Игра во время

      Физиология людей до смешного проста. Психология ещё проще, кто бы что не говорил. Перво на прево — привязываешься так же быстро, как наращивают мышечную массу молодежь. Только тело с годами костенеет, внутреннее же устройство размягчается, упрощается.       Китти прожила так много жизней...       Её тело, считай, первозданное. Бледнее кожи только молоко, бумага, снег. Её не касалось солнце, не осквернило бронзой или румянцем. Чешир почти белоснежная, даже Холмс выглядит куда темнее, куда... живее.       У Китти сухие, обескровленные губы. Тонкие. Обычные. Но сыщику иногда интересно: бывают ли они алыми, как если бы она имела привычку их кусать? Растягиваются ли они в открытую улыбку? Девушка улыбается коротко, "без зубов", явно наученная, выдрессированная. Она, детектив уверен, и не умела никогда улыбаться — поджимала губы. Сейчас же коллега не упускает ни одного бастиона обороны. Даже улыбка закрытая.       Чешир выглядит как ребенок. Высокие, острые, не как у Шерлока, скулы и вместе с тем чуть округлые щеки. Это свойство всех детей — они будут точенными, высеченными словно из камня, но это потом. Сейчас Китти мягче. Только внешне. И даже это не скрывает поразительного холода её взгляда.       Серые глаза не способны выражать ничего, кроме рассудочости, надменности, четко очерченной дистанции. Они у неё стальные. Стеклянные. Графитовые?       Момент абсолютной ясности поразил Холмса тогда, когда Чешир подошла вплотную, глядя так высокомерно, так уверенно в собственных правах на всё, всё в мире, на каждое слово, на каждую мысль, что действительно стало стыдно за собственные, теперь невесомые, притязания на что-либо.       Сыщик впервые рассмотрел цвет её глаз. Стеклянные, режущие клокочущим внутри гневом. Стальные, как ртуть текущие в размеренном водовороте рассчета и холодного "чтения" всего вокруг. Графитовые, погасшие, казалось бы, потемневшие, и всё равно отливающие ярким серебром. Иногда всё вместе. Холмс упустил момент, когда во время очередного спора, он перестал искать доводы и аргументы — он пытался запомнить цвет, блеск, как когда мальчишкой собирал подводные камушки. Они теряли яркость, стоило поднять их на поверхность. Когда Шерлок совершает попытки копнуть глубже, Чешир, раздробленная, рассыпанная, искренняя снова обороняется, отдаляется, отвечает сухо и вдумчиво.       Сыщика удивляет то, как коллега хранит контроль. То, какой взрослой она кажется, и насколько не вяжется всё в ней с тем, в какую оболочку это помещено. То, насколько старше она его, и видимо всех. И то, как напряжен плечевой пояс.       Спина обычно расслабленна, хоть и плечи расправлены. Девушка рисует образ безразличной скуки и непричастности к тому мракобесию, что творится вокруг. Она словно многовековой наблюдатель, посмеивающийся над потугами глупцов вокруг. Тонкие длинные руки движутся неторопливо, веки полуопущены. Но через общее предельное спокойствие всё равно рвётся некоторая дерганность, нервозность, напряжение. Когда Чешир того не ждёт, когда вопрос задан о прошлом, и не банально об образовании, каждый мускул тела натянут. Как перед ударом... Шерлок больше не задаёт подобных вопросов. Не может. Язык не поворачивается.       Однажды Чешир промахнулась с домыслами о преступлении на милю, это грозило половине отдела Скотленд-Ярда увольнением, неповинному сержанту тюремным заключением и Лестрейду таких нервных разбирательств и перераскрытий, что инспектор, после, кричал впервые за всю практику Холмса. Зло, унижающе и так безжалостно, что детективу стало почти совестно, что он является свидетелем того, как коллегу отчитывают.       Китти сносила это спокойно, только чуть нервно перебирая пальцами в расслабленном кулаке, готовом сжаться, порвать ладонь тупыми ноготками, но девушка держала на цепи каждую мышцу. Подбородок четко вперед — ни на сантиметр не опущен, не вздернут, руки висят вдоль незримо подрагивающего временами тела, ноги на ширине плеч, веки привычно незначительно опущены, взгляд устремленный куда-то в лицо оппонента, но не в глаза.       Шерлок видит, что ей не хватает сил смотреть на Лестрейда. Кажется, что в кабинете находятся разъяренный инспектор Скотленд-Ярда, детектив консультант и черный костюм, держащий плечи, а не держащийся на плечах. — Ваша ошибка могла стоить человеку всего! - Лестрейд прав. Сержант совсем ещё мальчишка. Обвинение в сборе и передаче государственно-ценной информации могло лишить его не только свободы. Самоуправство бытовало во всем мире, даже в Великобритании.       Китти больше не слышит — не хочет — про то, что её стоит гнать из полиции, а если совести хватает, то неплохо бы исчезнуть с глаз англичан долой, насовсем. Холмс знает, что инспектор просто вошел в раш и последнее уж точно не правда, но становится страшно, когда с девушкой заканчивают, она всё же сжимает кулаки, и оборачивается к сыщику.       Уголки глаз блестят, детектив надеется, что это просто особенность слизистой. На лице слишком красноречивое "Добивай". Она смотрит не свысока — снизу вверх, как недостреленный зверь. Губы дрогнули, обезображивая, до этого спокойное лицо, злой улыбкой, обнажая край зубов. Шерлоку становится не по себе от того, что имеет дело с оголенными проводами, а ещё от того, что девушку уже ощутимо колотит, и не от того, что инспектор разошелся, а от того, что сейчас, вот прямо сейчас, Холмс разобьет всё окончательно вдребезги.       На сей раз у него тоже язык не поворачивается.       Китти это удивляет так, что она на несколько минут забывает обо всякой сдержанности. Улыбку стирает недоумение и... страх? "Боги, Чешир...", — думает мужчина и перебарывает в себе желание накричать за то, что она не знает солидарности. Она испугалась того, что её не забили окончательно, потому что это для Китти ново. Холмс не должен чувствовать себя ублюдком за прошлое, о котором он не знает ничего, но может за то, что оправдывал её также неизвестный ему опыт — от девушки всё равно избавятся как от объедков. Поэтому и не оправдывает. Молчит, поддерживая.       Детектив делает шаг, разделяющий их, навстречу, нарушая таки её личное пространство, кладет руку на плече, ощутимо сжимая. Китти не успевает вздрогнуть — тут же себя одергивает.       Она не выстоит тут больше ни секунды — упадет на колени, если попытается. Торопливо сдирает пальто с крючка, уже в коридоре повязывает шарф и оборачивается на нехлопнувшую дверь — её придерживает Шерлок, наскоро прощающийся с Лестрейдом. Чешир спешит вперед, к лифту, ещё можно успеть уехать вниз без сыщика, пережить всё то, что он сделал (не сделал) и встретить на первом этаже привычной, расслабленной, ничуть не наигранной улыбкой.       Детектив, как и было рассчитано, приехал следующим же лифтом. На улице непривычные для Лондона -15°, самая морозная зима за последние годы, и Китти, намеренно живущая в холоде, вновь забывает о пластике, втягивает шею в плечи, сутулится и зарывается в шарф по уши, теряя всякую осанку. Холмс наблюдает за этим сквозь стеклянные двери, давая ей ещё несколько мгновений на внутреннюю сборку, как сделал это, не догоняя лифт. Выйдя на улицу, он сравнялся с коллегой, дожидаясь пока та глубоко вздохнет, вновь выпрямится и коротко попросит: — Отвези меня домой, - Чешир впервые не официальная и не лгущая, и Шерлок почему-то повинуется, даже не дождавшись сказанного куда тише, - Пожалуйста.

***

      Казалось бы, после того, как Холмс дал ясно понять, что он не прочь работать вдвоём, внутренний уклад коллеги должен был сместиться с позиции непрерывной обороны на хотя бы нейтралитет. Дела пошли куда легче, Китти даже периодически шутила не зло. Пока ей доставалось всё, доставался весь Шерлок...       Нет, на место Ватсона она не претендовала. Читала его блог, дальше "Алюминиевого костыля" не дочитала — всё никак не выдастся свободный часок-другой, но доктор действительно детектива любит. Крепко и трогательно. Они очень друг другу помогли, в своё время. "Костыль", — думала Чешир, — "Стали друг для друга костылем". Китти никогда не будет способна дать столько, сколько Джон мог.       Девушка стала невольным свидетелем того, как сыщик испытывал острую нехватку близкого друга. — Вам не чужд этот вид взаимодействия? - не отрывая взгляда от экрана ноутбука, заметила Чешир, издевкой в голосе отмечая это в качестве слабости.       Поднимать глаза на Холмса не стоило. Он выглядел даже не оскорбленным — уязвленным, и Китти стало до тошноты тоскливо.       Это сестра навязала ей вынужденную непричастность ко всем, ко всему на свете. Чешир проследила четкую закономерность: сестра избавится от каждого, кто рискнет приблизиться к младшей хотя бы на шаг, и убьет ещё безжалостнее, если Китти пойдёт навстречу. Пускай Лариты нет рядом, мерзкое чувство, словно грудь вспорота, ребра выломаны и лёгкие сдавят в кулаке длинные, как у самой девушки, холодные пальцы, непоколебимо выжмут из них всё вместе с кровью, не покидает тела. Фантом глубоко засел между этими ноющими костями и сердцем.       Поэтому Китти просит прощения, напрашивается в друзья, а потом не спит пол ночи, аргументируя хронической бессонницей, которой и не было никогда. На деле же просьба "Можем вступить во взаимодействие" варит желудок и кислоте, сгущая все мысли вокруг собственной несостоятельности.       Холмс не захочет с ней "взаимодействовать", не станет другом, потому что Чешир, зная, что боль утраты будет куда сильнее, чем та неприязнь, которую испытает сосед со второго этажа, перечеркнула все предпосылки к их приятельству ещё в первые несколько встреч. Она всё испортила, даже не начав. Потому что старшая избавлялась от маленьких детей. Сестра уложила на больничную койку не одного подростка. Чего ей стоит жизнь обыкновенного взрослого?       Китти снова чувствует себя ребенком, стоящим у изножья склона, не способной даже пошевелиться, пока вниз катится, ломая косточки, мальчишка, ровесник, которого столкнула Ларита.       Чешир всё колючее и закрытее. Ей абсолютно точно Шерлока Холмса больше не достанется.