Игра во время

      Принимая решение, приходится взвешивать все "за" и "против". Повезло тем, у кого это занимает не больше пары секунд. — Повезло..., - хрипло шепчет Чешир, отстукивая ручкой о столешницу несуществующий ритм, смотря в никуда. — Вы что-то сказали? - доктор Ватсон отрывается от чтения подвернувшейся прошлогодней газеты. Уже полдень, с Холмсом обусловили идти на расследование к одиннадцати, но тот с прошлой ночи даже не появлялся. — Нет. Рада, что Вы сегодня идёте с нами — я всё же без практики теряю врачебный навык, - Китти двигает к мужчине тарелку, - Чай без печенья — деньги на ветер, угощайтесь, Джон, - маневр простой. Объяснять ничего не хотелось, а отвлечь подвернулась прекрасная возможность.       Утро удивительно безмятежное. Нормальное. Чешир нравится это время, это место, этот мир. Спокойствие. Здесь оно в порядке вещей. В рамках возможного, но в сравнительной степени, жизнь с непосредственным вмешательством Шерлока Холмса всё равно будет куда прозаичнее, чем всё, что происходило с девушкой до этого.       С Ларитой было не так плохо. Она не всегда вела себя как помешанная. Точно нет. Китти помнит.       Рассказывая о себе, заглядывая внутрь, копошась в старых ранах, старшая всё равно смотрела на младшую.       Рассказывая о себе, заглядывая внутрь, копошась в старых ранах, Китти тоже описывала Лариту.       Они одинаковые вообще-то. Чешир тоже ревнивая, тоже не делится ни с кем, и не собирается даже меняться — к чёрту. Уиттейкер так же никогда не договаривает, глотает обиды, лицемерно скрывая всю дефективность себя, положения дел, собственных планов. Стоит до тех пор, пока последняя кость, опаленная, с уже снятой плотью и кожей, с черными пятнами горелой крови не сотрется в пепел, роняя скелет. Идёт до конца. Полезная плохая привычка — доламывать.       Просто вышло так, что видеть как собственные ошибки, огрехи воспитания, проблемы характера живут рядом, готовы выставить напоказ все изъяны, которые ты скрывал сколько себя помнишь, невыносимо. Делиться с остальными не хочется. Даже ошибками, которые признавать тем более никто не собирается.       Китти, помнится, отождествляла свои потери с потерей отражения. Но младшей невдомёк, что Ларита считает ровно так же.       Отпустить Чешир — потерять единоличное обладание самой собой. Китти, всё же, явно взрослее. У Уиттейкер психологическая подмена. Она уже не разделяет себя с сестрой.       Сидя за столом с доктором Ватсоном, скользя невидящими глазами по строкам газеты, которую тот читал от нечего делать, до Чешир всё таки дошло, наконец. Ларита просто патологически одинока. В особенности, когда Китти рядом. Старшая держит их за одного человека, и когда младшая требует эмансипации, та становится ещё более раздробленной. Всегда одина, а теперь ещё и без своей половинки, так удобно зеркалящей её саму.       В погоне вырастить Китти, Ларита совсем очерствела — так раньше думала младшая. По капельке сходила с ума, теряя человеческий облик. Только Чешир всё неверно понимала. Всё это в ней воспитала старшая, потому что, девушка обратила внимание, сестре не искренне больно. Она шипит, мычит, если ранится. Но на деле не чувствует боли. Реагирует только потому что Китти, возлюбленная Китти, должна видеть в ней живого человека, в то время как та прячет ослепляющую боль за сцепленными зубами, не смея даже пытаться греть гематомы теплыми ладонями, холодить ледяными пальцами.       Слова, мысли сестры мешаются с собственными. Всё становится по-настоящему понятным. Ларита пыталась быть для неё человеком. Китти пыталась быть сильной против неё.       А ещё Чешир привязывается так, что отдирать приходится с мясом, и Уиттейкер, что логично, эти лишние "конечности" непонятны. Она просто. Не. Понимала.       Китти тяжело вздыхает. Идиотка. Нельзя винить человека в том, в чём он не виноват, чего не выбирал. Вот Ларита прощала ей всё: — Так накричал, что вода в трубах чуть не вскипела, - шутила о ком-то она. Глупая, невротическая, как и у младшей, привычка — пустая болтовня, когда градус напряжения растет. Пол часа назад она отвинтила кое-что от велосипеда новой подружки Китти, и та упала в арык, когда потеряла управление. Колесико отвалилось. Чешир в ответ сухо улыбнулась одними губами — знала, что в смерти двенадцатилетней девочки виновата сестра. Та всё болтала и болтала, и когда Китти уж собиралась сбегать, Уиттейкер мягко потянула к себе за локоть.       Чешир тогда в первый раз замахнулась на старшую. Одно мгновенье, просто сжала кулак, даже не занесла для удара, но Ларита, поджав губы, отпустила руку девочки. Тогда она и потерялась, когда вместо того, чтобы накричать, объяснить, что убийство — это убийство, чёрт возьми! Вместо того, чтобы подраться, пообдирать друг другу патлы, исцарапать лица, вбивая в белокурую голову, что это разъедает сердце, отдаляет их, потому что для Китти такие потери без следа не проходят, младшая просто подавила эту эмоцию, а старшая, воспринимающая Чешир как голос разума, как решающий механизм, продолжила это. Убийства вошли в рамки нормы потому что Китти не хватило духу быть с сестрой честной.       Сердце создано, чтобы разбиваться — Ларита может и пережила бы всплеск агрессии Чешир, но та поступила куда более жестоко, вынуждая их обеих окаменеть. Вот таким сердце не должно быть точно, но это Китти не установила своих границ, это Китти не разделила их. А могла, но не брала этой ответственности, потому что была младшей. Жадно прикарманила понимание того, что между ними должно происходить, а что нет, и отказалась помогать сестре. За то с остальными теперь приходится возводить бастионы обороны, которые одним только видом отталкивают всех и насовсем.       Китти — цербер, стерегущий собственную Преисподнюю. Это она виновата во всём. Сестра просто была не способна решать всё самостоятельно, и Чешир не спешила помогать, эгоистично приписывая все грехи Уиттейкер. — Что тебе от меня нужно?! - и всё же Китти сорвалась, но так поздно, что это оказалось фактически бессмысленным, - Любовь? - приём грязный. Сейчас Ларита просто человек, и младшая бьёт по больному, - ТАКАЯ?       Чешир загоняет старшую в угол, впиваясь в губы. Это мерзко, это аморально, это неправильно настолько, что оторваться невозможно. — Или такая? - сбавляет обороты, позволяя Уиттейкер взять инициативу, становясь мягкой, как теплое масло, податливой, почти нежной. — Или такая? - отрывается от губ, беря ладонь в свою, опускаясь перед Ларитой на колени, целуя руку, каждый палец, костяшки, запястье. Смотрит в глаза с благоговейной верой, подобострастием, раболепием.       Чешир поднимается, ровняясь с сестрой ростом. Та совершенно потерянная, взгляд попросту умалишенный. Китти касается её щеки, и Ларите кажется она продолжает чувствовать пальцы на коже, даже когда младшая уже давно держит за волосы на затылке, больно тянет назад, ударяя старшую виском о стену. — Но во мне этого нет.       Девушка натерпелась. В своём насилии Уиттейкер была куда кровожаднее, но сейчас Китти отчетливо понимает — всю боль, что Ларита принесла ей, она возвращает сразу, залпом, не разбитым виском, а всего одной фразой. — Во мне нет любви к тебе. Никакой.       Губы прикасаются к гудящему виску Уиттейкер, сцеловывая капли крови. Безразлично. Механически. Отупляюще больно.       Принимая решения, ответ всегда знаешь ещё в самом начале.