Выключите это чёртово Солнце

       — Знаешь, — зевнула я, подтягивая лямку сползающей с плеча лёгкой сумки, в которой бренчали банки с какой-то дешёвой газировкой (которую Хибари просто терпеть не может). На дворе стоял тёплый апрельский денёк — утром всё ещё было холодно настолько, что изо рта с каждым словом и случайным резким выдохом вылетало облачко серого пара, а кожа на подушечкам пальцев краснела и трескалась. К сожалению, последний свободный перед школой, и с большим удовольствием я сейчас выпила бы стакан винца, наблюдая за ранним рассветом… Но нет же, Кёе надо было вытащить меня из дома в такую рань — и, спрашивается, куда? На пустырь, аргументируя это тем, что у него появится больше обязанностей с приходом буйных первогодок, поэтому времени вместе мы будем проводить меньше. Точнее, времени на то, чтобы попытаться меня избить, будет меньше, ага. — Сцепилась недавно с щенком старика Цуёши. Нихрена, конечно, не умеет, кроме как бамбуковым мечом махать, но в принципе пацан неплох — я даже от него по е… здравствуйте, Нана-сан, по лицу словила, — Савада Нана, очаровательная омега с коротким каштановым каре и запахом топлёной карамели, умилённо помахала нам рукой.       Намимори — посёлок ебаный, деревушка тихая. Хочешь или не хочешь, а всех своих соседей и их истории наизусть знать будешь — и если не лично познакомишься, то по слухам в лицо точно определишь. С Савадой-сан мы познакомились чисто случайно: женщина была наивнее Кёко, даже не заметила, как толкнувший её объёбок стащил из кармана кошёлек и старый телефон-раскладушку. Кёя, который этого карманника ловил неделю точно, сразу приметил подозрительное лицо, и… Ну, пиздато сейчас мужику живётся с переломанными ногами, пальцами и рёбрами. Чрезвычайно наивная омега, наконец, заметив пропажу своих вещей, тут же кинулась к нам с благодарностью (молодцы, ребятки, до полусмерти избили вопящего бету!), напоила чаем за свой счёт и начала вовсю судачить о том, какие мы прекрасные и было бы просто прекрасно, если бы её сынишка вырос таким же. И угадайте, кто этим сыном оказался.       Мальчишку по имени Цуна — имя у него, кстати, подходящее: глаза он так же по-рыбьи выпучил, когда нас увидел — явно преследовал злой рок. Сначала он еле отвязался от нас на той злополучной поляне, теперь же был вынужден выслушивать то, какие мы распиздатые на все лады. Больше мы с ним не пересекались: всё-таки, омежий щёнок учился в младшей школе, в то время как я, как и Хибари, заканчивала первый класс средней. Однако Кёко мне не раз рассказывала про какого-то там неуклюжего омежку, который постоянно косячит, и я даже догадываюсь, кто именно был этим омегой.        — В общем, — вернулась я к рассказу, который Хибари, судя по его отчуждённому выражению лица, совершенно не интересовал, и довольно хрустнула шеей, сладко потянувшись. — Старик Цуёши, оказывается, не только рыбу шинковать умеет. Помнишь катану, которая у того на кухне висит, якобы сувенирная? Нихуя она не сувенирная! Мне ей чуть бошку не снесли. Он её ещё натачивает, до того она вострая… А Такеши, щенок его, кстати, тоже неплох. Мне кажется, у тебя появится серьёзный противник, когда тот поступит в Среднюю Намимори, — хмыкнула я, разминая ноющие суставы и чуть выгибаясь в спине — всё-таки, после многочисленных тренировок болело всё дело. Буквально.       Такеши Ямамото — реально щенок по определению. Глаза карие, наивные пиздец, да и сам он совершенно невинен, однако, когда дело доходит до его тупой игры или меча — всё, пиздец. Захуярит — не заметит. Приехали они со стариком Цуёши из Токио после, кажется, смерти матери пацана… Честно не знаю, ибо сам он только пару раз об этом заикался.       Да и должно ли меня это ебать? Меня же никто не достаёт с вопросами о родителях (которых я, кстати, вживую так и не увидела: мать семейства наведывается к деткам раз в два года, а отец вообще «космонавт»**).       Кёя резко остановился и, не оборачиваясь, вдруг как-то резко выдохнул облачка горячего пара:        — Может, ты и спаринговаться будешь с кем-нибудь другим? То травоядное, видно, тебя заинтересовало, — тон, которыми были сказаны эти слова, понизил и без того не высокую температуру ещё на пару градусов. Меня дёрнул озноб, и я шмыгнула носом, принимаясь растирать заледеневшие ладони. Не дождавшись ответа, он продолжил движение, быстрыми шагами создавая между нами ощутимое расстояние.       «Ну и чего он опять начал? Опять бзик какой-нибудь на почве весны», — я мысленно закатила глаза. Нет, ну, серьёзно. Ему слово не скажи — он тебе пять, ещё и обидится. А обычно такой немногословный… Тут же я буквально подскочила на месте от пронзившей меня ебанутой догадки.        — Кёя… Ты ревнуешь? Мой же ты котик кастрированный, люблю только тебя и никому не отдам, — тут же захохотала я, повиснув на совершенно равнодушном Хибари, которому оставалось только глаза закатить: ну, ничего, привык уже. Это так очаровательно, серьёзно! Я, конечно, понимаю, что не каждый альфа позволит себя избить за просто так, но Кёя-то ко мне привязался на этой почве! Воистину, лимский и стокгольмский синдром — расцвела плантация ебанутых на голову. — Хищник. Р-р-р, блядь, ха-хп… Ай, больно! Кстати, погоди-погоди! — я заглянула в его лицо — брови траурно опущены, серые глаза потемнели до цвета мокрого асфальта, а губы напряжены и сжаты в тонкую белёсую ниточку — и склонила голову к левому плечу, привлекая к себе таким раздражающим жестом чужое внимание. — Если все травоядные, ты — хищник, царь горы, то кто я?       Кёя внезапно вновь остановился и внимательно оглядел меня с ног до головы, будто действительно впервые задумываясь над этим вопросом. От меня не ускользнуло секундное замешательство в его взгляде, словно он действительно не знал ответа, однако тут же Хибари посерьезнел и бросил:        — А кто тебя знает? Сама придумай.       Я возмущённо фыркнула:        — Да Кёя!       Наступила тишина — она не то, чтобы давила на плечи своей тяжестью и густотой, будто вязкая горелая резина, однако напрягала так точно. Хотя я давно должна была привыкнуть к тому, что в компании Хибари часто будут минуты или даже часы молчания, мне всё равно всё время было не по себе. Да и оно, в принципе, понятно: Кёко, словно завёденный раздражающий заяц, хлопающий в ладоши, всё время либо заёбывала меня своим присутствием и бесконечной болтовнёй, либо просто что-либо бубнила себе под нос, совсем не замечая того, что, вообще-то, другим мешает. А сама она, естественно, на посторонние шумы в минуты сосредоточенности внимания никакого не обращала, поэтому мои гневные просьбы заткнуться воспринимала как шутку или повод прикрикнуть на неё.       Змеюга, блядь.        — У меня руки застыли, — пожаловалась я Кёе, а тот мазнул по мне равнодушным взглядом и закатил глаза, мол, как будто ему тепло. — Надо было не впускать тебя в дом. И пса натравить, чтобы ты через окно не залетел.       Мороз я терпеть не могла ещё с прошлой жизни, и рвение других поиграть в снежки или слепить какого-нибудь снеговика никогда не разделяла. Ну, кому в трезвом уме придёт в голову специально выходить на занесённую снегом улицу, морозить руки и носы, дабы потом увидеть, как твоё творение расхурярит какой-нибудь школьник с шилом в заднице?       Мало мне было натерпеться от холода в прошлой жизни, так вторая решила меня добить: это тело максимально не устойчиво к морозу. Минус пять по цельсию — всё, тащите салфетки и антибиотики, у этой дамочки будут сопли до колена. А если сезон байу — у-у, похороните меня под плинтусом. Если бы можно было умереть, а потом возродиться через месяц, то я бы с радостью отдала все последние гроши за эту возможность.        — Погрей.        — Сам сказал, — и довольно запустила руки под его рубашку. Несмотря на внешнюю холодность и морозную ауру, которая ореолом отчуждённости преследовала его повсюду, Хибари был невероятно горячим. Нет, не в переносном смысле (хотя и это тоже. Торс его видели? Особенно, в моменты драки на него только дрочить и можно. Взгляд озорной, словно у разыгравшегося пса, тело напряжено до предела, как тугая струна, которая вот-вот отпружинит тебе в лицо), а действительно в прямом — в самые холодные дни он служил мне обогревателем, сам того не понимая. Он ведь, наверняка, ни разу не замечал, как я якобы случайно прижималась к нему со спины или приваливалась к плечу? Не замечал, конечно, а то в противном случае давно навалял бы мне в двойном объеме. Но современные проблемы требуют современных решений!       Кёя вновь замер, даже как-то окаменел и, кажется, задержал дыхание.        — Почему ты такой тё-ёплый… Сукин сын, поэтому и тащишь меня в такую рань, когда ещё холодно! Знаешь же, что замёрзну! — я скользнула ладонями по горячему телу и довольно примостилась сзади, прижимаясь выпирающими из-под кожи рёбрами к его спине и устраивая ладони на чужой груди. Сердце под кистью билось быстро-быстро, будто готовое вот-вот выскочить через горло. — Кёя, а у тебя тахикардия. У врача проверялся?        — Сасагава, — предупреждающе процедил он, пытаясь оторвать мои руки от своей тёплой грудной клетки. Я довольно мурлыкнула и придвинулась ещё ближе. — Ину-гава, — выбрал он новую тактику, даже тона не поменяв — будто сказал то же самое, что и секунду назад.       Пришлось спешно отодвигаться, дабы заглянуть в совершенно бесстыжие глаза — ну вы посмотрите, блядь, какой взгляд невинный!        — Почему это «собака»?! Ну уж нет, лучше травоядное!        — Не тянешь.        — Да Кёя!

***

      Год в новом теле пролетел совершенно незаметно и быстро (не то, что первый триместр ещё в самом начале моей «новой жизни» и, конечно, вездесущий Ханами — вот лучше сезон цветения японской вишни так пронёсся, а не тянулся, как жжёная резина или патока) — и вот уже маленькая змея по имени Кёко, которая нисколько не растеряла своей очаровательности и некой омежьей шлюховатости (серьёзно, позволять каждому альфе обнимать себя за плечи? Я, конечно, понимаю, что у неё все время под контролем их яйца — не зря та Хибари сочно прописала по паху, когда увидела один из наших «спаррингов», который бесстыдно можно прочитать как «избиение»), и сейчас была похожа на расцветший цветок, распустившийся красивыми лепестками и благоухающий ярким запахом на километры.       «Жёлто-голубой макак, обняв меня ушами, ел глаза моих собак, расплачиваясь вшами! Пел, что прыгает он круче из клоаки в анус, и что звезды в синей туче повышают статус», — надрывался телефон. Я едва не навернулась с кровати, когда тишину, нарушаемую лишь моим храпом и бренчанием тарелок где-то внизу, грубо разорвал звонок — рычащий голос, буквально орущий в динамик всякую херню. Песня русская, ну, а оно и слышно, вот только перепел её какой-то знаменитый японский певец (ну, не интересовалась я эстрадой, хоть убейте), и та от такого стала только странней. Ёбаная дичь… — «Что герои Футурамы лучше мёртвых женщин, что для спящей красной мамы нужно больше трещин… Что самая большая глушь как никогда порочна… Что за ёбаная чушь, разбудите меня срочно-о!»***.       Поставь дичь на звонок, Рёко-чан, разбудит сразу же… Обосраться можно. Ещё и голос орал из-под подушки — так и чувств лишиться можно сразу после пробуждения.        — Нет, — заскулила я в трубку.        — Да.       На улице звонко залаяла собака — огромный трёхмесячный щенок добермана мне по колено где-то, который пришёл гостинцем от «любимой мамочки» — после чего жалобно заскулила и пару раз коротко протявкала, словно извиняясь, мол, зря быканул.        — Кё-ёя, — замычала я в подушку. Ну, а на кого ещё может отреагировать так наша псина, которой даже шкафы из Дисциплинарного комитета нипочём? Даже такие дяди ссыкливо обходили наш дом за пару десятков метров во время своего патруля, что уж говорить об обычных людях. И только этому «царю природы» на всё было срать: огромные псы перед ним скулили, словно маленькие щенки, коты ластились, будто он вискасом намазался, а остальная живность считала своим долгом потереться об него и следовать за довольным парнем до самой школы или дома. — Марон*, откуси ему там что-нибудь важное!       Пёс жалобно тявкнул.        — Кёко, солнышко ты моё, не открывай ему дверь, — застонала я, пытаясь подняться с кровати самостоятельно.       Мышцы ныли. Всё тело отозвалось одной напряжённой тугой струной, которая тут же болезненно лопнула, стоило мне приподняться на локтях и потянуться к будильнику, мирно покоившемуся на прикроватной тумбочке и не собирающемуся звонить еще часа два минимум. Издаю повторный вой умирающего и лучше закутываюсь в одеяло, надеясь провалиться в пододеяльную Нарнию. Пять, блядь, часов утра. И не стыдно?!       Конечно, не стыдно. Вот кому-кому, а Кёе — явно нет.        — Ой, Хибари-сан, проходите, Рё-чан попросила впустить вас как можно скорее, — защебетала Кёко, с невиданным гостеприимством впуская в дом дьявола. По полу потянуло холодом, и я вернула ногу на кровать, прячась под одеяло полностью. — Йогурт, — добавила девчонка специально для меня, буквально на секунду появляясь на пороге моей комнаты. Я захрипела что-то вроде «сучка», а омега повторила нараспев: — Йо-огурт. — И быстро унесла ноги, пока настольная лампа вновь не оказалась в опасной близости от её головы.       Да не трогала я её злоебучий йогурт! Не трогала, блядь!       Послышались неспешные шаги — почти беззвучные, но в возникшей тишине они звенели в голове громче колокольных ударов. Кёя приблизился к моей кровати и, наверняка, скрестил руки на уровне груди, недовольно оглядывая комок из одеяла и простыни, в который я старательно закуталась.        — Сасагава, подъём.        — Хибари, вот сейчас на полном серьёзе спрошу… Пойдешь нахуй?        — Я тебя на столб намотаю, как гирлянду, если ещё раз такое услышу, — пообещал Хибари, резко срывая с меня одеяло. Меня мигом окатило болезненным морозцем, будто ледяной водой.       Я позорно взвизгнула:        — Да блядь, Кёя! Холодно!        — Ты… голая, — пробормотал Кёя себе под нос как-то растерянно.       Словно только сейчас вспомнив о таком занимательном факте, я оглядела себя. Ну, как голая — трусы на мне всё-таки были, нехрен голой задницей светить даже ночью, а вот что-то, что скрыло бы голую едва начавшую расти грудь — нет. Да и смысл? Были бы у меня бидоны, как у девок в хентае, то я, естественно, с криком «рейпу!» вытолкала бы альфа-самца из своей комнаты в страхе опозорить свою честь, а так… Так свободно, смысл скрывать то, чего нет?       Да и, будем честны, мы оба альфы. Это то же самое, что бояться снять с бедёр полотенце в мужской бане и засветить маленький член — бессмысленно и глупо.        — Ну, да. А что? — Хибари посмотрел на меня так, словно я опозорила не только себя, но и его тоже.       Ну да, порнуха средь бела дня, вау.        — Я выйду. И подожду тебя внизу. А ты… Оденься.        — Нет, голой пойду в школу. Настроение сегодня нудистское, — вслух захохотала я почти беззлобно, но тут же заткнулась под яростным взглядом оробевшего Кёи. Взгляд у альфы был… растерянным, а мочки ушей стыдливо вспыхнули ярким румянцем — словно он действительно впервые в своей жизни видел женское тело без майки или лифчика. — Кёя, ты девственник? — прямо и пытливо спросила я, удобно усаживаясь на кровати и зевая, даже не прикрывая ладонью рот, да так, что челюсть отозвалась жалобным хрустом.       Вместо ответа в меня полетело с силой брошенное свёрнутое одеяло.

***

       — Сасагава Кёко! Давай дружить, вместе ходить на уроки личностной безопасности и… — воодушевлённо кричал мальчишка, только что приземлившийся буквально с неба парочку секунд назад. Взгляд у него был бешеный, глаза — дикие, огромные, а зрачки казались маленькими точками. Причёска омеги растрепалась настолько, что, казалось, расчесать запутанные пряди после этого происшествия будет просто невозможно, а на лбу горел яркий рыжеватый огонёк. Из одежды на пацане были только смехотворные голубые семейники по колено. Буквально через пару мгновений мальчик смешался и осел на землю — худющие ноги у него подкосились сразу после того, как дрогнули острые колени, руки-спички безвольно повисли вдоль тела. Омежий звенящий голос звучал глухо и испуганно, дрожа и срываясь на хрипы: — И… Извини, я…       И, конечно же, угадайте, кем был этот омега. Савада Цунаёши растерянно оглядывал практически голого себя и, кажется, даже не вникал в происходящее — то, что он не сломал ноги при падении с огромной высоты, казалось, померкло на фоне уже потухшего пламени на его голове, которое, почему-то, не перекинулось на волосы.       Сходили, блядь, в школу спокойно.       И… Знаете, шутка про нудистское настроение подзатянулась, хочу я вам сказать. И не шутки это было: щенок реально почти голый был. Представляю, как его затравят за три года, пока он не перейдёт в старшую школу, где эта история, возможно, забудется… Чисто для справки: мне его не жаль. Совсем. Просто у меня во время обучения в средней школе — а дети в это время как раз жестокие и дикие, словно лесные пумы — тоже была парочка конфузов… подобных этому. Только одежду у меня украли, а этот, по-видимому, сам её снял.       Кёко, не в силах даже моргнуть от такого сюрприза, не успела даже рта открыть, как из-за её спины вылетел какой-то опездух:        — Как ты посмел оскорбить честь Кёко-чан?! Ублюдок! — заорал умалишённый альфа дурным голосом, мигом подскакивая к испуганному своими же действиями Саваде и замахиваясь сжатым кулаком над его головой. — Решил, что она станет с тобой встречаться, если ты пробежишь голым, чёртов нудист?! Кусок мусора! Да я тебя!..       Говорила Кёе, что нужно позже выходить — нет, зачем, если можно утреннюю пробежку забабахать…       Прекрасно.        — Но я… Я не…       Омега готов был буквально разрыдаться.        — Я, правда, не хотел… — шептал он, и в его голосе стояли невыплаканные слёзы стыда и страха.        — Ты ответишь за это! — с излишней пафосностью кричал альфа, не давая сестрице вставить даже пару слов. Савада сжался и прикрыл руками лицо — самое важное для омеги после, конечно же, живота.       «Ну, что же… Поиграем в героев». Дёрнувшийся было Кёя вернулся на своё место, понимая, что это тоже не его проблемы. Пусть он и отвечал за дисциплину, решать конфликты между школьниками, которым бросили вызов, было не в его компетенции. Тупые звериные законы.       Я помахала ладонью, привлекая к себе внимание, и резонно заметила:        — Слышь, лапы в задницу засунул, он же омега. Или у тебя нюх отбило от вони собственной задницы?       Нашёл, с кем драться, блядь. С омегой! Ладно, гамма или бета, но с омегой, которого даже порыв ветра с ног сшибёт — вот он, наш гордый герой-альфа.        — Да как ты… — вспыхнул парень, оборачиваясь, и тут же чуть не присел там, где стоял: Хибари всё ещё находился за моей спиной, незримой тенью возвышаясь сзади, и создавал холодную ауру чего-то тёмного и опасного. Но ярость, скорее всего, всё-таки отбила альфе-первогодке мозги, потому что, несмотря на дрогнувший голос, он тряхнул шевелюрой и запальчиво крикнул: — Кто бы говорил! Ходите всё время вместе, обедаете и даже провожаете друг друга… А ещё я видел один раз, как Хибари-сан прижал вас к стене и оставил метку! Вы же альфы! Вам не стыдно?! ****        — Стрелки переводишь? — портфель полетел в руки Кёко.        — Давно тебе хотел вызов бросить, — рычит он. — Раздражаешь своим поведением! Кто из вас сверху, интересно? Кто кого тра…       Я молча с размаху вдаряю тому по носу, и парень, захлебнувшись своими же словами, летит куда-то вниз. От силы удара у меня ноют побагровевшие костяшки, а парень скулит, не в силах остановить кровь, и вытирает кровавые струйки рукавами белоснежной рубашки.        — Вставай, — требую я, грубо пиная альфу по животу. Все вокруг вдруг резко замолчали, будто вокруг меня и, кажется, этим Кенске появился невидимый купол. — Ты так и будешь лежать? — губы сами собой растягиваются в ухмылке. Думаешь, возьмёшь жалостью девушку? Я прекращаю играться. — За омегу, — удар выходит сильным — что-то предупреждающе хрустит в его грудной клетке, будто ещё парочка ударов по рёбрам — и они превратятся в пыль, парень рвано хрипит и начинает дёргаться, — за Кёко.        — Сасагава-сан, — шепчет Цуна испуганно.       Кёко, не в силах видеть и чувствовать запах крови, закрывает нижнюю часть лица ладонями и прячется за спину Кёи, что-то тихо и взволнованно шепча тому на ухо. Хибари кривит губы и незаметно, неохотно кивает — будто ему было сложно ответить на поставленный вопрос.       Когда альфа бросает альфе вызов — никто не смеет вмешиваться в их драку, какое бы время суток не стояло на дворе и что бы вокруг не происходило. Это не считалось нарушением дисциплины, и чаще всего такие «побоища» назывались петушиными боями, так как устраивались чисто ради привлечения внимания. В иных случаях результат никогда не мог быть известен заранее — кто-то из подобного рода схваток выходил инвалидом, кто-то — не выходил вообще. Остановить бой было не то, что нельзя — считалось позорным побегом. И Кенске это понимал.       Звери ебаные.       Парень, отплёвываясь от сгустков дурной крови, поднимается — и я даже не мешаю ему сделать это — и кидается на меня с кулаками. Если сравнивать с Кёей, то этот мальчишка казался мне смешным пухлым щенком, у которого ещё не отросли ни клыки, ни зубы, но тот уже кидается на всех подряд и надоедливо тявкает. Он двигался будто в замедленной съемке — с Хибари и его дьявольской скоростью ему не сравниться никогда в жизни.       Следующий мой удар приходится на жалобно треснувшую челюсть.        — …За Кёю, — продолжила я более тихо — так, чтобы не слышали другие, но слышал он и парочка омег и альф с воистину потрясающим слухом. Мальчик закашлялся и по-собачьи окрысился, демонстрируя красные дёсна и длинные белые клыки, по которому то и дело проходился языком, слизывая розовую слюну. — За то, что попытался опозорить нас при всех. Запомни: твоего мнения нихуя не нужного никто не спрашивал по поводу того, кто меня трахает или кого трахаю я. — Тихо-тихо шепчу я ему на ухо. Парень кривит губы. — Скажи спасибо, что я не вырвала твой длинный язык.       Опозоренный, альфа харкался кровью и пытался преодолеть тошноту, сдерживая рвущуюся наружу завтрак.        — Опездух, блядь. И это кто оскорбляет своим поведением расу альф, а, Кенске? — я презрительно фыркнула. — Ещё первогодки на меня не скалились.       Цуна, словно вновь обретя возможность стоять на ногах, подскакивает с места и склоняется в глубоком поклоне, пока его плечи мелко-мелко подрагивают, а колени всё ещё трясутся:        — Простите меня, пожалуйста, Сасагава-сан, Хибари-сан, — каждому он кланялся ещё пару раз, — Сасагава-кун.       Кёко, отошедшая от шока, растянула губы в солнечной улыбке и довольно подскочила к мальчишке, совершенно не обращая внимания на его почти полную наготу:        — Ох, Цу-тян, зови меня Кёко-тян! — от этого «Цу-тян» повело в лице даже меня (даже Кёя искривил уголок губ), а Савада только хлопнул глазами и залился краской. — Мы же дружим теперь, да? Конечно, дружим!       А что-то в младшей школе ты его не замечала… Змеюга.        — Буэ, — скривилась я. — А спокойно подойти и поговорить не мог? Нет, надо было одежду срывать с себя… В первый же день задницу засветил — и себя опозорил, и нас. Запомни: я не тебя защищала, а себя и свою честь. Кёя, идёшь? — не обращая внимания на попытавшегося что-то объяснить мальчишку, поворачиваюсь к замершему на месте Хибари. — Кёя?       Кёя поднял глаза на моё лицо и отстранённо кивнул:        — Задумался.        — О чём? — с любопытством склонила голову к правому плечу я, пытаясь заглянуть в его глаза, однако он почему-то избегал моего взгляда.       Хибари резко обернулся. Вид у него был не лучше, чем у потрёпанной после небольшой драки — только если я была похожа на внешне, то у него явно что-то скреблось внутри. Впервые я его таким увидела, когда кто-то из альф из Кокуё кинул ему вызов — Кёя сидел словно на иглах, и это было на него не похоже — здравствуйте, блядь, приехали, Хибари Кёя волнуется перед дракой! Самое примечательное: вызов бросил гамма. Дрались они, естественно, не просто так, а за какую-то шавку… самку, девку, не знаю я, как в этом зверином мире называть девушек, которых разыгрывают, как в карты.       Кёя прищурился, дёрнул головой и открыл рот, готовый вывалить на меня всё, что было у него на душе, однако тут же его прервал детский писклявый голосок:        — Чаоссу!