Совершенство

Возвращался домой Инк в откровенно паршивом настроении. Не менее паршиво он чувствовал себя, когда сел за мольберт с карандашом в руке и начал рисовать давно уже пришедшую в голову русалку. Ну как начал, сделал пару линий, попытался начертить постороение тела, но рука сама собой опускалась. — Да чтоб его! Художник вскочил со своего места и со злости пнул мольберт, но испугался, когда дерево отозвалось болезненным скрипом. Отлично! Осталось только мольберт для полного счастья сломать, и можно жить! Вот кто, кто просил этого подонка к нему прикапываться? Почему он не подошёл к кому-нибудь другому — дерьмом обливать, а потом деньги предлагать? Инк тогда бы подивился на чудака такого и продолжил свою спокойную жизнь. Так нет же, именно к нему припёрся! Как бы негативно Инк ни относился к этому человеку, но его слова никак не шли у парня из головы. Мужчина выловил каждую ошибку художника, каждую мелочь и посчитал своим долгом возвестить об этом всех вокруг. И это было больно. Больно было слышать жестокую правду о том, что твои старания выеденного яйца не стоят. О том, что работы, в которые Инк с таким трепетом вкладывал душу, которым отдавал всего себя, и людям показывать стыдно. Инк зажмурился, сосчитал до десяти и открыл глаза. Спокойно. — Я. Не. Буду. Думать. Об этом. Он покосился на огромную кисть, едва ли не выше самого Инка, что стояла в углу, дополняя творческий бедлам. Это был подарок от подруги на День рождения, что сопровождался фразой: «Вот! Незаменимая вещь, если всё-таки решишь заборы красить». Шутку все оценили, гулянку продолжили. В ходе веселья кисти успели придумать имя и пошутить, что теперь это будет лучший друг и собеседник Инка. Пошутили, как же. С тех пор как в квартире появился такой своего рода собеседник, Инку уже не требовалось оправдываться перед домовым за странную привычку говорить с самим собой. Более того, теперь было с кем разделить собственное чудачество, и парень этим бесстыдно пользовался. — Что смотришь? — обратился он к кисти, которая, как казалось художнику, осуждающе косилась на него из угла. — Да, я забиваю голову ерундой. Но это моя голова, а не твоя, что хочу с ней, то и делаю! Он раздражённо свёл брови к переносице, но уже скоро обессиленно вздохнул и беспомощно опустился на стул. — Понимаешь, Бруми, я могу придумывать себе сколько угодно оправданий, но это не поможет мне вдохновлённо схватиться за кисть и писать всю ночь в экстазе. Он как-то затравленно спрятал лицо в ладони, на ребре которой остался затёртый грифель — наверняка ведь сейчас физиономию вымажет. Ну и ладно. — Хреново мне, ясно? Художник понимал, что хоть он сейчас и находится в подавленном состоянии, это состояние стало бы в разы хуже, если бы он взял деньги. Если бы продал свои творения человеку, который ими подтираться собрался. Так что он точно, определённо поступил правильно!.. И Инк больше не будет размышлять на эту тему! Парень пришёл к выводу, что ему нужно успокоиться, и отправился на кухню. Чёрный чай всегда приводил юного художника в равновесие. Предвкушая вкус горячего напитка и следующее за ним расслабление, Инк слабо улыбнулся. — Всё нормально, — на всякий случай напомнил он себе. Всё нормально. Чайник отправился на огонь, и парень потянулся за коробочкой, но открыв её, обнаружил лишь пустоту. Чай закончился. Это не такое страшное, на первый взгляд, обстоятельство послужило последней каплей. Инк замер на некоторое время, а потом резко запустил пластиковую коробочку в стену. Повезло, что не попал в окно, а ведь прилетело совсем рядом с рамой. Но сейчас этот факт заботил Инка в последнюю очередь. Художник облокотился на столешницу, низко опустив голову. Как же, всё сделал правильно! Молодец какой. Гордый, главное! А жрать он что будет? Вдохновением своим питаться? Или, может, насыщаться своим безмерным талантом? У Инка же его полно, ложкой ешь! Толку с его гордости, если для юного дарования даже чай купить проблема! Всем художникам художник. А главное — перспективный! У него же клиентов гора, зачем ему вообще сдались эти деньги? Инк буквально почувствовал, как ржавым ножом вскрываются все те мысли и переживания, которые он зарыл, похоронил в себе, задавил самоуверенностью и верой в лучшее. Сколько ещё он может прожить в таком ритме? Почему в один прекрасный день всё должно измениться, если уже два года не меняется ничегошеньки? Почему его дела должны пойти в гору, если он так и не смог избавиться от хронических ошибок? Почему он просто не взял деньги? Почему не задавил глупую гордость? Сейчас хоть имел бы возможность купить грёбаный чай! Свист закипевшего чайника прошёлся медиатором по натянутым, как струны, нервам, и Инк даже вскрикнул от неожиданности. Затем выругался сквозь зубы и поспешил убавить огонь. — Зря ты закипел, приятель, — обратился он к алюминиевой посуде, успокаиваясь. Чайник не ответил. Теперь, когда волна гнева прошла и Инк смог взглянуть на ситуацию здраво, он испытал волну отвращения к собственной проявленной слабости. Неспешным шагом вернулся в комнату и поднял виноватый взгляд на полотна. Картины смотрели на него с осуждением, глазами юной девушки в очаровательной шляпке, парящего в облаках кита или матёрого чёрного волка. Каждая из них была уникальна. Каждая из них несла в себе мысль художника, его эмоции и кусочек его истории. Каждая из них была бесконечной драгоценностью, ребёнком Инка, беззащитным и прекрасным. Они стояли на полу, опираясь о стену. Места в доме не хватало, так что пришлось складывать работы одна к другой, но будь воля Инка, он нашёл бы каждой место на стене. Потому что они созданы, чтобы висеть в светлых залах и завораживать каждого, кто бросит взгляд на полотно. Да, они не идеальны, но ведь и в работах великих есть ошибки. Идеальное произведение искусства — его просто нет. Нет, и никогда не будет. Человек не в силах создать совершенство. Но для Инка, для Инка его работы со всеми их недостатками были самым настоящим совершенством. Каждая без исключения. Неужели он задумался над тем, чтоб отдать их… этому? Он опустился на колени рядом с полотнами и принялся медленно водить пальцами по деревянным рамам. Наклонялся ближе, зачарованно вдыхая запах засохшей краски, нежно трогал подушечками пальцев неровность масла и легко дул на сыплющийся уголь, дабы убрать еле видную осыпавшуюся пыль. Нет. Он не должен поддаваться на провокации судьбы. Инк твёрдо решил, что станет настоящим художником и не отступит, какие бы трудности его ни сопровождали! В конце концов, ему ведь только двадцать три, вся жизнь впереди! Будут у него ещё и золотые горы, и любовь с признанием. Главное — не отступать от своей цели, что бы там кто ни говорил.

***

Справиться с последствиями неприятного инцидента было нелегко, но реально. Первые пару дней Инку было как-то не по себе. Почему-то парню казалось, что этот тип снова явится, чтобы поиздеваться над ним, но он так и не появился, и жизнь постепенно возвращалась в прежнее русло. Инк, как всегда, проводил ночи за мольбертом, досыпая по утрам в парке, пока аллея оставалась ещё немноголюдной. Картины, как всегда, продавались тяжко, а денег, как обычно, не хватало. И художник, как всегда, был всем доволен. Спокойствие рухнуло ровно через неделю после злополучной встречи. Прошлая ночь выдалась особенно продуктивной, и когда Инк бросил взгляд на часы, с неутешением обнаружил, что до выхода осталось два часа. Решение не спать было принято само собой. Хоть организм художника и привык к подобному образу жизни, но как только он разложился на своём месте в парке и присел рядом на скамейку, парня потянуло в сон. Отметив полупустую аллею, художник пришёл к выводу, что сон ему сейчас не повредит, и прикрыл глаза — дремать в сидячем положении он давно уже привык. Всё равно спит Инк чутко и, если какой-то урод решит схватить его сумку, которую парень прижимает к себе, — сразу проснётся. А картины, как показывала практика, ворам без надобности. Уж больно неудобно их тащить.

***

Неделю. Целую неделю Эррор не видел своё совершенство и оттого чувствовал себя не лучшим образом. После злополучного отказа критик долго думал над своим следующим шагом, не смея поддаваться панике. Каждый следующий его способ расположить парня, будь то шикарные краски в подарок или новый телефон, скатывались к очередной попытке купить юношу, и Эррор тут же отметал этот вариант. Проходили уже. Парень в его достаточно незавидном положении, раз уж торгует в таком месте да ещё и такой гадостью, оказался на редкость принципиальным, а это значило… А вот на этом моменте Эррор либо осушал бокал за один глоток, либо раздражённо впечатывал кулак в стену, либо рвал путающиеся в руках нити, что почему-то отказывались связываться в очертания куклы. С самого детства Эррор привык к иному расположению вещей. Именно вокруг Эррора должны виться все, заискивающе заглядывать в глаза, пытаясь урвать свою выгоду. Ему остаётся лишь с одобрением или без отвечать на эти попытки, а когда Эррору самому что-то требовалось… обычно к нему шли навстречу, охотно или не очень. Но никогда ещё известному критику не приходилось так отчаянно добиваться расположения человека. Идентифицируя парня как некое произведение искусства, Эррор имел возможность принять своё желание обладать им. Обратить навязчивую идею в норму. Он ведь и раньше покупал красивые и дорогие вещи, так чем же этот случай отличается? Но сейчас, когда произведение взбунтовалось и послало его в грубой форме, Эррору пришлось взглянуть на юношу как на личность. Личность со своими желаниями и принципами. Личность, которая безумно ему нужна и которая его, Эррора, ненавидит. И вот тут приходила паника, которую мужчина так старательно пытался в себе подавить. От одной мысли о том, чтобы извиниться за свои слова, он испытывал такое глубокое отвращение, что невольно содрогался. Нет. Он полностью уверен в том, что работы этого парня заслуживают разве что места на городской свалке, и не отступится от своего мнения! Кроме того, глупые извинения всё равно ничего не изменят. Оскорблённый художник — вещь непредсказуемая. Мальчонка так и в депрессию впасть может. А это значит, что заявляться к нему на следующий же день — идея откровенно хреновая. Поначалу переносить ожидание было не так трудно. Навалились проблемы с Алет, о которых Эррор добросовестно успел забыть. Забыть настолько, что ни разу не позвонил ей с тех пор, как девушка выбежала из машины, так что разговор у них выдался не самый приятный. Однако когда критик узнал, что Алет и сама хочет расстаться и не собирается распускать о нём слухи, настроение у мужчины поднялось. Он не смел задерживать девушку, задарив её прощальными подарками и выпроводив из дома с вежливой улыбкой. Впрочем, она и сама торопилась покинуть неуютную квартиру, так что расстались они, можно сказать, в полном взаимопонимании. Затем Эррор вспомнил-таки о статье про горе-художника, которую он должен был родить ещё вчера вечером, но как-то не сложилось. Но критик этому даже обрадовался и, не медля, принялся за дело. На всю следующую неделю Эррор с головой окунулся в работу. Он не пропускал ни одного приглашения, сделал несколько рецензий и в целом максимально нагружал себя настолько, чтобы не думать о парне из парка. Но чем больше проходило дней, тем меньше оставалось терпения и тем невыносимей было ложиться спать с резким дефицитом воспоминаний. Двух коротких встреч мужчине было решительно мало! Он уже сотню раз воспроизводил в памяти улыбку юноши, когда он зазывал покупателей. Недоумение, когда увидел Эррора. Обиду на критику и последовавшую за ней ярость. Каждое выражение, как драгоценность. Каждое слово, произнесённое его голосом, — нота в оперетте, которую Эррор складывает в своей голове. Оперетта должна быть бесконечной, но она обрывается, едва успевая начаться, и вступление наполнено обиженными, агрессивными нотами. Это, конечно, тоже неплохо, но Эррор желал большего. Он желал всю гамму эмоций, все интонации нот, каждое настроение и каждый образ. Но план так и не строился, а неуверенность, впервые в жизни успешного мистера Блэка, породила страх отказа. Страх, что его совершенство открестится от него, как от чумного, и пошлёт на все четыре стороны. Время шло, неделя подходила к концу, и тянуть не было ни времени, ни сил. В какой-то момент Эррор просто плюнул на всё. Вот он стоит на кухне, задумчиво потягивая американо, а вот он срывается с места, едва не разлив кофе и на лету подхватывая пальто. Быстрее, быстрее, чтобы не передумать. Тактика самообмана успешно срабатывала в дороге. Будь что будет, он просто выдавливает педаль газа в направлении заветного парка. Но стоило машине прибыть на место, как тактика резко дала сбой. Сразу возник вопрос: что же скажет Эррор этому созданию? Он представил, как будет смотреть в сводящие его с ума глаза-хамелеоны, отвечающие ему презрением… И, проклиная собственную трусость, развернул машину. Вечер уже. Может, юноша уже ушёл? Да и холодный ветер сегодня, так что есть вероятность, что парень и вовсе не приходил. Осознав, что ищет оправдание своему трусливому поступку, Эррор на эмоциях ударил кулаком по рулю. Машина ответила громким визгом, который заставил Эррора вздрогнуть и приковать своё внимание к дороге. Не хватало ещё в ДТП попасть. И что с ним, в конце концов, творится? Всю жизнь Эррор был достаточно сдержан и замкнут — последствие врождённой гаптофобии. Он не подпускал к себе никого и сам не спешил делиться эмоциями, но сейчас, на тридцать седьмом году жизни, внутри развернулась такая буря эмоций, что сдерживать их в себе казалось просто невозможным. Впервые в жизни Эррор почувствовал острое желание поделиться с кем-то тем, что накопилось у него в душе… но с кем? Из близких у него были только… родители? Даже не смешно. Ещё была Ториэль, но… Эррор представил, как объясняет свою ситуацию престарелой домработнице, а потом, преданно заглядывая в глаза, ждёт от неё совета. Ему стало смешно. Мужчина даже немного посмеялся, не потому что представленная ситуация так сильно рассмешила его. Это был нервный смех. Ведь ему нужно было придумать хоть какой-то выход для эмоций. Всю ночь критик провёл наедине с куклами. Они были лучшими на свете молчаливыми слушателями для молчаливых откровений. Они не мешали размышлять, не отвлекали и не осуждали. Они были идеальной компанией на эту ночь. Нет, конечно же, Эррор не говорил с неодушевлёнными предметами, он же не псих. Но с ними было чертовски приятно молчать. К утру было принято смелое мужское решение. Он поедет в парк, и ничто его не остановит. А ещё он хоть в лепёшку расшибётся, но сделает так, чтобы юноша заговорил с ним первый. Чтобы сам дал определение интересу Эррора и сам сделал выводы. Других вариантов мужчина просто не видел и был необычайно горд уже тем, что решился на такой шаг. А опасность была в том, что Эррор чувствовал — протяни он ещё несколько дней, и примчался бы к мальчишке, не помня себя, бухнувшись перед ним на колени. Его персональному безумию нужно было дать пищу, пока оно не взяло верх над Эррором. Прищёлкивая пальцами от нетерпения, критик направился к машине.

***

Пришлось очень тихо глубоко вдохнуть и выдохнуть, чтобы сохранить внешнюю хладнокровность. Не помогло. Он боялся не встретить своё совершенство. Боялся, что придёт, а парня нет на месте — не торгует он здесь больше. Какая-то часть Эррора надеялась на это, потому что в этом случае он будет бессилен уже что-либо сделать. Другая же с улыбкой безумца мягко намекала, что в случае, если паренёк пропадёт, Эррор лишится сна, перестанет есть и, в целом, будет пребывать в неадеквате, пока не отыщет свой источник духовной пищи. Поэтому, когда мужчина увидел юношу всё на том же месте, внутри у него всё перевернулось. Как? Как он, идиот, вообще мог тянуть? Как мог заставлять себя не приходить сюда, разворачивать машину? Ему очень повезло, что юноша спал, иначе он увидел бы, как с широко распахнутыми глазами к нему побежал человек. Человек остановился в метре и замер, не в силах оторвать взгляд. Приходилось следить за дыханием, чтобы хоть как-то успокоить себя. Юноша сидел на скамейке, откинув голову назад. Волосы его растрепались больше, чем обычно, и частично падали на лицо, кукольные глаза были прикрыты, придавая образу загадки; под ними залегли тени от недосыпа. Но почему-то даже этот изъян казался Эррору просто восхитительным. То, что у него снесло крышу, критик понял уже давно. Понял и принял, не желая зацикливаться на подобной мелочи. Только сейчас мужчина увидел маленькую и еле заметную родинку под нижней губой. Эту деталь не было видно, пока парень не запрокинул голову. Титанических усилий стоило критику развернуться и сесть на скамейку напротив — нельзя отклоняться от плана. Подкормленное безумие недовольно забурчало, но протестовать не стало. В конце концов, Эррор может любоваться своим произведением искусства и с большего расстояния. Будем считать, что он в музее и ближе к экспонату подойти нельзя. Безумие такая установка устроила, и оно довольно заурчало, глядя на то, как юноша, как ребёнок, причмокнул во сне губами. Это действие было также бережно сохранено Эррором, пополняя его коллекцию. Инк проснулся от того, что кожей почувствовал чей-то долгий и пристальный взгляд. Сперва художник подумал, что так сказываются на нём отголоски сна, но, резко распахнув глаза, чуть было не застонал от разочарования. Ну вот что ему опять нужно?! Напротив на скамейке сидел тот самый мужик. В таком же коротком пальто и чёрных перчатках. С такой же зализанной супер-причёской. И Инк был уверен, что рукав пальто прикрывает те же дорогущие часы. С противно отстранённым выражением лица он сверлил художника взглядом, даже не скрываясь. Не пытался подойти, ничего не говорил и не делал. Просто смотрел… и это было до мурашек стрёмно. Сонливость как рукой сняло. Инк вскочил и подлетел к человеку. Лицо его перекосила ярость. — Я что тебе сказал, умник? Чтобы больше тебя рядом со своими картинами не видел! Чё ты припёрся? Неизвестно, что у него на уме, но таких вот лучше сразу слать, а потом уже разбираться. Ответом Инку был ледяной тон. Таким же тоном этот тип критиковал его картины. — Это общественный парк, и я имею полное право здесь гулять. Кроме того, сидя напротив, я не нарушаю ваше личное пространство. Но, если вы настаиваете на моей неправоте, мы можем вызвать полицию для разбирательств. У вас документы с собой? Инк замер. Что уж говорить, такого ответа он не ожидал. А если он реально вызовет полицию да потом ещё будет судится за то, что какой-то человек оскорбил его и прогнал на ровном месте? Этот тип выглядит так, словно у него есть шикарный адвокат и знакомый судья. Да что там? Он сам похож на шикарного адвоката! Парень стушевался. Ответить что-то надо было, да и притихшая было обида проснулась в сердце и зашипела на странного человека. — Ну и сиди, — выплюнул Инк, резко разворачиваясь и возвращаясь на своё место. Ему надо, пусть пялится. Главное, что не лезет опять с критикой своей вонючей. Ну сколько он может тут просидеть? Час? Два? Да пусть даже целый день, Инк просто не будет обращать на него внимания.