Совершенство

В тот раз, когда парень впервые подошёл к нему, когда закричал и потребовал удалиться, Эррор почувствовал, что его внутренне трясёт. Это ощущение для него было столь же необычным, как снег для африканца. Сердце колотилось как бешеное, и он не мог найти разумного объяснения подобной реакции. С одной стороны — восторг. Он не только наконец увидел своё совершенство, но и услышал его голос. Юноша обратился к нему, поделился своими эмоциями, и Эррор не знал ощущения приятнее. С другой стороны, ему задали вопрос, и мужчина был вынужден на него ответить, а этого делать совершенно не хотелось. Почему бы этому созданию просто не кричать на него весь день? Он согласен, он даже заплатит! Эррор в который раз оборвал себя на мысли о деньгах. Пора бы уже ему отбросить старый способ соблазнения пассий и выработать новые стратегии. Парень ждал ответа… и Эррор ответил. В его воспалённом сознании точно щёлкнул переключатель, мысленно разделив человека перед ним на два объекта. Первым объектом была совершенная оболочка, произведение искусства, которым он любовался. Вторым же объектом стало составляющее, не имеющее определённой формы или образа, только набор качеств. Эррор видел перед собой лишь наглого мальчишку, которого ничего не стоит поставить на место. Он и сам не заметил, как голос автоматически набрал привычных ледяных нот, словно Эррор и не умел говорить иначе. И вместе с этим голосом пришло то самое профессиональное спокойствие. С неким потаённым злорадством он наблюдал за удивлённо распахнутыми глазами мальца. За тем, как он растерянно открывал и закрывал рот, не зная, что ответить. Говорить с ним было так просто, что Эррор внутренне обрадовался этой своей маленькой победе. Он не тронул своё совершенство, не нарушил ни одну его черту, а лишь осадил наглеца. Что, малыш, не ожидал отпора? Думал, что пленил самого Эррора Блэка? Сделал его абсолютно беспомощным и подчинил себе одной лишь идеальной мордашкой? Как бы не так! Ты, парень, ещё не знаешь, что игра уже началась, и без выигрыша Эррор никуда не собирается. План казался идеальным. Он не требовал от Эррора больших усилий и заведомо ставил его в выигрышное положение. Мужчина вроде бы и не делал первого шага, ни за что не извинялся и ни на чём не настаивал. Он просто гулял… это ведь не запрещено законом, правда? В то же время он вынуждал юношу первым пойти навстречу, первым заговорить и главное — первым задать тему диалога. Словно это была его инициатива, а не Эррора. А критик, как всегда, сделает одолжение своим ответом. Это было привычно. Это было просто. Сняв с себя все эти «обязанности», мужчина действительно почувствовал, что у него камень с души свалился. И тихо гордился тем, как ловко он смог избежать трудностей. Эррор опять испытал странное желание поделиться с кем-нибудь своим изящным планом, но быстро прогнал глупые мысли из головы. Походы в парк стали для него ежедневным ритуалом — обязательным и бесконечно приятным. Внутреннее безумие довольно урчало, глядя на то, как юноша жмётся под его взглядом, не находит себе места и злобно зыркает из-под бровей. А когда однажды парень поднял на него глаза и уставился с вызовом, Эррор чуть не поперхнулся: настолько неожиданно это было. Он едва не потерял маску хладнокровия, успев подхватить её в последний момент. С тех пор он ежедневно наблюдал за изменчивостью глаз хамелеонов, выделил несколько их основных оттенков и со странным удовольствием ощущал на себе пристальный изучающий взгляд. Ранее Эррор терпеть не мог, когда его долго разглядывали. У этих взглядов было слишком много сходства с прикосновениями — это раздражало и заставляло нервничать. Появлялось навязчивое ощущение, что окружающие трогают его своей заинтересованностью: проводят по идеально выглаженному пиджаку, ворошат уложенные волосы, или — самое мерзкое — касаются лица. Но это касалось только долгих и пристальных взглядов, тех, которые несли в себе сильную заинтересованность, поэтому Эррор всегда ценил отстранённость в людях или холодную любезность, и сам старался соответствовать установленным самолично негласным правилам приличия. Но с этим парнем всё было иначе. Эррор с долей мазохизма желал почувствовать на себе его взгляд. Испытывал странное удовольствие от того, что стал интересен своему совершенству. От того, что юноше тоже нравится на него смотреть. Каждый день его идеал показывал себя с новой стороны, открывал новую черту… как же это было восхитительно! Однако, чем дольше тянулся этот спектакль, тем чаще Эррор стал ловить себя на мысли, что его внутреннему безумию этого становиться мало. Оно наелось и наурчалось, жадно хватая образы юноши издалека. И вследствие обнаглело. Теперь уже Эррору становилось мало простого наблюдения. Он хотел общения, хотел чаще слышать его голос и меняющиеся в нём интонации. В приступе эгоизма хотел самолично вызвать в нём новые эмоции, чтобы они принадлежали лишь Эррору. И это напрягало. Зависимость от парня давила неподъёмным грузом, волнуя и настораживая. Раньше критик думал, что ему достаточно насмотреться на этот безупречный портрет, и его интерес потухнет, как это часто бывает с новыми вещами. На деле же оказалось всё наоборот. Он подсел на парня, как на иглу, и каждая новая доза вызывала лишь желание большего. Это было уже не похоже на восхищение произведением искусства. Это была… одержимость? Критик гнал от себя это слово, не желая верить в собственную слабость. Он всего лишь наслаждается внешностью молодого человека — не больше, не меньше. И каждый день ждал, с замиранием сердца ждал, что может быть, сегодня? Может быть, сегодня он всё-таки подойдёт? Подойдёт и скажет наконец хоть что-то!

***

Беседа с Блуберри, как и ожидалось, поставила всё на свои места. Более того, после слов девушки Инк обзавёлся паранойей. Возвращаясь домой, он периодически отмахивался от мысли, что назойливой мухой вилась на задворках сознания. А что, если этот тип действительно однажды исчезнет? Устанет ждать от Инка чего-то и просто уйдёт. Поймёт наконец, что не достоин горе-художник такого пристального внимания, и по-английски свалит из его жизни? Если ещё пару недель назад это обрадовало бы Инка, то сейчас эта мысль медленно, но верно пробуждала панику. Каким бы странным ни был этот мужчина, Инк действительно привык к нему. Привык молчаливо здороваться взглядом и долго общаться, не говоря ни слова. Смотреть и представлять себе… всякое. Чёрт бы его побрал, этот мужик был тем ещё красавцем — даже больше, красавцем с модельной стрижкой и одетым с иголочки. Дни становились всё холоднее, а он и не думал изменять своему строгому чёрному пальто. Инк всё чаще и чаще думал о том, как бы классно было скинуть с него это пальто, потянуть за чёртов галстук, зарыться пальцами в мягкие волосы, а они ведь точно мягкие от постоянного ухода, чтобы разрушить наконец эту вечную укладку. И впиться в эти чётко очерченные губы, засосать со всей злости, даже прикусить, а потом резко отстраниться и проверить: пользуется этот щегол карандашом для губ или нет? Они не сказали друг другу ни слова, они стояли-то рядом всего три раза. Но это молчаливое общение было интимнее чем что-либо, оно пробуждало в животе странные чувства, о наличии которых Инк и не подозревал. Этот вечный холодный взгляд и высокомерная поза — Инк чувствовал, что перед ним невероятно сильная личность, и оттого приятнее было осознавать, что он, Инк, стал слабостью этого человека. Что эта акула бизнеса или политики тратит на него столько своего явно не дешевого времени. Пелена загадочности, покрывающая его, делала только хуже. Инк и представить себе не мог, что когда-нибудь будет так сильно хотеть мужика. Хотеть нагнуть его и засадить сразу во всю длину, сжимая руки на тощих бёдрах. Конечно, парень понимал, что этот тип, скорее всего, захочет быть сверху, но если он столько добивался Инка, то как-нибудь уж смирится с положением вещей. Инк не был геем со стажем и подставлять задницу не собирался. Но всё равно парень чувствовал себя прыщавым тринадцатилетним подростком, пересматривающим вечером под одеялом фильм со сногсшибательной Анджелиной Джоли в главной роли. Только весь этот фильм Джоли играла исключительно для него. Смотрела только на него. Он пытался и дальше ненавидеть поклонника, пытался бояться его, убедить себя в том, что мужик псих, но всё это работало всё хуже и хуже. Инк никогда не был хорош в самообмане, он всегда чётко знал, что ему нужно, и стремился к этому, но никогда ещё художник не оказывался в подобной ситуации. Единственное, что действительно его раздражало, — так это обеды, которые поклонник продолжал таскать с завидной регулярностью. Наверное, он решил, что Инк забирает их после его ухода. Ага, щаз! Парня действительно обижало такое к нему снисходительное отношение, и именно мысли об обедах помогали Инку остудить пыл и сосредоточиться на том, что мужик этот — мразь, и иначе быть не может. Конечно, подогревали ненависть и слова критики, которые художник так и не смог забыть. Но их беда была в том, что прошло слишком много времени. И яростные воспоминания медленно, но настойчиво вытеснялись новыми эмоциями. «Время лечит,» — гласит поговорка, но Инк с ней не совсем согласен. В его случае время заглушает здравый смысл. Теперь, когда парень думал о том, что эта мразь может навсегда исчезнуть из его жизни, становилось совсем хреново. Он старался засунуть мысли куда подальше, но они возвращались снова и снова. Художник находился в метаниях. Теперь, когда он понимал, что сближение неизбежно, парень просто не мог себе представить, как начать разговор с этим человеком. Он ведь понятия не имеет, как и о чём с ним говорить. Ему что, нужно просто выпалить: «Ладно, давай встречаться»? Из-за переполняющих голову мыслей ночка выдалась скверной, а наутро было принято окончательное решение. Ждать. Подождать ещё хотя бы пару дней, пока он не придумает адекватную тему разговора или когда будет просто банально готов к этому. Но злодейка-судьба обожает играть на струнах наших эмоций. И почему же именно на следующий день мужчина не пришёл? Такое случалось, он действительно иногда пропускал дни — это понято, у всех есть дела. Но именно сегодня его отсутствие дало толчок паранойе, которую художник так старательно подавлял в себе. Она разгулялась со вкусом, окутала его сетью и подхватила, утягивая в дикий ураган. Сперва Инк был относительно спокоен, но чем больше проходило времени, тем больше он думал о том, что это действительно случилось. Мужчина разочаровался в нём и больше никогда не вернётся. Что он больше не станет тратить на неблагодарного мальчишку своё бесценное время. Он успокаивал себя, уводил мысли к друзьям и работе, но куда там? Инк наворачивал круги вокруг своих работ, быстро осушил термос с чаем и даже признался себе, что не отказался бы от чего-то покрепче. Мозгами он понимал, что поклонник наверняка завтра появится, как делал это всегда, но перспектива больше никогда не увидеть эти чёртовы синие глаза ни на шутку пугала его. В тот день Инк задержался дольше обычного, но мужчина так и не появился. Ночь выдалась не лучше, чем предыдущая. Инк ворочался и не мог избавиться от мыслей, которые не давали закрыть глаза. Никакого снотворного у него не водилось — незачем. Парень всегда работал допоздна и вырубался, стоило лишь его голове коснуться подушки, никогда ещё Инк не сталкивался с бессонницей. Этот тип в принципе привнёс много нового в его жизнь. В очередной раз повернувшись на другой бок, Инк внезапно вскочил с кровати и как ошпаренный кинулся к выключателю. Если он не может заснуть, то стоит хоть провести эту ночь с пользой. — Да, Бруми, я знаю, что мне нужно выспаться. Не получается, как видишь! — возмущённо воскликнул он, проводя лезвием канцелярского ножа по затупившемуся карандашу. — Думаешь, мне это нравится? У меня в голове рационализм с эмоциями устроили дебаты да так разорались, что я скоро свихнусь. Он помолчал. — Свихнулся бы, если бы не было с кем поговорить, — парень подмигнул молчаливой кисти в углу, — так что вся надежда на тебя. Инк сделал несколько пробных штрихов и почувствовал то самое невероятное ощущение, когда рука сама отправляет карандаш в дикую пляску по бумаге, спеша отпечатать тот образ, что так чётко нарисовался в разуме художника. — Коршуны — опасные и высокомерные хищники, — принялся объяснять Инк свою задумку. — Они живут в небе, не обращая внимания на тех, кто ползает внизу. Резкий шуршащий звук трения наточенного карандаша о бумагу ласкал слух, и Инк продолжил с ещё большим пристрастием: — Коршуны даже гнездятся на высоте. Они живут буквально в другом мире, по своим птичьим законам. Инк на мгновение остановился, а потом сделал резкий штрих, намечая хищно загнутый острый клюв. — А к нам на землю спускаются лишь для того, чтобы кого-нибудь сожрать. Инк почувствовал, как по его телу прошла волна мурашек. Коршун, намеченный лишь карандашом, вышел уж больно живым. И художник невольно почувствовал себя той самой жертвой, следующей целью хищника, ради которой он соизволил спуститься с небес. Но это ненадолго, скоро он схватит маленькую ящерку в когти и утащит её вверх, в свой небесный мир. В мир, где ящерке не выжить без коршуна, потому что у неё нет крыльев. Отогнав навязчивое видение, он потянулся за цветной пастелью и не успел опомниться, как в его руках оказался кобальтовый мелок. Инк странно улыбнулся, и если бы Бруми действительно была живой, она бы точно заметила, сколько в этой улыбке было беспомощности. — Знаешь, Бруми, у коршунов точно не бывают синие глаза. Коричневые, наверное, или жёлтые. Он приблизил пастель к бумаге. — Вряд ли хоть один орнитолог видел когда-то синеглазого коршуна с чисто чёрным оперением… Пастель прикоснулась к шершавой бумаге, оставляя след. — …но я точно знаю одного.

***

Инк никогда так остро не чувствовал своё поражение. Он смотрел на себя в зеркало и всё никак не мог понять этого своего поклонника. Да чем горе-художник, в конце концов, мог его покорить? Бледной кожей и вечным бардаком на голове? А может, старой поношенной одеждой со следами краски? Каким бы красавцем Инк ни был в повседневности, сейчас всё обстояло гораздо хуже. Он не спал две ночи, отчего вечные мешки под глазами приняли новый оттенок, а веки, кажется, набрякли. Он смотрел на себя, и парню казалось, что его бледность стала ещё более болезненной, а спина — какой-то сутулой и вообще он ни на что не годится. Конечно же, никакого тонального крема, или чем там девушки пользуются, у художника не нашлось, так что исправить это лицо не представлялось возможным. Он уже представляет, как в таком виде пафосно подходит к этому богатому красавцу, кладёт ему руку на плечо и снисходительно так говорит: «Ладно, ты меня добился. Знаешь, многие хотели оказаться на твоём месте, но считай, что тебе повезло». Инк открыл ледяную воду… не только из желания взбодриться, просто эти мрази опять отключили горячую. Он принялся старательно тереть своё лицо ладонями, тщетно надеясь, что сможет смыть с него недосып. Попытка, конечно же, оказалось тщетной — мина только раскраснелась от температуры и интенсивного трения. — Блеск! Инк припечатал кулаком зеркало — от мокрой руки тут же потекли струи вниз по стеклу, искажая отражение художника. И Инку подумалось, что так гораздо лучше, когда эта рожа смазана. Он никогда не был зациклен на своей внешности, но стоит посмотреть правде в глаза. Не характером ведь своим ангельским и точно не безмерным талантом подцепил он этого коршуна. Нет, мужик явно влюбился с первого взгляда, как бы ванильно это не звучало, так что идти к нему в таком виде было стрёмно. Вариант «остаться дома, чтобы нормально выспаться» Инк даже не рассматривал. Ага, уснёт он, как же. Это будет отличным поводом для неугомонной паранойи. Нет, идти ему нужно сегодня и действовать тоже сегодня. Некуда уже тянуть, просрочил он все возможные шансы. Конечно же, он пришёл. Конечно же, сел напротив. Конечно же, уставился и, конечно же, положил рядом с собой два обеда. Еда была в упаковке, и Инк не мог знать, что за «сюрприз» готовил ему поклонник на этот раз. Впрочем, он этого и не узнает, потому что сейчас же подойдёт к нему. Подойдёт и… и… да чтоб его! Инк продолжал пялиться на мужчину ошалелыми глазами. За всё это время он так и не придумал, как с ним заговорить. Поклонник же заметил его метания и стал смотреть пристальней, даже слегка прищурился. Инк не заметил бы этого прищура, если бы не изучил этого типа вдоль и поперёк. Он поднял глаза на этот немой вопрос. Мужчина словно спрашивал, что, мол, случилось? Ты сегодня не такой, как обычно. Да, они успели достаточно друг друга изучить, чтобы улавливать каждую необычную деталь, и дальше тянуть было некуда. Инк просто встал с места и, не разрывая зрительного контакта, спокойным шагом направился к своему коршуну. Вместо того, чтобы слушать чёртовы мысли, он просто смотрел на него. Смотрел и видел заинтересованность в глазах, что кажутся всегда отстранёнными. Нет, это не так, в этом взгляде всегда бушует буря эмоций, просто постороннему наблюдателю их не удастся рассмотреть. Видел, как слегка поджалась его губа и как одна рука в перчатке легла на вторую. Вроде бы обычный неосмысленный жест, но Инк знает, что мужчина стиснул свою руку в напряжении. Какая игра на публику, какая удивительная наигранная холодность. Всё это время Инк хотел задать ему один единственный вопрос: «нахрена?». Инк остановился. Он смотрел на мужчину сверху вниз, и эта мелочь дала ему странную власть. Он знает, что поклонник тоже нервничает. Что смотрит на него сейчас с холодной учтивостью, а на деле не может остановить ускоряющийся ритм сердца. Они сейчас на равных, и Инк должен начать говорить прежде, чем он придёт в себя. — И долго ты ещё собирался так сидеть? Мужчина пожал плечами. Что бы он ни чувствовал, выглядел этот тип как директор крупной компании, что вызвал к себе в кабинет мелкого сотрудника. — Ты же подошёл, — снисходительно пояснил он. И у Инка сложилось странное впечатление, словно он говорит с хорошо знакомым человеком, точно всё это время они мило общались и вот ещё раз решили побеседовать. Да, это дико странно, но они словно стали ближе после всех этих гляделок. Ещё одно новое, не поддающееся описанию чувство в копилку. Они были близкими незнакомцами. — И стоило это потраченного времени? — усмехнулся Инк. — Да, — ответил он со всей серьёзностью. И Инк почувствовал, словно у него почву выбили из-под ног. Одно-единственное слово, сказанное правильным тоном. А прозвучало это как грёбаное признание в любви. По сути, он без раздумий ставил его, Инка, незнакомца с улицы, выше любых своих дел. Инк опустил глаза, замявшись, но уже скоро поднял на него резкий оскорблённый взгляд. — Не хочешь тогда извиниться? Они оба поняли, о чём он. След от той критики всё ещё оставался на самолюбии Инка. — Нет, — отрезал он так же твёрдо. А вот этого Инк не ожидал. Он возмущённо распахнул глаза, выразительно моргая, ибо слов в ответ не нашлось. Получается, он практически сказал: «Ты мне очень важен, но творчество твоё дерьмо то ещё». Безумно хотелось развернуться и убежать. И Инк не представляет, какие силы заставили его устоять на месте. — Я знаю, что ты раним, как любой художник, но я не собираюсь тебе врать. Первая фраза, которую не пришлось вытаскивать клещами, однако лучше бы он её не говорил. Как же Инк разозлился. Ну что за осёл упрямый? Мог бы для приличия и соврать! Им бы тогда было проще, обоим проще. Что за дурацкие принципы? Сто лет не сдалась она Инку, эта его героическая честность. Парню хотелось его ударить. Сильно, аж руки невольно в кулаки сжимались. Но ещё больше ему хотелось запрыгнуть сверху на этого нахала, крепко припечатать его к спинке скамейки и засосать. Прямо в парке, прямо на глазах у всех… Нет, с этим срочно нужно что-то делать. — Завтра. В шесть. На этом месте. Пойду с тобой куда скажешь, — процедил художник, с трудом сдерживая гнев. — А теперь уходи. Да что у них вообще может получиться?! То, насколько они разные, было понятно ещё с первых минут «знакомства». Но Инк должен был дать ему шанс… нет, дать шанс им обоим. Как там Блу говорила? «А вдруг?..» Мужчина всё с тем же нечитаемым выражением лица поднялся на ноги. Так как Инк стоял достаточно близко к скамье, когда поклонник встал, они оказались на совсем небольшом расстоянии друг от друга. Теперь было особенно заметно, что разницы в росте у них практически нет (Инк всегда был долговязым), а значит, их глаза оказались на одном уровне. Носы — на одном уровне. Губы — на одном уровне. И Инк применил титанические усилия, для того чтобы не податься вперёд. Мужчина же, наоборот, как-то быстро отстранился и отступил, будто испугавшись. Это он так интригу тянет? Не подпускает парня близко, чтобы ещё помучить и разозлить? Вот сволочь, а. — И ещё кое-что. Инк взял два запечатанных обеда, что остались лежать на лавке, и с чувством мстительного удовлетворения швырнул их в ближайшую урну. — Чтобы больше такого не было.