Исполнение заявок

На первый взгляд настоящий Грейвс показался Ньюту таким же холодным и бездушно строгим, как и его подделка в исполнении Гриндевальда. Но чем больше утекало времени, проведенного за расследованиями дел бок о бок с этим человеком — его реальной версией — тем топорнее в глазах Ньюта становился образ, преподнесенный Гриндевальдом. Словно дурной артист, он, намереваясь сымитировать шедевр, выдал хорошую, но все же карикатуру: сохранен общий посыл, схожа форма, но оттенки и полутона, игра теней и искр — нет, до таких вершин Гриндевальд не дотянулся. И до разоблачения Ньютом ему удалось пробыть Грейвсом всего половину месяца, и Ньют сомневался, что он продержался бы дольше, — при ближайшем рассмотрении в нем чувствовалась фальшь, и это было лишь вопросом времени, когда найдется обманутый зритель и воскликнет «А король-то голый!». Ревелио. И всем становится понятно, что перед ними вовсе не вампус, а его пустое, безжизненное чучело. Извращенная имитация того, что было создано совершенным самой природой. К числу созданий без изъяна с каких-то пор Ньют относил и настоящего Грейвса. Но разглядеть это в нем Ньют смог, конечно, не сразу — слишком уж было сильно и свежо впечатление, оставленное Гриндевальдом. А ведь стоило только понять, что ледяной образ Грейвса не был ледяным вовсе, как глаза открывались — действительно открывались — и можно было увидеть, какое огромное пламя полыхало внутри директора Грейвса: в его черных, ночных глазах, похожее на лесной пожар; в его жарких словах, бивших в точку; в его резких движениях палочкой, превращавших его на глазах в огненный ураган, обжигавший на расстоянии. Он вовсе не был холоден — просто держал все под контролем, в том числе и свое внутреннее пожарище. Хотя Ньют опасался того, что Грейвс полыхнет, когда он выбрался из чемодана и обнаружил, что дождь и не думал униматься, — наоборот, за окном крохотной мотельной комнаты буянила гроза, и продолжить расследование, как они задумывали изначально, не представлялось возможным. — Кажется, придется заночевать здесь, — пробормотал Ньют, носком опуская крышку чемодана и неловко переминаясь с ноги на ногу. Зря он это сказал. Грейвс и сам знал — стоял у окна, глядя на потоки воды, поливающие стекла, словно из брандспойта. По недвижимой спине нельзя было угадать мысли, крутившиеся в голове этого мужчины. Как и всегда, он держал все под контролем — правильная осанка, высоко поднятая голова, взгляд прямой — Ньют видел в нечетком отражении, подмывавшемся дождевой водой снаружи. Но наконец Грейвс отмер, медленно заложил руки за спину и развернулся. Его жгучий взгляд остановился на Ньюте. Фанат своей работы, он должен был быть недоволен образовавшейся заминкой, но ничто не выдавало его эмоций. — Прекрасная возможность выспаться, мистер Скамандер. Вместо него ревел гром, а его спокойный тон и строгое лицо навели на мысль, что бушующая стихия на самом деле была делом его рук — просто директору потребовался перерыв. А может, он сжалился над Ньютом, разрывающимся между чемоданным заповедником, расследованием дела и подготовкой второй редакции книги. Или Грейвс хотел провести с Ньютом время наедине. И все эти версии даже мысленно звучали безумно. Видимо, симпатия затмевала разум Ньюта настолько, что его трезвый взгляд на мир оказался подернут плотным, густым дымом, какой обычно стоял неохватным столбом над горящим лесом. — Так и будете стоять? — спросил Грейвс, и, мгновенно отреагировав, Ньют сел… нет, скорее плюхнулся на скрипнувшую кровать. Не зная, что с собой поделать, он сложил руки на коленях. Грейвс отчего-то усмехнулся, и Ньют всего на мгновение поднял глаза, а взгляда уже больше отвести не смог — белые пальцы легли на черные лацканы шерстяного пальто, и под песню грома и дребезжаще подпевавших ему стекол пальто — будто бы без помощи человека — скатилось по крепкому, сбитому телу и осело на вторую кровать. В свете молнии белый подклад вспыхнул, будто сотканный из электричества. В горле у Ньюта пересохло. Забавно и абсурдно, но с допроса, учиненного Гриндевальдом, Ньют не видел Грейвса без верхней одежды — тот вечно расхаживал в постоянно сменяющихся пальто, плащах и пиджаках, настолько же франтовских, насколько и строгих. Может, потому вид ослепительно белой сорочки и черных подтяжек Ньюту смутно, по внутренним ощущениям показался почти что неприличным несмотря на то, что сам Ньют был лишь в рабочих брюках и рубашке, растерявшей добрую половину пуговиц в борьбе с грязью в звериных местах обитания. Но не сказать, будто Грейвс терял в привлекательности без эффектного пальто или пиджака. Скорее, наоборот — ни на одном мужчине не сидели так хорошо простая рубашка и простые черные брюки. В чем была его магия? — Это все подтяжки, мистер Скамандер, — ответил вдруг Грейвс, и на секунду Ньют растерялся. Был ли Грейвс легилиментом, как Куинни? А после вдруг осознал, почувствовав остаток жара на своих губах, что сам не удержал слов, хотя закусывал губы в надежде усмирить все внутренние порывы, что нечасто в нем пробуждались. — Подтяжки? — переспросил Ньют, едва ли узнавая свой охрипший голос. Он опустил голову как можно ниже, опасаясь, что очередная заоконная вспышка света выдаст его красноту. Его маленький секрет. Каблуки Грейвса застучали по дощатому полу, совсем неладно уложенному в этом богом забытом местечке, и ноги в черных кожаных туфлях остановились прямо перед Ньютом. Он дернулся, как от огня, от прикосновения чужой руки, но сразу же прильнул к ладони, как только осознал, чья она. Казавшаяся холодной и мраморной, как у статуи, она была сухой, теплой и по-мужски шершавой — настоящей, и сила, которая заставила Ньюта вздернуть подбородок, только убедила Ньюта в реальности происходящего. С молниями, белым заревом пылающими за спиной Грейвса, все казалось черно-белым, с металлическим отблеском, даже сам Грейвс, и только алые стежки на подтяжках горели, словно искры догорающего кострища. — Да, Ньют, подтяжки, — посмотрел Грейвс сверху вниз. Его большой палец отследил линию челюсти, прежде чем он отнял ладонь от лица Ньюта, но не забрал ее вовсе — оставил висеть в воздухе, предлагая взяться за нее. И Ньюту не оставалось ничего, кроме как последовать; Грейвс вздернул его на ноги, и к своему несчастью он пошатнулся, падая вперед. Тела под отзвук вздохов столкнулись, и Ньют сделал то, что он делал всегда, когда крупные хищники решали с ним поиграть, — расслабился, превращаясь в мягкую и податливую игрушку; его голова упала на плечо Грейвсу, а когда тот нашел руки Ньюта и стиснул их в своих, не стал противиться. И прикрыл глаза. Грейвс выглядел так, будто пах сандаловым деревом и холодной летней ночью у озера, но правда была в том, что он пах дымом, свечным воском и печным жаром, волнами исходившим от него так, как не исходило от хладнокровной рептилии по имени Гриндевальд. Его тело под рубашкой будто горело, когда Грейвс положил руки Ньюта на свой живот. Под прикосновениями с каждым вздохом мужчины он то поднимался, то опускался, и каждый раз теплый воздух, вырывавшийся через приоткрытые губы, ласкал мочку уха Ньюта. — Учитесь, мистер Скамандер, нам не мешало бы поработать над Вашим стилем, раз уж Вы представляете МАКУСА. У нас все-таки есть дресс-код, — ладони подтолкнули руки Ньюта к подтяжкам, и в обычной ситуации Ньют возмутился бы — его внешний вид не имел никакого отношения к его функции — но это была просто игра Грейвса, и Ньют с превеликой радостью поддавался. Руки Грейвса заставляли его вести ладонями по тугим подтяжкам, от груди на уровень солнечного сплетения и ниже. Чувствуя себя смелым и сумасшедшим, Ньют просунул пальцы под подтяжки, и его собственное тело содрогнулось, как земля за стенами мотеля от очередного раската грома, — они так плотно прилегали к телу Грейвса, что Ньюту было бы трудно дышать, надень он подобное. — И Вам удобно, директор Грейвс? — спросил Ньют, повернув голову набок, притираясь щекой к рубашке, обтягивавшей плечо. Губы покалывало от призрачного прикосновения к строгому воротничку белейшей сорочки, а собственные пальцы продолжали танцевать по всему корпусу мужчины, задевая подтяжки и пуговицы снова и снова, пока Грейвс их не угомонил, хватая Ньюта за запястья и толкая руки ниже. Ладони легки на пояс брюк — талия высокая, как у самого Ньюта, но сидели плотнее: там, где нужно, ни на сантиметр не съезжая вниз. Там же, на поясе, нашлись ледяные металлические крепления подтяжек. На ощупь простые и аккуратные — ничего вычурного. — Когда я бегу по улицам Нью-Йорка, преследуя преступника, мистер Скамандер, последнее, о чем я хочу беспокоиться, — вылезшая рубашка, спустившиеся брюки или съехавшие вниз носки. В нашем деле любая мелочь может оказаться фатальной. — А я думал, что Вы просто нью-йоркский денди, — усмехнулся Ньют, приоткрывая глаза. Даже с такого расстояния он не мог найти в лице Грейвса изъяна. Ни лишнего волоса, ни шрама, и даже крупная родинка на щеке выглядела кинематографично. Как и его кривая, но добрая ухмылка, растекшаяся по губам. В ответ низ живота Ньюта заполонила густая раскаленная лава. Застежки под пальцами щелкнули, и подтяжки ослабли. — Продолжим? — спросил Грейвс, склонив голову набок, будто наблюдал за чем-то забавным. И если долго смотреть в его черные со всполохами глаза, можно было забыть, что кончики его пальцев играли с полами рубашки Ньюта, от пота липко пристававшей к спине. — Это не все? — Я же сказал, мистер Скамандер, вылезшая рубашка, спустившиеся носки. Это ночной кошмар любого нью-йоркского денди. Вы совсем невнимательны, — дразнил он, и Ньюта пробрало теплом и холодом одновременно, когда его пальцы без какого-либо внутреннего приказа побежали по ширинке, расстегивая одну за другой пуговицы. Но словно загипнотизированный, он только и мог, что смотреть в лицо напротив, в глаза, похожие в темноте на раскаленные угли. Еще больше он убеждался в верности мысленного образа, которым до этого дня поделился лишь с Якобом. — Просто меня отвлекают Ваши… — Ньют тут же прикусил язык, вспоминая строгий запрет Якоба говорить «подобную несусветицу» объекту воздыхания. А Ньют именно что воздыхал. И теперь не сдержал шумного вздоха, когда его руки толкнули брюки Грейвса вниз и те съехали по ногам, не удерживаемые более подтяжками. Металлический звон пуговиц потонул в громовом раскате, зарычавшем снаружи. Взгляд Ньюта невольно скользнул вниз, и впервые в жизни он увидел подтяжки для рубашки — они опоясывали крепкие бедра Грейвса и толстыми полосками по бокам тянулись наверх, цепляясь металлическими креплениями за полы сорочки. Как и полагалось, на ней по-прежнему не было ни складки, и даже со спущенными брюками Грейвс, должно быть, выглядел цивильнее Ньюта. — Вас отвлекают мои… — продолжил Грейвс со смешком, и Ньют стыдливо отвел взгляд и от бедер, и от паха другого мужчины, но на свою беду снова угодил в плен глаз. — Ваши глаза, — выпалил Ньют, и по его спине заскользили капли пота. Теперь, когда он вплотную стоял к полуобнаженному мужчине, которого не раз видел в своих снах, сначала кошмарных, а затем несоизмеримо приятных, как никогда легко было понять, что именно имел в виду Тесей, твердивший с видом мудрого старца, что любовь — это большой риск. — Ваши глаза… Видите ли, в жизни, когда в них глядишь, мистер Грейвс… Это словно огонь в воде, в темной воде. И такое я видел только у… Грейвс приподнял брови. — Неважно, — Ньют шумно сглотнул, но насмешки так и не последовало, и единственной переменой, случившейся после почти-что-откровения, стало положение Грейвса: тот немного шире расставил ноги, и Ньют ощутил, как к его бедру прижимается горячее, твердое… Подтяжки на бедрах Грейвса стали его спасательным кругом — Ньют вцепился в них, цепляя ногтями кожу в надежде устоять, пока Грейвс со смешками подавался вперед, потираясь пахом о ногу. Он держал все под контролем даже сейчас: под пальцами Ньюта крепления подтяжек, одно за другим, раскрылись, отпуская рубашку и оставляя Ньюта без какой-либо опоры. С очередным толчком Грейвса он оступился, путаясь в ногах и падая на неразобранную постель с широкими от удивления глазами. Ньют едва успел раздвинуть ноги, когда Грейвс без всякого намека на паузу поставил ногу на край постели. Еще немного, и он мог бы сделать больно вставшему члену Ньюта. Его половой орган наливался крепостью с того самого мгновения, когда Грейвс оказался без пальто, а теперь был таким твердым, что шов пренеприятнейшим образом давил снаружи. Но Ньют мог смотреть лишь на Грейвса. Тот подцепил подтяжку, оставшуюся висеть на бедре, и потащил по ноге вниз, и в его движениях не было ни капли жеманности молодых людей из клубов, где одни джентльмены искали других. Ничего в нем не было также и от кокетства дам, скатывавших в призывных позах по ногам чулки. И все же едва ли Ньют в своей жизни видел картину эротичнее. Подтяжка соскользнула по ноге вниз, Грейвс потянулся ко второй — той, что стягивала его икру, на креплении спереди удерживая высокий темный носок, идеально чистый и без потертостей. Совсем не как у Ньюта, поджавшего на ногах пальцы от смущения. Руки Грейвса быстро расправились с креплением, и носок последовал вслед за подтяжками, кольцами легшими вокруг стопы, стоявшей на краю постели. Любопытство вложило их в руки Ньюта, потершего кончиками пальцев материал — прошитая красными нитями черная кожа. Рука соскользнула на пальцы на ноге, прошлась по подъему и поднялась к щиколотке; ладони мягко касались короткие волоски; нога была горячей, и Грейвс дразняще потянул носок на себя, заставляя икроножную мышцу окаменеть в тот самый момент, что Ньют ее касался. В отместку Ньют пощекотал его под коленом, где кожа была гладкой, нежной и самую малость влажной от испарины. Грейвс сменил ноги, ставя вторую стопу так близко к паху, что его пальцы без особого труда придавили эрекцию Ньюта, подскочившего на кровати с тихим вскриком. Боли, конечно же, не было, но даже мимолетный контакт заставлял желать большего, вплоть до разрядки. Ньют и впрямь переживал, что может, словно кобель, начать сношать ногу директора магбезопасности, но тот сжалился, хотя глаза его вспыхнули от реакции Ньюта, а ухмылка стала почти что разбойничья. Стопа тяжело отъехала к краю постели, расправляя складки на покрывале. — Ваша очередь, мистер Скамандер. Закрепим урок. В любой другой день, при любых других обстоятельствах нельзя было бы найти задачу проще, чем эта. Но наполовину обнаженный Грейвс был злостным нарушителем спокойствия, и одного вида его твердого полового члена, оттягивавшего белье, было достаточно, чтобы обездвижить Ньюта. Недюжинной силой воли он сподвиг свои руки к действию. Задев внутреннюю поверхность бедра, пальцы подцепили полоску кожи, потащив ее вниз. Куда сложнее было разобраться с застежкой на подтяжке для носка, но сладок был вкус победы, позволившей стянуть носок с ноги Грейвса и отбросить наконец все ремни в сторону. И когда последняя преграда пала, Грейвс обрушился на него сверху, прижимая к постели всем весом. Сердце колотилось в груди так, словно намеревалось выскочить прямо в руки Грейвсу, а ноги приглашающе упали по сторонам, согнутые в коленях. Ньют снова вспрел — Грейвс был горячим, словно растопленная печка, и только теперь, в абсолютной тишине, было ясно, что гроза кончилась. И даже дождь стих. Их дыхание оставалось единственным звуком, как единственным источником света оставались темнейшие глаза Грейвса. — Точно словно огонь в воде. Как у… — повторил Ньют зачарованно снова, не в силах сдержать себя. — Саламандры? — на этот раз закончил Грейвс, словно в очередной раз прочел мысли Ньюта. И пусть сама фраза звучала абсурдно, совсем не так, как должны звучать комплименты, но Грейвс улыбался, хищно поблескивая в темноте белыми зубами. Совсем как саламандра в огне. И прежде чем Ньют вспомнил, что один из анимагов, которых он встречал когда-то, обращался в саламандру и постоянно опутывал себя странными ремнями, прошитыми красным, Грейвс качнул бедрами. Их твердые члены, пусть через слои ткани, соприкоснулись, и Ньют застонал. Его голова была пуста, и он даже не собирался преследовать ускользнувшую от него мысль, пока Грейвс накрывал его своим телом. В конце концов, это могло быть лишь глупым совпадением.