Выключите это чёртово Солнце

      Марселло Карбоне искренне ненавидел мир, в котором ему довелось родиться. Люди, помешанные на запахах и вторичных полах друг друга, вечное противостояние, схватки и битвы до смерти на законном уровне, унижение и рабство слабых… Разве так хотел жить мальчик, желающий есть пасту и играть в рыцарей каждый день? Марселло хотелось спокойствия, не жить одним днём и быть обычным ребёнком, обычным… альфой.       Было одно но: малыш Карбоне родился грязной омегой, что стало лишь отправной точкой для издевательств. Старшая сестра — хуева доминирующая альфа, от которой вечно несло горьким шоколадом и кислыми лепестками гибискуса — вечно подтрунивала над ним, напоминая ступени иерархии. Ага-ага, повезло же сестрице родиться альфой, теперь она будет главой семьи…       Ну и пусть подавиться этим местом. Он ей его отдаст на блюде с голубой каемкой.       Единственное, чем он в этой жизни гордился — это искусной игрой на фортепиано (Марселло мог спокойно сыграть Баха с завязанными глазами, пальцы сами тянулись к нужным клавишам) и данным ему родной матерью именем — Гокудера Хаято. Игра на инструменте очень скоро начала тяготить душу, в то время как резкое и японское «Гокудера Хаято» её грело, обволакивало тёплой шерстяной накидкой и скрывало от всех невзгод. А чем ему ещё гордиться? Тем, что его пытались выдать замуж раз восемь? Ага, гордость — пиздец!       Разговоров о браке и влюблённости ему и от сестры хватало — нет, нет, он никогда не полюбит, не будет зависим от этой эмоциональной мясорубки…        — Кёко-чан! — возмущённо щебечет звонкий голосок.       Девчонка с канареечными глазами и пушистым рыжим каре звонко хохочет, слишком сахарная, приторная и пахучая, и Гокудера её даже не замечает — внимание приковано к смущённому парнишке. Волосы — растрёпанное воронье гнездо из каштановых прядей, стоящих торчком; глаза — жидкий горячий янтарь, который сладкой истомой сворачивался где-то в низу живота; голос — чуть громкий, возмущённый и смущённый, будто соловьиное чириканье на рассвете.        — «Цу-кун то», «Цу-кун сё», — добродушно передразнил мальчишка, солнечно улыбаясь. Вспыхнувший на щеках румянец заставил сердце зайтись в бешеном кульбите. — Пошли, сейчас урок. Не хочется нарваться на Хибари-сана…        — Рё-чан нас отмажет, — хитро улыбается девочка с пушистым рыжим каре.       «Цу-кун» угрюмо мотает головой.        — Если Сасагава-сан тебя и «отмажет», то я от неё точно заработаю! — Хаято не особо вникал в слова, вслушиваясь в переливчатые звонкие нотки.       «Хуясе».       Гокудера Хаято прячется за стеной школы и прикладывает руку к грудной клетке — сердце колотится с невообразимой силой.

***

       — Ты адекватный, нет? — его с силой прижимают к холодной стене, заставляя Хаято болезненно стукнуться затылком об бетон — в голове фейерверк из боли взорвался, будто ему не просто по лицу прописали, а ещё и из ушата холодной водой облили. Короткая платиновая чёлка подпрыгивает на голове злющей девушки, после чего аккуратно ниспадает на лоб. — По ебалу сейчас схватишь.       Пальцы на воротнике его рубашки сжимаются ещё сильнее, отросшие ногти впиваются в кожу — чёртова баба! рвёт его новую одежду! — а утробное глухое рычание рвёт перепонки. Ему от этого рыка хотелось свернуться в бесхвостый клубок и больше никогда не смотреть в глаза цвета мокрого асфальта, угрожающе передёрнутые пленой ярости.       Альфа — а это была именно альфа — ещё пару раз встряхнула его, да так, что у Марселло Хаято сердце ухнуло в пятки и задребезжало. Адекватность?.. И эта сука ему сейчас втирает про адекватность?        — Хули надо? — Гокудера закатил глаза.        — На мать свою «хули» будешь говорить.       Коротко угрожающе хрипнув, скаля клыки, Хаято вскинул голову и попытался щёлкнуть зубами в опасной близости от её лица, однако замер — альфа оказалась доминирующей, поэтому грубое гортанное рычание быстро придавило его к земле. В горле пересохло.        — От меня тебе чего надо?! — надеясь, что выглядит не таким уж беспомощным, дерзко выплюнул омега, после чего получил лёгкий удар по рёбрам. В живот девушка не била намеренно, даже расстояние от него рассчитывала осторожно. В голове у Хаято промелькнула наглая мысль, что лучше бы она как следует вмазала ему по матке, из-за чего он потерял бы способность выносить ребёнка… Может, тогда бы отец отъебался от него и перестал впихивать сыночка каждому сальному овдовевшему альфе? Его от них — да и от всех представителей «сильного» пола, будем честны — тошнит уже давно.        — От омеги отвалил. — отпираться было бесполезно — в глазах цвета расплавленного олова это можно было прочитать по слогам. Альфа разжала кулаки, выпуская его рубашку и оставляя так некрасивые складки, после чего сложила руки на уровне груди. — Слушай, Цуна, конечно, хуйло то ещё… Но хуйло уже родное, оно с моей сестрой сдружилось. Поэтому, давай, дешёвка, — будто по традиции издевательств над слабым и немощным, она грубо ткнула наточенным ногтем в его лоб. Ну, хотя бы не курит — а то так бы сигарету явно потушила. — Отвали от него. У Цуны есть альфа.       Хаято вновь дерзко вскинулся.        — Ты?        — Аркобалено Реборн — тебе имя и звание нихуя не говорит? — замечая промелькнувший в глазах омеги искренний ужас и быстро потухшую искру какой-то надежды, альфа довольно оскалилась, демонстрируя острые ровные клыки. Она почти добродушно потрепала его по волосам, после чего подтолкнула в спину. Хаято, не удержавшись на ногах, упал на асфальт, на что девушка только цыкнула. — Свободен, щегол. И откуда вы такие берётесь… любвеобильные.       Звуки её шагов ещё долго набатом стучали по его вискам, грубо перегоняя дурную кровь. У Цуны, прекрасного, добрейшего и милого Цуны… был альфа. И не какой-то (или какая-то там), а сам Реборн. Смешная шутка — он против него, как… Как он против Реборна.       «Хуй я больше влюблюсь. Всё. Сердце на замок, хер в железный пояс, язык в узел…»        — Привет! Тебе нужна помощь? — голос мягкий-мягкий, будто шерсть месячного щенка, который даже на лапы коротенькие встать не может. Хаято не успевает сощуриться, и солнечный луч бьёт ему прямо в глаза — запечатлеть он успевает только нежные карие глаза, широкую улыбку на смуглом лице и короткий ёжик растрёпанных чёрных волос.       Сердце Хаято пропустило удар, в голове звякнуло — перед глазами вспыхнул фейерверк. Он, будто в полудрёме, хватается за тёплую сухую ладонь, чувствуя, как орган, отвечающий за слово на запретную букву «л», бешено колотится в глотке, после чего ощущает накат усталости и беспомощности.       «Да бля-ядь…».