямо как здесь. Но и то наши города поменьше будут, попроще дома, поровнее быт, — он поджал губы, улыбнулся кривовато. — Нравится мне здесь, на суше, Хэнк. Нравится, каким ты всё видишь — я такой её никогда не мыслил, не думал о ней.       — Так может, не в суше и не в море дело, парень? — усмехнулся Хэнк.       Мерман посмотрел на него, и взгляд его снова стал темнее, снова не было в нём никакого края, только манящая бездна.       Он потянулся к охотнику, вжимаясь в него, обнимая руками и хвостом, пряча лицо в изгибе испятнанной им же сами шеи.       — Четыре дня осталось, человек, — едва-едва шевельнулись его губы, — четыре дня.       Хэнк, не поняв, не расслышав, посмотрел на прижавшегося мермана искоса, притиснул к себе сам за плечо. Вздохнул глубоко и улыбнулся, погладив по нагому прохладному телу, согревая его своим собственным теплом.       — До заката посидим — и домой двинем, — проговорил он, утыкаясь лицом в пахнущие морем пряди. — С горки-то побыстрее будет.       Мерман тихо заурчал, целуя его по шее мягкими губами. Он знал: времени мало, он знал: его не вернуть. Он хотел каждую секунду со своим человеком, который обнимал его так крепко, как никогда — теперь уже никогда — не смогло бы обнять море.       Он кинул короткий, незаметный Хэнку взгляд на свой хвост. Выступившие было пятнышки крови давно засохли, и рана почти затянулась. Печально было, что только его боль, только его слабость могли б продлить его дни пребывания в доме охотника.       Впервые за свою долгую, не первый и не второй десяток лет длящуюся жизнь он пожалел о своей собственной сути. О том, как быстро, по часам, заживала его плоть. О том, как нужна была ему его стихия.       Коннор поглядел на далёкий город, такой красивый, такой недоступный. Его человек был рядом, он чувствовал его почти всем своим телом — и всё же этого было немного мало. Так мало, что забыть об этом, прочувствовать Хэнка до конца он мог бы, только если бы снова соединился с ним, вошёл в него, излился в него, сделав своим.       Но сколько бы на загорелой грубоватой коже Хэнка ни оставалось следов, сколько бы они ни сливались, Коннор помнил одно, древнюю как мир истину.       Морю никогда не стать сушей.