Его история

      Инк с трудом поднял голову, повернулся и уставился на пространство над столом. Там ничего не было.       Тук-тук-тук.       Какая разница, будь там что-то или ничего.       Тук-тук-тук. Шкряб.       Это уже не имеет значения. Ничего более не имеет значения.       Тук-тук-тук. Шкряб-шкряб-шкряб.       Неожиданно к этим стукам и шкрябаньям добавился едва различимый голос. Стон или зов. Не разобрать.       Инк заставил себя встать. Отодвинул стол, стул и прислонился к стене.       — Эй…ты… Са…       Да, определенно там кто-то есть, и он зовет на помощь.        Инк колебался. Он уже «помог» своему мультиверсу. Так стоит ли пытаться помочь еще кому-то?       «Каждый может стать лучше, если попытается», — прозвучал в голове голос Блу.       «Мы все совершаем ошибки. Но пока мы живы, мы имеем шанс их исправить», — голос Дрима, полон веры в лучшее.       — Ты…слы…шишь…       Шарпи приняла исходный размер и легко вошла острием в стену. Раздался звук, будто треснул арбуз. Сочный и спелый. Очень странный звук для треснувшей стены. Инк повернул Шарпи боком: хруст, трещина стала шире. В трещине темнота и тишина. Может, голос ему померещился?       Инк продолжил давить на Шарпи, расширяя трещину, пока ему не показалось, будто острие уперлось во что-то и это что-то будто бы дернуло его орудие на себя. Инк потянул Шарпи обратно, но ручка будто увязла, не вытащить. Он продолжил тянуть, трещина продолжила расти, нечто продолжало держать.       — Да чтоб тебя! — ругнулся Инк и дернул из всех сил. Раздался еще один хруст, и кусок стены просто отвалился. А там…       То, что Инк увидел, заставило забыть о переживаниях и едва ли не завыть от ужаса. Внутри стены, друг на друге, врастая друг в друга, лежали скелеты. Сансы. Их полубезумные, потерянные взгляды устремились на Инка. Их сплавленные вместе руки потянулись к свету. Переплетённые вместе ребра затрещали в попытках разорвать массив на отдельные личности.       Самое жуткое - это то, что Инк снова услышал зовущий его голос. Совсем близко. Стоило только повернуть голову. На острие Шарпи висел обрубок скелета.       Инк застыл соляным столбом, не в силах поверить, понять и принять. Он попятился, споткнулся об стул и упал. Вцепился в древко оружия, как ребенок в игрушку. Будто мог получить от дерева и стали утешение. Медленно отполз в угол, отворачиваясь от жуткого зрелища. В голове стало оглушительно пусто, и лишь чужой скулящий зов пробивался через стену отчуждения.       — Эй…. Эй… держись… ты еще ты…. не сдавайся… — слова поддержки пришли от кого Инк ожидал их получить в последнюю очередь. Их говорил тот обрубок, который он вытащил из стены. И с каждым словом его речь становилась все более четкой и осмысленной.       Трудно было даже предположить, кем раньше был этот Санс. Черты растаяли, будто их облили кислотой. Глазницы почти закрылись. Шея изломана, грудина разбита. Ниже груди — хвост обрезанного позвоночника. Обрезанного острием Шарпи. И вот этот обрубок пытается поддержать пока еще не обрубленного Инка???       — Возьми… себя в руки! — твердил обрубок.       — Ты Санс? — спросил Инк, просто потому что нужно было что-то спросить. Голос дрожал, как и сам Инк.       — Думаю, да, — сказал обрубок. — Я уже не помню, кем был. И это уже не важно. Для меня не важно. Но ты еще можешь уйти. Я помогу…       Инк заметил, что несчастного тянет обратно к стене. И с каждой минутой все сильнее. Лишь вес Шарпи, за острие которого держался обрубок, не давал стене вновь забрать его.       Все еще дрожа, Инк протянул обрубку руку, но обрубок покачал головой.       — Руку мне не тяни. Я утащу тебя за собой.       Инк сжал древко сильней. Обрубок растянул расплавленный рот в благодарственной улыбке.       — Я не знаю, сколько смогу оставаться в сознании, — грустно сказал несчастный. — Спроси меня. Если я помню, я отвечу тебе.       Инк сглотнул. Он с трудом оформил разбегающиеся мысли в слова.        — Что с тобой произошло? Где я?       Обрубок тяжело вздохнул и окинул взглядом комнату. Будто вспоминая.       — Этот дом построил одинокий Папайрус. Строил он его из фальшивых братьев; как видишь, тех, кого он счел фальшивыми, было много.       Инк с содроганием осмотрелся по сторонам. Неужели все стены и полы, а может, и мебель, полны вот таких вот расплавленных Сансов? И все это сделал один псих???       — Он безумец!       — Да. Сложно остаться в своем уме, пережив то, что все мы пережили. И раз ты здесь, значит, тоже потерял ВСЕ.       — Значит, Папайрус говорил правду? Мой мультиверс… Все кого я знал… — Инк так сильно сжал древко, что то треснуло. Трещина быстро исчезла, будто ее и не было.       Инк сглотнул. Он вновь вспомнил последние минуты своего мультиверса. Обреченность, с которой принял ее Эррор. Зов Найтмера. Тела без движения в клетках. А нечто унесло его прочь.       — Папайрус не врет, — на расплавленном лице усмешка. — Никогда не врет. Он просто ищет и не находит. — Обрубок на мгновение будто заснул. Его речь стала еще более сбивчивой. — Из тьмы в свет. Из света в тьму. Я тоже… я был… я не помню, кем был, но помню, как меня ослепил свет и как бросило во тьме. Я помню, как я оплакивал все, что потерял. Всех. Так странно, я знаю о том, что потерял их, но не могу вспомнить лиц. Выживший всегда один. Один. Я один?       Горло заполнили горькие чернила, Инк подавился, зрачки превратились в крохотные точки. В голове будто образовалась черная дыра, вобравшая в себя все мысли. Стало пусто. В теле, в душе, в голове. И лишь голос в голове кричал: ты потерял все задолго до конца!       — Если хочешь, можешь остаться здесь. И забыть все. Я забыл. Мне уже почти не больно, — вдруг сказал обрубок. Он потратил на разговор все скопленные силы и теперь с трудом держался за Шарпи.       Сдаться! Этот выкидыш предлагает ему сдаться?!       Инк будто вынырнул из ледяного озера. В нем вновь заклокотала ярость.        — Нет, спасибо!       Пусть он потерял все. У него оставался он сам. Если остальных уже не спасти. Он спасет себя!       — Тогда тебе надо уходить, — обрубок указал в сторону лестницы. — Этот дом обманывает. Дверь не там, где ты ее оставил. Другие уже перенесли ее. Но я помогу тебе ее найти.       Обрубок сопротивлялся притяжению стены из последних сил. Его тянуло с такой силой, что его пальцы дрожали. Наконец он сорвался с Шарпи и начал оставлять на полу полосы от острых пальцев.       — У меня хватит сил. Я верю. Я тоже когда-то… я не помню… совсем забыл… но я смогу помочь. Хотя бы тебе…       Обрубок затянуло в стену. И стена вновь стала целой.       Инк с трудом встал на ноги. Колени тряслись и подгибались. Оторвать взгляд от стены удалось не сразу. Психические расстройства тихонько сидели в обнимку и в один голос уверяли, что готовы подождать, пока Инк не уберется из проклятого дома.       — Да, надо вначале шкуру спасти. В истерике потом биться буду.       Взгляд упал на пол, и Инк с содроганием представил под ногами обилие вплавленных вместе тел. Потребовалось усилие, чтобы не думать об этом кошмаре.       Инк медленно подошел к лестнице, куда ранее указал обрубок, и начал подниматься. Он не ожидал, что с виду обычная лестница обратится экскалатором, и придется перебирать ногами. Инк рыкнул и вонзил в стену Шарпи. Раздался уже знакомый влажный хруст.       «Не думай, Инк! Не смей думать об этом!»       Схватился. Раскачался — и вот он уже наверху. Из дыры показалась оплавленная рука. Она вхолостую схватила воздух.       — Ну, попробуй, дотянись! — огрызнулся Инк. И тут же пожалел о своей несдержанности.       Дом взбесился, и начался форменный Ад.       Пол вспучился. Доски разошлись, и вверх поднялись десятки, нет, сотни протянутых рук. Словно моля о помощи, о подаянии, о мщении, цеплялись скрюченными пальцами за одежду. Там, в глубине, Инк увидел потерявшие черты лица. Они раскрывали рты в немом крике осуждения. Их пустые глаза смотрели с голодным укором.       В каждом уроде он видел себя и тех, кем он мог стать. Кто был когда-то вместо него, кто он есть сейчас.       — Нет!!!       Инк рванулся из всех сил, но руки держали слишком крепко. Оплели, обняли, прижались и начали тянуть вниз.       — ОТПУСТИТЕ МЕНЯ, УРОДЫ! — Он крушил их осуждающие черепа. — Я ТАКИМ НИКОГДА НЕ СТАНУ! — Давил молящие пальцы. — Я УЙДУ ИЗ ЭТОГО ПРОКЛЯТОГО ДОМА! — Ломал согнувшиеся в смирении хребты.       Бился, словно боролся с демонами, а не с другими версиями себя. Потерянными и слабыми. В его голове истерично звучал хор голосов: это не я, это они! Руки дрожали, но продолжали крошить, ломать, бить.       В голове проносились картины прошлого. Точно так же он поступал с врагами. Не убивал, ломал и запирал… их больше нет. Никого нет. Только он.       — Я не виноват!       «Это все ты!»       Не было времени и сил задуматься: кого он ломает? Кому он кричит? Кто кричит ему?       Шарпи вновь в руках и рубит мечом. Ноги свободны и можно бежать. Куда? Близ комнаты Санса из стены показался расплавленный силуэт. Он стучит по стене, указывая чуть вбок.        — Быстрее! — зовет он.       Инк уже почти добежал. Пусть по головам, но он уже у цели. Осталось пять шагов. Как вдруг прямо над желающим помочь обрубком, словно из воды, из стены вынырнул Папайрус.       Только и успел выкрикнуть обрубок:       — Прости, — как его обхватили и втянули в стену.       В голове Инка что-то щелкнуло.       Когда-то он без раздумий бросался на помощь любому, кто просил. Когда-то он протягивал руку помощи, невзирая ни на что.       Как давно в его руках была чужая ладонь? Когда в последний раз он желал кого-то спасти? … Вот как сейчас?       Инк сам не понял как, но он успел оказаться у стены и схватить обрубок за руку. Осознание глупости поступка пришло, лишь когда его рука по локоть скрылась в стене.       — ПРОКЛЯТЬЕ!!! — зарычал Инк, перед тем как доски сошлись за его спиной.       Стена вновь стала целой.              Зажатый в тиски плавящихся тел, Инк яростно прорывался вперед. Он не знал, что его там ждет, не знал, сможет ли победить, он просто не желал отпускать сжатую в тисках кулака ладонь.       Держать! Держать! Держать!       Внезапно его перестало тянуть, и рука повисла. В кулаке остались зажаты переломанные чужие пальцы.       — Вашу ж мать!       Когда-то давно, друзья сказали ему: ты потерял себя. Кость что-то повредила в голове и отключила тормоза. Он перестал задумываться над своими действиями и просто делал то, на что его толкало больное сознание. А еще он постоянно был зол.       Друзья скучали по нему прежнему. А он даже не вспоминал о себе прошлом. А если вспоминал, то злился. Наверное, стоило задуматься, почему он всегда зол. Но не сейчас. Сейчас ярость была топливом, чтобы прорваться вперед.       Разрывая чужие тела, отрывая руки и ноги, Инк пробился… куда-то.       В этом месте не было ни пола, ни потолка. В нем нельзя было ходить, лишь парить. И в центре этого странного квадрата парила фигура Папайруса.       — Вот ты где, мудила! — Инк рванул к высокому скелету, но руки покалеченных Сансов прижали его к стене, пытаясь сделать частью этой безумной конструкции. Запутать его руки и ноги с руками и ногами изуродованных скелетов.       Папайрус прижимал к себе расплавленный обрубок, словно чудом найденного брата. Они будто спали. Но когда Инк закричал, Папайрус встрепенулся и посмотрел на него:       — Брат?       — Какой я тебе брат, уродец?!       Папайрус прижал к себе расплавленного Санса сильнее.       — Ясно, фальшивка. Снова.       — Да ты сам фальшивка! Психопат! Думаешь, настоящий Папайрус стал бы калечить тех, кто похож на его брата? Думаешь, настоящий Папайрус был бы тобой?! Нет! Он любил Санса! Любил его любого! Даже Даста… Всех! А ты… ты не Папайрус! Не пытайся притворяться им!!!       — Я Папайрус, — убежденно сказал высокий скелет. — А ты не Санс. Зачем ты здесь? — Папайрус смотрел пусто.       — Отпусти его! — потребовал Инк, бросая взгляд на обрубок.       Папайрус посмотрел на обрубок, затем на Инка:       — Хочешь спасти его? — будто даже удивился хозяин дома.        Да! — сказал Инк и тут же понял, что нет. Обрубок не просил помощи, а сам ее предлагал. Он был покалечен и, вероятно, не смог бы жить вне этого ужасного дома. Да и вообще, нужна ли ему помощь?       — Ты мог бы попытаться спасти любого, но хочешь спасти именно эту фальшивку. Просто из-за того, что он протянул тебе руку. Какое отчаянное лицемерие. — Папайрус вздохнул и буквально выплюнул: — Ненавижу таких. Уходи… — А затем закричал: — Вали прочь из моего дома!!! Тебе здесь не рады!!!       С той же силой, с которой Инка тянули в стену, его начали толкать прочь. Инк из последних сил рванул вперед и почти дотянулся до обрубка. Почти коснулся. Но обрубок не протянул свою руку в ответ. Он даже не попытался. Он приоткрыл глаза, взгляд ничего не выражал, на лице застыло смирение,и лишь слабая улыбка озаряло это уродство.       — Прочь!!!       Оплавленные руки до треска костей сжали Инка, протащили по узкому коридору костей и распахнули перед ним дверь. Из нее Инк летел кувырком до самого забора, где его покорно ждал фонарщик.       Второй Инк даже в лице не изменился. Стоял, смотрел, не пытался помочь. Для него не было диким ничего из того, что он успел увидеть.       А вот одноглазый Инк стоял на коленях и смотрел на дом взглядом существа, осознающего свое полное поражение. Он не ощущал сил вернуться, не ощущал желания помочь тому обрубку, не находил желания побить Папайруса; он был пуст. Даже будь у него канистра бензина и спичка, он не был уверен, что нашел бы силы сжечь это проклятое место.       Безумный дом Безумного Папайруса, который никогда не найдет себе идеального брата. Брата, которого уже нет в живых.       — Больной на голову придурок! — крикнул Инк в сторону дома и поднялся на ноги.       Что ему делать?       Он застыл в нерешительности. Перед ним дом, куда он не вернется, вокруг тьма, и нет места, куда бы он хотел пойти.       Внутри него будто что-то перегорело. Слова обрубка продолжали звучать в ушах: «Сложно остаться в своем уме, пережив то, что все мы пережили. И раз ты здесь, значит тоже потерял ВСЕ.»       Ничего нет. Позади лишь выжженная дотла земля. А впереди — тьма неизвестности.       Фонарщик подошёл к нему и протянул шарф, которым ранее Инк его привязал к забору. Инк взял в руки тряпку, и взгляд сам собой скользнул по давно затертым надписям. Уже не разобрать, что там было написано. Это уже не важно, но в глаза будто что-то попало. Счастливые моменты, горькие, уже не важно. Просто слова. Просто жизнь, которой больше нет.       — Что ж, другой я, веди меня, куда хочешь, — сказал Инк, завязывая остатки шарфа на шее.       Фонарщик будто понял, повернулся и повел во тьму. Инк стал тем, кого он привык водить, — потерянной душой.